Глава 9. Не так уж часто на долю писателя выпадает молниеносное озарение

 

Не так уж часто на долю писателя выпадает молниеносное озарение. Я хочу сказать, вот он стоит на островерхой башне, умоляя о творческом испепелении, и небеса, накопив сил, даруют ему это. В одно ослепительно раскаленное мгновение ударяет молния. И на вас за один щедрый миг обрушивается невероятная история, какой вам никогда не придумать.

Вот как это случилось.

Три часа кряду я усердно проработал гарпуном и пишущей машинкой в «Кортаун‑хаусе». Джон, Рики и я собрались пообедать, чтобы еще разок попытаться ухватиться за бледную плоть великого Чудовища, как вдруг зазвонил телефон. Не прочь отвлечься, мы подняли головы.

Джон схватил трубку, послушал и издал истошный вопль:

— Чтоб я сдох!

Он четко и внятно произнес каждое слово в трубку, нет, не произнес, а проорал:

— Чтоб я сдох окончательно и бесповоротно!

Казалось, Джон пытается докричаться куда‑то в Нью‑Йорк, а то и дальше. Теперь, сжимая трубку, он поглядывал на зеленые лужайки в декабрьском свете, словно надеялся увидеть издали человека, которому он все это кричал.

— Том, неужели это ты? — кричал он. Телефон прожужжал: да. Это действительно Том.

Джон отложил трубку и так же громогласно обратился к Рики на дальнем конце обеденного стола. Я сидел посредине, намазывая маслом свой тост.

— Это Том Харлей звонит из Голливуда.

Рики ответила одной из своих едва уловимых таинственных улыбок и опустила глаза.

— Том! — сказал Джон. — Чем ты занимаешься? Что делаешь?

Трубка прожужжала.

— Угу, — сказал выразительно Джон, слушая. — Угу! Угу! — кивнул он. — Хорошо, Том. Отлично. Замечательно… Лиза?.. Да. Помню ее. Великолепная девочка… Когда?.. Ну это же чудесно, Том. Для вас обоих!

Телефон говорил долгое время. Джон посмотрел на меня и подмигнул.

— Том, здесь у нас охотничий сезон. Тут отличная охота на лис. Лучше, чем в Ирландии, не сыщешь в целом свете. Отличные прыжки, Том, тебе понравится!

Рики при этом подняла глаза. Джон отвел взгляд и посмотрел вдаль, на пышные зеленые холмы.

— Лучшей страны не было создано со дня творения, Том. Я собираюсь остаться тут навсегда!

Рики принялась быстро жевать, опустив глаза.

— Здесь прекрасные лошади, Том, — сказал Джон. — А ты знаешь толк в лошадях лучше, чем я. Ну, вам надо выбраться сюда и полюбоваться здешними красотами!

Я услышал, как голос в трубке сказал, что это было бы здорово.

Джон поглядел на зеленые поля:

— Том, в четверг я выезжаю на охоту в Уотер‑форд. Какого черта… почему бы тебе не прилететь поохотиться со мной?

Из трубки послышался смех.

Рики уронила вилку.

— Боже, — пробормотала она. — Началось!

Джон проигнорировал ее. Посмотрел на поля и сказал:

— Я вполне серьезно. Будь нашим гостем и возьми с собой Лизу!

Из трубки раздался смех. На этот раз не так громко.

— Послушай, Том, — настаивал Джон. — Мне нужно купить еще одну или две лошади для скачек, а может, для приплода. Ты мог бы помочь мне с выбором. Или…

Джон посмотрел в окно. По зеленому полю семенила охотничья собака. Джон вдруг привстал, словно испытал при виде ее вдохновение.

— Том, мне только что пришла в голову сногсшибательная мысль. Послушай, ты же хочешь привезти с собой Лизу? Тогда завтра же запихни ее в самолет, лети в Шеннон… Шеннон, Том… и я сам приеду туда и привезу в Килкок. И вот что, Том, после того как ты побудешь здесь неделю, мы тебе устроим охотничью свадьбу!

Я услышал, как голос в трубке спросил: «Что?»

— Разве ты никогда не слышал про охотничью свадьбу, Том? — прокричал Джон в избытке чувств.

Он уже стоял в полный рост, поставив одну ногу на стул, и склонился к окну, чтобы убедиться, что пес все еще бежит по полю.

— Том, для такого мужчины, как ты, и такой женщины, как Лиза, лучшей свадьбы не придумаешь. Она же ездит верхом. И хорошо держится в седле, как я помню. Тогда представь, Том, как все это будет. Ведь вы все равно собираетесь пожениться. Так почему бы вам, двум язычникам, не сделать это в католической Ирландии? Прямо в моем доме…

Он бросил взгляд на Рики.

— В нашем доме. Мы позовем всех приличных лошадей и охотников, какие есть на девяносто миль вокруг, самых милых кобельков и сучек, каких тебе только доводилось видеть, Том. Все будут в красных охотничьих рединготах — ты только подумай, какой цвет, — а женщины в черных костюмах в обтяжку, а после венчания ты, Лиза и я отправимся добывать самую прекрасную лисицу на свете. Ну, что скажешь? Лиза с тобой? Передай ей трубку!

Молчание.

— Лиза? Лиза, у тебя бодрый голосок. Лиза, поговори с этим недоумком! Никаких возражений! Жду вас послезавтра на охотничью свадьбу! Скажи Тому — если позвонит, я откажусь принять звонок за свой счет. Благослови тебя Господь, Лиза! — Джон повесил трубку.

Он посмотрел на меня с довольной обезьяньей ухмылкой:

— Боже мой! Что я натворил! Вы слышали? Малыш, выручишь?

— Джон, а как быть с Моби Диком?

— Ну, с Китом ничего не случится. Представляю, как у приходского священника глаза полезут на лоб. И какой переполох начнется в пабах, когда они узнают!

— А я представляю, как перережу себе глотку в ванне.

Рики направилась к двери. Рядом с таким вулканом, как Джон, ей ничего не оставалось в подобных случаях как скакать верхом или отмокать в ванне, а такое происходило обычно дважды в неделю.

— Прощай, чертов муж. Прощай, жестокий мир.

Дверь с грохотом захлопнулась.

Не дожидаясь, пока из гигантской ванной послышится рев воды, Джон схватил меня за колено.

— Боже праведный! И так каждый раз! — закричал он. — Видел когда‑нибудь охотничью свадьбу?

— Боюсь, нет.

— Ах, какая красота! Черт! Не описать!

Я посмотрел на дверь, за которой исчезла Рики.

— Том и Лиза вот так прямо возьмут и приедут?

— Они оба легкие на подъем.

— Значит, мы их увидим на этой неделе?

— Мы поедем в Шеннон и привезем их сюда, малыш.

— Джон, я думал, мне нужно переписывать эпизод с золотым дублоном на мачте.

— К черту. Нам обоим нужно пару дней отдохнуть. Рики!

Рики возникла в дверях с лицом цвета снега и сирени. Она ждала вызова, зная, что таковой последует.

— Рики, — сказал Джон с сияющей улыбкой, как у одного из его детей. — Черт возьми. Вот мой план!

Переругиваясь, Том и Лиза вышли из самолета. Они бранились в самолете, стоя в дверях. Они скандалили, выходя из двери. Они орали друг на друга на верхней площадке трапа. Они кричали, спускаясь по ступеням.

Мы с Джоном смотрели вверх разинув рты. Я был рад, что Рики уехала куда‑то за покупками до ужина.

— Том! — закричал Джон. — Лиза!

Не дойдя до половины трапа, Лиза, неистовствуя, повернулась и побежала обратно. Она возвращается в Штаты, и немедленно! Летчик, выходивший из самолета, сказал ей, что это маловероятно, так как самолет не улетает прямо сейчас. Почему? — вопрошала она. Том уже стоял рядом и вопил пилоту, что нужно развернуть этот чертов самолет и увезти эту истеричку обратно. Он готов переплатить вдвое, втрое, а если удастся гробануться по пути, тоже хорошо.

Джон присел на ступеньки трапа и слушал все это, закрыв глаза, мотая головой и покатываясь со смеху.

Услышав смех, Том подошел к поручням и посмотрел вниз.

— Боже мой, Джон!

Джон поднялся по трапу, обнял и расцеловал Лизу. Помогло. Наконец мы провели их через таможню, усадили в «ягуар» и покатили по необъятному зеленому ломберному столу Ирландии.

— Какая красота! — восклицала Лиза, глядя на проносящиеся мимо холмы.

— Какая погода! — восхищался Том.

— Не обманывайся, — предупредил Джон. — Вид отличный, но дождь идет двенадцать дней из десяти. Вскоре ты перейдешь на виски, как я!

— Неужели? — рассмеялся Том, и я вместе с ним, взглянув на него. Я увидел его таким, каким он был в Голливуде, — костлявый, худой‑как‑жгут мужчина, — таким его сделали изнуряющая верховая езда, ежедневный теннис, плавание, парусный спорт и альпинизм. Тому было пятьдесят три. Густой ежик серо‑стальных волос. Лицо без морщин. Жесткий загар. Красиво заостренный подбородок. Зубы все на месте, белоснежные. Ястребиный нос, в любую непогоду и при любых обстоятельствах напоминавший бушприт корабля. Глаза голубые, с водяным свечением и неугасимо горящие. Его внутренний юношеский огонь никогда не затухал. Он и сам никогда не позволил бы ему угаснуть, и не было человека с такой силой воли, который смог бы убить в нем этот огонь. Равно как не существовало такой женщины, чья плоть смогла бы подавить Тома. Не было раньше и теперь, в этом возрасте, тем более не будет. Том был сам себе и конь и седло. Он ездил верхом на самом себе и делал это с мужественной красотой. Я видел, как Лиза держит его руку, что она принимает его с гневом и радостью, таким, какой он есть, целеустремленным человеком, обошедшим весь свет, занимавшимся чем захочется и когда захочется, ни у кого не спрашивая и ни у кого не прося прощения. Если какой‑нибудь женщине вздумается указывать ему путь, он просто рассмеется и пойдет прочь. Сегодня он решил съездить в Ирландию. А завтра он может очутиться с Ага‑ханом в Париже, на следующий день — в Риме, но Лиза будет с ним. И так будет продолжаться до тех пор, пока много лет спустя он не упадет с горы, с лошади или с женщины, умрет, оскалив зубы, у подножия горы, ног лошади или женщины. Он был всем, чем хотел бы стать любой мужчина. если бы не занимался самообманом, всем, чем Джон хотел быть и не смог стать, и был сумасбродным, бесшабашным, идеалом для таких, как я, любовавшихся со стороны, рожденных и взращенных в лености, рефлексии, предчувствиях и безволии.

— Мистер Харлей, — я не мог удержаться, чтобы не спросить, — зачем вы приехали в Ирландию?

— Меня зовут Том. И… Джон повелел, чтобы я приехал. Когда Джон приказывает, я повинуюсь! — засмеялся Том.

— Вот именно! — сказал Джон.

— Это ты позвонил ему, помнишь, Том? — ткнула его в руку Лиза.

— Ну, позвонил. — Том нисколько не был озадачен. — Я подумал, мы так давно не виделись. А годы идут. Вот я и поднял трубку и позвонил этому сукину сыну, и он говорит: «Том, приезжай! И мы проведем вместе бурную недельку, а потом разъедемся еще года на два». Вот так у нас с Джоном повелось. Когда вместе, очень здорово, а врозь — никаких сожалений! А эта охотничья свадьба?..

— Не спрашивайте меня, — сказал я. — Я в полном неведении.

— Лиза была не в восторге от этого, — признался Том.

— Не может быть! — закричал Джон, оборачиваясь, чтобы просверлить ее взглядом.

— Чепуха, — сказала Лиза. — Я привезла с собой свой охотничий гардероб из Западной Виргинии. Он упакован. Я счастлива! Охотничья свадьба — подумать только!

— Я только об этом и думаю, — сказал Джон, управляя машиной. — И если вы меня знаете, с таким же успехом это могли быть охотничьи похороны!

— Джону бы это понравилось! — сказал Том, обращаясь ко мне, словно Джона здесь вовсе не было, пока мы проезжали мимо нескончаемой зелени. — Потом он пришел бы на нашу панихиду, напился бы и, рыдая, рассказывал о том, как у нас все было здорово. Вы замечали, все происходит так, как ему удобно? Для него люди рождаются, живут и умирают, чтобы он мог закрывать им веки монетами и оплакивать их. Есть на свете что‑нибудь такое, что не было бы Джону удобно или от чего он не получал бы удовольствия? Только одно, — добавил Том, выдержав паузу.

Джон сделал вид, что не слышит.

— И что же это? — спросил я.

— Оставаться в одиночестве. — Том вдруг посерьезнел. — Джон не любит оставаться один. Никогда не оставляйте Джона одного. Запомните это — ни при каких обстоятельствах. — Том посмотрел на меня проницательными, ясными светло‑голубыми глазами. — Джон однажды сказал мне: «Том, самое одинокое время — когда заканчиваешь работу и начинаешь ужинать. Этот единственный час такой же опустошенный, как три часа утра долгой‑долгой ночью. Вот тогда человеку и нужны друзья».

— Я говорил тебе такое? — сказал Джон с притворным удивлением.

Том кивнул:

— В прошлом году я получил от тебя письмо. Наверное, ты писал его днем, часов в пять. Создавалось впечатление, что ты одинок. Вот поэтому я названиваю тебе время от времени. Ревнуешь?

— Пожалуй, да, — сказала Лиза.

Том пристально на нее посмотрел.

— Нет, — сказала Лиза. — Не ревную.

Том похлопал ее по ноге:

— Молодец!

Он кивнул Джону:

— Не провести ли нам ходовые испытания?

— Проведем!

Остаток пути в Килкок мы промчались со скоростью восемьдесят миль в час. Лиза частенько жмурилась. Том не жмурился вовсе, любуясь, как перед ним маячит зеленая Ирландия.

Я проехал большую часть пути с закрытыми глазами.

С охотничьей свадьбой возникли трудности. Неожиданно выяснилось, что в Ирландии таковые давно не проводились. Как давно, мы так и не узнали.

Вторая и самая большая трудность была связана с Церковью.

Ни один уважающий себя священник не собирался скреплять священными узами похоть двух голливудских звезд, хотя Лиза Хелм была родом из Бостона и вообще была исключительно изысканной дамой. А вот Том — конник, который играл в дикий теннис с Даррилом Зануком и консультировал Ага‑хана в вопросах осеменения чистокровных лошадей, — успел отметиться во всех пунктах ада. Для Церкви это было исключено. К тому же (Джон даже не поинтересовался) ни Том, несмотря на ирландское происхождение, ни Лиза не были католиками.

Как же быть? Близ Килкока других церквей не было, даже завалящей протестантской часовни, куда можно было бы забрести долгим воскресным полднем.

Наконец я догадался обратиться в местную унитаристскую церковь в Дублине. Что может быть хуже протестанта? Унитарист! Там нет вообще ни церкви, ни веры. Но ее настоятель, преподобный мистер Хикс, согласился в ходе переговоров на повышенных тонах по телефону решить эту задачу, ибо ему было обещано вознаграждение на земле Джоном Хьюстоном, а не на небесах Господом Богом, имя Которого, во избежание конфуза, поминалось редко.

— Живут ли они во грехе? — строго вопрошал преподобный мистер Хикс.

Я был ошеломлен. Таких разговоров мне раньше слышать не приходилось.

— Ну… — сказал я.

— Так живут?

Я закрыл глаза, пытаясь представить себе пару новобрачных, денно и нощно устраивающих перебранки на улицах Дублина.

Они пререкались по поводу одного обручального кольца, потом — другого, поругались из‑за цветов, поссорились из‑за дня и даты, поскандалили из‑за священника, из‑за места проведения церемонии, из‑за размеров свадебного торта и из‑за того будет ли он заправлен коньяком или нет, собачились из‑за псов и лошадей и даже полаялись с распорядителем охоты и препирались с его помощником, с дворецким в «Кортауне», поцапались с горничной, устроили перепалку с хозяином паба из‑за выпивки, затем схлестнулись с торговцем, не желавшим уступать три ящика далеко не отменного шампанского со скидкой, в довершение ко всему — дебоширили в ресторанах и пабах. Если б вам захотелось вести учет всех склок за неделю, лучше всего это можно было бы сделать, пальнув из дробовика но календарю.

Джону это все нравилось.

— Всегда любил добрую потасовку! — восклицал он с широкой улыбкой, которая требовала наложения швов. — Ставка на даму. Том может делать днем что угодно, но она побеждает ночью. И потом, у всякого свои причуды. Том пьет слишком много «Старинного особого»…

— Это настоящее название?

— Английский эль, гм‑гм. «Старинный особый». Но это же Том. Все‑таки наш приятель. Они покончат со ссорами и начнут спокойную семейную жизнь, вот увидишь.

— Преподобный Хикс, — сказал я по телефону. — Том с Лизой много ссорятся.

— Ну тогда они и грешат много! — скорбно сказал преподобный. — Лучше пришлите их ко мне.

Том с Лизой поссорились и по поводу визита к мистеру Хиксу.

Они ссорились по дороге к нему.

Ссорились, заходя к нему.

Спорили в его присутствии.

Орали друг на друга, выходя от него.

Если голос может быть бледным, то голос преподобного был таковым, когда он описывал эту парочку.

— Это не бракосочетание, — возражал он. — Это матч‑реванш.

— И я точно такого мнения, преподобный, — согласился я, — но не разъясните ли вы им правила бокса и не разведете ли их по углам?

— Если они пообещают оставаться в этих углах четыре дня из пяти. Любопытно, есть ли в Библии глава под названием «Тщета», стих четвертый, часть вторая?

— Будет!

— И ее напишу я?

— Я верю в вас, святой отец!

— Преподобный! — рявкнул он.

— Преподобный, — сказал я.

 

— Хотелось бы знать, черт побери, как мы умудрились вляпаться в такую историю? — сказала Рики в телефонную трубку.

Голос Джона пролаял что‑то в ответ из Парижа, где он проводил собеседования с актерами для нашего фильма. Я слышал его довольно громко и отчетливо, помогая таскать цветы, двигать стол для свадебного торта и пересчитывать бутылки дешевого шампанского в ящиках вдоль стены.

— История! — орал Джон. — Никакая не история, ей‑богу, это будет самое знаменательное событие во всей их чертовой ирландской истории. Они устроят новое восстание. Цветы все привезли?

— Да, будь они неладны!

— Торт заказали?

— Ты же знаешь, что заказали!

— А шампанское?

— Хуже не бывает, но уже доставили.

— Лучше позвоните Геберу в паб. Скажите ему, чтобы привез самое‑самое. Боже, я же плачу. Пора бы Тому стряхнуть паутину со своего кошелька! Позвоните Геберу!

— Инопланетянин с Марса только что это сделал…

— Он у тебя? Передай ему трубку!

Рики бросила мне телефон. Я увернулся, но поймал.

— Джон, я закончил эпизод с огнями святого Эльма и…

— К чертям собачьим эпизод. Я скатился…

— С кого? — спросил я машинально.

— Нет, нет, ради Бога, не с женщины! Это куда серьезнее. С лошади!

— Упал?

— Ш‑ш! Тише, а то Рики услышит! Она отменит охоту! Я в порядке. Просто связки растянул. Пять минут был без сознания. Теперь дико хромаю. Перебрал маленько. Но сегодня к вечеру я прилечу. Встречай последний рейс из Лондона. Два дня назад я катался верхом в Лоншаме.

— А я думал, ты подбираешь актеров.

— Разумеется! Только чертова лошадь встала на дыбы из‑за автомобильного клаксона. Я подлетел на милю. Теперь все в порядке. Безо всякого предупреждения полететь наземь и корчиться от боли, когда спина и так болит. Не хотелось бы тебя пугать, малыш.

— Я и так напуган, Джон. Если ты помрешь, мне конец!

— Трогательные чувства. Ты — сваренный вкрутую оптимист. Пообещай, что меня не свалит на свадьбе пляска святого Витта.

— Какого черта! Да ты готов пойти на это, лишь бы все глазели только на тебя.

— Почему бы и нет? Возьми такси, встречай меня вечером в аэропорту, по дороге расскажешь мне эпизод с огнями святого Эльма. Можно мне остаться в твоем номере в гостинице сегодня вечером? К утру я должен передвигаться без костылей.

— Какие еще костыли, Джон?

— Да тише ты! Рики в комнате?

— Она вышла открыть дверь. Постой‑постой…

Рики стояла в коридоре, разглядывая листок бумаги. Ее лицо было белее снега, а из глаз капали слезы. Она подошла и протянула мне листок.

Голос Джона произнес:

— Я слышу, кто‑то плачет.

— Да, Джон.

Я прочитал записку:

— «Альма Кимбалл О'Рурк упала сегодня с лошади. Она скончалась на месте. Лошадь пристрелили».

— Боже мой, — сказал Джон за пятьсот миль из Парижа.

— Она была женой начальника килдарской охоты? — спросил я.

— Да, именно так, — тихо сказал Джон.

Я продолжал читать:

— «Похороны послезавтра. Все охотники будут присутствовать».

— Боже, — пробормотал Джон.

— Значит… — сказал я.

— Охотничья свадьба, — сказала Рики, — отменяется.

Джон услышал эти слова и сказал:

— Нет, нет. Всего лишь откладывается.

Майк привез меня в Дублин, чтоб найти Тома, снявшего номер в отеле «Рассел». Они с Лизой поссорились по этому поводу тоже. Он хотел остаться с ней у Хьюстонов. Но католики и протестанты, сказала она, не теряли бдительности. Так что Тому до церемонии бракосочетания полагалось жить в отеле. К тому же из своего номера в Дублине ему было бы удобнее играть на бирже. На этом и порешили. Том поселился в гостинице.

Я нашел Тома в вестибюле. Он отправлял почту.

Я протянул ему записку и ничего не сказал.

Последовала долгая пауза, после чего я увидел, как тонкие прозрачные веки Тома смежились. Не захлопнулись, как великие ворота Киева, но закрылись так же окончательно и бесповоротно. Звук, с которым его веки смыкались, пока глаза продолжали смотреть на меня, был ужасен своей бесшумностью. Я находился снаружи в своем мире, если он вообще существовал, а Том — в своем.

— Том, она умерла, — сказал я, но говорить было бессмысленно. Том отключил батареи, поддерживавшие его связь с миром звуков, слов и фраз. Я повторил: — Она умерла.

Том повернулся и принялся подниматься по лестнице.

В дверях я переговорил с Майком.

— Священник? Унитарист. Лучше пойти к нему и все рассказать.

Я услышал, как за моей спиной открылась дверь лифта.

Том стоял в проеме. Но не выходил. Я поспешил к нему.

— Что, Том?

— Я вот думаю, — сказал Том. — Кто‑то должен отменить заказ на свадебный торт.

— Слишком поздно. Торт доставили, когда я выходил из «Кортауна».

— О Боже, — сказал Том.

Дверь лифта захлопнулась.

Том вознесся.

Лондонский рейс прибыл в Шеннон с опозданием. Пока я его дожидался, мне пришлось сделать три ходки в туалет, что свидетельствовало о том, сколько кружек эля я пропустил за это время.

Джон помахал мне костылями с верхней площадки трапа и чуть не растянулся в полный рост — так ему хотелось скорее спуститься ко мне. Я попытался помочь, но только получил от него тумака костылем, пока он порывался спуститься гигантскими прыжками, словно родился и вырос атлетом на костылях. При каждом большом скачке, он вскрикивал отчасти от боли, отчасти от воодушевления:

— Боже мой, всегда случается что‑то неожиданное. Я хочу сказать, стоит дать себе слабинку, как Господь дает тебе пинка. Я никогда в жизни так не падал. Все было как в замедленной съемке, или как если перелетаешь через водопад, или как если просматриваешь отснятые кадры; знаешь, как это бывает, каждый кадр останавливается, чтобы можно было его рассмотреть: вот сейчас в воздухе твоя задница, а вот твой позвоночник, позвонок за позвонком, теперь — шея, затем — ключица, макушка головы, и ты видишь, как все это вертится, а лошадь осталась внизу, ее тоже видишь, кадр за кадром, словно снимаешь всю эту чертовщину со скоростью тридцать кадров в секунду, но все видно предельно четко и с секундной задержкой, и ты рассматриваешь себя и лошадь, вальсирующих в воздухе. А вся сцена посекундно занимает целых полчаса. Кадры убыстряются, только когда ударяешься о землю. Черт. Потом чувствуешь, как напрягаются сухожилия и мышцы. Ты когда‑нибудь выходил зимней ночью, прислушивался? А‑ах! На ветвях столько снега, что вот‑вот сломаются! Ты слышишь, как волокна гнутся, древесина скрипит. Я думал, все мои кости рассыплются, расслоятся и хлопьями осядут под моей плотью. Бах! И вот они везут меня в морг. Я закричал: «Не в ту сторону». Оказалось, это была «скорая», а мне показалось, что это к паталогоанатому! Давай, ради Бога, поторапливайся… я‑то бегу быстрее тебя. Надеюсь, не растянусь прямо здесь в конвульсиях. А то еще та будет картинка. Лежишь на спине как олух царя небесного, говоришь на разных языках, ослепший от боли. Черт! А где Том?

Том ждал нас в погребке отеля «Роял Гиберниан». Джон настоял на том, чтобы, согнувшись, на костылях, спуститься на поиски американца ирландского происхождения.

— Том, вот ты где! — сказал Джон.

Том обернулся и посмотрел на нас прозрачным, как голубое небо в морозное утро, взглядом.

— Боже, — вырвалось у Джона. — У тебя вид как у сумасшедшего. Что тебя так потрясло, Том?

— Она сидела в дамском седле, — ответил ровным голосом Том. — Ей нельзя было ездить в дамском седле, черт побери.

— Но кто — она? — спросил Джон своим масленым, ласковым, но притворным голосом. — О какой женщине речь?

На следующий день мы с Майком отвезли Джона в Килкок. Он попрактиковался в выполнении больших прыжков на костылях, его так и распирало от сознания того, какой он молодец. Когда мы приехали в «Кортаун‑хаус», он вылез из машины раньше нас и едва проскакал по дороге, выложенной кирпичом, полпути, как вдруг, сбегая по ступенькам, появилась Рики.

— О Боже! Где ты был! Осторожно! Что случилось?

В этот момент Джон уронил костыли и грохнулся наземь, корчась от боли.

После чего Рики, конечно, замолчала.

Мы все с трудом приподняли и протащили Джона в дом.

Рики раскрыла дрожащие губы, но Джон поднял свою большую руку, смахивающую на рукавицу, и прохрипел, не открывая глаз:

— Только бренди способен унять боль!

Она подала ему бренди, и поверх ее плеча он увидел ящики с шампанским для Тома в коридоре.

— Это пойло еще здесь? — спросил он. — А где «Дом Периньон»?

— А где Том? — парировала Рики.

Свадьбу отложили больше чем на неделю из уважения к женщине, которая, как выяснилось, не ездила в дамском седле. На свою беду, она оказалась слишком мала, чтобы выдержать вес свалившейся на нее лошади.

В день отпевания Том не на шутку вознамерился возвращаться домой.

Вспыхнула ссора.

Когда Лиза наконец уговорила Тома остаться, настал ее черед впасть в депрессию, и она пригрозила отправиться в аналогичное путешествие из‑за того, что Том упорно не соглашался заказывать свежий свадебный торт, а хотел сохранить прежний — пусть себе пылится еще целую неделю траура.

Только вмешательство Джона положило конец перебранкам. Долгий ужин с обильными возлияниями в «Жамме» — лучшем французском ресторане Ирландии — помог вернуть им чувство юмора.

— Тишина! — объявил Джон за ужином. — Кухонная дверь! То открывается, то захлопывается! Прислушайтесь!

Мы прислушались.

Как только дверь, скрипя, распахивалась настежь, доносились вопли шефа, осыпающего поваров руганью.

Дверь открывается:

Вопль!

Захлопывается:

Молчание.

Открывается:

Вопль!

Закрывается:

Молчание.

— Вы слышали? — прошептал Джон.

Открывается — вопль!

— Том, это ты.

Закрывается — молчание. Открывается — вопль.

— А это ты, Лиза.

Открывается. Закрывается. Открывается. Закрывается.

— Том. Лиза. Том. Лиза!

— Боже мой! — вскричала Лиза.

— Господи помилуй! — сказал Том.

Крик. Тишина. Крик.

— Так это мы? — сказали они хором.

— Или приближенное подобие, — сказал Джон, держа тлеющую сигару в уголке рта. — Плюс‑минус несколько децибел. Шампанского?

Джон освежил наши бокалы и заказал еще.

Том и Лиза так расхохотались, что им пришлось схватиться друг за друга. Они давились от смеха, пока совершенно не выдохлись.

Поздно вечером Джон попросил шеф‑повара показаться в дверях кухни.

Его встретил шквал аплодисментов. Изумленный, он пожал плечами, кивнул и был таков.

Когда Джон платил по счету, Том размеренно сказал:

— Ну хорошо. Она не ездила в дамском седле.

— Я ждал, что ты скажешь это, Том. — Джон протяжно выдохнул струю дыма и достал изо рта сигару. — Я так надеялся, что ты это скажешь.

Майк и я поехали за унитаристским священником, преподобным мистером Хиксом, вечером перед великой охотничьей свадьбой и привезли его в Килкок.

По пути к машине он говорил о красотах Дублина. Когда мы выезжали из города, расхваливал окрестности и реку Лиффи, а когда начались зеленые просторы, его красноречие достигло апогея. Казалось, ни здесь, ни там нет ни изъянов, ни недостатков. Даже если и были таковые, он предпочитал о них умалчивать ради их достоинств. Если бы хватило времени, он перечислил бы их все до единого. А тем временем охотничья свадьба уже расплескалась, как бледная узорчатая кружевная пена на утреннем берегу, и он переключился на нее, поджав губы, алея остреньким носом и налитыми кровью глазами.

Когда мы въехали на посыпанный гравием двор, он выдохнул:

— Слава Богу, нет луны! Чем меньше народу увидит, как я приезжаю, тем лучше!

— Завтра весь город увидит из окон, — сухо заметил я, — как вы разыгрываете языческую церемонию и изрекаете богохульные словеса.

Преподобный мистер Хикс превратился в статую, высеченную из лунного камня.

— Добудь мне бутылку, — прохрипел он. — И уложи в постель.

Я проснулся перед самым рассветом в комнате для прислуги и лежал, предвкушая великолепный день, каким он обещал быть.

Театр, имя которому Ирландия, ждал.

Мне показалось, что снизу доносился местный говорок либо припозднившихся завсегдатаев Финнова паба, либо прибывших поглазеть спозаранку на протестантское позорище.

Послышалось, будто кто‑то на краю зеленого мира пробует охотничий рожок.

Мне померещилось, что в ответ затявкала лисица.

На границе угодий мелькнула крохотная тень. Я не сомневался, что зверь, на которого начинается охота, вышел на сцену первым.

Затем, растянувшись в постели, с закрытыми глазами, я представил себе прибытие переполошенных псов, потом вздрагивающих лошадей, остро нуждающихся в совете психолога, которого на месте не оказалось. Конечно, это глупость. Псы и лошади первыми не прибывают. Псарь должен вести на поводке чистопородных псов, чтобы увлечь остальных. И все же спросонья я слышал лай и звон охотничьего снаряжения, когда резко осаживали лошадей.

Отнюдь не горя желанием становиться постановщиком всего этого действа, я погрузился в нервный, болтливый сон, наказав себе зарыться поглубже и ничего не слышать.

Но тут до меня донесся голос Джона, стучащего костылями по паркету у дверей моей комнаты.

— Тебе это не поможет, малыш. Пора вставать. Внизу ждут настоящие лошади и псы.

Все было готово. Зачерствевший свадебный торт, становившийся час от часу древнее, замер в ожидании. Было выставлено шампанское, от которого ломило зубы и немел язык.

Лошади на дворе насыщали воздух паром и насмешливо скалили зубы.

Псы бегали кругами, орошая мостовую, копыта и сапоги.

Со всей Ирландии, разумеется, прискакали лорды, леди и владельцы питейных заведений, они спешились под подозрительные протесты псов и расплывчатые ухмылки лошадей.

— Всем по рюмке на посошок! — призвал кто‑то.

— Это до охоты, — поправила одна дама. — И только жениху.

— Я только хотел спросить, бар открыт?

— Здесь нет бара, — объявил преподобный мистер Хикс, который держался прямо и безупречно, — было очевидно, что он там уже побывал. — Но есть шампанское, и скверное, и хорошее. Остерегайтесь яда за шиллинг, что перед вами. Требуйте того, что за полновесный фунт.

Лошадей тотчас покинули и оставили псаря на растерзание собакам, орошавшим двор.

Гости загромыхали сапогами по лестнице, извлекая из цемента пустопорожний гул, их лица были перекошены и искажены, но не из‑за кривых зеркал в аттракционе, а благодаря древности рода. Вылепили их время и терпеливые хромосомы — вытянули им зубы, сделали глаза водянистыми, щеки — впалыми, локти, запястья и пальцы — шишковатыми, выпятили губы, надломили носы, раздвоили подбородки, оттопырили уши, проредили шевелюры, брови заставили расти пучками, обесцветили веки, придав восковой оттенок лицам, изрыли лбы оспинами. Некоторые производили такое впечатление, будто они целую вечность простояли, выглядывая из‑за дверей конюшни.

Бог ты мой, подумалось мне, что за пестрая ярмарка черепов, ушей, нижних губ и вздернутых бровей. Тут пляшет паук, там громыхает бегемот, здесь спаниелевы глаза слезятся от ирландского солнышка, собачья пасть разинута в отчаянии от пасмурных дней. Торговец спиртным, не самого крупного калибра, с глазами Адониса, посаженными на пунцовое, словно сваренное на завтрак, лицо, робко поднимался по ступенькам. Вот они — в красных рединготах или черных костюмах, со взъерошенными бровями, втянутыми внутрь ноздрями и челюстями для забивания свай.

Я отшатнулся и пошел посмотреть, как они будут работать локтями в погоне за настоящим шампанским, а не за дешевой шипучкой.

— Кто положил яд сверху, а противоядие снизу?

Но только они узрели Тома собственной персоной, кивавшего таинственному и ужасному, а не прославленному и знаменитому, как тотчас воцарилась тишина.

— Давайте проведем дегустацию, — сказал кто‑то. — Сравним старую кислятину с напитком королей.

Том хотел этому помешать, но несколько десятков рук опрокинули стаканы с омерзительным пойлом, чтобы добраться до благородного эликсира для полоскания рта.

Почти все было готово. Кроме убийственного напитка и противоядия к нему были поданы бутерброды с икрой и сырные бисквиты, а потом свадебный торт, который, словно смерзшийся навсегда лед, дожидался встречи с вечностью.

Поскольку он простоял уже восемь дней, его масса и бока затвердели за прошедшую четверть месяца. Торт приобрел свойства диккенсовской мисс Хэвишем из «Больших ожиданий». Когда это выяснилось, об этом по секрету было сказано бессчетное число раз среди дворецких и горничных, которые поправляли свои галстуки и фартуки и осматривали потолок в поисках спасения.

Кто‑то чихнул.

На верхней площадке лестницы появилась Лиза, но она только чихнула еще раз, развернулась и убежала. Послышались звуки сморкания: слабое дуновение охотничьего рожка. Лиза вернулась, взяв себя в руки, и чихнула снова, спускаясь по лестнице.

— Хотела бы я знать, уж не фрейдистская ли у меня простуда, — сказала она, пряча нос под бумажной салфеткой.

— Что ты хочешь этим сказать? — Том посмотрел исподлобья.

— Может, моему носу не хочется выходить замуж, — хихикнула Лиза.

— Ужасно смешно. Очень, очень смешно. Если твой нос хочет отменить свадьбу, пусть подаст голос. — Том оскалил зубы точь‑в‑точь как лошади на дворе в доказательство своего чувства юмора.

Лиза повернулась было, чтобы удрать, но очередной чих пригвоздил ее к месту. Дальнейшее отступление сделали невозможным стучащие по ступеням костыли, промеж которых извивался режиссер в красном рединготе — как клоун, как счастливый охотник, как свихнувшийся гимнаст.

Прыгая сразу через две ступеньки и вихляя длинными ногами, Джон спускался, без умолку болтая и нисколько не заботясь, куда он ставит свои подпорки.

— Чертова «скорая» добиралась целый час, а я тем временем извивался, корчился и вопил так, что за сотню ярдов позахлопывались все окна. Крики мои не прекратились и после шести инъекций. В госпитале доктор посмотрел на меня, перевернул, и — щелк! — хруст в позвоночнике — боли как не бывало, равно как и моих воплей. А потом я начал смеяться, ей‑богу.

Отвернувшись от Джона, я пробирался сквозь толпу дегустаторов шампанского.

— Принеси мне бокал, — сказал Джон, — даже два. Привет, Лиза, до чего же великолепно ты выглядишь!

Лиза чихнула.

— Боже, посмотри на свой нос, Лиза, — посочувствовал ей Джон. — Он такой красный, можно подумать, ты пьянствовала дней пять!

Лиза одной рукой схватилась за живот, другой за нос и помчалась вверх по лестнице.

— Огромное спасибо, — сказала Рики на полпути вниз.

— А что я такого сказал? — возмутился Джон. — Куда она побежала?

— Пудрить нос, чучело.

— Где мистер Хикс? — спросил Джон, спасаясь бегством огромными прыжками.

— Привет, привет! — замер он в полупрыжке, чтобы помахать всем окнам вдоль тыльной стены обеденного зала, в которые было уперто десятка два с лишним носов.

Поселяне и злые, нервные, раздраженные домохозяйки пришли в замешательство, не зная, как переварить жизнерадостное приветствие Джона.

Некоторые помахали в ответ. Остальные отвалили от окон, не позволяя Джону обмануть себя обезьяньим протестантским дружелюбием.

— Добро пожаловать! — звал Джон, зная, что им не слышно. — Тут у нас голливудский греховодник, рожден во грехе, живет во грехе и скоро окочурится, корчась во грехе. Заходите!

Кое‑кто, должно быть, понял, что он говорит, по движению его губ, потому что не менее полудюжины разгневанных поселян отшатнулись от окон, словно он превратил воздух в серу.

— Выпей это, чтобы продержаться день. — Я подоспел с шампанским.

— Но спасет ли это меня после полудня? — Джон выпил.

— По часу зараз, — сказал я. — Где преподобный? А вот он где. Преподобный!

Преподобный вышел из коридора, благоухая псиной и лошадьми.

— Я был во дворе, сопереживая с ними то, что они участвуют в этом греховном мероприятии, — сказал он и быстро добавил: — О, разумеется, речь не о свадьбе. А об охоте. У всех счастливый вид. Но никто не пригласил лисицу.

— Мы ее звали, но она сослалась на занятость, — улыбнулся Джон. — Мы готовы?

Преподобный мистер Хикс схватил с проносимого мимо подноса шампанское, залпом осушил бокал и сказал:

— Готовы как всегда.

Лорды, леди и торговцы спиртным собрались, разогретые доброй выпивкой, икая от скверного пойла, — пестрая компания в красных рединготах, радующаяся жизни, и в черных костюмах — потенциальные неверные мужья и скорбящие жены.

Преподобный мистер Хикс предстал пред светлыми очами Тома и перед шмыгающим, издерганным носом Лизы, которая растерянно озиралась вокруг, как незрячая.

— А разве Библия не нужна? — удивилась Лиза.

— Библия, — почти вскричал преподобный, разыскивая ее в своих пустых руках. Тома покоробило, но он сказал:

— Да. Будучи унитаристами, мы — протестанты. Библию!

Преподобный оглянулся по сторонам, не вложит ли кто‑нибудь в его руки столь полезное орудие, что Рики и сделала с величайшей поспешностью, не уверенная в том, что поступает как полагается.

Преподобный терял равновесие: с одной стороны, его тяготила Библия, с другой — унитаристская практика, он вцепился в книгу, но не стал ее открывать, опасаясь, что, чего доброго, наткнется на какую‑нибудь потерянную главу или стих, которые смутят его ум и сорвут церемонию. Положив Библию, как кирпич, на пюпитр, он проигнорировал эту важную часть ритуала.

— Живете ли вы во грехе? — возопил он.

Последовала пауза. Я заметил, как мускулы под охотничьим костюмом Тома сжались и разжались в нескольких направлениях — чтобы стукнуть и чтобы помолиться.

Я увидел, как прозрачный хрустальный колпак закрыл горящий глаз Тома, стоявшего в профиль, полностью отгородившись от дражайшего священника.

Лизин язык облизывал верхнюю губу в поисках ответа, но, не найдя, юркнул обратно в нейтральное положение.

— Повторите еще раз, как вы сказали? — Глаза Тома были как сверкающие линзы. Если бы он стоял на солнце, преподобный мистер Хикс уже давно бы задымился.

— Во грехе, — сказал преподобный Хикс. — Живете ли вы в нем?

Молчание.

Том ответил:

— Вообще‑то, да.

Лиза ткнула его в локоть и уставилась в пол. Раздались сдавленные покашливания.

— О, — сказал преподобный мистер Хикс. — Ну хорошо.

Затем последовала не церемония, а проповедь, и не проповедь даже, а лекция. По теме «грех», на примере брачащихся. Преподобный не стал подробно останавливаться на особенностях одежды, но все присутствующие остро ощутили надетое белье и удушающие галстуки. Он то отклонялся от темы, то возвращался к ней. И то грешно, и это, грехи любовников и будущих мужей и грехи обманутых невест. Где‑то через час он забыл, куда подевал церемонию. Потом нашел ее боковым зрением в пристальном взгляде Тома. Мистер Хикс засомневался и готов был вернуться к чисто греху, если грех вообще может быть чистым, но тут Джон положил этому конец.

Он уронил один костыль, который грохнулся об пол.

— Том и Лиза, берете ли вы друг друга в мужья и жены? — воскликнул преподобный мистер Хикс.

Наконец‑то! Никто не слышал выстрелов и не видел ни крови, ни ран. Три десятка глоток одновременно вздохнули. Преподобный хлопнул по своей заново переписанной унитаристской Библии, состоявшей в основном из пустых страниц. Завсегдатаи паба и местный люд прильнули к окнам и отпрянули — словно от удара молнии — от наэлектризованных взглядов Тома и Лизы, стоявшей рядом с потупленным взором и возвращающейся краской стыда. Преподобный бросился за шампанским. По какому‑то недоразумению, которое так и не нашло объяснения в Ирландии, дешевое пойло вышло наперерез хорошему шампанскому.

— Не это. — Преподобный отпил, поморщился и показал бокалом: — А то, другое, ради всего святого!

Только после того, как, улучив момент, он прополоскал горло и сглотнул, щеки его зарумянились и в глазах заиграли искорки.

— Ну! — закричал он Тому. — Вот это, я понимаю, работа! Еще шампанского!

Взметнулся лес рук с пустыми бокалами.

— Леди и джентльмены! — возвестил Джон, напоминая им о приличиях. — К шампанскому полагается торт!

— Джон! — всполошилась Рики. — Только не это!

Слишком поздно. Все обратили свои голодные взоры на запыленное свадебное лакомство, дожидавшееся этого момента целых восемь дней.

Джон с палаческой улыбочкой поигрывал ножом. Лиза взяла нож, словно только что вытащила его из своей груди и желала вонзить обратно. Вместо этого, она повернулась и склонилась над томившимся в ожидании тортом. Я подошел поближе, чтобы посмотреть, как с припудренного торта взлетит облако пыли, поднятое дыханием Лизы.

Она взрезала торт.

Торт безмолвно упорствовал.

Он не резался и не расслаивался, а лишь нехотя позволял откалывать от себя осколки и крошился.

Лиза нанесла новый удар, и в воздух взвилась туча мельчайшей пудры. Лиза чихнула и ударила снова. Ей удалось поразить мишень и сделать четыре пробоины. После чего началась разделка. Разъярившись, она зажала обеими руками нож и учинила зверскую расправу над тортом. В воздухе носились пыль и пудра.

— Он что, этот чертов торт, несвежий? — осведомился кто‑то.

— Кто это сказал? — полюбопытствовал Том.

— Не я, — сказали несколько человек.

— Давай сюда! — Том отобрал у Лизы нож. — Вот так надо!

На этот раз стала разлетаться шрапнель. Торт раскололся под его ударами и был растащен по тарелкам с жутким грохотом.

Как только тарелки были розданы, мужчины в красных рединготах и женщины в изящных черных костюмах уставились на разбросанные там и тут изломанные зубы — все, что осталось от улыбки красавца торта, павшего под ударами времени.

Как ни принюхивались, никто не смог уловить аромата пудры с убиенного торта, от которого давно уже отлетела душа.

Так и стояли люди добрые с безжизненным творением кондитера в одной руке и бокалом пойла в другой, пока кто‑то не набрел на редкие сорта шампанского, припрятанные у стены. И началось столпотворение.

Еще минуту назад оторопевшие гости не знали, куда подевать свои двойные порции неаппетитного угощения, и вот на смену исканиям пришли интенсивные возлияния и развязывание языков. Все загалдели, поминутно занимая очередь за хорошим шампанским, а Том тем временем опрокидывал одну рюмку отвергнутого бренди за другой, чтобы гнев в его глазах возгорелся с новой силой.

Джон топотал сквозь толпу, не слыша ничего, но смеялся над анекдотами.

— Полейте немного на мои костыли, — кричал он, — чтобы я мог двигаться!

Кто‑то так и сделал.

Было бы грустно, если б не было смешно смотреть, как дворянство бродит с бетонно‑шрапнельным тортом на тарелках, ковыряет в нем вилками, расхваливает его вкусовые качества и требует добавки.

Когда все пошло по третьему кругу, толпа осмелела, позабыла про остекленевший торт и разлила по опустевшим стаканам шотландский виски. После чего начался всеобщий исход во двор, где люди лихорадочно искали, куда бы запихать остатки цементного торта.

Псы на дворе прыгали, лаяли, лошади вставали на дыбы, а преподобный мистер Хикс выбежал второпях, зажав в руке нечто напоминающее удвоенную порцию двойного виски, болтливый и жизнерадостный, и поприветствовал, как ему показалось, сельских католиков, рядом с которыми крутились псы, и протестантов, придерживавших лошадей. Изумленные поселяне помахали в ответ, притворившись, будто исповедуют религию, к которой относились почти с презрением.

— А он… — спросил Том у меня за спиной.

— Он что? — чихнула Лиза.

— А мистер Хикс… ты слышала, чтобы он сказал: «Объявляю вас мужем и женой»?

— Наверное.

— Что значит «наверное»? Так он сказал или нет?

— Что‑то вроде.

— Что‑то вроде? — вскричал Том. — Преподобный?.. В конце церемонии…

— Извините за то место, насчет проживания во грехе, — сказал преподобный.

— Преподобный Хикс, вы сказали или не сказали: «Объявляю вас мужем и женой»?

— Ах да. — Преподобный нахмурил лоб и фыркнул. — Это легко поправимо. Отныне объявляю вас мужем и женой. Идите и еще больше грешите.

— И больше не грешите! — поправил Том.

— Ах да, — сказал преподобный мистер Хикс и смешался с толпой.

— Это мне понравилось. — Лиза счастливо чихнула. — «Идите и еще больше грешите». Надеюсь, ты скоро вернешься. Я послала кое‑кого дать допинга лисице, чтобы вы вернулись пораньше. Ты в самом деле собираешься взгромоздиться на эту дурацкую лошадь, после того как так накачался?

— Всего шесть стаканов, — сказал Том.

— Черт, — сказала Лиза. — А мне показалось, восемь. Ты действительно сможешь пьяный сесть в седло?

— Я в боевой форме. И кстати, никогда не слыхивал, чтобы ты чертыхалась. Почему именно сегодня?

— Преподобный Хикс в своей проповеди сказал, что грядет конец света. Тебе помочь взобраться на эту странную лошадь?

— Нет, моя дорогая, — сказал Том и рассмеялся, потому что окружающие прислушивались к их разговору.

С превеликим достоинством он прошествовал к своей лошади, уселся в седло. И процедил сквозь зубы:

— Стремянный кубок!

— О да. — Лиза обернулась, чтобы найти Рики с серебряным кубком вина.

— Внимание! — объявила Рики. — Невеста поднесет жениху стремянный кубок.

Лиза так стремительно вознесла кубок, что забрызгала вином бриджи Тома. Он взглянул вниз, его лицо постепенно принимало алый оттенок, под стать цвету костюма. Он схватил кубок и осушил его. Гости зааплодировали и, нетвердо держась на ногах, повскакивали в седла. Джон бросил мне костыли и ухватился за свою лошадь, которая шарахнулась от него.

— Джон, ты не едешь на охоту! — закричала Рики.

— А вот и еду. Когда я сяду в седло, подай мне костыли!

— На что они тебе понадобятся? — спросил я.

— На тот случай, если я свалюсь, малыш. — И Джон громогласно расхохотался, а лошадь, испугавшись клоуна, встала на дыбы.

— Джон, ради всего святого! — взмолилась Рики.

Джон опять припал на одну ногу. От скачек навстречу смерти его спасла судорога, которая была как удар в спину. Он упал и закорчился от боли. Мы все собрались поглазеть на него. Увидев наши лица, Джон сказал назидательно:

— Вот так было и в Париже. Плохо, да? Очень плохо?

— Егерь! — крикнул Том.

Егерь подул в рожок.

Далеко на холмах, мне показалось, я приметил лисицу, уставшую, но ожидающую.

— До свидания, моя дорогая, — сказал Том.

Лиза чихнула и помахала влажным платочком.

Лошади понеслись вскачь, псы, поверив им, за ними.

— Малыш, — сказал Джон, распростертый на земле. — Вызови двух докторов. Одного для Лизиного горла, а другого для моей задницы. И уложи нас в постель.

— Еще чего! — возмутилась Рики.

— Ну не в одну, разумеется. — Джон улыбнулся.

Преподобный мистер Хикс наблюдал, как лошади и псы растворяются вдали, затем обратился к Лизе:

— Ваш муж задал мне вопрос. Что?..

— Мы обвенчаны? Вы обвенчали нас по закону?

Преподобный порылся в карманах своего пальто в поисках каких‑то бумаг.

— Нет.

Он протянул документы Лизе:

— До тех пор, пока вы здесь не распишетесь.

Лиза высморкалась и сказала:

— Есть у кого‑нибудь ручка?

Мистер Хикс похлопал себя по карманам и покачал головой.

 

На следующее утро в отеле «Роял Гиберниан» я проснулся рано, скорее всего из‑за того, что выпил слишком много плохого вина.

Потом безо всякой причины, скорее по интуиции, я поглядел в окно на нескончаемый дождь, и мне показалось, я увидел стремительно шагавшего худощавого человека в изящном плаще, без зонта, но в твидовом кепи с Графтон‑стрит, надвинутом на серо‑стальные волосы и ястребиный нос, я чуть не произнес его имя. Губы зашевелились, чтобы прошептать его.

Я окунулся в постель, чтобы утонуть в покрывалах до девяти, как вдруг зазвонил телефон, заставив меня вслепую дотянуться до чертовой трубки.

— Ты проснулся? — сказал голос Рики.

— Нет, еще досыпаю.

— Позвонить попозже?

— Нет, нет. Похоже, тебе надо поговорить сейчас.

— Как ты догадался? Значит, вот какая штука. В неразберихе кто‑то пригласил в дом завсегдатаев из Финнова паба, что напоминало лавину лошадей и псов. Они избавили нас от плохой выпивки, приобретенной Томом, и перебрали выпивки, купленной Джоном, одолели бренди, изничтожили шерри и пригласили всех лордов и леди к Финну продолжить беседу. Тем временем исчез преподобный мистер Хикс. Только что мы отыскали его в конюшне. Он отказывался вставать, если мы не посадим его в поезд до Белфаста. Торт вытряхнули в печь и выгребли золу для посыпания дорожек в саду. Лошади, прождав ночь, сами ускакали домой. Некоторые псы в конюшне спят рядом с преподобным. Кажется, на рассвете я видела лисицу у кухонной двери, она лакала сливки вместе с кошками, которые уступили ей место, видя, как она устала. Джон в постели, корчится от боли или от упражнений. По крайней мере, он прекратил визгливо описывать и то и другое. Теперь я заваливаюсь спать на все выходные. Тебе поручено переписать погоню за Китом, не важно, нужна там погоня или нет, это Джон говорит. Лиза попросила, потом потребовала билеты на самолет в Рим и… а вот и она.

— Привет, — сказала она слабеньким голосом откуда‑то издалека.

— Лиза! — воззвал я с напускной бодростью.

— Я хочу спросить только одну вещь.

— Спрашивай, Лиза.

Она чихнула.

— Где… — сказала и запнулась она. И затем продолжила: — Где Том?