Часть 1: Культурные установки 5 страница

Я вижу примеры пациентов, чей изначальный подход к анализу лежит в их порыве освежить свои взгляды на жизнь в целом и произвести впечатление на аналитика, с которым они могут обсуждать свои идеи бесконечно. Склонность к философствованию, следовательно, так же, как и при эстетической тенденции на ее ранних стадиях, может стать формой сопротивления, приводя к успокоенности в личных проблемах, от которых эти люди страдают и которые в первую очередь приводят их на анализ. Они настолько разумны и рассудительны, что можно не почувствовать разногласий между ними и терапевтом, так как мы тоже научены быть рассудительными и, насколько возможно, разумными. Кажется, их конфликты находят примирение в самом опыте философствования, и бывает трудно распознать, насколько они закрыты к психологическим изменениям. Но их сопротивление может и не быть таким сильным, как кажется. Большинство анализируемых достаточно готовы его оставить, чтобы погрузиться в свои собственные глубины.

Однако иногда мы встречаем действительно сильное сопротивление, и тогда, пока они не готовы соприкоснуться теснее со своими личными психологическими потребностями, необходимо признать, что их идеи имеют внутренний смысл, который нельзя отрицать. Никто не может получить ощутимые свидетельства без значительного психического шока. Соответственно, таким людям, обычно с доминирующей функцией мышления, нужно позволить обдумать этот терапевтический вызов их философской позиции, прежде чем начать исследовать психику более глубоко.

В действительности, в некоторых случаях эта предварительная дискуссия в философском духе может быть не лишена глубины. Для людей интеллектуально подкованных она может стать способом понимания психических явлений в терминах психологии. И это справедливо не только для мужчин с доминирующей мыслительной функцией. Интеллектуальные, любознательные мужчины и женщины, которые ко всему подходят с вопросами, требующими ответа, вопросами о смысле жизни и человеческого поведения, не будучи удовлетворены тем, что говорят им ритуалы и мифы о человеке, преследуют свои собственные скрытые мотивы. Они часто нуждаются в понимании личностных различий. И здесь мы обнаруживаем, что юнговская классификация типов и функций личности является одной из самых убедительных. Юнг сам вывел свою первоначальную теорию экстра-вертированных и интровертированных типов из исследований в философии, описывая их как образцы реализма и номинализма [65]. Мы также видим, как часто философия бытия отражает идею Юнга о функции ощущения, тогда как философия «становления» предполагает более сильную функцию интуиции.

Двуцветные рисунки автора (слева: голубая спираль, красный центр; справа: красная спираль, голубой центр)

Хотя Юнг довольно полно описал две философские противоположности, представленные как реализм и номинализм, он отмечал, что они останутся, в сущности, догматическими, пока не смогут примириться друг с другом; они сделают это, только став философией в истинном смысле. Два типа суждений требуют третьего, которое не получится, пока не найдется некоторый примиряющий, объединяющий их символ.

Если мы в свете этого добавления снова поставим вопрос о ценности философской позиции, то у нас получится некоторая реальная психологическая теория. Она еще не исследована глубоко. Важный вклад в ее подтверждение должен быть внесен через исследование функции воображения в психике. Такая активность часто проявляется в рисунках, письме или других художественных формах людьми, проходящими анализ. Это происходит спонтанно и часто удивляет индивидуума, создавшего эти образы, когда он узнает от терапевта, что они имеют философское значение. Таков был мой собственный опыт в ранний период моего анализа у Юнга. Я нарисовал две картинки цветными карандашами, одну — голубым, другую — красным. Обе имели одинаковый спиральный характер, спирали на фоне, в одном случае — желтая звезда, в другом — квадратное голубое поле. Голубая спираль разворачивалась из красного центра, красная спираль — из голубого. Когда я показал эти рисунки Юнгу, он удивил меня словами: «Да, философия — это тоже путь». Я понял, что философия, о которой он сказал, была тем аспектом даосской философии, которая символизируется знаком тай-чи, с динамическим взаимодействием Ян и Инь.

Трудно описать функцию воображения без переоценивания или недооценивания ее важности. Эти образы могут оказаться яркими и впечатляющими или спокойными и абстрактными. С людьми, практикующими воображение, могут происходить парапсихологические и синхронические переживания, но т.к., используя этот метод, они должны сохранять свою собственную личную идентичность как участника-наблюдателя, они даже более чем надежно защищены от галлюцинаторных внедрений. Другими словами, они должны непрерывно гуманизировать или соотноситься личностно с визионерскими переживаниями. В этом и лежит терапевтическое значение данного метода. Только после окончания переживания может быть понят его философский смысл. Непосредственная психическая ситуация раскрывается и может быть исследована позже в более глубоких или высоких аспектах смысла, тогда первоначальное утверждение повторит себя на более продвинутом плане.

Активность воображения лежит в основе того, что Юнг назвал методом активного воображения. Он часто обсуждается в применении к арт-терапии, пример которой я привел при обсуждении эстетической позиции. Но образцы, подходящие для иллюстрирования философской позиции, имеют характер, отличный от образцов, связанных с религией или искусством. Существуют две основные темы, повторяющиеся в этом контексте: миф творения и миф божественного числа [66]. В первом случае я часто наблюдал, что люди вновь идентифицируют эту мифологему с чувством воссоздания мира, их мира. Это возвращение к источнику жизни, к самой примитивной концепции божественного руководства, первичному образу самости, в котором отец-Небо и мать-Земля лежат в вечном объятьи. Это первоначальное единство должно нарушиться появлением культурного героя, который отделяется от родителей, порождая таким образом дуальности из единства. Хороший пример — это малазийский миф творения, в котором фигуру героя воплощает Тане [67]. Он помещает свою голову и плечи против матери-Земли, а ноги — против отца-Неба, толкая и толкая их, пока они не разойдутся, и мать Земля не окажется снизу, а отец-Небо — сверху. После этого вся природа смогла пробудиться к жизни, а вместе с ней и все человечество смогло расти и процветать.

Выполненные моей пациенткой четыре картинки одной серии иллюстрируют этот тип космогонического мифа, напоминающего о первоначальном единстве неба и земли. Оно символически было изображено как солнце, лежащее на земле в огромном сосуде. На следующем рисунке женщина показала отделение неба от земли и создание жизни на земле между ними. За этим последовала картинка луны и звезд, которая определяет дальнейшее разделение противоположностей — дня и ночи. На четвертой картинке было скопление всех этих элементов, представляющее конечный баланс двух пар противоположностей, земли и неба, солнца и луны с человеческой семьей в центре, на которую влияют соединение солнца и луны сверху и которую поддерживает зеленая земля снизу.

Как бы в ответ на заявленную проблему этой женщины — расщепление между духом и природой из-за ее религиозного образования — ее фантазии создают первичное соединение полярностей и последующее за их разделением воссоединение. Ранее отвергнутый принцип входит в религиозную позицию этой женщины — земной религии с ее сезонным циклом рождения-смерти-возрождения. Далее она производит космогонический символ целостности, в котором противоположности, мужчина и женщина, дух и природа интегрируются в благополучном иллюстративном проекте. Эта скромная версия архетипической темы откликается, хотя она и не знала об этом, на великие космогонии древних времен.

История творения имеет что-то вроде внутреннего ритма, иногда подчиняющегося линейному, а иногда — циклическому закону. Линейный аспект предполагает важный числовой символизм четырех картинок, включающий происхождение в первоначальном единстве, разделение на два, и далее — скрытое трансцендентное третье, за которым следует четвертое, завершающее полное соединение полярностей. Можно легко ошибиться и не заметить роль числового символизма в этих сериях, но он стал центральной темой в других сериях воображаемых картинок (они показаны на этих двух страницах), нарисованных мужчиной с проблемой, подобной расщеплению между духом и природой у той женщины. В его случае это выражалось также в расщеплении между мышлением и чувствами как психологическими функциями личности. Философская природа его серии стала ясна из того факта, что ее принцип состоит в числовом символизме без ссылок на какую-либо мифологему. Здесь миф творения был заключен в паре натуральных чисел, т.к. они одни выразили миф смысла его жизни. Можно сказать, что его фантазия иллюстрирует то, что фон Франц говорила нам о физике Гейзенберге, который считал, что только в математических терминах физики будущего смогут замечать элементарные частицы материи — только как «представления целых серий симметрических характеристик» [68]. Заметив, что такая закрытая математическая схема сегодня снова далека от реализации, фон Франц отмечает следующий очень важный факт:

Мы обнаруживаем, что вся структура математики самой по себе со всеми уравнениями, используемым физиками при исследовании материи, основывается на иррациональных «просто так» данных, т.е. на сериях натуральных целых чисел... и не может быть произведена из чего-либо вне ее самой. Так что мы опять сталкиваемся с древним образом Бога, Бога пифагорейцев! [69]

Числовой символизм имеет свое рациональное значение в том факте, что можно проявить активность воображения в расположении чисел так, чтобы пробудить важнейшие реакции в ответ на специфическую индивидуальную проблему. Можно обнаружить, как было у моего пациента, символизм, иллюстрирующий утверждение фон Франц, что архетипы могут проявить себя в упорядоченной последовательности, где «числовые серии образуют, если это происходит, самое простое выражение» [70].

Здесь, я думаю, возникает сильное интеллектуальное возражение против идеи, что числовые последовательности представляют самое простое выражение архетипических мотивов. Если они являются «просто так», натуральными целыми и не могут быть редуцированы до чего-то еще, то кто собирается сделать этот символизм понятным и доступным сознанию? Не должны ли мы прекратить думать о значениях и просто положиться на музыку или танец, чтобы пережить архетипы как «упорядоченную последовательность»? Ответ на этот вопрос является интегральной частью моей теории о том, что только философская установка может создать ощущение такого символизма. Проявление архетипа здесь требует логоса и не может быть объяснено содержанием эстетической, религиозной или социальной установок.

Тем людям, чья первичная культурная позиция является одной из этих других, особенно если она социальная, философская позиция должна казаться неподходящей, если даже не обскурантистской. Я уверен, что такова должна быть реакция многих людей на работу фон Франц, и я имел личный опыт такого рода, когда представлял материал этих пациентов на лекции для людей, предположительно интересующихся прежде всего философией. Это удивило меня в особенности потому, что я думал, что мои ранее упомянутые пациенты, и мужчина и женщина, были лично мотивированы найти значение числового символизма, чтобы получить помощь в очень человеческих обстоятельствах их психической дисгармонии. Но из-за того, что я не сделал это в виде драматических паттернов поведения, мое представление, возможно, было воспринято ими как неясное. Я собирался показать, как логос может проявиться из архетипа в человеке с достаточно развитой философской установкой, чтобы затем подготовить его к психологическому пониманию.

Ни один из моих пациентов не сомневался в терапевтическом эффекте их воображения, и они оба достаточно продвинулись в психологической эволюции к пониманию того, как легко им было пытаться жить в философском понимании их проблемы и сопротивляться переводу ее в некоторые реальные изменения психологической природы. Эта женщина особенно жаловалась на то, как часто в прошлом она видела сны или фантазировала цветные мифологемы, но это не приводило к необходимым изменениям в ее жизни. В этот период и она и мужчина находились в кризисе второй половины жизни, когда решающее абсолютно необходимое изменение должно быть найдено только в перемене философской установки.

Истинная история того, как философская позиция в этом «натуральном» смысле переводится в психологические термины будет раскрыта позже в моем обсуждении психологической позиции. Но введение я хочу представить уже здесь.

Рисунки моего пациента были или чистыми целыми числами, или простыми цветными формами, их представляющими. Здесь нет прямой ссылки на миф творения, хотя завершение этой серии пятым рисунком типа мандалы показывает, что цикл творения существовал по мере (или в результате) его эволюционного восхождения по числам как в рисунке 3. Т.о. он показал два альтернативных рисунка: один — эволюционное восхождение через материальный мир к состоянию трансцендентной автономии, другой — условие нахождения в спирально-центрированной самодостаточной мандале. Мы уже видели что-то из подобного символизм в разделе религиозной позиции, но здесь я хочу сопроводить это да \ьнейшей амплификацией.

Ф.М. Корнфорд говорил нам о двух принципиальных паттернах греческой философии: об «эволюционном» и «сотворенном» («креацианистском»):

В одном говорится, что мир родился и вырос как живое создание; в другом он спроектирован и изобретен как произведение искусства... Эта эволюционная традиция достигла вершины в атомизме Демокрита в конце пятого века... Альтернативный паттерн, предпочитаемый Платоном по моральным и религиозным причинам, был «креацианистским». Мир подобен вещи — не рожден, а создан, он содержит свидетельство разумного и познаваемого замысла... Ни он, ни Аристотель не верили, что космос имел начало и когда-нибудь придет к концу [71].

Если бы анализируемый размышлял чисто философски, то он выбрал бы тот или другой из этих космогонических паттернов и был бы готов отстаивать его против возможных атак со стороны убежденных сторонников обратного. Психологически он не должен делать такой выбор, этот мужчина может принять их оба как часть общей серии, и, несомненно, он должен поступить именно так.

Это описанное выше проиллюстрированное продвижение анализируемого закончилось, как я говорил, пятой стадией, представленной на рисунке. От фон Франц мы узнали, что числовые последовательности могут быть найдены в ритмических конфигурациях числа четы-«, ре. Движение между ними, представлено ли оно архетипически как линейное или как циркулярное, всегда возвращается или идет вперед к числу один. В сериях нашего мужчины первоначальное единство, следовательно, стало пятеркой в циркулярной модели. Этот процесс описан в алхимической аксиоме Марии Предсказательницы: «Одно становится двумя, два — тремя, три — единицей, которая есть четвертое» [72]. Представленный графически как на двух последних рисунках моего пациента, когда четвертка становится центрированной, он показывает, что здесь должен быть пятый элемент в центре четырех сторон квадрата или квадратированного круга. Он известен в алхимии как квинтэссенция (или сущность числа четыре) и в то же время число «один» в новом контексте.

Фон Франц говорит о пятерке как о «первоначально единице, ставшей проявленной; ее прогрессивный упорядочивающий эффект на иерархию чисел также узнается в числе 50» [73].

Единица, ставшая проявленной, показывается эффектно на картине Леонардо да Винчи, где изображен обнаженный человек с руками, простертыми к границам круга, где пять является числом конечностей (руки, ноги и голова), а четыре — это окружность, комбинированная с квадратом.

Пятерка, как центрированная четверка, по фон Францу, «находится в центре четвертичных структур мандалы в китайской философии чисел, явленнной нам в моделях Хо-ту и Мо-ту». Каждая из них представляет движение десяти чисел вокруг центрального числа, которое может быть пятеркой или десяткой. Поэтому число пять выражает элемент земли, несущий и центрирующий все вещи в основе существования... Это принцип расширения фемининного кун, которое вводит дух в материальные и пространственные проявления [74].

В прогрессии чисел от единицы к пятерке Юнг описывает психологический процесс, присущий каждому этапу. Фон Франц обобщает его так:

На уровне единицы человек еще наивно участвует в окружающих его событиях в состоянии неразличаемой бессознательности (как мой пациент в начале лечения), принимая вещи такими, какие они есть. На уровне двойки, напротив, дуалистический образ Бог-и-мир вызывает усиление напряжений, сомнений и критического отношения к Богу, жизни, природе и себе. При тройке стимулируется инсайт, повышение сознательности и открытие вновь единства на; высшем уровне, в мире гнозиса (знания). Но конечная цель не достигается, тройственному мышлению не хватает дальнейшего измерения; оно одностороннее, интеллектуальное и поощряет абсолютистские нетерпимые заключения... Такова причина, по которой в числовом символизме три часто связано со временем [75].

В отличие от тройки, число четыре является безвременным представлением первоначальной целостности, которую нужно достичь в курсе зрелого развития сознания. Юнга иногда называли философом числа четыре. Но если прочесть его работы в атом духе, можно совершить ошибку, думая что он предлагает нам двигаться к цели, которая настолько безвременная и вечная, что никогда не может быть достигнута [76]. Как замечает фон Франц, он очень часто писал в своих работах о том, что серьезные психологические проблемы констеллируются между числами три и четыре, т.к. они связаны с болезненными инсайтами:

Удивительно ретроградным способом число четыре возвращает нас к unis mundus (единству мира). Вследствие шага от тройки к четверке, наши психические процессы больше не вращаются вокруг интеллектуальной теории, а принимают участие в творческом поиске: «реализации в акте становления» [77].

Однако Юнг не использовал числа для формулировки цели индивидуации, потому что тогда процесс оставался бы на слишком интуитивном уровне. Если все является вечным состоянием становления, то оно просто возвращается к себе снова и снова, и никаких реальных изменений не происходит. Философия в психологическом смысле должна вызывать реальные изменения в реальной жизни человека. Поэтому он осознавал необходимость, следуя древним философам, постулировать это качество числа четыре, которое содержит единицу, но продвигает ее на новый уровень понимания как число пять. Пятерка вызывает чувство психологического единства, в котором осознавание самости как четверки делается специфическим и индивидуальным посредством центрирующей силы квинтэссенции.

Числовой символизм, рассмотренный мною выше, использовался

для амплификации воображения пациентов, проявившегося в их рисунках. Я не хочу создать впечатление, что любой человек в процессе терапевтического анализа должен рисовать образы своего воображения. Речь или сам процесс мышления может для многих пациентов целиком выражать значение того, что подразумевается под философской установкой.

Как и при моем описании других культурных позиций, я пытался сохранять свое восприятие близким к архетипическому источнику философской позиции. Это требует принесения в жертву многого, что могло бы высветить диапазон философских установок, который следовало бы описать в более крупном исследовании по эпистемиологии. Причина для подобной жертвы более подходит в качестве темы второй части книги, где я продолжу обсуждение психологической позиции.