Свеча горела. Майк Гелприн 4 страница

- Куда ты лезешь? Думаешь, завела себе живую игрушку, так теперь тебе все помогать должны? Дай пройти, пигалица!

Он выглядел лет на двадцать с небольшим, но фразы произносил ворчливо, по-стариковски, да и пигалицей обычно называют тех, кто намного младше, так что Анастасия сразу поняла: перед ней не по-настоящему молодой человек, а омоложенный пенсионер. Причем омоложенный довольно качественно: обычно после нескольких курсов старики выглядели не очень хорошо - кожа у них, хоть и оставалась гладкой, но приобретала нездорово-бледный оттенок, да и на ощупь становилась сухой и шершавой. Говорили также, что клонированные органы, хоть и приживаются в организме без всяких проблем, изнашиваются быстрее, чем первоначальные, поэтому после двухсот-двухсот пятидесяти лет курсы омоложения приходится повторять чуть ли не каждый год. 'Хорошо, что мне все это предстоит еще не скоро! - с радостью подумала тридцатидвухлетняя Настя, входя в вагон и забиваясь там в пустой угол. - Обязательный первый курс только через восемнадцать лет, да и то, если в целом буду здорова, его можно будет еще немного отложить...'

Возмущенный крик стоящей рядом женщины мгновенно вывел Анастасию из задумчивости и заставил чуть ли не подпрыгнуть на месте.

- Вы знаете, сколько стоит это пальто? - вопила располневшая пассажирка, показывая пальцем на едва заметную пыльную полоску на своем рукаве. - Вы понимаете, что это уже не отстирать, что мне теперь придется покупать новое?! Что вы вообще себе позволяете, как можно в транспорте держать этих ублюдков на руках?!

- Да эта молодежь вообще обнаглела, никакого уважения к окружающим! - тут же подхватила большая часть красивых и подтянутых пассажиров, выдавая свой истинный возраст.

- Нечего на молодежь наезжать, чего вы по одной шалаве обо всех судите?! - откликнулось два или три голоса, принадлежащих действительно молодым девушкам.

Анастасия торопливо опустила Милочку на пол, шепнула ей, чтобы она стояла спокойно и не баловалась, и испуганно подняла глаза на испачканную женщину:

- Простите, пожалуйста, она не нарочно.

- Попробовала бы она нарочно это сделать, я бы тогда на вас в суд подала и заставила мне полностью новое пальто оплатить! И моральный ущерб тоже!

Анастасия покрепче прижала к себе Милочку и незаметно погладила ее по голове. Пассажирка наседала на нее слишком уж яростно, и малышка могла испугаться или, еще хуже, решить, что эта громко кричащая женщина хочет обидеть саму Настю. Этого допускать было никак нельзя.

А тетка, тем временем, продолжала разоряться, обвиняя Анастасию и других таких, как она, 'куриц с куриными мозгами' во всех смертных грехах и мировых катаклизмах. Остальные пассажиры в их с Настей конфликт не вмешивались, но при особенно громких тирадах тетки одобрительно кивали головами. Настя же, продолжая покаянно выслушивать сыплющиеся на нее обвинения, незаметно развернула Милочку к окну - та любила во время поездок смотреть на проносящиеся мимо дома и другие машины и, увлекшись этим интересным занятием, перестала обращать внимание на скандалистку.

Высказав все, что хотела, испачканная пассажирка с победоносным видом вышла на очередной остановке. Анастасия присела рядом с Милочкой на корточки и стала тоже смотреть в окно, попутно шепотом объясняя ей, что именно они сейчас проезжают. Однако этот тихий разговор не мешал ей слышать, о чем в полный голос разговаривают за ее спиной другие пассажиры.

- Про моральный ущерб она правильно говорила - по-хорошему говоря, мы все это с нее можем требовать. Полчаса в одном вагоне с этим ехать - это ж железные нервы надо иметь!

- Не, у этой еще ничего, спокойная...

- Ну смотреть же противно, как она с ней сюсюкает! Сама в какое-то животное превращается! Ну почему мы должны все это видеть и слышать, почему всем плевать, что она вот так вот среди бела дня унижает наше достоинство? Может, я потом спать не смогу - как подумаю, что нормальный, в общем-то, человек может опуститься до такого уровня!

- Да ладно вам, бывает гораздо хуже. Я недавно с двумя такими в такси ехала - прокляла все на свете, что вместе с ними туда села! Они играть начали, ползать, слюни пускать, и никто им даже слова сказать не посмел, как будто так и надо. Два раза до меня случайно дотронулись, представляете! Нет, ничего не измазали, но ощущение от этого... Я чуть с завтраком, извините за выражение, не рассталась! Стресс жуткий был, несколько дней потом вообще не хотелось никуда из дома выходить, лишь бы на таких не наткнуться.

- У меня за стенкой такой живет, только маленький совсем, скулит каждую ночь, завывает...

- А при мне один раз двое больших драку устроили - представляете?

- Ой, это, наверное, ужасно было?

- Ужасно - не то слово! Я как раз перед этим про них статью прочитала, там говорилось что это - самые жестокие существа в мире. Примеры приводились, что они могут сделать просто так, в игре... Это просто кошмар, я от них, помнится, два квартала без передышки бежала!

- Какого черта они вообще на общественном транспорте ездят? Мы свои проездные честно зарабатываем, а они, дармоедки, живут на пособие и еще требуют, чтобы им место уступали!

- Ну, пособие-то у них, говорят, такое маленькое, что и сказать стыдно...

- И правильно. Они и так постоянно что-то требуют, думают, что весь мир им что-то должен, а если бы им больше платили, они бы сами зарабатывать вообще даже не пытались!

- Нет уж! Пусть лучше на пособие живут, чем пытаются где-то работать и подводят всех сотрудников.

- Эй, девушка! Вам долго еще ехать? Может, хватит нам нервы трепать, вы нас всех уже здесь измучили!

Настя выпрямилась и повернулась к крикнувшему ей это мужчине, невероятным усилием сдерживая клокочущую внутри ярость:

- Я еду до конца линии. До парка.

Видимо, взгляд у нее был очень тяжелый, потому что мужчина не стал больше ничего спрашивать и даже прошел в другой конец вагона. Остальные пассажиры снова зашептались, но теперь уже гораздо тише:

- Лучше ее не трогать, видели, какие у нее глаза бешенные? Там уже никакого разума не осталось, один инстинкт, если ее любимицу хоть пальцем тронуть, может и в драку броситься! Это же все бесследно не проходит, психология необратимо меняется. Говорят, между собой они только об одном и болтают - у кого красивее, у кого быстрее растет да лучше кушает... Тьфу!

- Да у них не только психология страдает, они и физически безобразными становятся. Эта еще ничего, симпатичная, а один раз я такую же на пляже увидел, в купальнике - фильм ужасов да и только! Тоже, по идее, должна была мне моральный ущерб компенсировать, меня после такого зрелища два дня вообще на женщин не тянуло - как вспомню ее, так и...

- Ну, эта вон тоже в свободном плаще ходит, небось и у нее фигура жуткая и никакое омоложение здесь не поможет.

Поезд мчался над городом, плавно покачиваясь под широким стальным рельсом, в вагон входили новые пассажиры и многие из них, бросив на Анастасию брезгливый взгляд, присоединялись к всеобщему недовольному ворчанию.

- Скоро их еще больше станет. Вчера в новостях говорили - за последние два года численность населения опять начала снижаться. Народ завел моду всяким экстримом развлекаться, думает, если органы можно клонировать, то помереть вообще невозможно! Вот и погибают один за другим - медики-то не ко всем поспевают! Да и мозги, в отличие от сердца, новые не вырастишь.

- И что? Этих снова поощрять начнут?

- Ага. Деньгами, льготами... Разрешение будет проще получить и все такое.

- Да кто ж на это согласится?! Не так много на Земле ненормальных!

- А если их много наберется, надо будет для них специальные поселения создавать, нечего им в городах жить, простым людям на нервы действовать!

- Девушка! До парка одна остановка осталась, пешком дойдете! Хотите, мы скинемся и денег вам дадим, только уйдите!

- Еще чего, деньги ей предлагать, она и так уже к халяве привыкла!

- Да перестаньте вы, в конце-то концов! - неожиданно громко воскликнул высокий девичий голос, и шушукающиеся пассажиры на мгновение застыли с раскрытыми ртами. Анастасия с удивлением покосилась в ту сторону, где у нее вдруг нежданно-негаданно объявилась заступница. Должно быть, такая же женщина, как и она, больше некому...

Через вагон к ней подошла невысокая девушка, по виду - тоже по-настоящему молодая. Остановилась рядом, глядя то на Анастасию, то на Милочку и явно не зная, что сказать.

- Помочь вам из вагона выйти? - предложила она, наконец, заметно стесняясь.

- Если вам нетрудно... - робко пробормотала Настя, опуская глаза.

- Ну что вы, конечно, нетрудно, - заступница неуверенно улыбнулась и, протянув руку, погладила Милочку по голове. - Она у вас такая хорошенькая! И такая тихая...

- Она умеет хорошо себя вести, особенно на улице. Я очень старалась ее этому научить, - тихо объяснила Настя.

- Сколько ей?

- Уже полтора.

- Ой, совсем большая! - девушка выглянула в окно. - Сейчас приедем, берите ее!

Поезд затормозил у конечной станции, и Анастасия, подхватив Милочку, вместе с вежливой незнакомкой двинулась к выходу. Девушка пропустила вперед особенно проворных пассажиров, бросившихся вон из вагона, как только его двери раздвинулись, а потом, выпрыгнув на платформу, протянула руки и забрала малышку у Насти, осторожно прижав ее к себе. Сама Анастасия с радостью ухватилась за поручень: она всегда боялась вылезать из качающегося вагона с занятыми руками и теперь была страшно рада, что хотя бы в этот раз ей не нужно изображать из себя акробатку.

Спустившись с платформы, девушка поставила Милочку на землю, но малышка тут же снова оказалась на руках - теперь уже у Насти.

- Вот, постоянно их на себе таскают, а потом они избалуются и вообще с рук слезать не будут! - возмутился кто-то сзади. Анастасия вздрогнула и еще крепче прижала Милочку к груди.

- Не обращайте на них внимания, - посоветовала ее попутчица, шагая рядом. Настя кивнула:

- Я пытаюсь. Просто иногда бывает очень тяжело.

Девушка молча кивнула.

- У вас тоже есть? - спросила у нее Анастасия.

- Нет, - покачала та головой. - Я одна и меня это устраивает - по крайней мере, пока. Но поверьте, я никогда не относилась плохо к таким, как вы. Наоборот, я вами просто восхищаюсь! Честное слово, я бы не смогла, у меня бы смелости не хватило...

- Ну что вы, - растроганно улыбнулась Анастасия. - Тут не в смелости дело, тут, скорее, много терпения нужно...

- Терпения у меня бы тоже быстро закончилось, - заверила ее незнакомка. - А вы - молодец.

Они подошли к переходу через шоссе. На другой стороне дороги начинался парк - небольшой зеленый 'островок' в центре города. Девушка улыбнулась Насте и еще раз погладила Милочку по голове:

- Мне вообще-то в другую сторону. Счастливо!

Анастасия попрощалась с ней и начала подниматься на пересекающий шоссе высокий 'мостик'. Под ними с бешенной скоростью неслись автомобили, а над их головами прогрохотал состав надземки, и Милочка испуганно прижалась к Насте, зажмурив глаза.

- Не бойся, - шепнула ей Анастасия, - это всего лишь вагончики, мы с тобой только что в таком ехали. А внизу - машинки, когда-нибудь ты тоже в них покатаешься...

В парке она снова спустила Милочку на землю и впервые за все время после выхода из дома вздохнула с облегчением. Здесь можно было не опасаться никаких недоброжелателей, не ждать, что их с Милочкой присутствие начнет кого-то раздражать - здесь они, наконец, могли вести себя свободно. Милочка тоже это понимала: как только Анастасия спустила ее с рук, она радостно побежала по окруженной деревьями тропинке, должно быть, заметив впереди что-то интересное. Боясь потерять ее из виду, Настя быстрым шагом поспешила за ней и увидела выходящих из-за деревьев знакомых, с которыми они часто встречались в этом самом парке - Наташу с Фридрихом и супругов Матвеевых с совсем еще маленьким Мишуткой. Они тоже заметили Настю и приветственно замахали ей, а уже добежавшую до них Милочку Наташа подхватила на руки и нежно чмокнула в нос.

- Как доехала, Насть? - спросила Матвеева. Анастасия машинально поморщилась:

- Да как всегда. Бывало и хуже.

Друзья понимающе закивали.

- Ладно, пошли на площадку, - Наташа вернула Насте Милочку и свернула на широкую аллею, ведущую вглубь парка. - Фридрих, иди ко мне! Эй, ты что там с земли подбираешь, негодник?!

Молодая женщина бросилась к своему провинившемуся малышу и, отобрав у него непонятно где найденный окурок, принялась строгим голосом объяснять ему, почему нельзя 'брать в руки всякую каку'. Фридрих обиженно засопел и так смешно наморщил нос, что все остальные умиленно заулыбались. Милочка снова подошла к Насте и принялась ластиться к ней, всем своим видом показывая, что уж она-то никогда ничего на улице не подберет. Анастасия нагнулась и поцеловала ее в макушку - точно между двумя роскошными красными бантами, один из который, правда, уже начал сползать с ее мягких шелковистых волос. Настя поправила бант и подтолкнула дочь к аллее:

- Идем играть на площадку!

Остальные родители последовали ее примеру.

- А Фридрих вчера первое слово сказал! - с гордостью похвасталась Наташа. - Не очень разборчиво, правда, но, по-моему, все-таки это было слово 'мама'.

Матвеевы и Настя дружно зааплодировали и принялись поздравлять приятельницу. Мишутка, гордо восседавший у своего отца на руках, тут же захныкал, чтобы привлечь к себе внимание. А Милочка с Фридрихом понеслись по аллее наперегонки и остановились, чтобы подождать своих мам, только в самом ее конце, под большим деревянным стендом с надписью. Возле этого стенда компания снова повернула на маленькую тропку и, наконец, вышла к детской площадке с песочницей, горкой и окружающими их скамейками.

Надпись на стенде гласила: 'Место выгула детей до семи лет. За выгул в неположенном месте - штраф 50 долларов'.

 

СПб, 2007

 

Татьяна Минасян

 

Только с вашего согласия

 

Так бывает с некоторыми детьми. Узнав от взрослых, что все люди живут только шестьдесят лет, хотя на самом деле могли бы прожить и восемьдесят, и даже сто, они пугаются и начинают плакать, и порой их бывает очень сложно успокоить. Говорят, малышей особенно угнетает мысль о том, что их родители, бабушки, дедушки и другие родственники должны будут покинуть их в год своего шестидесятилетия. Но обычно этот страх быстро проходит, и дети, выкинув из головы все пугающие мысли, возвращаются к прерванным играм. Сонечка же рыдала уже третий час, и родителям с няней и вызванным детским врачом никак не удавалось прекратить эту истерику. Ни уговоры, ни успокоительные таблетки на шестилетнего ребенка не действовали: стоило девочке закрыть глаза, как ей почему-то представлялся симпатичный незнакомый старичок, который только что задул шестьдесят свечей на торте и собрался положить себе на тарелку кусочек этого лакомства, но к которому уже подходят непонятно откуда взявшиеся страшные дяденьки и уводят его от праздничного стола. И из глаз у Сони опять начинали катиться слезы.

Успокоилась она только под утро, полностью вымотавшись от плача и заснув у матери на руках. А позже, через несколько дней, мама очень осторожно, подбирая слова, объяснила ей, что никто не заставляет шестидесятилетних бабушек и дедушек прощаться с жизнью сразу же после своего дня рождения. Их вообще никто ни к чему не принуждает – они сами соглашаются уйти, дожив до этого возраста, и могут выбрать любой день в течение года после своего шестидесятого дня рождения.

- А если кто-то не согласится? – спросила тогда Софья.

- Такого не бывает, - покачала головой мать.

- Но почему?!

- Потому что никто не хочет быть старым и больным. Это больно и неприятно, а еще – очень тяжело для их детей и внуков. Им ведь пришлось бы ухаживать за старыми людьми вместо того, чтобы работать и отдыхать. А старички со старушками этого не хотят – они ведь любят своих деток.

- Мамочка, но ты ведь не согласишься, правда? И папе скажешь, чтобы он не соглашался? И дяде Андрею, и дедушке? Я, когда вырасту, за всеми вами буду ухаживать, обязательно!       

       - Когда вырастешь, ты поймешь, что это самый лучший выход.

       - Нет! Я никогда этого не пойму!!! Мамочка, ну пожалуйста, ну скажи, что ты не согласишься умереть, что ты доживешь до ста лет!

       - Хорошо-хорошо, моя милая, обещаю, только не плачь!

 

Музыкальная вставка

 

       Ампула сломалась с привычным и в каком-то смысле даже приятным хрустом. В последнее время Софье стало казаться, что она не просто слышит этот хруст, но и чувствует его пальцами сквозь тонкий слой ваты. И еще до того, как она убрала эту вату с оставшимся в ней обломком стеклянного наконечника, ей уже было известно, что отломился он ровно, по всем правилам, и от него не откололось ни одного мелкого кусочка. Так же ловко и профессионально она засунула в открытую ампулу иглу, высосала из нее всю прозрачную жидкость до капли и быстро выпустила из шприца остатки воздуха – не пришлось даже выбивать «застрявшие» в нем пузырьки. А давно ли у нее при одном только виде всех этих иголок, шприцов и капельниц начинали трястисьруки?

       Она присела на корточки рядом с кроватью Марата и четким, отработанным движением вогнала иглу во вздувшуюся на его запястье вену. Выше колоть было уже невозможно: обе его руки до самых локтей покрывали следы уколов и черно-лиловые синяки, а вены, словно живые скользкие существа, так и норовили увернуться от иголки или соскочить с нее, после того, как ее все-таки удавалось в них воткнуть. Марат слабо улыбнулся:

       - Ты – чудо. Я опять ничего не почувствовал…

       - Что ж тут хорошего? – прищурилась Софья. – Мы с тобой, по-моему, совсем не этого добиваемся.

       - Я в том смысле, что мне не больно. А вот если ты меня поцелуешь, я это почувствую обязательно.

       - Сейчас проверим, - Софья отложила в сторону пустой шприц и пропитанную спиртом салфетку и прижалась к его руке губами.

       - Определенно, что-то есть, - задумчиво констатировал Марат.

       - Молодец, если не обманываешь.

       - Вот еще, когда я тебе врал! А если я молодец, может, сделаешь мне одно маленькое одолжение?

       - Ни за что. Еще раз об этом попросишь – сделаю весь массаж два раза подряд. А потом еще Катарину попрошу повторить.

       - Да нет, я вообще не про массаж, хоть четыре раза делайте! Я хочу, чтобы завтра ты все-таки сходила к Перлите на свадьбу и поздравила ее от нас обоих.

       Симпатичное, хотя уже и немолодое лицо Софьи на мгновение исказилось от злости:

       - Она тебе звонила? Пока я на работе была, да? Ну она у меня узнает…

       - Нет, она мне не звонила. И никто из ваших с ней подруг тоже.

       - Тогда откуда ты узнал..?

       - Про ее нового мужа весь район сплетничает. Катарина тоже слышала.

       Софья снова с трудом сдержала гнев. Давно бы уволила эту болтливую гадину-сиделку, но кто еще согласится ухаживать за парализованным стариком и при этом будет по-настоящему хорошо выполнять свои обязанности?

       - К сожалению, Перлита забыла меня пригласить, - ответила она спокойно.

       - Врешь.

       - И когда это я тебя обманывала?

       - Только что.

       Закрыть глаза и сосчитать до десяти. Нет, до десяти мало, да и до двадцати, пожалуй, тоже. Те, кто всерьез думают, что делать уколы – страшно, а выносить за больным горшки – противно, просто никогда ни за кем не ухаживали. Уколы, горшки, капельницы, смена белья, кормление с ложечки, мытье с помощью губки – все это тяжело только поначалу, пока не привыкнешь. И привыкнуть, кстати сказать, не то, чтобы очень трудно. Нет, в сотни и тысячи раз труднее разговаривать с тяжело больным любимым человеком, разговаривать так, чтобы он ни на минуту, ни на секунду не засомневался, что рано или поздно поправится, чтобы ничего не заподозрил по твоему дрожащему голосу или тоскливому взгляду. И в миллион раз сложнее не замечать, что с тобой говорит уже не тот сильный взрослый человек, у которого ты всегда могла найти поддержку, а перепуганный капризный ребенок, замирающий от страха при одной мысли, что ты его бросишь, и ненавидящий самого себя за этот страх, не желающий расставаться с тобой даже на короткое время и одновременно мечтающий, чтобы ты отдохнула и развеялась. А самое трудное – не подавать виду, что тебя до глубины души оскорбляют эти самые его предложения пойти отдохнуть и повеселиться, предложения искренние и поэтому особенно обидные. Самое трудное – убедить себя, что он просто не понимает, о чем говорит, что на самом деле он, конечно же, прекрасно знает, что она – не такая, как все эти фифочки, способные быть счастливыми только перед телевизором и на вечеринках с вином и танцами. Фифочки, на каждом углу кричащие о своем праве на личную жизнь и ничего не желающие знать о своих обязанностях!

       - Марат, - заговорила Софья, честно глядя мужу в глаза. – Мне действительно совершенно не хочется идти к Перлите. Мы с ней в последнее время не очень ладим, понимаешь?

       - Ты четыре года нигде, кроме работы, не бываешь.

       - Неправда. Я была у Перлиты на сорокалетии, забыл?

       - Ага, и вернулась оттуда всего через полчаса.

       - Потому что мне стало там скучно. А завтра, я уверена, будет еще хуже. У Перлы вообще каждая следующая свадьба получается более дурацкой, чем предыдущая. Ну скажи, что я там забыла?

       Марат вперил в нее проницательный взгляд:

       - Ты действительно не хочешь туда идти?

       - Не хочу совершенно! – все так же, не мигая, глядя ему в глаза, ответила Софья. И поняла, что Марат ей верит. Впрочем, ничего удивительного в этом не было – она не играла, она в самом деле уже давно не хотела никуда выходить. Как раз с того самого дня два года назад, когда согласилась поехать к своей старой подруге Перлите на юбилей.

 

Музыкальная вставка

 

       Марат тогда чувствовал себя более-менее прилично, с ним оставалась сиделка, и все были уверены, что ничего плохого с ним в ближайшее время не случится. Софью он отпустил в гости с радостью, заявив, что давно мечтает от нее отдохнуть. Они вместе посмеялись, и она уехала. Но, просидев за столом всего несколько минут, поняла, что ей абсолютно не хочется веселиться, а точнее, она просто не может быть радостной и беззаботной, когда ее самый любимый человек лежит дома один, не имея возможности пошевелить даже пальцем, и терпеливо ждет ее возвращения. Она слушала шутливые тосты и болтовню сидящих рядом приятельниц, смотрела на пляшущие в бокалах с шампанским пузырьки и на экзотический наряд виновницы праздника, а перед глазами у нее стояла совсем другая картина: прописанные Марату лекарства все-таки не подействовали, нервно-мышечный паралич начал распространяться на дыхательные мышцы, и один из самых близких ей людей долго и мучительно задыхается в одиночестве. Оставшуюся с ним сиделку можно не считать: она чужой ему человек, и к тому же, как любой медицинский работник, в этой ситуации обязана будет предложить ему немедленно прекратить все эти мучения. И если он, поддавшись слабости, хотя бы кивнет головой, она тут же сделает ему последний в его жизни укол – в отличие от всех остальных, почти совсем безболезненный.

И она, Софья, никогда не простит себе, что в этот момент не сидела рядом с мужем, не держала его за руки, не гладила по голове, чтобы хоть как-то облегчить ему последние минуты жизни, раз уж ничего другого она сделать уже не в состоянии. Потому что есть вещи, которые простить нельзя. Ни за что и ни при каких обстоятельствах.

       Она незаметно поднялась со стула, подкралась к сидящей во главе стола хозяйке и быстро зашептала ей на ухо:

- Перла, поздравляю тебя еще раз, всего тебе самого наилучшего, но мне, к сожалению, надо бежать. Мысленно я с вами.

- Ну куда же ты? – недовольно поджала губы юбилярша. – Только начали ведь!

- Извини, честное слово, никак не могу.

- К своему торопишься?

- Да.

Перлита тоже встала из-за стола, громко извинилась перед гостями и вместе с Софьей вышла в коридор.

- Я, конечно, в твою жизнь не вмешиваюсь, - заговорила она все еще обиженным тоном, - но, по-моему, Марат не должен так с тобой поступать. Ты имеешь право хоть немного повеселиться. У тебя и так из-за него никакой личной жизни нет.

- Марат тут не при чем, я сама за него беспокоюсь.

- Но он же с медсестрой, верно? Если что, она сама со всем справится, а ты ей только мешать будешь.

- Если что, она наверняка предложит ему уйти досрочно.

- Ну и что с того? Ему все равно уже пятьдесят шесть, через четыре года ему по-любому придется на это согласиться.

- Может быть, и не через четыре, а позже. Помнишь, в прошлом году срок жизни хотели увеличить? Тогда этот закон не прошел, но времена-то меняются…

- Нет, это просто невыносимо! – в коридор из шумной, полной гостей комнаты выскочила еще одна подруга Софьи Дайана. – Все только и говорят, что об этом продлении! Куда ни сунься – спорят, сколько лет старикам накинут, уже слушать противно!

- А тебе-то что в этом не нравится? – удивилась Перлита.

- А то, что пока эти идиоты в правительстве не увеличат детские пособия, я о продлении жизни для стариков и слышать ничего не хочу! – вскинулась на нее Дайана. – Будь моя воля – наоборот, сократила бы ее хотя бы до сорока пяти. Уж тогда бы детям и еды хватало, и лекарств, и вообще всего!

Дайана развернулась на каблуках и, хлопнув дверью, вернулась к праздничному столу. Ей было тридцать шесть лет, и своих детей у нее никогда не было – она делала карьеру в крупной компании и не хотела отвлекаться на создание семьи. Что, однако же, не мешало ей при каждом удобном случае высказать что-нибудь громкое и патетичное в защиту «цветов жизни» и «нашего будущего».

- Знаешь, Соня, а ведь кое в чем она права, - заявила Перлита, открывая перед покидающей ее гостьей дверь. – На твоего Марата за все эти годы кучу лекарств перевели. Хотя толку от них никакого – даже если он снова сможет двигаться и ходить, очень скоро его жизнь все равно закончится. То, что он не хочет уйти досрочно – это… не хорошо как-то, что ли… 

Софья молча набросила на плечи плащ и вышла на лестницу. Ее дом находился в трех остановках от Перлитиного, и две из них, она, не дождавшись маршрутки, пробежала пешком. Оставшийся путь доехала на машине какого-то сердобольного мужичка, увидевшего, как она бежит по самому краю тротуара и согласившегося бесплатно подбросить ее до дома. А дома Марат преспокойно играл с сиделкой в шахматы, и ей пришлось, тщательно скрывая свое облегчение, объяснять ему, что на празднике у Перлиты собралась компания каких-то идиотов, с которыми ни потанцевать, ни поговорить нормально нельзя, а запыхалась она, потому что лифт в доме опять не работает.

       Кажется, больше в тот год Софья вообще почти не выходилана улицу: работу она и раньше брала на дом, держа связь с клиентами и руководством через Интернет, а в магазин за дополнительную плату отправляла обеих сиделок. А через год Марат по секрету, сам еще не очень-то веря в то, что говорил, сообщил ей, что к нему, кажется, начала возвращаться чувствительность. Курсы препаратов с длиннющими названиями, сеансы массажа и прочие процедуры все-таки дали результат – он чувствовал, когда Софья дотрагивалась до подушечек его пальцев, различал ими холодное и горячее, морщился, когда она колола их заостренной спичкой, и улыбался, когда легко прикасалась к ним выдернутым из подушки перышком.

       Его лечащий врач подтвердил, что процесс не только остановился, но даже повернул вспять, хотя и шел пока еще очень медленно. Он назначил пациенту несколько новых процедур и разрешил ему бывать на улице. Теперь Марат уже не мог упрекнуть Софью, что она «сидит в четырех стенах и совсем не дышит свежим воздухом»: она каждый день добросовестно вывозила его в коляске во двор, а спустя еще некоторое время стала ездить с ним за город. А кроме того, нашла еще одну дополнительную работу, которая хоть и требовала от нее хотя бы через день бывать в офисе, но зато позволила им с Маратом накупить новых лекарств, обратиться в одну из лучших медицинских клиник и познакомиться там с молодым, но крайне увлеченным своим делом медиком. Который после первого же осмотра, вызвав Софью в коридор, по секрету сказал ей, что очень удивлен, так как с этой новой болезнью даже молодые люди справлялись довольно редко, а уж с тем, чтобы человек смог ее перебороть в пятьдесят семь лет, он вообще встречается впервые.

       - Так что, значит, точно никуда не пойдешь? – голос Марата оторвал Софью от ее мучительно-сладких воспоминаний.

       - Не пойду, - покачала она головой. – Давай лучше кроссворды поразгадываем, я вчера новый сборник купила…

 

Музыкальная вставка

 

       Молодой человек, сидящий перед старшим инспектором службы ухода, с трудом сдерживал свое возмущение:

       - Вы понимаете, он уже почти четыре года как полностью парализован. А началась эта болезнь еще раньше, лет десять назад, кажется. И все это время она внушает ему, что он сможет выздороветь, и он ей верит! И даже слышать ничего не хочет о досрочном уходе. С ним и я, и моя жена разговаривали, и друзей его старых к нему подсылали – ни в какую. Ну вот откуда, откуда у него такой эгоизм?!

       - Люди, к сожалению, бывают разные, - пожал плечами инспектор. – Но стоит ли вам так волноваться? Как я понимаю, до конца его срока осталось совсем немного времени. Ему ведь уже под шестьдесят?