Подтверждение и его моторный прототип

Но когда все сказано и сделано, мы понимаем, что говорили только о «нет». Столь же знакомым, как жест «нет», является жест «да», кивание головой, которое обозначает согласие и подтверждение. Оно столь же широко распространено во всем мире, как и покачивание головой, означающее «нет». Наше исследование показывает, что широкое распространение жеста «нет», выражаемого покачиванием го-

ловой, является следствием его генетического происхождения от универсального опыта человечества, а именно ситуации кормления грудью. Повсеместная распространенность кивания головой, означающего «да», побуждает нас исследовать, имеется ли также и у него архаический моторный прототип в ситуации кормления.

В случае покачивания головой, означающего «нет», мы обнаружили, что его появление примерно на пятнадцатом месяце жизни явилось конечным результатом слияния двух независимых линий развития, а именно а) идеационного содержания, онтологически развившегося из орального инстинктивного поведения и затем прошедшего метапсихо-логическую переработку; и б) трансформаций филогенетически унаследованного моторного паттерна, укоренения. Мы предлагаем исследовать развитие жеста «да» вдоль этих же линий.

Напомним наши выводы об идеационном содержании жеста «нет» и отрицания. При рождении и в период, в котором действует паттерн укоренения, «нет» не существует. Аппарат, необходимый для выработки суждения, отсутствует, поскольку сознания не существует, а бессознательное не способно на отрицание.

Отсутствие сознания у новорожденного свидетельствует, пожалуй, о том, что одобрения, или, как мы предпочитаем это называть, «подтверждения», при рождении также не существует. Однако это не совсем верно с позиции психоанализа. Это является верным в отношении идеационного содержания, но, как будет показано ниже, прототип подтверждения присутствует во влечении.

На семантическом уровне «подтверждение» является антонимом отрицания. Как «утвердительное», так и «отрицательное» принадлежат к Аристотелевой категории ovo/хата аоршта — термин, с помощью которого Аристотель обозначает абстракции. Они отличаются от настоящих ovo/хата, которые он называет фшуа1 arjixavrixai, то есть настоящими именами слов.

На логическом уровне отрицание не может возникнуть без предшествующего существования согласия или одобрения. Оно основывается на априорном существовании подтверждения. Эта дефиниция обобщает представления множества философских школ, от Аристотеля до Зигварта. Мы оставим в стороне не относящуюся к нашему вопросу особую позицию, занимаемую Хайдеггером и его последователями. Подтверждение, напротив, не основывается логически на предшествующем существовании отрицания.

В психоаналитической теории подтверждение имеет свою собственную коннотацию. Подтверждение является важным атрибутом инстинкта. Чтобы установить аппетитивные свойства (Glover, 1943) влечения, которые проявляются в его направленном качестве, не требуется ни их эквивалента в сознании, ни идеационного содержания. Поэтому мы будем говорить о проявлениях влечения в архаическом поведении, подобном укоренению и прочим феноменам разрядки, как об «утвердительном».

Такое использование термина естественным образом вытекает из утверждения Фрейда, что «нет» в бессознательном не существует. Мы считаем, что вполне оправданно предположить, что, утверждая, что «нет» в бессознательном не существует, Фрейд также подразумевает, что качеством влечения является «да». Но мы бы уточнили наш вывод из утверждения Фрейда следующим образом: когда влечение не встречает сопротивления, его качеством является «да».

Подразумеваемое предположение, что стимульный барьер представляет собой такую противодействующую силу, вводит в заблуждение. В другом месте я утверждал, что стимульный барьер не является препятствием и не выражает отказ. Это — проявление состояния созревания, а именно того, что при рождении органы чувств еще не ка-тектированы. Другими словами, пути к органам чувств и от органов чувств не действуют, они еще не функционируют; соответственно, разрядка влечения является ненаправленной и диффузной. Стимульный барьер не относится к той же концептуальной категории, что отрицание и подтверждение.

Стимульный барьер является физиологическим аспектом распределения энергии влечения и организации афферентных и эфферентных путей. Подтверждение и отрицание являются психическими эпифеноменами процессов перемещения катексиса между Эго и Ид. Стимульный барьер функционирует на уровне первичного процесса. Подтверждение и отрицание являются операциями на уровне вторичного процесса. Когда пути созревают, а сенсорные рецептивные станции энергизируются, стимульный барьер постепенно исчезает. Одновременно развитие позволяет осуществить катексис рецептивных центров в психическом аппарате.

Мы будем использовать термин «подтверждение» в нашем дальнейшем обсуждении, чтобы включить: 1) на архаическом уровне недифференцированное™ — качество направленности влечения и разрядки, а также то, что мы привыкли называть «рецепцией» и «заглатыванием»; 2) на уровне объектных отношений — «стремление к»; 3) на идеационном уровне — значения согласия, одобрения, принятия и утверждения; 4) и, наконец, на семантическом уровне «подтверждение» выражается словом «да» и жестом кивания головой. В терминах фрейдовского анализа отрицания утвердительное суждение гласит о том, что предмет обладает данным свойством, или подтверждает, что данный образ существует в реальности.

Тем самым мы представили наше понятие идеационного содержания подтверждения. Остается посмотреть, будет ли наше объяснение согласовываться с дальнейшей информацией о генетической линии, ведущей к окончательному достижению идеационного значения «да». Теперь мы приступим к исследованию моторного паттерна жеста «да». Не мог ли жест кивания головой, означающий «да», внезапно развиться на семантическом уровне на втором году жизни как дополнение к покачиванию головой за счет перемещения вращательного

движения головой из горизонтальной плоскости в вертикальную, после чего оба этих движения стали обозначать противоположности? Это было бы весьма неубедительным объяснением; действительно, два этих жеста четко отличаются друг от друга, но то же самое относится и ко многим другим возможным движениям головой.

Наше пристрастие к генетической психологии побуждает нас исследовать данные непосредственного наблюдения над младенцами в надежде обнаружить предтечи моторного паттерна жеста «да». В конце концов, мы обнаружили в случае жеста «нет», что его моторный паттерн уже заранее сформирован при рождении и прочно укоренен в филогенезе. Наш вывод о том, что влечение облагает утвердительным качеством, делает еще более вероятным, что жест «да» тоже будет иметь таких отдаленных предшественников в онто- и филогенезе. Однако. по всей видимости, это не так. В перечне паттернов поведения новорожденного кивающих движений головой обнаружить не удается.

Что же тогда может быть моторным прототипом жеста «да», выражаемого киванием головой? Мы обнаруживаем, что он используется начинающими ходить детьми, пожалуй, очень скоро после того, как было приобретено «нет», выражаемое покачиванием головой.

В течение долгого времени мы не могли выявить ничего, что было бы связано с происхождением жеста «да», кивания головой. Нам пришлось довольствоваться очевидным, а именно тем, что кивание головой не могло быть таким же ранним паттерном, как покачивание головой, в силу анатомических причин. Мышечное развитие и. соответственно, сила шейных мышц у новорожденного недостаточна, чтобы поддерживать голову при кивающем движении. И только на третьем месяце новорожденный способен в лежачем положении оторвать свою голову от подушки. С другой стороны, шейная мускулатура с самого начала достаточна развита для укореняющих движений, если голова поддерживается. В экспериментах, проведенных Тилни и Куби (1931) и недавно Прехтлем (1952), новорожденных котят помещали на горизонтальную поверхность, которая поддерживала их голову. В этих экспериментах были очевидны филогенетические прототипы укореняющих движений, но не кивания головой. Как нам пришлось позднее узнать, такого прототипа не существует.

Мы начали приходить к пониманию кивающих движений после того, как подвергли снятый на пленку материал о кормлении грудных младенцев тщательной перепроверке. В нашем исследовании младенцев мы постоянно использовали эксперимент, предложенный Маргарет Фриз (1947) для изучения паттернов активности новорожденного, с одной стороны, и его реакций на фрустрацию — с другой. Аналогичный эксперимент ранее использовали Риппин и Хетцер (1930) для исследования перцептивного развития новорожденного.

Эксперимент состоит в том, что грудного ребенка помещают в ситуацию кормления. Затем ему предлагают сосок и предоставляют возможность кормиться. Через шестьдесят секунд сосок на шестьдесят

секунд отымают, а затем снова подводят ко рту младенца. Экспериментаторы наблюдают за тем, как ребенок принимает и захватывает сосок, как реагирует на отнятие и возвращение соска.

Мы провели этот эксперимент на всех младенцах, кормление грудью которых нам было позволено изучать, и в каждом случае мы снимали на пленку всю последовательность действий ребенка. При повторном просмотре этих фильмов мы обнаружили поучительный паттерн поведения при отнятии соска у одного из наших более взрослых младенцев. Речь идет о младенце под номером 25 (возраст 0; 3+17). Когда после одной минуты кормления сосок был отнят, этот ребенок стал совершать головой повторяющиеся движения приближения к груди. Эти движения в фенотипическом отношении идентичны семантическому жесту «да» кивания головой.

Дальнейшее исследование показало, что это приближение, сопровождавшееся киванием головой, не возникло внезапно. В его развитии можно выделить две последовательные стадии, последнюю из которых мы только что описали. Более ранняя стадия, которую мы будем называть фазой предшествования, представляет особый интерес, поскольку ее трансформация в более позднюю фазу проливает некоторый свет на изменение паттернов поведения, которые в конечном счете становятся средством коммуникации.

Мы наблюдали фазу предшествования в случае № 17(возрастО; 1 + 19). Младенцы этого возраста не могут кивать головой, если она не поддерживается. Фильм демонстрирует кормление младенца № 17. Его голова лежит на груди матери. В процессе кормления его голова совершает кивающие движения вперед и назад. Они следуют за ритмом его сосательных движений. Более тщательное исследование показывает, что движения головой в той или иной мере вызваны механическими причинами. Когда младенец совершает сильное сосательное движение, его голова дергается вперед. Когда он прекращает сосание, чтобы проглотить, голова отводится обратно. Каждый, кому часто доводилось наблюдать за кормлением грудных детей в первые месяцы жизни, узнает эту типичную картину энергичного сосания.

В таком случае представляется, что младенец шестью неделями старше, такой, как № 25, который уже может поддерживать голову с помощью шейной мускулатуры, реагирует на отнятие соска стремлением приблизиться к тому, что он потерял. Эта девочка хотела вернуть сосок обратно в рот, можно сказать, вполне осознанно, поскольку ей было уже три месяца. Она совершала движения приближения, которые так хорошо служили ей во время сосания. Но теперь приближение не было достаточным, и она не могла добраться до соска. Ее голова откидывается назад, и она повторяет этот цикл снова и снова до тех пор, пока сосок не возвращается к ней. Моторный паттерн, возникающий в результате этого действия, аналогичен киванию головой, означающему «да» у взрослого. История движения кивания головой до некоторой степени отличается от истории движения покачивания головой. Покачивание го-

ловой в рефлексе укоренения является врожденным биологическим паттерном, имеющим длительную историю, которая уходит в филогенез. Кивание головой не является врожденным. Физический аппарат для его совершения потенциально доступен. Но сам этот паттерн возникает в онтогенезе. Однако его появление обусловливается не психологическими мотивами, а механическими причинами. И только в ходе развития после трех месяцев жизни психологические мотивы будут использовать кивание головой в собственных целях.

Наш вывод о том, что кивание головой, которое возникает из самого акта сосания, в конечном счете становится средством коммуникации, вроде бы противоречит предположению, высказанному мной в главе VIII (стр. 65—66). Там я утверждал, что консумматорное поведение ведет к объектным отношениям, тогда как коммуникация возникает из поведения приближения. Не может быть сомнения в том, что кивание головой у младенца № 17 (возраст 0; 1 +19) является частью его консумматорного поведения. Но это относится лишь к его моторному паттерну в фазе предшествования киванию головой. Шесть недель спустя, когда мускулатура стала достаточно сильной, чтобы поддерживать голову в свободном положении, как мы это видим в случае № 25, этот же моторный паттерн используется в качестве поведения приближения. Это изменение функции произошло из-за стремления ребенка воссоздать консуммацию удовлетворения потребности. И в самом деле, на этом возрастном уровне, как будет показано ниже, кивание головой является преимущественно поведением приближения.

В таком случае представляется, что и покачивание головой, и кивание головой являются прежде всего поведением приближения. Как к таковым к ним обращаются в ситуациях депривации для галлюцинаторного воссоздания действия, ведущего к насыщению. Это во многом напоминает клиническую картинутравматических неврозов. Здесь воссоздается ситуация, непосредственно предшествовавшая травме, словно в попытке аннулировать травму, потерю, депривацию.

С другой стороны, кивание головой трансформировалось на четвертом месяце жизни из консумматорного поведения в поведение приближения, а это означает, что оно стало обходным поведением. Тем самым оно оказывается пригодным для того, чтобы в конечном счете стать средством коммуникации, точно так же, как это было показано нами в случае обходного поведения укоренения.

Выше мы упомянули, что кивание головой у трех-шестимесячного младенца является преимущественно поведением приближения. У нас есть фильм о третьем, несколько более взрослом младенце, которого кормили из бутылочки. У этого младенца движения приближения головой к отнятой бутылочке сочетались с протягиванием рук (№ 4; возраст 0; 5 +8). Наконец, мы смогли установить, что хватание в положении лежа начинается с того, что Катерина Вульф назвала «хватанием ртом», а в положении лежа принимает форму кивающих движений головой по направлению к желанному объекту.

Эти данные, полученные в результате наблюдения, показывают, что в ситуации кормления действительно существует прототип кивающих движений. Очевидно, этот феномен можно обнаружить только у более взрослых грудных детей, которые уже научились владеть шейными мышцами, поддерживающими голову. В наших наблюдениях за кормлением младенцев более взрослые грудные дети составляли меньшинство — вот почему мы и не заметили этого поведения раньше.

В то же время нам сразу стало понятно, что это кивающее поведение младенца перед грудью имеет известную филогенетическую параллель у прекоциала, теленка, и, быть может, у многих других пре-коциальных млекопитающих. Параллель в поведении состоит в том, что кормящийся теленок постоянно тычет вымя своей головой, что мы описывали выше. Это отчасти подтверждает гипотезу Портманна (1951, 1956) о том, что человек является прекоциалом, отклонившимся к альтрициальным паттернам.

Эта параллель помогает ответить на вопрос, почему у человеческого новорожденного или у других альтрициальных млекопитающих при рождении нет кивающих движений головой. У прекоциального теленка пусковым стимулом для поведения, связанного с кормлением, является зрительный перцепт. Однако альтрициальные млекопитающие при рождении неспособны к зрительному восприятию, не говоря уже о том, что шейная мускулатура у них пока еще недостаточно развита, чтобы поддерживать голову и совершать кивающие движения.

Прекоциалам, напротив, с самого начала нужно поддерживать голову в свободном положении, и они имеют соответствующую шейную мускулатуру. Кроме того, зрительная ориентация (если не различение) присутствует у прекоциала с рождения. Таким образом, начиная с рождения пусковым стимулом для прекоциального теленка является зрительный стимул, а именно любой большой движущийся объект; он направляется к нему и начинает в него тыкать мордой.

К тому времени, когда альтрициальному человеческому младенцу исполняется три месяца, он также воспринимает зрительно, ибо он реагирует на улыбающееся лицо взрослого своей улыбкой. Кроме того, к этому времени его шейная мускулатура развилась настолько, что он может свободно поднимать свою голову. Следовательно, в трехмесячном возрасте зрительное восприятие сочетается с владением мускулатурой шеи. Выше мы представили ряд наблюдений над ранним поведением кивания головой у младенцев. Во всех них приближение в виде кивания головой совершалось только тогда, когда младенец мог одновременно видеть и доставать желанный объект (погремушку, бутылочку с молоком, грудь). Поэтому мы можем утверждать, что владение шейной мускулатурой и зрительным восприятием являются необходимыми, но недостаточными условиями для поведения кивания головой. Следовательно, трехмесячный младенец, ото рта которого только что была отнята грудь, если она, однако, по-прежнему находится в пре-

шшшвшшшшшш

делах досягаемости, будет совершать приближающие движения в виде кивания головой, пытаясь снова завладеть соском.

Движения головой у трехмесячного ребенка имеют ту же функцию, что и тыкающие движения, которые прекоииальный теленок совершает с рождения, едва только встав на ноги. Этой функцией является приближение. С самого начала теленок способен зрительно воспринимать и совершать скоординированные движения приближения. Младенец, который является альтрициалом, достигает начала этой стадии лишь после третьего месяца жизни¹.

Мы предполагаем, что движения приближения в виде кивания головой у трехмесячного младенца, мать которого отнимает сосок, лишь частично управляются зрительным восприятием груди или соска. Наши фильмы показывают, что, когда сосок внезапно выводится изо рта, глаза младенца смещаются от лица матери и, не фокусируясь конкретно на груди, в той или иной мере отклоняются в общем ее направлении. Грудь не фиксируется глазом младенца, но ее образ — вместе с лицом — вероятно, присутствует в периферических отделах сетчатки. Представляется вероятным, что, когда мы проводили этот эксперимент, «полостная перцепция» соска была прервана утратой соска и последовавшим в туже секунду зрительным восприятием груди, добавляющимся к восприятию лица. Подобный отвод соска случается не только в экспериментальной ситуации — в более или менее измененной форме он имеет место практически при каждом кормлении. Я не склонен предполагать, что на этом возрастном уровне младенец связывает эти события. Но здесь, несомненно, присутствует неразрывный переход от квазикоэнестетической полостной перцепции соска к периферическому видению груди и лица, которое может склонить младенца следовать за ним движениями своей головы.

Это — последовательность дискретных событий. Возможно, они воспринимаются младенцем как непрерывность или как одно событие, как целое. Для нас это означает нечто большее. Мы полагаем, что эта последовательность — полостная перцепция (соска), неудовольствие (из-за потери соска), периферическое видение груди и лица — играет решающую роль в ускорении пробуждающегося осознания младенцем раздельности «я» и «не-я».

¹ В свете того, о чем мы подробно говорили в другом месте, мы можем предположить, что на третьем месяце жизни в перцептивном отношении младенец находится, пожалуй, на несколько ином уровне, чем прекоциальный теленок. Этот уровень в чем-то является более примитивным, в чем-то — менее. Ибо трехмесячный ребенок уже научился диакритически воспринимать некоторые элементарные структурные детали в кивающем человеческом лице. Восприятие же новорожденного теленка не является продуктом научения; я полагаю, что он распознает только движение, а не диакритические детали большого движущегося объекта. Любой большой движущийся объект, который движется в его поле зрения, будет вызывать у новорожденного теленка движение по направлению к нему. Добравшись до большого движущегося объекта, теленок совершает дальнейшие действия приближения с помощью тактильной ориентации.

В этом первичном осознании «я» является тем, что ощущается внутри; «не-я» — тем, что можно только видеть после утраты того, что ощущалось внутри. Вполне возможно, что именно из этой утраты и из желания-фантазии, связанной с тем, что младенец может только видеть, проистекает экран сновидения, описанный Левином.

Функция экрана сновидения, пожалуй, аналогична функции последнего перцепта, предшествовавшего амнезии при травматическом неврозе. Переживание заново этого последнего перцепта провоцирует повторение приступа; как будто переживший травму невротик пытается повторить травматическое переживание, пытаясь достичь более благополучного исхода; как будто катастрофу можно было бы устранить путем аннулирования. И это так, как будто сновидец восстанавливает экран сновидения, чтобы вернуть сосок в рот.

Утверждение, что «я» — это то, что индивид ощущает внутри, а «не-я» — это то, что он видит вовне, находит некоторую поддержку в непосредственном наблюдении. На одном и том же возрастном уровне, на третьем и четвертом месяце, мы наблюдали так называемые «пробные движения» у большинства нормально развивавшихся детей. Они представляют собой медленные, плавные, осторожные движения рук и пальцев, которые совершают трехмесячные дети, держа свои ладони на расстоянии вытянутой руки и с сосредоточенным вниманием пристально следя за движениями пальцев. Создается впечатление, что ребенок учится координировать движения пальцев, упражняя их под контролем зрения. Это поведение можно наблюдать на протяжении нескольких недель, когда оно является одним из любимых занятий ребенка. Однако эти очевидные «упражнения в направленном контроле над пальцами» не приводят к заметному прогрессу в хватательных движениях ребенка. Это произойдет два или три месяца спустя, а тонкие хватательные движения пальцами появятся через восемь месяцев. Поэтому, по всей видимости, функция этих «упражнений» иная.

Это подтверждается экспериментом, проведенным мной на нескольких таких детях. Когда они совершали движения пальцами и пристально наблюдали за ними, я вставлял кусок картона, следя за тем, чтобы он не касался ребенка, таким образом, что ребенок не мог видеть своих рук. Движения пальцев продолжались без перерыва. Мы можем предположить, что ребенок продолжал воспринимать пропри-оцептивные сообщения от движений рук. Можно задать себе вопрос, не служили ли эти движения, совершаемые ребенком, различению «я» и «не-я», то есть проприоцепции и зрительной дистантной перцепции, а не попыткой овладеть каким-либо видом мышечной координации.

Различение «я» и «не-я» является conditio sine qua поп¹ направленной коммуникации. Прежде чем появится какая-либо причина для направленной коммуникации, должно установиться сознание другого существа, отличного от субъекта. Ребенок приобретает сознание

Непременное условие (лат.) — Прим. перев.

этого в ответ на лицо человека, удовлетворяющего потребность, на лицо матери; но в этот период такое сознание является недостаточным, чтобы ребенок мог воспринимать того, кто удовлетворяет потребность, в целом. От этого рудиментарного неполного сознания другого человека длинная линия развития ведет к сознанию самости.

Из предыдущих глав становится очевидным, что мы проводим достаточно строгое разграничение между «Эго», «я» и «самостью». Определение Эго было дано Фрейдом, когда он ввел понятие психической структуры. К функциям Эго относится функция центральной управляющей организации, посредничества между внешним миром и остальной психикой. «Я» и «не-я» — неаналитические понятия. Они были введены нами для описания феноменов, которые обычно встречаются и эмпирически наблюдаются у младенцев. Эти термины обозначают зарождающееся сознание субъектом того, что существует «нечто отличное» от него. На этой стадии этим «чем-то отличным» является его окружение. Сознание этого возникает в результате все большего ограничения первичного нарциссизма новорожденного благодаря установлению рудиментарных функций Эго, первой из которых является восприятие. Куби (1953) в клинической работе с взрослыми разработал во многом сходную концепцию «я» и «не-я»; ее отличие состоит в том, что он рассматривает «я» как «апперцептивную массу» в понимании Уильяма Джемса. В моей концепции, основанной на работе с младенцами, развитие апперцепции является как более поздним, так и вторичным по отношению к развитию рудиментарного восприятия.

Остается определить понятие самости, описать, как она зарождается и устанавливается. Это, насколько мне известно, в психоаналитической литературе никогда эксплицитно не делалось и будет темой следующей главы.

Самость и Эго

В последние десять лет авторы-психоаналитики стали все больше использовать термин «Самость» в его феноменологическом значении. Фрейд, говоря по разному поводу о Самости, использовал термин «Эго»¹. На это указывалось Гартманном (1950), который в то же время подчеркивал, что в статье «О нарциссизме» Фрейд ввел критерии для разграничения Самости и объекта, а также Самости и Эго. В той или иной форме понятие «Самость» стало все более часто упоминаться в более поздних сочинениях Фрейда, а в последней своей работе, «Очерке о психоанализе» (1939), он описывает самосохранение² как функцию Эго.

¹ Фрейд, разумеется, использовал понятие «Я» («Ich»). Употребляемые Шпицем термины «Эго», «Ид», «Супер-Эго», а также «фрустрация», «анаклитический выбор объекта», «катексис» и его производные появились и закрепились в психоаналитической литературе после перевода работ Фрейда на английский язык. — Прим. перев.

² Буквально — сохранение самости. — Прим. перев.

В остальной психоаналитической литературе Самость редко отграничивалась от Эго и вряд ли когда-либо определялась. До самого недавнего времени огромная область, которая нам стала доступной сначала благодаря открытию Фрейдом бессознательного, а затем его капитальным переформулировкам теории в терминах психической структуры и дуалистической теории влечений, поглотила внимание психоаналитиков в ущерб таким внешне второстепенным вопросам, как вопросы, относящиеся к Самости.

Можно предположить, что все более интенсивное взаимодействие с исследователями в других областях науки пробудило интерес психоаналитиков к концепции Самости. Однако в гораздо большей степени, как мне кажется, проводить различие между Самостью и Эго постепенно заставило аналитиков аналитическое исследование детей дошкольного возраста под руководством Анны Фрейд. Столь же существенное влияние на исследование Самости оказала проведенная в США огромная работа в области психозов. Ярким примером того является научный вклад Эдит Якобсон (1954).

На чисто теоретическом уровне Бернфельд (1925) обсуждал с точки зрения психоаналитической теории экспериментальные данные, полученные детскими психологами. Результаты, однако, оказались скудными, поскольку узкие концептуальные рамки экспериментальной психологии двадцатых годов не позволяли получить данные, которые могли бы способствовать психоаналитическому пониманию. Это соображение и побудило меня приступить к непосредственному, ориентированному психоаналитическими принципами наблюдению за младенцами, которое началось в 1935 году. Предметом исследования при непосредственном наблюдении за младенцами является довербальное поведение в отличие от психоаналитической терапии, которая имеет дело главным образом с вербальным поведением. Невербальное поведение, прежде всего моторное поведение, является средством отграничения Самости от внешнего мира (Hartmann, Kris, Loewenstein, 1946). Поэтому наблюдение за довербальным поведением младенца заставило исследователей обратить свое внимание на различия между Эго и Самостью. Все более четкое определение концептуальных различий между Эго и Самостью стало появляться благодаря тщательному исследованию роли Эго в адаптации, его аппаратов и функций (Hartmann, 1939), данным о интрасистемных процессах и конфликтах (Hartmann, 1950), выделению синтетической (Nunberg, 1931), организующей (Hartmann, 1939) и ин-тегративной (Kris, 1956) функций Эго. В этом контексте мы уже упоминали работу Якобсон (1954) в связи с ее данными, полученными при анализе взрослых психотиков. Столь же велик научный вклад Маргарит Малер, работавшей с психотическими детьми (1952, 1955). Нетакдавно Гартманн (1955) и Крис (1955) занялись изучением проблемы Самости с точки зрения распределения и смещений катексиса.

В моих собственных исследованиях младенцев я до недавнего времени воздерживался от обсуждения понятия Самости. Во-первых, по

моему мнению и как это будет показано позже в этой главе, зарождение Самости происходит примерно на пятнадцатом месяце жизни. В этом я не согласен с Якобсон (1954), которая полагает, что в первые два года Самость невозможно распознать клинически. Кроме того, мое внимание было поглощено онтогенезом Эго и развертыванием объектных отношений. Теперь мне кажется, что мои наблюдения продвинулись до той точки в развитии ребенка, где становится различимым самосознание и становится доступным интегрированный взгляд на генезис Самости.

В моем понимании Самость есть продукт осознания, осознания субъектом того, что он — чувствующее и действующее существо, отдельное и отличное от объектов и внешнего мира. Однако осознание, функция Эго, проходит через множество стадий развития, из которых в данном исследовании мы достигли лишь той, на которой может быть продемонстрировано самосознание.

Система Эго зарождается в форме телесного Эго на третьем месяце жизни. Именно на этой стадии появляется управляющая и контролирующая организация, которая выполняет свои функции с помощью возникающего сознания и возникающей нервно-мышечной координации.

Можно экспериментально доказать, что на этой стадии субъект осознает перцепты вне его, но нельзя доказать, что Эго осознает субъекта как действующее и чувствующее существо. Если и можно уже продемонстрировать осознание собственного тела, то это будет телесная Самость (Anna Freud, 1953; Glover, 1924). Но даже тогда я бы стал говорить о Самости на этой стадии с некоторой неохотой. Я понимаю Самость как идеационную переработку эмоционального и соматического опыта, основанную на осознании обособленности, индивидуальности бытия. На стадии трех месяцев доминирует первичный нарциссизм, а чувство обособленности и идеационная способность не существуют. Поэтому я избегал термина «Самость» при обсуждении этой стадии и говорил об осознании «не-я» без допущения какого-либо осознания «я».

Я считаю, что выводы, к которым мы теперь пришли в нашем исследовании онтогенеза семантической коммуникации, также позволяют нам представить последовательный отчет о развитии самосознания. В дальнейшем мы попытаемся исследовать этот процесс и дифференциацию Самости от объектов в контексте развития семантической коммуникации у ребенка. В качестве первого шага попробуем вкратце охарактеризовать отношения между «я», «Эго» и «Самостью».

Мы рассматриваем «я», так же, как позднее «Самость», как продукт осознания Эго. Выше мы описали то, что, по нашему мнению, является предтечей «я», а именно осознание младенцем «не-я». Оно возникает в трехмесячном возрасте. В течение последующих трех-ше-сти месяцев младенец вырабатывает осознание «я» с помощью действий, совершаемых в его отношениях с «не-я». Поэтому «я» следует понимать как когнитивный осадок опыта. В отличие от него Эго, как система, является конструктом психоаналитической теории.