Внутренняя дифференциация общества: образование новых органов и инструментов

Диспропорция между растущим числом людей и нехваткой земли побуждала господ к завоеванию новых земель; для представителей низшего слоя этот путь был в основном закрыт. Принуждение, отрывавшее их от пашни, чаще всего приводило к развитию в другом направлении — к дифференциации труда. Согнанные с земли несвободные члены общества послужили человеческим материалом для тех поселений ремесленников, которые постепенно кристаллизовались вокруг удобно расположенных замков и легли в основу возникающих городов.

Довольно значительные агломерации людей — использование слова «город» может ввести в заблуждение — обнаруживаются уже в обществе IX в., где господствовало натуральное хозяйство. Но такие агломерации еще не были общинами, «жившими не столько обработкой земель, сколько ремеслом и торговлей, обладавшими особыми правами и имевшими особые учреждения»³¹. Речь может идти о крепостях крупных феодалов, одновременно выступавших в качестве центров управления подвластными им землями. К тому времени города утратили целостность: рядом друг с другом могли находиться участки, зачастую принадлежавшие разным рыцарям и входившие в состав разных поместий светских или церковных феодалов. Каждый такой участок жил собственной хозяйственной жизнью без всякой связи с соседними. Рамки любой хозяйственной деятельности задавались поместьем, доменом сеньора. Произведенные продукты потреблялись непосредственно на том же самом месте³².

Однако в XI в. эти агломерации начинают расти. Подобно тому как это было при рыцарской экспансии, в слое несвободных начало процесса связано с неорганизованными одиночками, прибывающими в эти «центры» и создающими тем самым излишек рабочих рук. Отношение господ к новоприбывшим работникам, покинувшим какое-то другое поместье, было не всегда одинаковым³³. Иногда им предоставлялась минимальная свобода; в подавляющем большинстве случаев от них ожидали и требовали исполнения тех же служб, что и от собственных крепостных. Но растущее число подобных людей меняло соотношение сил между господами и представителями низшего сословия. Новоприбывшие постепенно усиливаются и начинают долгую кровавую борьбу за свои права. Раньше всего эти бои развернулись в Италии, чуть позже во Фландрии: в 1030 г. — в Кремоне, в 1057 г. — в Милане, в 1069 г. — в Мансе, в 1077 г. — в Камбре, в 1080 г. — в Сен-Квентине, в 1099 г. — в Бовэ, в 1108—1109 гг. — в Нуайоне, в 1112 г. — в Лане, в 1127 г. — в Сен-Омере. Эти даты совпадают с периодом рыцарской экспансии и также свидетельствуют о наличии внутренней напряженности, приводившей общество в движение на этой фазе развития. Речь идет о первых освободительных войнах трудящихся, буржуа. После немалого числа поражений они в самых разных областях Европы в борьбе с представителями военного сословия завоевывают свои права, добиваются сначала меньшей, а затем и большей свободы. Их шансы увеличиваются благодаря самому ходу общественного развития. Этот медленный подъем городских трудящихся слоев к политической самостоятельности, а затем — уже в облике занятых профессиональным трудом буржуа — к руководящим политическим позициям дает нам ключ к почти всем тем структурным особенностям западных обществ, которые отличают их от восточных государств и придают им специфическую форму.

В XI в. существовало лишь два класса свободных: благородные воины и духовенство. Помимо них имелись только крепостные, несвободные или полусвободные — «ceux qui prient, ceux qui combattent, ceux qui travaillent»³⁴.

К 1200 г., за два века (вернее даже — за полтора века, поскольку корчевка лесов и колонизаторская экспансия также способствуют ускорению этого процесса примерно с 1050 г.) целый ряд поселков ремесленников и коммун добиваются признания своих прав и привилегий, собственного судопроизводства и автономии. Наряду с двумя свободными сословиями появляется третье. Развитие общества под давлением таких факторов, как нехватка земли и рост населения, идет не только вширь, но и вглубь: общество дифференцируется, в нем образуются новые клетки, новые органы — города.

Вместе с растущей дифференциацией труда, вместе с вновь образовавшимися большими рынками, вместе с ростом обмена с удаленными регионами растет и нужда в единых средствах оплаты, способных быть мобильными.

Когда крепостной или безземельный крестьянин приносил господину плоды своего труда, когда цепочки связи между производителем и потребителем были очень коротки и не требовали промежуточных инстанций, общество не нуждалось в единице счета, в том орудии обмена, которое можно было бы использовать в качестве общей меры всех обмениваемых объектов. Теперь же, вместе с постепенным выделением производителей из поместного хозяйства, вместе с формированием экономически независимого ремесла, с развитием обмена продуктов, переходящих из рук в руки через длинные цепочки посредников, сеть актов обмена усложняется. Теперь нужна единая мера, прилагаемая ко всем прочим объектам и приспособленная для обращения. Когда разделение труда и обмен становятся более сложными и интенсивными, обществу требуется больше денег. Действительно, деньги выступают и как воплощение этой социальной сети, и как символ переплетения актов обмена и цепочек людей, через которые проходил данный продукт от своего «естественного состояния» вплоть до потребления. Деньги нужны лишь там, где в рамках общества образуются длинные цепочки обмена, т.е. при наличии определенной плотности населения, при росте дифференциации общества и усилении социальной взаимосвязи.

Вопрос о постепенном отступлении товарно-денежных отношений на задний план в период поздней античности и их новом подъеме начиная примерно с XI в. слишком обширен, чтобы здесь в него углубляться; мы ограничимся одним замечанием, прямо вытекающим из вышесказанного.

Конечно, следует напомнить о том, что деньги никогда не выходили из употребления в издревна обжитых областях Европы с оседлым населением. Все время в поле натурального хозяйства существовали анклавы денежной экономики. К тому же за пределами владений Каролингов оставались значительные области древней Римской империи, где деньги никогда не выходили из оборота. Вполне оправдан вопрос об «антецедентах» денежного хозяйства на христианском Западе, об анклавах, в которых оно никогда не исчезало. Можно ставить и такие вопросы: откуда берется денежное хозяйство? Каковы его истоки? У кого европейцы вновь научились пользоваться деньгами? Такого рода вопросы и проистекающие из них исследования не лишены ценности. Действительно, трудно себе представить, что этот инструмент мог вновь войти в употребление, если бы его не было в предшествующей или в соседних цивилизациях; он не мог бы получить такое развитие, если бы ранее вообще был неизвестен. Но при такой постановке проблемы важнейшая сторона вопроса о возобновлении денежного обращения на Западе все же не получает должного освещения. Мы не можем уяснить, почему на протяжении долгого периода времени западное общество сравнительно мало нуждалось в деньгах, почему затем спрос на деньги постепенно начал расти и они стали все больше входить в употребление (со всеми вытекающими отсюда последствиями для развития общества). Здесь также нужно ставить вопрос о движущих силах, о тех факторах, что ведут к изменениям. Ответа на этот вопрос мы не найдем, пока будем обращаться к антецедентам, к предшествующим формам денежного хозяйства, к происхождению денег как таковому. Мы получим его только в том случае, если обратимся к изучению актуальных социальных процессов, к тем новым отношениям между людьми и формам интеграции, которые, после долгого спада, происшедшего в обращении денег со времен поздней античности, вновь усилили спрос на них. Клеточная система общества стала дифференцироваться, что нашло выражение в росте употребления денег. Понятно, что этому способствовало не только внутреннее развитие — свою роль сыграла и колонизация, направленная вовне, приводящая в движение собственность, пробуждающая новые потребности, прокладывающая торговые пути к дальним регионам. Каждое движение по отдельности играло свою роль в этом процессе, усиливая или сдерживая другие; вся сеть этих отношений и взаимовлияний усложнялась вместе с социальной дифференциацией. Отдельные факторы тут невозможно вычленить и полностью изолировать от других. Однако без закрепления собственности на землю, без значительного увеличения населения, без образования независимых коммун ремесленников и купцов этот спрос на деньги внутри общества не вырос бы столь быстро, а сектор товарно-денежных отношений не мог бы увеличиваться с такой скоростью. Процессы падения или роста в использовании денег нельзя понять сами по себе, они всегда связаны со структурой человеческих отношений. Первичные силы этих изменений следует искать именно в новой интеграции данных отношений. Разумеется, едва начавшись, рост употребления денег стал оказывать обратное воздействие на все движение — на прирост населения, на дифференциацию, на рост городов.

«Начало XI в. еще характеризуется отсутствием значительных денежных операций. Богатство сосредоточено в руках церкви и светских феодалов и, как правило, остается без движения»³⁵.

Затем постепенно растет потребность в мобильных инструментах обмена. Имеющихся в наличии отчеканенных денег не хватает. Поначалу люди прибегают к вспомогательным средствам, скажем, используют при обмене пластинки или украшения из драгоценных металлов, которые взвешивают для того, чтобы получить мерную единицу. Роль такой мерной единицы могли играть даже лошади. В ответ на растущий спрос следует увеличение количества отчеканенных монет, т.е. выпущенных властями плашек определенного веса из дорогих металлов. Вероятно, на различных исторических ступенях, как только появлялась потребность в мобильном инструменте обмена, этот процесс повторялся. Возможно также, что в том случае, когда количество находящихся в обращении монет не отвечало расширившимся потребностям, при обмене вновь начинали применять преимущественно вспомогательные средства, данные самой природой. Растущая дифференциация в обществе и возникновение более густой сети взаимодействий между людьми, расширение торговли и обмена постепенно ведут к увеличению находящихся в обращении денег, что, в свою очередь, оказывает обратное воздействие на эти процессы, способствуя их интенсификации. При этом возникают все новые диспропорции.

Во второй половине XIII в. во Фландрии (в других областях это могло произойти чуть раньше или чуть позже) мы обнаруживаем уже весьма значительную движимую собственность. Денежное обращение довольно оживленное, и это происходит «благодаря ряду созданных к тому времени инструментов»³⁶. Здесь начинают чеканить золотые монеты, чего ранее не было во Франции (как нет, скажем, в сегодняшней Абиссинии): ранее использовали и хранили в сокровищницах в основном византийские монеты. Затем начинается чеканка разменной монеты, пригодной для обмена и счета, — все это признаки того, что незримая сеть цепочек обмена стала более плотной.

Но как мог возникнуть обмен между отдаленными областями, как могла выйти за локальные рамки дифференциация труда, если средства транспортировки товаров были недостаточно развиты, а общество неспособно обеспечить перемещение грузов на сколько-нибудь значительные расстояния?

Мы уже видели на примере каролингской эпохи, что сам король должен был переезжать вместе со своим двором из одного поместья в другое, чтобы получить пропитание на месте. Хотя даже в сравнении с дворами, существовавшими в самом начале эпохи абсолютизма, его свита была невелика, для ее пропитания требовалось такое количество продовольствия, какое доставить ко двору было просто невозможно, а потому перемещались не блага, а сами люди.

Но именно в это время в городах, где рост взаимосвязей был более заметен, начинается развитие транспортных средств.

В античном мире сбруя лошадей и упряжь прочих тягловых животных была плохо приспособлена для перевозки тяжелых грузов на большие расстояния. Трудно сказать, какие грузы и на какие расстояния перевозились с помощью таким образом запряженных животных; видимо, удовлетворить потребности хозяйства внутренних областей все же удавалось. На протяжении всей античности наземный транспорт в сравнении с водным был чрезвычайно дорогим и неудобным, кроме того, такие перевозки занимали слишком много времени³⁷. Практически все крупные торговые центры располагались у моря или на берегах судоходных рек. Для античного общества вообще характерно передвижение по водным артериям. Вдоль водных путей, прежде всего на морском побережье, возникали богатые и иной раз густо населенные городские центры, потребности которых в продовольствии и в предметах роскоши очень часто покрывались поставками из отдаленных районов. Эти центры образовывали узлы в дифференцированной сети обмена с дальними регионами. Но на огромных внутренних территориях, занимавших куда б о льшую часть Римской империи, население удовлетворяло первичные потребности продуктами, произведенными на месте; здесь преобладали короткие цепочки обмена, господствовали «отношения натурального хозяйства». В глубине страны деньги использовались в сравнительно малом объеме, поскольку покупательная способность, необходимая для приобретения предметов роскоши, в этом секторе античной экономики была слишком незначительной. Контраст между небольшой полосой сконцентрированных преимущественно в прибрежной зоне городских поселений и гигантскими континентальными областями был весьма существенным. Расположенные вдоль водных путей большие города наподобие отростков нервных волокон внедрялись в обширные сельские области, высасывали из них силы, пользовались плодами труда их населения. Это продолжалось до тех пор, пока этот небольшой, сильно дифференцированный городской сектор с его разветвленными сетями в конце концов не рухнул вместе с распадом централизованного аппарата власти, чему немало способствовали сельские элементы, ведущие борьбу против засилья городов. Короткие, регионально ограниченные цепочки сети обмена и институты натурального хозяйства освободились от господства городов и намного пережили их, чуть изменив свои формы. Что же касается самого городского сектора античности, здесь также явно не наблюдалось потребности в дальнейшем развитии наземного транспорта. Все товары, которые из соседних областей доставить посуху было нельзя (или цена транспортировки была слишком высока), эти города без труда получали по воде.

В каролингскую эпоху для целой группы народов прежние торговые артерии древнего мира с центрами на побережье Средиземного моря оказались недоступными — в первую очередь из-за арабских завоеваний. Вместе с этим совершенно новое значение получили наземные пути. Рост внутренних связей в удаленных от моря местностях требовал развития наземного транспорта, а само это развитие привело к еще большему смещению сети обмена в направлении сухопутного сообщения. Хотя заморская торговля вновь достигла подобных временам античности размеров (например, связи между Венецией и Византией, между городами Фландрии и Англией) и стала играть значительную роль в западной экономике, специфика западного развития все же определялась тем, что цепочка морских путей была связана со становящейся все более густой сетью наземных путей, а на суше возникло множество торговых центров и рынков. Прогресс, наблюдаемый в развитии транспорта в сравнении с античностью, хорошо показывает дифференциацию и рост взаимосвязей на всем Европейском континенте.

Как уже было отмечено, в римском мире применение лошади в качестве тягловой силы было незначительным³⁸. Сбруя прикреплялась к шее животного. Вероятно, это было удобно для наездника, поскольку позволяло ему легко удерживать и направлять лошадь. Поднятая вверх голова и «гордая» осанка лошади, которые мы часто встречаем на античных барельефах, связаны именно с такой особенностью сбруи. Но это не позволяло использовать ни лошадь, ни мула в качестве тяглового животного, в особенности при транспортировке тяжелых грузов, — иначе сбруя просто передавила бы им горло.

Столь же мало приспособлены к перевозке тяжестей лошади были и в другом отношении. В античности не существовало железных подков, прибиваемых гвоздями к копыту, а именно это придало ногам лошадей дополнительную силу сопротивления и сделало возможным полномасштабное использование их тягловой силы.

Ситуация постепенно меняется начиная с X в. Решающая перемена в использовании рабочей силы животных происходит одновременно с ускоренной корчевкой лесов, с дифференциацией общества, образованием городских рынков, ростом денежного обращения. При всей неприметности для нашего глаза такого совершенствования упряжи, нужно отметить, что оно сыграло на этой фазе не меньшую роль, чем развитие машинной техники — на более поздней фазе развития.

«Невероятная страсть к конструированию»³⁹, как было однажды сказано об этом времени, привела в XI—XII вв. к расширенному использованию рабочей силы животных. Основная тяжесть была перенесена с шеи лошади на плечи, появились подковы. В XIII в. была доведена до современной формы упряжь и выработана технология использования лошадей и прочих животных в качестве тягловой силы. Тем самым были заложены основания наземной перевозки больших грузов на дальние расстояния. В это же время появляются повозки и начинается мощение улиц. По мере развития транспорта растет роль водяных мельниц. Они приобретают значение, каковым не обладали в античности: к ним стало возможным подвозить зерно издалека⁴⁰. Это также было шагом на пути к дифференциации и росту взаимосвязей, к отчуждению хозяйственных функций от замкнутого в себе поместья.