Транскультуральный взгляд на психическую депривацию

Очевидно, было бы столь же бесполезном стремиться искать в прошлом идиллический золотой век, как разыскивать в настоящем некий последний рай, оставшийся еще где-то в мире с тех блаженных времен, когда у людей не было ни материальных, ни душевных лишений, и когда, следовательно, и психические потребности удовлетворялись гораздо лучше, чем в нынешнем сложном и бесчувственном мире. Объективное изучение показывает, что в действительности «ни одна из культурных групп не обеспечивает в настоящее время оптимальных условий для всех факторов воспитания ребенка». (Ламберт, 1966). Дело в том, что всякое общество располагает лишь определенными ограниченными средствами, которые, с одной стороны, определяют форму культурной модели воспитания, но с другое стороны, также ограничивают ее использование при обращении с отдельными детьми. Распределение данных средств является в каждой культуре иным, так что и источники депривации будут всякий раз иными.

Не в наших силах в данном случае систематически разъяснить, какие дети р различных обществах находятся под наибольшей угрозой депривации.

Развитие культурных моделей и развитие понятия депривированного ребенка в Европе. Внимания заслуживает то обстоятельство, что развитие научных представлений, как правило на один этап предшествовало развитию культурных моделей, применяемых на практике.

 

 

 

Нет пока достаточных сведении по исследованиям, проводимым в самых различных общественных условиях. Несмотря на это, мы можем указать хотя бы на несколько типичных — как мы предполагаем — картин депривации в определенных культурных областях.

Данные примеры образуют в какой-то мере аналогию к предшествующему рассмотрению развития условий психической депривации в истории европейского общества. Несомненно, это аналогия лишь весьма грубая: различия между обществами, развивавшимися отдельно, являются намного большими, чем различия внутри одного, даже и комплексного, и дифференцированного общества в историческом развитии.

1. Рассмотрим сначала условия в каком-либо из традиционных обществ так паз. «примитивных» культур (которые, конечно, не являются примитивными ни по свози сложной и расчлененной структуре, ни по богатству культурного достояния), которые мы можем обнаружить у некоторых туземных племен в Африке, Австралии, Полинезии, Южной Америке, Азии и др. Несмотря на значительные различия между этими отдельными культурами, воспитание в большинстве из них характеризуется огромной, для европейца почти непостижимом снисходительностью и теплотой чувств матери к ребенку в его самом раннем возрасте. Однако это собственно детство весьма короткое: отношение матери к ребенку меняется — иногда более резко, иногда медленнее, иногда раньше, иногда позже, но в большинстве случаев всегда выражено — после отнятия от груди или около 5—6 лет, когда появляется очевидное стремление дисциплинировать и «социализировать» ребенка, подчинить его прочной, закрытой системе общественных норм и ценностей. Другую общую черту воспитания детей в данных обществах представляет интенсивное участие всех женских (а позднее и мужских) членов широкой семьи родственников и соседей, взрослых и старших детей в заботе о ребенке и в руководстве им. Т. А. Лембоу (1969) описывает воспитание детей в самом раннем возрасте как совершенно снисходительное в патриархальных полигамных кровных обществах с совместным проживанием в крупных африканских культурах: «Новорожденный ребенок, все потребности которого мать надежно чувствует и выполняет еще раньше, чем он способен осознать, что в чем-то нуждается, живет в постоянном состоянии удовлетворения без собственного напряжения, в состоянии, имеющемся, по-видимому, при внутриутробной жизни. Ребенок рождается и входит в культуру горячих чувств, где его встречают с несомненной радостью. В первые месяцы ребенок вообще не разлучается с матерью, которая его начинает кормить при малейшем хныкании. В полной мере ребенок ощущает эмоциональную безопасность широкого семейного сообщества, включая бабушек, которым уже традиционно следует ласкать детей». Множество любовной стимуляции значительно превышает степень, считающуюся соответствующей в нашей культуре: большую часть времени ребенка ласкают и нянчат на коленях, носят на спине, качают, гладят, щекочут, поют для него и разговаривают с ним. В широкой семье, состоящей из отца, матери и других его жен, прародителей, дядей, тетей, братьев и сестер, двоюродных братьев и сестер (которые иногда живут все совместно), ребенок быстро учится охотно принимать многочисленные замены матери, а позднее, подобным образом и замены отца. Затем все больше укрепляется влияние всей группы и в ней, в частности, также группы сверстников, в особенности после пятого года жизни. Ребенок принужден принять социализирующее давление, чтобы приобрести замещающий источник эмоциональной уверенности и чтобы избежать санкций или даже определенной формы изоляции, которая явилась бы для него непереносимой. Чувство лояльности по отношению к группе развивается очень рано и бывает очень сильным. Снисходительное и глубоко эмоциональное отношение к ребенку ограничивается при этих условиях двумя обстоятельствами: во-первых, новой беременностью матери и затем заботой о дальнейшем ребенке, а во-вторых, необходимостью вести домашнее хозяйство и заботиться о пропитании семьи. Отдельные общества весьма различны в том, как они поступают в данной ситуации.

Что касается первого обстоятельства, то имеется много доказательств того, как в данных традиционных обществах позиция матери почти непонятно изменяется после новой беременности или отнятия ребенка от груди. М. Эйнсуортс (1963, 1967) и М. Джеббер (1964) описывают внезапное изменение материнского поведения в племенных сообществах в Уганде. Между 12-15 месяцами жизни ребенка старейшая женщина семьи устанавливаем день отнятия от груди, и с этого момента вся жизнь ребенка радикально изменяется. Его перестают кормить грудью, причем незамедлительно ему приходится начать питаться самостоятельно из общей миски, в которой находится нища для взрослых; мать его уже не носит, не проводит с ним также своего свободного времени, напротив, она часто отдает ребенка на воспитание отдаленной бабушке, редко когда его навещаем и не обращает внимания на его плач, иногда над ним даже смеется. Воспитание ребенка превращается теперь в строгое, мать занимает к нему равнодушное, даже отрицательное отношение. В присутствии взрослых ребенок должен сидеть тихо и неподвижно. Хотя ребенок и остается на воспитании родителей, его отношения с матерью, таким образом, совершенно прерваны. Если он возвращается от бабушки, то нередко находит на своем месте ребенка моложе, который занял его прежнее, ныне окончательно утраченное положение. При этих обстоятельствах бросается в глаза почти невероятно быстрое развитие ребенка в первые месяцы жизни: 3-месячный ребенок остается, например, уже несколько минут в сидячем положении без опоры. 6-месячный встает с опорой, 9-месячный начинает ходить, вскоре начинает лепетать и бывает весьма живым и полным интереса ко всему. Около 18 месяцев ребенок начинает терять свое высокое опережение в развитии, его динамичность и живость снижаются, он часто плачет; если такие развитие продолжаемся, то на 3 год жизни ребенок становится апатичным и грустным. Доверчивое отношение к чужим людям сменяется подозрительным и настороженным. У этих детей нередко отмечается затем недоедание, квашиоркор, что в Восточной Африке обозначают как «болезнь, которой страдают дети, у которых родился брат или сестра» (Мандл, 1970).

В отличие от этого Бишевл (1959), также описывающий бросающиеся в глаза перемены материнских позиций при прекращении кормления грудью, утверждает, что «чувства отказа не возникают после предшествующего периода большой снисходительности, так как ребенок вскоре принимает завещающее лицо. Прямой «отказ» ограничен, собственно, до минимальной степени, так как бабушки и тети по собственному желанию посвящают ребенку свое внимание.

Забота о пропитании семьи при одновременном уходе за ребенком также решается различным образом. Кое-где мать носит ребенка с собой непрестанно (например, и при работе в поле — в некоторых областях Индии), в других местах их на это время оставляют одних дома, даже покинутыми и голодными (племя Алоров); кое-где о ребенке заботится любая женщина из широкой семьи, а отношение между матерью и ребенком там с самого начала менее интенсивно, и материнская забота является там скорее «рассеянной». (Самоа, подобные данные из Индии и Китая).

Некоторые исследователи (Христиансен и др., 1974, в Боготе в Колумбии, Шаве и др., 1974, в Тезентеопане в Мексике) указывают на взаимозависимость между недоеданием, пониженной активностью ребенка и пониженной реактивностью матери. Ребенок с хорошим питанием отличается большей инициативностью, самостоятельностью и самоуверенностью и — что особенно важно — у него больше требований, так что мать этими его требованиями стимулируется к более интенсивной реакции на них. Но и остальные члены семьи втягиваются в более интенсивный взаимообмен стимулами, так, например, отец с удовольствием играет с развитым, крепким красивым ребенком, находя в этом большее удовольствие, что для ребенка означает опять-таки дальнейший прилив стимулов.

Ускоренное двигательное развитие африканских новорожденных детей вызвало многие теоретические и практические размышления. Ласк и Леюис (1972) доказывают в своем исследовании детей племени Волоф в Сенегале, что данное ускорение развития не состоит в первичной зависимости от эмоциональной связи между матерью и ребенком. Гольдберг (1972), изучавшая развитие новорожденных в Замбии, подтверждает эти результаты исследования, придерживаясь того мнения, что причиной здесь является непрестанный физический контакт матери с ребенком, прежде же всего то. что она постоянно носит ребенка на своей спине. Группа детей, которая находилась под наблюдением Гольдберг, показывала в среднем 125 баллов коэффициента развития по шкале Бейли, что представляет 1,5 сигма выше нормы. Наибольшее различие по сравнению с нормой заключалось в том, насколько раньше африканские дети начинают самостоятельно садиться и вставать на ноги. При этом у данных детей нет практически никаких игрушек, и никто ими также особенно не занимается. Автор считает, однако, что весьма полезным и стимулирующим для детей является образование различных рефлексов, когда мать их носит на спине. Дело в том, что ребенку приходится поворачивать головку, если ему трудно дышать, он должен двигаться соблюдать равновесие и т. п. (что в постельке не требуется). А за спиной матери он воспринимает мир, который сильно «населен» (см. Колломб и Валантин, 1970). В результате этого ускоряется и сенсорное развитие этих детей, как на это указывают тестовые результаты.

Весьма интересны в данной связи также наблюдения Брейзлтона (1972), производившиеся у детей индейцев племени Майя в высокогорной области юго-восточной Мексики. У этого племени детей также носят постоянно с собой, но носят их в горизонтальном положении, причем дети туго спеленуты, а по причине холода также целиком прикрыты. Кинестетическая и тактильная стимуляция здесь является максимальной, тогда как визуальная и социальная, наоборот, сильно ограничены. При измерении но тон же шкале развития Бейли, данные дети стоят несколько ниже нормы, хотя последовательность отдельных фаз развития и сохраняется. Они вырастают в спокойных, малоактивных и нелюбопытных детей, т. е. они становятся весьма хорошо приспособленными к своему обществу, где подчеркивается конформность и неукоснительное соблюдение определенных ролей (что, между прочим, в их суровых жизненных условиях обеспечивает лучшую возможность выживания). Представление, что ношение детей на спине является «естественным», подкрепляется исследованиями биологов поведения. Так, например, Гассенштейн (1970—74) приводит данные, что человеческое дитя стоит ближе к тем животным детенышам, которым можно дать обозначение «Tragling» (носимый). Дитя пассивно в том смысле, что оно само не имеет держаться за мать, однако у него имеются многие следы рефлекторного вооружения, направленного на стойкий, физический контакт матери и ребенка.

Таким образом, в свете этих сведений и познаний, мы можем ускоренное сенсомоторное развитие африканских детей считать «нормальным», а так наз. нормальное развитие европейских детей «запоздалым», т. е. принимать его в определенном смысле как последствие цивилизованно обусловленной депривации органов чувств. Помимо прочего, противоположным образом данное мнение подтверждает успешность повышенной стимуляции органов чувств, а также двигательной стимуляции у детей самого раннего возраста, как это ныне в разных местах практикуется (И. Кох, 1974).

Данное краткое и, несомненно, упрощенное описание показывает, что поскольку речь идет о снабжении сенсорными и эмоциональными стимулами, а также о тесной связи матери и ребенка, то ситуация вплоть до отнятия ребенка от груди представляется в большинстве случаев весьма благоприятной, причем позднее в распоряжении ребенка имеется также достаточное количество источников удовлетворения, предотвращающих лишения, известные нам но европейской культуре. Поэтому А. Т. Лембоу, когда он говорит об эмоциональной депривации, вправе заявить — с определенной оговоркой — что «в Африке при клинической практике такого нарушения в нормальных условиях не наблюдалось». Внебрачное происхождение также является чем-то почти неизвестным в общественных условиях Африки, причем детей, рожденных вне брака, ожидает всегда общественное признание, так как они всегда находятся в какой-то родственной связи с каким-либо мужчиной, причем безразлично — с зачавшим их мужчиной или с отцом матери. Даже проблема сироты в этом сообществе не представляет источника депривации: с потерей отца или матери ребенок не теряет родного очага, оставаясь членом своей первичной группы взрослых и своих сверстников. Ребенок, потерявший кого-нибудь из родителей, принципиально остается в доме, где он родился. Несмотря на это, очевидным является, что и при этих условиях ребенок подвергается угрозе депривации, в частности же в следующих случаях:

а) при внезапном прекращении кормления грудью — при действительном отрыве от матери или лишь отказе от него, в особенности, если позиция остальных лиц является также отрицательной.

б) при исключении из группы или при действительной изоляции; даже намек на отказ группы от ребенка, например, в форме высмеивания, может явиться весьма действенным и может иметь неблагоприятные последствия для его развития.

Полный отказ группы от ребенка превращается уже в вопрос непосредственного выживания, так как зависимость от группы представляет источник всей жизненной определенности и всех ценностей; с ней связана вся духовная жизнь и равновесие в природной и социальной среде.

в) наконец, нельзя не считаться и с другими факторами, в частности, с питанием. Пэтел с сотр. (1974) указали на основании своего обследования 332 детей племени Данг в Западной Индии (в возрасте от 0 до 11 лет) на то, что депривационные явления е данном обществе встречаются особенно часто, причем не только в соотношении с европейскими нормами, но и с учетом местных средних показателей. Голод и опасность голода являются постоянными спутниками этих людей. Искать пропитание это вопрос самосохранения, а кормление ребенка воспринимается матерями как нечто отвлекающее, что забирает слишком много времени. Дистрофичные, апатичные дети не стимулируют своих матерей, а они сами в межчеловеческих отношениях являются здесь весьма пассивными и апатичными. Чем больше детей в семье, тем большая опасность депривации. Сами авторы приписывают главную роль специфическому недостатку стимуляции. Если же к этому присоединяется недоедание, то психическое развитие ребенка попадает под существенно более неблагоприятное воздействие. По сравнению с нормами Гезелла, эти дети недостаточно развиты, что находится в совершенном контрасте с ранее приведенными данными об африканских детях.

2. Многие черты воспитания детей и условия, обосновывающие для них наличие угрозы депривации в традиционных племенных обществах, как мы попытались их описать, напоминают кое в чем условия развития европейского общества в давние времена. Но в самой Европе мы можем до сих пор прослеживать данные обстоятельства в некоторых группах населения. В качестве примера можно привести этническую группу цыган. Некоторые черты их жизни и воспитания детей напоминают еще средневековье, другие представляют, однако, аналогию, скорее, с дальнейшим этапом развития, к которому европейское общество подошло в 16 или в 17 столетиях.

Группа приблизительно 250 000 цыган, проживающих в настоящее время более или менее рассеяно на территории ЧССР, не является, конечно, гомогенной. Среди них имеются семьи, уже полностью приспособившиеся к окружающей культуре, тогда как другие до сих пор придерживаются традиционного образа жизни: у них свой язык, свои привычки, способы поведения, свои песни, сказки и легенды, передаваемые главным образом лишь посредством устной традиции, а также своя собственная, типичная практика воспитания. В настоящее время кочевой образ жизни уже в значительной мере ограничен, но частыми остаются случаи перемены места жительства, а также мест работы. Типичная цыганская семья — это очень большая семья, состоящая из членов нескольких поколений, взаимосвязанных тесными отношениями (клан). Определение ее границ в статистических целях соответственно обычному европейскому пониманию бывает, нередко, полностью невозможным. Связи между супругами здесь совершенно свободного типа, нестойкие, часто конфликтные, но всегда очень аффективные. Своего ребенка мать главным образом постоянно носит с собой, удовлетворяя его потребности полностью и соответственно его пожеланиям. Связь матери с ребенком является очень интенсивной, но неустойчивой. Драматические сцены, разыгрывающиеся в больницах при необходимости госпитализации цыганского ребенка, и участие всей широкой семьи при первом посещении с соответствующими аффективными проявлениями весьма часто сменяет совершенное отсутствие интереса к ребенку, когда после 2—3 недель его собираются отпустить домой. Нередко родители не являются за ребенком даже после повторных обращений, так что не остается ничего другого, как отвезти ребенка прямо к его семье или возбудить дело о назначении замещающей заботы. Ребенок эмоционально покинут и воспринимается в качестве чужого, если ему пришлось побыть вне дома в течение какого-то недолгого времени.

Уже с начала 18 столетия цыгане подвергались значительному давлению, особенно, в стремлении дисциплинировать детей и молодежь. На территории теперешней ЧССР уже в 1761 году был, например, издан указ, обязующий цыганских детей помимо прочего посещать школу, а мальчиков-цыган старшего возраста поступать на работу. Это давление в смысле школьного образования оказалось, однако, в большинстве случаев безуспешным из-за недостаточной мотивации, запущенности, незнания языка и т. д.

В этих условиях типичную форму поведения цыганского ребенка представляют бродяжничество, мелкие кражи, непосещение школы, плохая успеваемость, позднее — текучесть на работе, неустойчивость в эротических связях, аффективная взрывчатость, приводящая к дракам и т. п. Следовательно, ребенок или юноша, напоминает «социально-гиперактивный» тип депривированного ребенка, а в историческом аспекте ученика-бродягу («vagabund») начала новой эпохи, хотя он и вырос, конечно, в иных общественных условиях. С точки зрения окружающего общества, но и с точки зрения цыган, сблизившихся с культурой, данное состояние можно считать своеобразной формой культурной депривации. В аспекте собственной, традиционной цыганское культуры, где указанный тип поведения приближается к норме, в качестве депривированного будет выглядеть скорее ребенок, которого эмоционально отвергли внутри семьи, от которого отказались и у которого его апатичное, заторможенное поведение соответствует нашему «регрессивному» деривационному типу. Опыт показывает, что подобным образом чаще всего отвергаются дети с каким-либо наружным, заметным дефектом (с поражениями или дефектами органов чувств) или дети, не отличающиеся достаточной живостью но причине своего умственного дефекта. Учреждения для грудных детей, детские дома и учреждения-приюты воспитывают многих подвергшихся отторжению цыганских детей, от которых собственные семьи избавляются.

3. Обратим теперь беглый взгляд на жизненные условия детей в одном из типов малоразвитого земледельческо-промышленного общества, которое отдаленно может напоминать европейские условия 19 века. Речь идет о группах с низким общественным и экономическим уровнем, проживающих в деревнях (barrios) в Пуэрто-Рико.

Типичное поселение в данной культурной области католического влияния состоит из семей двух поколений с многочисленным потомством, семей проживающих в тесном соседстве с прародителями, родственниками и «compadres» (крестными). Сильная черта патриархального авторитарного устройства является характерным признаком: послушание отцу в семье это нечто абсолютное, само собой разумеющееся, превосходство мужчины отражается в его самоуверенности, агрессивности, свободном поведении, знании мира, свободе передвижения и в его положительном отношении к сексуальности, что контрастирует с подчиняемостью, сексуальной сдержанностью к привязанностью к родному дому у женщин. Ребенок, рождающийся в этом мире, с самого начала подпадает под влияние следующих двух факторов: во-первых, почти всегда о нем заботится целый ряд материнских лиц, а во-вторых, его статус в семье состоит в зависимости от его пола и места, занимаемого в возрастной последовательности братьев и сестер. От этих двух факторов, помимо основного экономического уровня семьи, зависит, таким образом, его жизненный путь.

Картина «многочисленного материнства» в данном типе общества отличается, однако, от условий в традиционных племенных обществах, например, в Африке. Больше всего здесь бросается е глаза «подвижный» характер материнской заботы: всякий раз, когда рождается новый ребенок, когда заболевает мать или происходит иное серьезное событие, наготове имеется достаточное количество женщин из числа родственников, а также крестных матерей, которые начинают заменять мать и принимают ее роль на себя. При этих обстоятельствах связь между матерью и ребенком бывает менее сильной и менее постоянной. Нередко кажется, что ребенок как бы более привязан к своей тете или бабушке, причем подобные отношения принимаются матерью без признаков какого бы то ни было недовольства. Можно ожидать, что последующие отношения, первоначально формировавшиеся на основе данных перенесенных эмоциональных связей, будут больше отличаться рассеянием чувств, чем их сосредоточением на одном или двух любимых лицах. При неблагоприятных обстоятельствах ребенок может эмоционально «потеряться» в данном сплетении связей, а его способность их создавать может быть нарушена.

Что ожидается в отдельных культурах от одного или от другого иола и какой общественный статус им приписывается — это представляет основу для чрезвычайно различных возможностей развития мальчиков и девочек. Перворожденных девочек уже очень рано учат принимать на себя ответственность за домашний очаг и заботу о младших детях. Около 8—9 летнего возраста многие из них уже замещают мать во всех ее домашних работах. При этом они должны быть абсолютно послушными, обязаны жертвовать собой, во многом себе отказывать, их оценка в настоящем смысле слова «преуменьшена», одновременно руководят ими весьма строго и весьма строго за ними следят (в особенности после первой менструации), чтобы они не только не договаривались о свиданиях с юношами, но чтобы они даже ни с кем не разговаривали. При таком положении многие из них усматривает решение в уходе из дома и в «бегстве с любовником».

При этих условиях депривация, по-видимому, угрожает больше всего детям, которые по какой-либо причине не установили в семье удовлетворительной связи с материнским лицом, переходя в первые дни жизни буквально из рук в руки. Им нередко приходится также длительное время жить в чужих семьях. Это, в частности, так наз. hijos de crianza (дети на воспитании), родители которых их «одолжили» на время или на неопределенный срок на воспитание какому-нибудь родственнику или другу, причем либо по причине бедности, либо в ожидании, что этот ребенок принесет им какую-либо выгоду. Однако очень часто речь идет о нежеланных детях, от которых таким образом избавляются. В тех типах общества, где каждый член несет ответственность за других, подобные действия не должны обязательно иметь вредных последствий. В «безличных» же и широких обществах крупных городов (например, пуэрториканские дети в Нью-Йорке) такое воспитание может быть пагубным. При всех обстоятельствах оно вносит, конечно, много осложнений в жизнь ребенка, вызывает в нем чувство, что его покинули, чувство смятения при необходимости прохождения через разные семейные среды, где всегда требуется лояльность и послушание. Имбер де Коронил (1970) обращает в данной связи внимание на проблему полиандрии и внебрачных детей. В некоторых сельских областях Венесуэлы число детей, родившихся вне брака, превышает 50%. Распад традиционной патриархальной семьи имеет при этом следствием то, что мать со своими детьми от различных мужчин (отправившихся на заработки куда-то далеко) остается одна, обремененная заботами и без опоры.

4. В некоторых местах Европы и Америки мы находим популяционные группы, проживающие на территории развитого или быстро развивающегося индустриального общества в крайней нужде, в грязных трущобах, slums, bidonvilles и подобным образом называемых зловонных кварталах, лежащих часто по соседству с роскошными кварталами крупных городов. В наихудших случаях людям здесь вовсе негде жить, они каждую ночь снова ищут крова, строят лачуги с крышей из бумаги, которые не защищают ни от дождя, ни от холода. В обществе, которое берет под общественный контроль все больше аспектов поведения и которое подчиняется сложным системам распоряжений, санкций, способов взаимодействия и дозволенных путей для удовлетворения потребностей, данные группы субпролетариата стоят совершенно в стороне. Они находятся под репрессивным давлением среды, а попытки предоставления им помощи бывают в основном несистематичными и недостаточно действенными. Эти группы образуют так особую субкультуру, у которой, в свою очередь, имеются собственные общественные нормы, ценности, способы действий и способы принуждения, собственный жаргон и, конечно, собственные модели воспитания детей, которые совершенно своеобразно отражают культуру их страны и предназначаются, прежде всего, целям обеспечения возможности выживания в тяжелых жизненных условиях.

В большинстве случаев на долю детей, родившихся в таких условиях, достается в самом раннем возрасте лишь весьма несистематичная забота матери. Обыкновенно они уже очень рано покидают на значительную часть времени семью, чтобы самостоятельно вести борьбу за жизнь так, как они сумеют. Часто единственным местом определенной охраны и одновременно также единственным центром авторитета и руководства является ганг (банда), с которым эти дети солидаризуются и идентифицируются. Школьное образование они получают либо лишь в незначительной мере, либо вообще не получают. Систематического воспитания практически нет. Здесь не имеется существенных различий между ребенком, родившимся в браке и внебрачным ребенком, между сиротой и ребенком, у которого имеется семья, между ребенком покинутым и ребенком, от которого отказались но внутренним, психологическим причинам — над всеми этими детьми здесь нависает в определенной мере та же самая угроза. В большинстве случаев продуктом данной среды является ребенок со значительно запущенным воспитанием, морально опустившийся, характеризующийся асоциальными — с точки зрения окружающего «приличного» общества навыками, приобретение которых, однако, ребенку требуется для сохранения самого существования.

Имеется много исследований о жизни в условиях подобной субкультурной группы. В качестве примера приведем лишь классическую работу У. Ф. Уайта (1943), обследовавшего итальянские городские трущобы в США.

Бросим хотя бы беглый взгляд на особые группы депривированных детей неаполитанских улиц (М. Борелли, А. Торн, М. Уэст, 1957). Отец Борелли в течение многих недели, снимал каждый вечер свою священническую рясу и одевался в тряпье, чтобы присоединиться к «гангу» и подвергаться вместе с ним холоду, грязи, голоду, насекомым, причем все это для того, чтобы по настоящему познакомиться с этими детьми и приобрести их доверие. Лишь так он мог попытаться создать для них другую замещающую среду.

В Неаполе было около 3-4 тысяч таких детей, которые жили на улице, спали в канавах, прикрываясь найденной бумагой, питались отбросами из уличных мусорных ящиков, добывали пропитание мелкими кражами, проживая в интимном контакте с самыми жестокими сторонами жизни. Некоторым не было и 7 лет, другим больше 10 лет, но все они искали в ганге тот незначительный кусочек определенности и любви, в котором им отказал родной очаг. Как это было описано, эти дети происходили из самых различных семей. Их жилища («bassi»), состоящие из одного помещения, открывалась прямо на улицу. Последняя же для некоторых детей становилась единственным пристанищем, тогда как другие хотя бы время от времени возвращались домой, куда их тянет какая-то, хотя и слабая, связь. Между ними можно было найти закаленных и независимых «профессионалов», а также таких, кто лишь частично кил за счет правонарушений. Сколь различен их семейный фон, столь же различны и типы их личности и поведения. Однако жизнь без любви, без основного физического ухода, без дисциплины, без школьного образования научила всех их драться, бить других, обманывать, красть и никому не доверять, даже товарищам но гангу.

5. В странах, стоящих ныне на пути быстрого экономического и культурного развития, часто самой серьезной формой депривации является недостаточное развитие «культурных потребностей», наличие которых предполагается в обычной европейской цивилизации. Дети, которые здесь вырастают, еще не научились жить по образцу, необходимому для новых условий, у них низкий уровень языкового проявления, они не овладели гигиеническими навыками, их честолюбие невысоко, так же как стремление к новым знаниям, к более широкому душевному кругозору, образованию и к занятию более высокого социального положения.

В качестве примера депривации данного вида можно привести группу населения в одном горном районе самой восточной части ЧССР, в Снине*.

___________________

* Прим.: данное сообщение основывается на социальном обследовании, проведенном в 1946 году.

До конца второй мировой воины там проживало население, отрезанное от остальной территории из-за плохих путей сообщений. Здесь говорили на особом наречии, пропитание добывали, занимаясь примитивным земледелием, а уровень жизни был несравненно более низким, чем на остальной территории страны. Семьи (из двух поколений) были очень многочисленными, с 10 и более детьми. Много детей, однако, умирало. Медицинская помощь была почти недоступной, а там где к ней имелся доступ, население вело себя в этом отношении сдержанно и недоверчиво. Население проживало в примитивных постройках, нередко лишь с одним помещением, где находились также домашние животные. Питание беременных женщин было таким же недостаточным, как забота, посвящаемая матери и новорожденному в течение родов и после них. Детей кормили грудью до двухлетнего возраста, а затем они начинали питаться совместно со взрослыми нищей, которая была недостаточной как в калорийном отношении, так и по своему составу (в частности, по содержанию белков). Чрезвычайно высоким было наличие туберкулеза, множество эпидемий возникало по вине непроверяемых колодцев и других источников воды, инфицированных пищевых продуктов и насекомых. Зубная щетка здесь вызывала любопытство и удивление всей деревни.

Матери в этом сообществе отличались сильной эмоциональной связью с детьми, однако быстро смирялись с их ранней потерей. Они даже часто не помнили, сколько детей у них родилось, а также скончалось. Типичный ответ на вопрос о причине смерти был таким: «заболели и потом умерли». Семьи, проживающие в деревне, состояли главным образом в родственных связях. Жили они поэтому тесной коллективной жизнью, причем здесь всегда имелось достаточное число замещающих лип для ребенка, потерявшего родителей. Разводов было мало, зато алкоголизм представлял почти повсеместное явление. Забота матери о ребенке сильно ограничивалась после последующих родов, а также вследствие тяжелой работы, необходимой для обеспечения пропитания семьи. Школу дети посещали весьма нерегулярно, а в некоторых отдаленных местах она являлась практически недоступной. Число неграмотных было значительным. Национальное самосознание населения совершенно отсутствовало, причем многие даже не знали, в каком государстве они проживают. Вся социальная среда была, однако, сравнительно стабильной, а образ жизни и воспитания детей традиционно наследовались в течение целых поколений, так же как создания народного творчества, песни, сказки, прекрасные национальные костюмы и т. п.

Вскоре после окончании второй мировой войны были предприняты большие и систематические усилия, направленные на экономический, медицинский и воспитательный прогресс в данной области. Развернулись быстрая индустриализация, строительство новых путей сообщения, расширились медицинская помощь и коммунальные гигиенические службы, были построены школы, детские сады и ясли. При этих быстро изменяющихся условиях наибольшую проблему представляло воспитание детей и молодежи в смысле гигиенических навыков, желания использовать сеть медицинских и педагогических служб, и также принятия новых предлагаемых рабочих и социальных возможностей. В то время «культурная» депривация (в смысле релятивной депривации всей соответствующей популяции) все больше сдвигалась в сторону «индивидуальной» депривации. В то время как в отдельных семьях, деревнях и у отдельных лиц отмечался быстрый прогресс, в других случаях перемена являлась более медленной или вообще ничтожной.

6. Жестокая ирония истории семьи и детства заключается в том, что подавление одной формы депривации приводило, как правило, к выявлению другой, до сих пор нередко даже непредполагаемой формы, которая мнимо выглядит менее грубой, но часто является нисколько не менее опасной. Как это было, например, при снижении высокой смертности детей из учреждений, после чего выявилась опасность их содержания в детских учреждениях, угрожающая их психическому развитию. Следовательно, можно, по-видимому, предполагать, что быстрое научное, техническое, экономическое, социальное и культурное развитие современного общества принесет с собой новые жизненные условия, которые устранят преобладающие до сих пор источники лишений у детей, но что эти новые условия принесут с собой и новую опасность, а также новые ситуации, когда дети будут находиться под угрозой. Предвидеть такие будущие виды опасности хотя и желательно из-за необходимости своевременной профилактики, но это, по причине сложного взаимодействия многих факторов, связано, одновременно, со значительным риском ошибок.