Право и образование. 2005. № 3. С. 32 – 42

Как известно, к настоящему времени далеко не во всех странах установлены демократические режимы. И тем не менее осмелимся утверждать, что победа демократии во всемирном масштабе - в сущности, уже свершившийся факт. Перефразировав неоднократно цитируемое выражение М. Робеспьера, можно смело сказать, что человечество сегодня свято верит в ее чудеса и добродетели. Неоспоримых доказательств тому множество. Демократическая идеология почти безраздельно господствует в современном мире или, по крайней мере, в том мире, который принято называть цивилизованным. Воля народа считается единственным правомерным источником справедливых законов и справедливой политики. Принцип народного суверенитета в той или иной форме закреплен в конституциях практически всех передовых стран. Демократия, особенно когда речь идет о государственной жизни (хотя, разумеется, не только о ней), рассматривается почти всеми и повсеместно в качестве наилучшего, наиболее эффективного и рационального способа ее устроения и даже как панацея от всех бед. Отсюда популярность весьма сомнительного, если не сказать нелепого, изречения, столь нелюбимого известным американским историком, политологом и культурологом Р. Кирком: "Лекарством против демократии является еще большая демократия". Не удивительно поэтому, что стремление политических сил в любой стране максимально демократизировать конституционный механизм находит обычно широкое одобрение и расценивается большинством населения, а порой и властвующей элитой как бесспорно прогрессивное, априори направленное на достижение общего блага.

Еще одним, возможно, самым ярким и красноречивым свидетельством победы демократии, господства демократической идеологии является то обстоятельство, что борьба между сторонниками всеобщего, равного и приверженцами цензового, неравного избирательного права завершилась полным поражением последних.

Конечно, любая современная избирательная система предполагает наличие определенного количества цензов (в первую очередь возрастного и оседлости, хотя и не только этих). Нельзя не отметить, что в некоторых государствах возраст для активного избирательного права по сравнению с обычным (18 лет) несколько повышен, например, в Турции и Японии он составляет 20 лет, в Кении и Танзании — 21 год. Возрастной ценз существенно варьируется в зависимости от того, в выборах какого органа участвует избиратель. В частности, в Италии в выборах нижней палаты парламента, именуемой палатой депутатов, принимают участие граждане, достигшие 18-летнего возраста, а верхней - сената республики - граждане, достигшие 25 лет. Для пассивного избирательного права устанавливается, как правило, повышенный возрастной ценз. В большинстве стран для избрания в нижнюю палату центрального представительного учреждения требуемый возраст составляет 23-25 лет, в верхнюю - еще выше. Согласно ст. 58 (абзац 2) Конституции Италии сенаторами могут быть избраны избиратели, которым исполнилось 40 лет.

В ряде государств для того, чтобы быть включенным в списки избирателей, составляемые мэрией, необходимо проживать в пределах данного низового территориального коллектива в течение нескольких месяцев. Так, во Франции - 6 месяцев, в Японии - 3 и т. д.

В некоторых странах не соблюдается принцип равного избирательного права. Например, в КНР один депутат во Всекитайское собрание народных представителей избирается от сельского населения в восемь раз большей численности, чем от городского населения (так называемые куриальные выборы, когда население делится на группы с неравным представительством).

И все же можно с уверенностью утверждать, что наличие небольшого количества цензов (возрастного, оседлости и ряда других), равно как и нарушения в отдельных случаях принципа равного избирательного права не отменяют общего правила, не нарушают целостности картины. Вот уже в течение нескольких десятилетий в развитых государствах выборы в законодательные органы осуществляются главным образом на основе всеобщего, равного избирательного права при тайном голосовании. Система цензового, неравного избирательного права в целом оказалась решительно отвергнута. Тех же, кто выступают за ее хотя бы частичное или даже незначительное возрождение, автоматически и безоговорочно причисляют к стану консерваторов и реакционеров, противостоящих прогрессивным тенденциям общественного развития. Но не является ли столь однозначное и бескомпромиссное суждение поспешным и поверхностным? Правомерен ли в данном случае такой безапелляционный и суровый приговор? Попытаемся в этом разобраться.

Поборники всеобщего и равного избирательного права исходят из необходимости первостепенного обеспечения интересов и прав отдельной личности. Действительно, с позиций современной демократии одним из важнейших неотъемлемых прав свободного индивида является его право на реальное и деятельное участие в решении общеобщественных дел, в организации жизни всего социума. "Довод в пользу участия граждан в государственных делах, - справедливо отмечают американские исследователи Т.Р. Дай и Л.Х. Зиглер, авторы известной книги "Ирония демократии. Необычное введение в американскую политику", — основан не на результатах политики, а на вере в то, что такое участие необходимо для полного развития человеческих способностей". Нельзя не согласиться с видным немецким юристом второй половины XIX - начала XX в., классиком науки государственного права Г. Еллинеком, утверждающим, что в рамках демократической идеологии участие в государственной власти рассматривается или "конструируется", пользуясь выражением автора, "как право всеобщее, вытекающее из самой природы человека, которое должно принадлежать всякому индивиду, принятому в государственный союз и превращенному этим самым в гражданина". Полагается, что, голосуя и предлагая свою кандидатуру в качестве кандидата на выборах в представительные и иные органы, гражданин реализует это право. Таким образом, исходя из задачи обеспечения полноправия каждой отдельной личности, всеобщее, равное избирательное право представляется вполне адекватным и необходимым, логичным и обоснованным.

Что же касается системы цензового и неравного избирательного права, то она совершенно очевидно ограничивает права людей, сужает их возможности участия в государственной жизни. И тем не менее не следует делать чересчур поспешных, скоропалительных выводов и тотчас относить сторонников этой системы к лагерю консерваторов и ретроградов. Дело в том, что они (если, конечно, исключить тех, зачастую довольно многочисленных представителей высших классов, которые попросту преследуют своекорыстные цели) в данном случае руководствуются совершенно иной, в определенном смысле прямо противоположной логикой. Их рассуждения базируются на ином теоретическом основании. Более того, доводы, которыми они оперируют, нельзя игнорировать по причине их убедительности. Приверженцы цензового и неравного избирательного права акцентируют основное внимание не на личности, ее правах и свободах, а на обществе и государстве, членом и гражданином которых эта личность является. Они исходят из необходимости в первую очередь обеспечить не права индивида, а интересы социума. При этом они полагают, что отнюдь не все граждане в состоянии должным образом отстаивать общие интересы, заботиться о благе и процветании отечества, законодательствовать и управлять. Для этого необходимы немалые знания, опыт, высокие моральные качества и т. д., которыми обладают люди, обнаруживающие явное превосходство в интеллектуальном и нравственном отношениях по сравнению с широкими народными слоями, т. е. составляющие передовую часть населения, ее элиту. Отсюда избирать и уж тем более избираться должны не все, а только наиболее достойные, выделение которых из общей массы возможно лишь путем введения различного рода цензов и неравного избирательного права.

Здесь нельзя не обратить внимание на следующее обстоятельство. Самые рьяные защитники системы всеобщего избирательного права настаивают на том, что поголовное участие всех граждан в решении государственных дел, в частности в выборах центральных представительных органов власти, является наиболее эффективным, неизменно обеспечивает наилучший результат. С этим трудно согласиться. Как показывает мировая общественно-политическая практика, участие всех в принятии значимых для социума решений вовсе не гарантирует ни их разумности, ни их нравственной обоснованности. "Целый народ, - справедливо подчеркивает известный русский историк Н.И. Кареев, - может ошибаться...". Критикуя всеобщее избирательное право, Р. Моль, в частности, пишет: "Предоставляя же назначение представителей всем полноправным лицам, нельзя иметь никакой гарантии, что они должным образом поймут свою задачу и что они не будут действовать в эгоистическом, враждебном государству духе". Аналогичным образом высказывается и видный французский историк, литератор и государственный деятель XIX столетия А. де Токвиль: "Для меня совершенно ясно, что те, кто рассматривает всеобщее избирательное право как гарантию хорошего выбора, сильно заблуждается. У всеобщего избирательного права есть другие преимущества, но только не это".

Если мы попытаемся "перенести" спор между защитниками всеобщего, равного и приверженцами цензового, неравного избирательного права с политико-правового на философский уровень, т. е. станем рассуждать не в категориях "гражданин", "общество" и "государство", а в категориях "часть" и "целое", то придем к следующему выводу. Сторонники избирательных цензов в своих аргументах вольно или невольно, осознанно или неосознанно продолжают в государствоведческой сфере ту философскую традицию, придерживаются тех школ и направлений мировой философской мысли, в рамках которых целое полагается как нечто гораздо более значимое, важное и существенное по сравнению с частью. Для поборников цензового и неравного избирательного права сохранение, упрочение и консолидация целого, обеспечение его могущества, процветания и благоденствия - есть задача бесспорно приоритетная, первостепенная. Во имя ее реализации вполне допустимо умаление интересов отдельных частей. Те же, кто ратуют за всеобщее и равное избирательное право, напротив, исходят (опять же вольно или невольно, осознанно или неосознанно) из того, что часть имеет преимущество перед целым, в состав которого она входит.

Стремление многих мыслителей прошлого и современности дать однозначный и окончательный ответ на вопрос, что важнее - часть или целое, вполне объяснимо. Дело в том, что люди в процессе своей практической деятельности постоянно сталкиваются с необходимостью его разрешения. Но сделать это совсем непросто, ибо зачастую в подобных случаях возникает проблема нравственного выбора. А такой выбор, как правило, сопряжен с тяжелыми, порой мучительными глубоко личностными переживаниями, интенсивной работой мысли, колоссальными затратами умственной и душевной энергии. Вряд ли мы станем осуждать полководца, который во имя стратегических целей победы в войне и избавления своего народа от порабощения проводит тактические операции, оплачиваемые ценой многих и многих солдатских жизней. В равной мере мы поймем невероятно, даже не осудим (или не слишком строго осудим) гражданина, намеренно пренебрегающего интересами всего социума ради спасения одного-единственного, но глубоко и искренне любимого им человека, например своего ребенка. Однако, очевидно, что и в том, и в другом случае сделать выбор, принять определенное решение оказывается чрезвычайно трудно. Отсюда вполне понятное желание раз и навсегда решить вопрос об иерархии части и целого, об их соотношении с точки зрения значимости.

Мы, разумеется, не претендуем на то, чтобы дать в настоящей работе ответ на этот сложнейший философский вопрос. Кроме того, здесь нельзя не обратить внимание на следующее обстоятельство. Многие исследователи вообще полагают, что если последовательно придерживаться диалектического метода познания, то постановка проблемы соотношения части и целого с точки зрения их значимости в наиболее общем, отвлеченном, абстрактно-теоретическом плане не только бесперспективна, но и неправомерна. Будучи поставлена таким образом, она, как им представляется, неразрешима в принципе. Вопрос о преференциях части перед целым или, наоборот, целого перед частью должен, по их мнению, всякий раз рассматриваться и решаться только применительно к определенному объекту, существующему в определенных времени и пространстве, т. е. решаться сугубо конкретно, выражаясь юридическим языком, "учитывая все обстоятельства дела". Такая позиция, несомненно, имеет право на существование.

Что же касается политико-правовой области, то здесь научно несостоятельными оказываются, на наш взгляд, попытки окончательно, раз и навсегда, без учета исторических, национальных и иных условий и особенностей определить, что важнее - государство и его интересы или гражданин, личность, индивид, его права и свободы, желания, помыслы, надежды и чаяния. Тем не менее нетрудно заметить, что как при создании и обосновании соответствующих теоретических концепций, так и в практике государственного строительства на всем протяжении исторического процесса во главу угла всегда ставился и определенным образом решался вопрос о том, должен ли государственно-организованный социум обладать приоритетом перед индивидом или, напротив, гражданин перед государством.

Как известно, многие античные мыслители придерживались первой позиции. Древнегреческий историк Фукидид полагал: "Для граждан гораздо полезнее, когда процветает все государство в целом, а не когда отдельные лица преуспевают, целое же разрушается". Приведем в этой связи рассуждения русского юриста XIX столетия Н.И. Пилянкевича: "В учении о государстве характерная черта древних заключалась в том, что они ставили государство гораздо выше человека; счастье, свобода и нравственное совершенство единичных лиц приносимы были в жертву государству. Единичное лицо в древнем мире имеет значение только потому, что оно, как лицо, persona, играет известную роль, данную ему целым (государством). Кто терял эту идею целого, в том индивидуальное теряло свое достоинство. Вследствие такого начала древние одобряли рабство, - так, Аристотель почитает рабство чем-то естественным и необходимым. В этом же смысле Платон, требуя общения жен, приносит в жертву государству святость семейной жизни и нравственный порядок брака. В разговорах о законах Платон требует, чтобы лица при вступлении в брачный союз имели в виду не свою наклонность, а благосостояние целого общества; чтобы вообще все подданные государства с их семействами и имуществом принадлежали самому государству1. Эти мысли Платона о государстве разделяет и Аристотель. Он говорит, что как по своей природе целое стоит выше своих частей, так и государство, как целое, стоит выше гражданина, который существует только для государства". "Таким образом, - заключает Н.И. Пилянкевич, - жизнь и свобода, нравственность и личность индивидуума жертвуются здесь (в древнем мире) для величия государства".

Аналогичную мысль высказывает и Н.И. Кареев. "В прежние времена, -подчеркивает он, - властвование государства мыслилось как ничем не ограниченное верховенство, по отношению к коему подданные являлись совершенно бесправными".

Такую же позицию (как Платон и Аристотель), по сути, занимал и Г.В.Ф. Гегель. Он, в частности, писал: "Если смешивают государство с гражданским обществом и полагают его назначение в обеспечении и защите собственности и личной свободы, то признают интерес единичных людей как таковых той окончательной целью, для которой они соединены, из этого вытекает также, что мы можем по произволу быть или не быть членами государства. Но государство на самом деле находится в совершенно другом отношении к индивидууму; так как оно есть объективный дух, то сам индивидуум лишь постольку объективен, истинен и нравственен, поскольку он есть член государства. Объединение как таковое само есть истинное содержание и цель...". Другими словами, государство, как считает Гегель, существует вовсе не для того, чтобы заботиться об индивидах, оберегать и защищать их, обеспечивать реализацию их интересов, прав и свобод. Государство - самоценно, более того, оно есть самоцель.

В сущности, и вся марксистская теория пронизана идеей необходимости преобладания целого над частью, общества и государства над индивидом.

Вправе ли мы сомневаться в истинности такого рода суждений? Несомненно. Вправе ли мы относиться к ним без должного внимания и уважения, с легкостью и в одночасье их отбрасывать? По-видимому, нет. Тем не менее именно так и произошло. И это вполне объяснимо. Маятник, долгое время удерживаемый в горизонтальном положении, слишком сильно качнулся в противоположную сторону. Многовековое попрание прав и свобод личности, унижение человеческого достоинства, угнетение государственно-властными структурами простых людей - все это привело к тому, что (поначалу, главным образом, в рамках либерализма) постепенно сформировался и довольно прочно утвердился на Западе, а в последние годы и в нашей стране лозунг "Личность - прежде всего". Он и стал идейной основой противоположной позиции, согласно которой отдельный человек, гражданин значимее общества и государства.

Нам, как уже подчеркивалось выше, представляется, что, когда речь идет о политико-правовой сфере, т. е. сфере динамичной, насыщенной разнообразными событиями, вбирающей в себя множество различных организационных структур и институтов, чутко реагирующей даже на незначительные изменения во всех других областях общественного бытия и т. п., не следует стремиться окончательно, однозначно и безапелляционно решать вопрос, кто, условно говоря, важнее - государство или гражданин и чьи интересы - социума или личности - необходимо обеспечивать в первую очередь. Нам близка идея русского философа и публициста B.C. Соловьева о том, что "сущность права состоит в равновесии двух нравственных интересов: личной свободы и общего блага". Поэтому гораздо разумнее встать на путь поиска "золотой середины", иными словами, попытаться максимально сочетать и наиболее полно обеспечить интересы и государства, и отдельного индивида, поставить его, пользуясь выражением А. де Токвиля, на один уровень с обществом.

Применительно к рассматриваемому в настоящей работе вопросу об избирательном праве это означает нецелесообразность, на наш взгляд, абсолютного отказа от некоторых цензов или существенного сужения их действия. В частности, практически во всех странах, где сегодня законодательно закреплено всеобщее избирательное право, имеет смысл ввести более высокий возрастной ценз. Очевидно, что избирать и уж тем более избираться в представительные и другие государственные органы должны люди разумные и рассудительные, в гражданском отношении достаточно зрелые, обладающие определенным жизненным опытом и соответствующим уровнем политической культуры. Можем ли мы быть уверены в том, что в современных обществах, для которых характерны невероятное, порой шокирующее разнообразие, сложность, многогранность, зачастую непредсказуемость происходящих социальных процессов, 18—20-летние молодые люди окажутся в состоянии верно сориентироваться, сделать адекватный выбор, правильно понять, глубоко осмыслить всю ответственность возложенной на них миссии по участию в формировании властных структур? Вправе ли мы рассчитывать на их благоразумие, взвешенность и обдуманность принимаемых ими решений? Не станут ли они действовать под влиянием момента или эмоционального порыва? Не превратятся ли они в послушное и слепое орудие финансовых магнатов, крупных политиков, высокопоставленных чиновников, владельцев средств массовой информации и других "сильных мира сего", располагающих огромными возможностями манипулирования общественным мнением для достижения своекорыстных целей? Ведь жертвами такого манипулирования, как всем хорошо известно, повсеместно становится не только молодежь, но и люди уже вполне сложившиеся, взрослые. Что же в таком случае можно ожидать от 18-летних юношей и девушек, многие из которых, в сущности, еще не расстались с детством?

Обоснованным представляется нам и введение некоторых образовательных цензов, ограничивающих избирательные права безграмотных или малограмотных. Вероятно, следует также предоставить незначительные преимущества людям высокообразованным (лицам, получившим высшее образование, обладающим научными степенями и званиями, квалифицированным специалистам, признанным профессионалам и т. п.), поставив их в несколько привилегированное положение по сравнению с остальным населением. Это обусловлено необходимостью обеспечения участия в формировании властных структур той части общества, от которой в силу ее высокого интеллектуального и духовно-нравственного статуса мы вправе ожидать разумного, ответственного и справедливого управления государственно-организованным социумом, а именно интеллигенции.

Отметим в этой связи, что многознание, конечно же, не есть мудрость или, как сказал Гераклит, "многознание уму не научает", и понятие "образованность" вовсе не является синонимом понятия "интеллигентность". Совершенно очевидно, что человек образованный, даже высокообразованный, вовсе не обязательно является интеллигентом. Поэтому многочисленные определения интеллигенции как социальной группы или общественного слоя, состоящего из людей образованных и занимающихся умственным трудом, не могут не удручать своей неполнотой. Такого рода определения чрезмерно расширяют понятие "интеллигенция", относя к ней всех людей, обладающих некоторой суммой знаний, и тем самым существенно понижают ее этическую ценность. С нашей точки зрения, обязательным и не менее важным, чем определенный уровень образования и интеллектуального развития, признаком интеллигентного человека является его озабоченность судьбой отечества, если угодно, всего мира, никогда не покидающее его чувство личной ответственности за происходящее в стране, глубокая внутренняя убежденность в необходимости служения своему народу, идеалам добра и справедливости. Однако очевидно и то, что должный уровень образования является непременным условием интеллигентности и вместе с тем, пожалуй, единственным формальным признаком, на основании которого мы можем хотя бы в какой-то мере рассчитывать на более или менее точное выделение в обществе людей, относящихся к этой социальной группе.

В связи с выдвинутыми предложениями о целесообразности введения некоторых образовательных цензов и предоставлении соответствующих преимуществ лицам высокообразованным следует сделать одну весьма существенную оговорку. Подобного рода законодательные установления приемлемы, имеют право на существование лишь в тех странах, где государственно-властные структуры не только юридически гарантируют, но и реально, фактически обеспечивают равный доступ к образованию выходцам из всех без исключения, в том числе и малоимущих социальных групп и слоев. Если же образование, в частности высшее, является по преимуществу платным и, следовательно, доступным лишь обеспеченной части населения, то принятие таких законодательных положений явится ни чем иным, как величайшей несправедливостью.

Мы не видим ничего предосудительного и во введении некоторых так называемых моральных цензов. Имеет прямой смысл лишать избирательных прав лиц, злоупотребляющих наркотиками (как это делается в Мексике) и алкоголем, поскольку хорошо известно, что они далеко не всегда ведут себя адекватным образом, отдают себе отчет в совершаемых действиях и поступках. Не следует (по примеру Нидерландов) допускать к голосованию граждан, лишенных родительских прав: люди, не способные или не желающие воспитывать собственных детей, не вправе принимать участие в решении общественных дел. Конечно, здесь нельзя заходить слишком далеко, что называется "перегибать палку", как это произошло, в частности, в Исландии. В этой стране от избирателя требуется, чтобы он вел правильный образ жизни, обладал добрым нравом. Ясно, что такие и им подобные установления весьма неопределенны, поддаются, по вполне справедливому замечанию В.В. Маклакова, достаточно произвольному истолкованию. Что же касается вышеперечисленных признаков: наркозависимость, алкоголизм, отсутствие родительских прав, то они, напротив, вполне могут быть точно юридически установлены и зафиксированы.

Необходимо также, на наш взгляд, значительно чаще, чем это происходит сегодня, прибегать к многоступенчатой (многостепенной), в частности двухступенчатой, и косвенной системам выборов. В обоснование этого тезиса приведем весьма показательные рассуждения А. де Токвиля. "Когда вы входите в зал заседаний палаты представителей в Вашингтоне, - пишет он, - вас поражает вульгарное зрелище этого огромного собрания. Ваш глаз тщетно пытается отыскать среди множества лиц хотя бы одно знакомое. Почти все члены ассамблеи какие-то неизвестные личности, их имена не вызывают в вашей памяти никакого образа. Большей частью это сельские адвокаты, коммерсанты и представители низших классов. В стране, где образование распространено почти повсеместно, говорят, что представители народа не умеют правильно писать.

Рядом находится зал заседаний сената. В маленьком помещении собралась большая часть видных людей Америки. Там не увидишь ни одного человека, чье знаменитое имя не было свежо в вашей памяти. Это - прославленные адвокаты, выдающиеся генералы, талантливые судьи или известные государственные деятели. Все речи, которые вы услышите на этой ассамблее, оказали бы честь самым ярким парламентским заседаниям в Европе.

Откуда этот странный контраст? Почему элита нации находится в этом зале, а не в другом? Почему на первом заседании присутствует столько заурядных людей, тогда как помещение рядом, похоже, обладает монополией на таланты и познания? Между тем депутаты и палаты представителей, и сената происходят из народа, и те и другие были избраны в результате всеобщего голосования, и никто в Америке до сих пор не сказал, что сенат якобы враждебен народным интересам. Откуда же эта бросающаяся в глаза разница? Я вижу этому только одно объяснение: выборы в палату представителей — прямые, тогда как выборы в сенат — двухступенчатые".

Таким образом, говоря обобщенно, мы убеждены в необходимости скорейшей теоретической разработки и практического внедрения системы (параметры и характеристики которой, разумеется, будут существенно варьироваться от страны к стране), разумно и гармонично сочетающей в себе преимущества всеобщего и цензового, равного и неравного избирательного права, прямых и непрямых выборов. Только такая система позволит гарантировать и реализовывать права и интересы отдельной личности в том объеме, в каком это не явится препятствием для прихода во власть людей наиболее достойных, способных обеспечить благополучие, благоденствие и процветание всего социума.