Поскольку с ней был Бог, за нею было право. 9 страница

Наконец Аш глубоко вздохнул и поднял голову, и Анджули взяла в прохладные ладони распухшее лицо мужа, наклонилась и поцеловала, по-прежнему молча. И только когда они сидели рядом на ковре у окна – ее голова покоилась у него на плече, а рука лежала у него в ладони, – она тихо проговорила:

– Значит, он погиб.

– Да.

– А остальные?

– Тоже. Они все мертвы, а я… я стоял там и смотрел, как они умирают один за другим, не силах сделать ничего, чтобы им помочь. Мой лучший друг и без малого восемьдесят солдат и офицеров из моего полка. И другие… очень много других…

Анджули почувствовала, как он содрогнулся всем телом, и спросила:

– Хочешь рассказать мне об этом?

– Не сейчас. Возможно, когда-нибудь потом. Но не сейчас…

За дверью раздалось покашливание, и Гул Баз тихонько постучал, испрашивая разрешения войти. Анджули удалилась в соседнюю комнату, и он вошел с лампами и в сопровождении двух хозяйских слуг, которые принесли подносы с горячей пищей, фруктами, стаканами охлажденного шербета и передали слова хозяина, высказавшего предположение, что после всего случившегося сегодня его гость, вероятно, предпочтет поесть в одиночестве.

Аш был очень признателен сирдару. По принятому в доме обычаю во время Рамадана все мужчины разговлялись вечером вместе (как и женщины на своей половине), а он не имел ни малейшего желания слушать разговоры об ужасных событиях минувшего дня и тем более принимать в них участие. Но позже, когда он поел и Гул Баз убрал подносы, другой слуга поскребся в дверь и спросил, не может ли Сайед Акбар уделить немного времени сирдару-сахибу, который очень хочет поговорить с ним. Аш собирался извиниться и отказаться, но Гул Баз ответил за него, приняв приглашение и сказав, что сахиб скоро спустится вниз.

Слуга пробормотал: «Понял, так и доложу» – и удалился, а Аш раздраженно спросил:

– Кто тебе позволил говорить за меня? Теперь ты сам спустишься вниз и извинишься от моего имени перед сирдаром, потому что я никого не хочу видеть сегодня вечером. Никого, ты слышишь?

– Слышу, – спокойно промолвил Гул Баз. – Но вам необходимо увидеться с ним. Он хочет сказать вам нечто очень важное, а потому…

– Он может сказать завтра, – грубо перебил Аш. – И довольно разговоров. Ступай прочь.

– Всем нам нужно покинуть дом, – мрачно сказал Гул Баз. – Вам, и мем-сахибе, и мне тоже. И уйти нужно нынче ночью.

– Нам? О чем ты говоришь? Я не понимаю. Кто так говорит?

– Все домочадцы, – ответил Гул Баз. – И женщины громче всех прочих. Они здорово наседают на сирдар-бахадура, так что ему ничего не остается, кроме как предупредить вас об этом при встрече сегодня вечером. В этом я был уверен еще до вашего возвращения, ибо поговорил со слугами Вали Мухаммед-хана, когда они привели сирдара домой. С тех пор я услышал еще много разных разговоров и узнал много вещей, о которых вы пока не знаете. Рассказать вам?

Несколько долгих мгновений Аш пристально смотрел на него, потом, жестом велев ему сесть, опустился на скамейку у окна и приготовился слушать, а Гул Баз сел на корточки и начал рассказывать. По словам Гул База, Вали Мухаммед-хан рассуждал так же, как тайный агент Сохбат: что у друга будет больше всего шансов благополучно покинуть Бала-Хиссар и добраться до дома, если он уйдет, пока толпа занята грабежом резиденции. Не теряя времени, он устроил это и явно горел желанием поскорее избавиться от гостя.

– Он страшно боялся, – пояснил Гул Баз, – что, как только грабеж и кровопролитие закончатся, многие люди, принимавшие в них участие, примутся разыскивать беглецов. Уже прошел слух, что два сипая, оказавшиеся в гуще боя и не сумевшие вернуться в казармы, были спасены от смерти своими друзьями в толпе и теперь прячутся в городе или в самом Бала-Хиссаре. Есть еще один сипай, который, говорят, отправился на базар за пшеничной мукой незадолго до начала сражения и не сумел вернуться обратно, а также три совара, выехавшие из крепости с косарями. Это нам рассказали слуги Вали Мухаммед-хана, когда после окончания боя в резиденции привели домой нашего сирдара, переодетого в чужое платье. И домочадцы тоже страшно испугались. Они боятся, что завтра толпа примется искать беглецов и обратит свой гнев на тех, кого они подозревают в укрывательстве врагов или симпатиях к Каваньяри. И что жизнь сирдара окажется под угрозой, ведь в прошлом он служил в корпусе разведчиков. Поэтому они уговорили Накшбанд-хана немедленно уехать в свой дом в Аошаре и оставаться там, покуда волнения не улягутся. Он согласился, потому что сегодня утром его узнали и крепко поколотили.

– Знаю. Я видел его, – сказал Аш. – Думаю, он принял правильное решение. Но зачем уезжать нам?

– Домочадцы требуют, чтобы вы и ваша мем-сахиба покинули дом сегодня же ночью. Все боятся, что, если завтра придут люди с расспросами и произведут здесь обыск, они заподозрят неладное, обнаружив чужаков, неспособных толком объяснить, кто они такие, – мужчину, который родом не из Кабула и вполне может быть шпионом, и женщину, называющую себя турчанкой. Иностранцев…

– Боже мой, – прошептал Аш. – Даже здесь!

Гул Баз пожал плечами и развел руками.

– Сахиб, большинство мужчин и все женщины бывают жестоки и безжалостны, когда их домам и семьям угрожает опасность. А люди невежественные везде и повсюду относятся с подозрением к чужестранцам и ко всем, кто так или иначе отличается от них самих.

– Это я знаю по горькому опыту, – резко промолвил Аш. – Но я не думал, что сирдар-сахиб поступит так со мной.

– Он так не поступит, – сказал Гул Баз. – Он заявил, что законы гостеприимства священны и он их не нарушит. Он остался глух к просьбам и доводам своей семьи и слуг.

– Тогда зачем… – начал Аш и осекся. – Да-да, я понимаю. Ты правильно сделал, что все рассказал мне. Сирдар-сахиб был мне верным другом, и нельзя, чтобы он поплатился за свою доброту. Его домочадцы правы: наше присутствие подвергает опасности всех их. Сейчас я спущусь к нему и скажу, что считаю нужным покинуть его дом немедленно… ради нашей же собственной безопасности. Ему не надо знать, что ты предупредил меня.

– Я так и думал, – кивнул Гул Баз, поднимаясь на ноги. – Я пойду готовиться к отъезду.

Он поклонился и вышел.

Дверь соседней комнаты скрипнула. Аш обернулся и увидел на пороге Анджули.

– Ты слышала, – сказал он.

Это был не вопрос, но она кивнула и подошла к нему. Аш встал, обнял жену и, заглянув ей в лицо, подумал, какая она красивая – сегодня ночью красивее, чем когда-либо, ибо тревожное, напряженное выражение, столь часто появлявшееся у нее на лице в последнее время, исчезло и взгляд искренних глаз был ясен и безмятежен. При свете лампы ее кожа отливала бледным золотом, и от улыбки, тронувшей прелестные губы, у него часто забилось сердце. Он наклонил голову и поцеловал жену, а немного погодя спросил:

– Ты не боишься, ларла?

– Покинуть Кабул? Чего мне бояться? Ведь я буду с тобой. Меня пугали именно Кабул и крепость. А после сегодняшних событий ты стал свободен от всех обязательств и можешь уехать отсюда – и должен радоваться.

– Да, – медленно проговорил Аш. – Об этом я не подумал… я свободен… теперь я могу уехать. Но… но Гул Баз говорил правду: люди везде и повсюду относятся с подозрением к чужакам и питают вражду ко всем, кто отличается от них самих, а мы с тобой чужаки, ларла. Мои соотечественники не примут тебя, потому что ты индианка и полукровка, а твои соотечественники не примут меня, потому что я не индус, а значит, пария. Для мусульман же мы с тобой неверные, кафиры…

– Знаю, любимый. Однако люди многих других вероисповеданий относились к нам очень доброжелательно.

– Доброжелательно, да. Но они не принимали нас как своих. О господи, как мне все это надоело – нетерпимость, предрассудки и… Найти бы место, где мы могли бы просто жить спокойно и счастливо, не скованные никакими правилами и дурацкими древними табу! Место, где не будет иметь значения, кто мы такие и каким богам поклоняемся или не поклоняемся, пока мы никому не причиняем вреда, добры ко всем и не пытаемся никого переделать на свой лад. Должно же быть на свете такое место, где мы сможем быть просто самими собой. Куда мы направимся, ларла?

– В долину – куда же еще? – сказала Анджули.

– В долину?

– В долину твоей матери. Ту самую, о которой ты мне часто рассказывал, – где мы построим дом, насадим фруктовый сад и будем держать козу и осла. Не мог же ты забыть! Я не забыла.

– Но, сердце мое, это же была просто выдумка. Во всяком случае, мне так кажется. В детстве я верил, что долина действительно существует и что моя мать знает, где она находится, но потом я засомневался, а теперь думаю, что это была просто сказка…

– Какая разница? – спросила Анджули. – Мы сможем сделать вымысел явью. В горах сотни безвестных долин, тысячи. Долин, где протекают ручьи, способные приводить в движение жернова мельницы, где мы насадим фруктовые деревья, заведем коз и построим дом. Нам нужно только найти одну такую, вот и все…

И впервые за несколько последних недель она рассмеялась своим чудным, очаровательным смехом, которого Аш не слышал со дня прибытия британской миссии в Кабул. Однако он не улыбнулся в ответ.

– Это верно, – медленно проговорил он. – Но… но нам придется тяжело. Снег и лед зимой, и…

– …и очаг, растопленный сосновыми шишками и деодаровыми дровами, как во всех горных деревнях. Кроме того, гималайские горцы – народ добрый, мирный и благожелательный. Они не носят с собой оружия, не знают обычая кровной мести и не воюют друг с другом. И нам не обязательно жить в полной изоляции, ведь что такое десять косов для горца, способного пройти за день вдвое большее расстояние? Никто не станет возражать против нашего проживания в девственной долине, которая расположена слишком далеко от деревень и там неудобно пасти скот или косить траву. Наши горы не такие суровые и бесплодные, как в Афганистане или в Бхитхоре, они покрыты зелеными лесами и изобилуют ручьями.

– И дикими зверями, – сказал Аш. – Тиграми и леопардами, а также медведями. Не забывай об этом!

– По крайней мере, хищные звери убивают только для того, чтобы прокормиться, а не из ненависти или мести и не потому, что один кланяется в сторону Мекки, а другой курит ладан богам. Кроме того, когда мы с тобой в последний раз чувствовали себя в безопасности среди людей? Твоя приемная мать бежала с тобой в Гулкот, чтобы тебя, маленького ребенка, не убили за то, что ты ангрези. А потом вы оба снова бежали, потому что Джану-рани хотела убить вас. А потом мы с тобой бежали из Бхитхора, страшась смерти от руки людей визиря. И вот сейчас, хотя мы думали, что здесь нам ничто не грозит, нам приходится спешно покидать дом сирдара, потому что своим присутствием мы подвергаем опасности всю семью и нас всех могут убить: меня и тебя – за то, что мы «иностранцы», а остальных – за то, что приютили нас. Нет, любимый мой, по мне так лучше дикие звери. У нас никогда не будет недостатка в деньгах: у нас есть драгоценности из моего истри-дхана и мы сможем продавать их понемногу – по камешку зараз, по мере необходимости. Так что давай отправимся на поиски долины и построим свой собственный мир.

Несколько мгновений Аш молчал, а потом тихо проговорил:

– Наше собственное царство, где все чужестранцы будут встречать радушный прием… Почему бы и нет? Мы двинемся на север, в сторону Читрала – сейчас это безопаснее, чем пытаться пересечь границу и вернуться в Британскую Индию. А оттуда, через Кашмир и Джамму, мы направимся к Дур-Хайме…

Тяжкое бремя отчаяния, легшее на него после гибели Уолли и становившееся все тяжелее и холоднее с каждым произнесенным Гул Базом словом, внезапно полегчало, и к нему отчасти вернулись молодость и надежда, утраченные в тот день. Его изможденное лицо порозовело, глаза заблестели, он крепче прижал к себе Анджули и поцеловал ее, страстно и неистово, а потом подхватил на руки, отнес в соседнюю комнату, посадил на низкую кровать и, крепко обняв и зарывшись лицом в ее волосы, заговорил:

– Много лет назад управляющий конюшнями твоего отца, Кода Дад-хан, сказал мне слова, которые я никогда забывал. Я жаловался, что мне суждено навек остаться двумя людьми в одной шкуре, поскольку с Индией я связан узами любви, а с Билайтом – узами крови. И он ответил, что, возможно, однажды я обнаружу в себе третью личность – не Ашока и не Пелама-сахиба, но личность цельную и единую: себя самого. Если он был прав, значит, сейчас самое время найти эту третью личность. Пелам-сахиб мертв: он умер сегодня вместе со своим другом и однополчанами, которым не смог помочь. А что касается Ашока и шпиона Сайед Акбара, эти двое умерли много недель назад – одним ранним утром на плоту на реке Кабул, близ Мични… Давай забудем этих троих и вместо них найдем человека с душой цельной и нераздельной – твоего мужа, ларла.

– Что мне имена? – прошептала Анджули, тесно обвивая руками его шею. – Я пойду туда, куда пойдешь ты, и буду жить там, где будешь жить ты, и молиться, чтобы боги позволили мне умереть раньше тебя, ибо без тебя мне нет жизни. Но ты уверен, что не станешь сожалеть, оставив прежнюю жизнь в прошлом?

– Едва ли на свете есть люди, которые ни о чем не сожалеют… – медленно проговорил Аш. – Наверное, порой даже Бог сожалеет, что сотворил такое существо, как человек. Но все сожаления можно отбросить и предать забвению. И у меня будешь ты, ларла… одного этого достаточно, чтобы осчастливить любого мужчину.

Он поцеловал жену долгим нежным поцелуем, а затем с возрастающей страстью. Потом они долгое время ничего не говорили, пока наконец Аш не сказал, что должен немедленно спуститься вниз и увидеться с сирдаром.

Известие о том, что гости решили срочно покинуть Кабул, чувствуя, что оставаться здесь небезопасно для них, очень обрадовало напуганного хозяина дома. Но вежливость не позволила Накшбанд-хану обнаружить свои чувства, и, согласившись, что все они подвергнутся смертельной опасности, когда толпа примется ходить по домам в поисках беглецов или сторонников Каваньяри, он решительно заявил, что гости могут остаться, коли желают, а он, со своей стороны, сделает все возможное, чтобы защитить их. Убедившись в их твердой решимости уехать, он предложил всю помощь, какая может потребоваться, и вдобавок дал Ашу много дельных советов.

– Я тоже покину город сегодня, – признался сирдар. – Пока страсти не улягутся, в Кабуле не место тем, кто служил сиркару. Но я тронусь в путь в час ночи, когда все будут спать – даже воры и головорезы, которые усердно потрудились сегодня и не станут бодрствовать ночью. Я бы посоветовал вам поступить так же. Луна взойдет только в два, и если мой путь короток и легок, то о вашем такого не скажешь. Когда вы удалитесь на изрядное расстояние от города, вам понадобится лунный свет. Куда вы отправитесь?

– На поиски нашего царства, сирдар-сахиб. Нашей Дур-Хаймы – наших далеких шатров.

– Вашего царства?

Сирдар уставился на него с таким недоумением, что Аш чуть заметно улыбнулся.

– Вернее сказать, мы надеемся найти наше царство. Мы отправимся на поиски места, где мы сможем спокойно жить и трудиться, где люди не убивают и не преследуют друг друга забавы ради или по приказу правительства – либо потому, что кто-то говорит, думает и молится иначе или имеет другой цвет кожи. Я не знаю, есть ли такое место, а если мы все-таки найдем его, не окажется ли, что там слишком трудно жить: построить дом, выращивать фрукты, овощи и пшеницу, воспитывать и обучать наших детей. Однако в прошлом великое множество людей жило такой жизнью. Бессчетное множество – со дня изгнания наших прародителей из рая. А что делали другие, сможем сделать и мы.

Накшбанд-хан не выразил ни удивления, ни неодобрения. Там, где европеец стал бы возражать и отговаривать, он просто кивнул, а узнав о намерении Аша найти долину в Гималаях, согласился, что лучше всего двинуться по караванному пути к Читралу, а оттуда через перевалы добраться до Кашмира.

– Но вам нельзя брать своих лошадей, – сказал сирдар. – Они непригодны для путешествия по горам. Вдобавок они будут привлекать внимание. Я дам вам взамен четырех монгольских пони – вам понадобится один запасной. По сравнению с вашими лошадьми эти животные мелкорослые и с виду хилые, но в действительности крепкие и выносливые, как яки, и ловкие и проворные, как горные козы. Вам также понадобятся поштины и гилгитские сапоги: по мере вашего продвижения на север ночи станут холодными.

Он отказался брать плату за свое гостеприимство, заявив, что разница в стоимости трех лошадей Аша и четырех крепких мохнатых пони покроет все с лихвой.

– А теперь вам надо поспать, – сказал сирдар. – Вам придется проделать длинный путь, если вы хотите удалиться на безопасное расстояние от Кабула до восхода солнца. Я пришлю слугу разбудить вас в половине первого.

Этот совет тоже казался разумным, и Аш, вернувшись к Джули, велел ей постараться выспаться, поскольку они выедут не раньше часа ночи. Он также поговорил с Гул Базом, сообщив о своих планах и попросив рассказать обо всем Зарину по возвращении в Мардан.

– Здесь наши пути расходятся, – сказал Аш. – Как ты знаешь, я позаботился о твоем содержании: тебе будет выплачиваться пенсия до самой твоей смерти. Это точно. Но любых денег мало, чтобы вознаградить тебя за твою заботу обо мне и моей жене. За это я могу лишь горячо поблагодарить тебя. Я никогда тебя не забуду.

– А я не забуду вас, сахиб, – сказал Гул Баз. – Не будь у меня жены и детей в Хоти-Мардане да кучи родственников в краю юсуфзаев, я бы отправился с вами на поиски вашего царства и, возможно, остался бы жить там с вами. Но я не могу. Тем не менее мы расстанемся не нынче ночью: в такое беспокойное время мем-сахибе негоже путешествовать по Афганистану в сопровождении только одного защитника. Два всяко лучше, чем один, а потому я провожу вас до Кашмира и оттуда вернусь в Мардан по дороге, что ведет из Мури в Равалпинди.

Аш не стал с ним спорить: он понимал, что никакие доводы на него не подействуют, а самое главное, Гул Баз действительно принесет неоценимую пользу, особенно в первой части путешествия. Они еще немного поговорили, а потом Аш вернулся к жене в маленькую комнату, и вскоре оба заснули, изнуренные ужасными переживаниями долгого, мучительного дня, а Анджули – испытывая безмерное облегчение при мысли о скором отъезде из неистового, залитого кровью Кабула и долгожданном возвращении в знакомые края своего детства. В огромные леса, где растут ели, деодары, каштаны и рододендроны, где воздух напоен ароматом хвои, диких гималайских роз и адиантума, где ты слышишь тихое дыхание ветра в верхушках деревьев и журчание воды и видишь, высоко и далеко, безмолвные твердыни оснеженных гор и ослепительно-белое чудо Дур-Хаймы.

С этой мыслью она заснула счастливая впервые за много дней. Аш тоже спал крепко и проснулся освеженным.

Он вышел из дома на полчаса раньше жены и Гул База, ибо должен был сделать одно важное дело, не требовавшее присутствия никого другого, даже Джули. Он попрощался с сирдаром и ушел пешком, вооруженный одним револьвером, тщательно спрятанным под одеждой от посторонних глаз.

На улицах не было ни души, если не считать крыс, шмыгавших вдоль сточных канав, да немногочисленных тощих котов, рыскавших в поисках добычи. Аш не встретил по дороге даже ночного сторожа. Весь Кабул спал, причем за закрытыми ставнями: несмотря на жару, мало кто решился оставить открытым хотя бы одно окно, и все дома с виду походили на крепости. Только ворота Бала-Хиссара по-прежнему оставались открытыми и без охраны: часовые, дежурившие, когда взбунтовался Ардальский полк, покинули свои посты, чтобы принять участие в нападении на резиденцию, и не вернулись, а позже другие последовали их примеру, и после кровавой бойни никому не пришло в голову поставить новых часовых или приказать закрыть ворота.

В небе над Бала-Хиссаром тускло светилось зарево пожара, но здесь, как и в городе, двери и ставни во всех домах были закрыты и заперты. Крепость была погружена в густую тьму, если не считать нескольких огоньков во дворце, где эмир совещался со своими министрами, да территории резиденции, где здание офицерского собрания все еще горело красным пламенем, языки которого взмывали ввысь, опадали и снова взмывали, и от пляшущих багровых отсветов лица мертвецов с остекленелыми глазами казались живыми и осмысленными.

На территории миссии, такой же безмолвной и пустынной, как улицы, тоже не наблюдалось никакого движения, кроме ночного ветра да колеблющихся теней, и тишину нарушали лишь ровный гул и потрескивание пламени да крик ночной птицы где-то за стеной крепости.

Одержавшие победу афганцы настолько увлеклись грабежом и надругательством над телами врагов, что не заметили, как зашло солнце, и не успели унести с поля боя своих мертвецов. Великое множество их по-прежнему лежало вокруг конюшен и у входа в казармы, и отличить мертвых афганцев от тех джаванов, которые, будучи мусульманами, а во многих случаях и патханами, носили такую же одежду, представлялось делом нелегким. Но Уолли был в форме, и даже при тусклом, неверном свете огня найти его не составило труда.

Он лежал ничком возле орудия, которое надеялся захватить, все еще сжимая в руке сломанную саблю и чуть повернув голову в сторону, точно спал. Высокий, веселый, темноволосый молодой человек, отметивший свой двадцать третий день рождения всего две недели назад…

Он получил ужасные ранения, но в отличие от Уильяма, чье изрубленное почти до неузнаваемости тело лежало в нескольких ярдах от него, не был изувечен после смерти, и Аш мог лишь предположить, что даже враги восхитились отвагой мальчика и воздержались от обычного надругательства над трупом, тем самым отдавая дань уважения доблестно сражавшемуся воину.

Опустившись на колени, Аш очень осторожно перевернул его на спину.

Глаза у Уолли были закрыты, и трупное окоченение еще не сковало длинное тело. Лицо его было покрыто копотью, измазано кровью и исчерчено струйками пота, но, если не считать неглубокого пореза на лбу, не получило никаких повреждений. И он улыбался…

Аш убрал со лба Уолли пыльные растрепанные волосы, опустил тело на землю, встал и направился к казармам, пробираясь между трупами.

В казарменном дворе находился бак с водой. Отыскав его, Аш оторвал от своего кушака лоскут, намочил в воде и, вернувшись обратно, смыл с лица Уолли всю кровь и копоть так осторожно, так бережно, словно боялся потревожить сон друга грубым прикосновением. Когда молодое улыбающееся лицо снова стало чистым, он стряхнул пыль с измятого мундира, поправил перевязь, надетую поверх алого кушака, какой носят разведчики, и застегнул воротничок.

Аш ничего не мог поделать с зияющими резаными ранами и темными пятнами засохшей крови вокруг них. Но с другой стороны, то были почетные раны. Покончив с делом, он взял холодную руку Уолли, сел рядом и стал разговаривать с ним, как с живым. Сказал, что его подвиг не забудут, пока будет жива память о корпусе разведчиков, и что он может спать спокойно, ибо заслужил покой и обрел его так, как хотел обрести, – ведя своих солдат в бой. Сказал, что он, Аш, будет помнить его до конца жизни и, если у него родится сын, назовет мальчика Уолтером.

– Я всегда говорил, что это ужасное имя, правда, Уолли? Но ничего: если он будет обладать хотя бы половиной твоих достоинств, у нас будут все основания гордиться им.

Он говорил также о Джули и о новом мире, который они собираются построить для себя, – о царстве, где не будет места вражде и подозрительности, где все пришлые люди будут встречать радушный прием. И о будущем, в котором Уолли останется как немеркнущее воспоминание о кипучей молодости, звонком смехе и беспредельном мужестве.

– Мы с тобой здорово проводили время, правда ведь? – сказал Аш. – Чудесные воспоминания…

Он потерял счет времени и не замечал стремительного течения минут. Аш пришел в резиденцию с намерением сжечь или похоронить тело Уолли, чтобы оно не осталось разлагаться на солнце и не стало кормом для коршунов и воронов, но сейчас вдруг понял, что не сможет этого сделать: земля слишком твердая и вырыть могилу без посторонней помощи невозможно, а занести тело Уолли в резиденцию нельзя, не получив сильных ожогов или не задохнувшись от жары и дыма – огонь все еще пылал слишком яростно.

Помимо всего прочего, если тело исчезнет, могут пойти слухи, что лейтенант-сахиб не умер, что ночью он очнулся, сумел выбраться с территории миссии и где-то прячется, а это приведет к повальному обыску домов и, возможно, смерти ни в чем не повинных людей. В любом случае, теперь Уолли уже не узнает, что случилось с его телом, и не станет волноваться по этому поводу.

Аш отпустил холодную руку, поднял Уолли с земли, отнес к пушке и положил тело на нее – аккуратно, чтобы оно не упало. Мальчик предпринял три атаки в попытке захватить эту пушку, и только справедливо, чтобы она стала для него похоронными дрогами, на которых он может покоиться, словно выставленный для торжественного прощания. Когда Уолли найдут здесь, афганцы решат, что его положил сюда один из них по той же причине, по какой его избавили от посмертного надругательства, – в знак признания великой доблести.

– Прощай, дружище, – промолвил Аш. – Спи спокойно.

Он вскинул руку в прощальном жесте, а потом двинулся прочь и лишь тогда заметил, что звезды побледнели, а значит, уже восходит луна. Он совсем потерял счет времени и задержался здесь гораздо дольше, чем собирался. Джули и Гул Баз давно ждут его и гадают, не приключилась ли с ним какая беда, и Джули наверняка думает…

Аш пустился бегом и, достигнув густой тени от домов вокруг арсенала, помчался по лабиринту улочек и переулков к воротам Шах-Шахи, по-прежнему неохраняемым, откуда открывался вид на долину и холмы Кабула, серые в бледном свете звезд и первых лучах восходящей луны.

Анджули и Гул Баз ждали под купой деревьев у обочины дороги. Но хотя они ждали там более часа, с каждой минутой все сильнее терзаясь страхом и тревогой, они не задали ни одного вопроса. Это было лучшее, что они могли сделать сейчас для Аша, и он проникся к ним безмерной благодарностью.

Он не мог поцеловать Джули, потому что она была в чадре, но обнял ее и на краткий миг крепко прижал к груди, прежде чем отвернуться и быстро переодеться в приготовленный Гул Базом костюм. Путешествовать под видом писца не годилось, и когда через несколько минут Аш сел на пони, он по всем внешним признакам был самым настоящим афридием – с винтовкой, патронташем, тулваром и смертоносным, бритвенно-острым ножом, какой всегда носят с собой все мужчины в Афганистане.

– Я готов, – сказал Аш. – Давайте двигаться. Нам нужно проделать большой путь до рассвета, а я уже чую запах утра.

Они выехали из тени деревьев, оставляя позади Бала-Хиссар и яркий факел горящей резиденции, и во весь опор помчались по равнине в сторону гор…

И возможно даже, они нашли свое царство.