Глава 3. Эпистемология без познающего 8 страница

мне абсурдным, Александер согласен признать. (Здесь, по-видимому,

уместно сказать, что мне представляется предпочтительным рассмат-

ривать проблему свободы в связи с созданием музыки или новых на-

учных теорий или технических изобретений, а не в связи с этикой и

этической ответственностью.)

516

скажет о детерминизме некий француз детерминист на

дискуссии во Франции, а также, конечно, и то, что ска-

жет его противник — индетерминист. Но это означает,

что если нам кажется, что мы согласились с теорией,

подобной детерминизму, потому что поддались логиче-

ской силе некоторых аргументов, то мы, согласно пози-

ции физического детерминизма, тем самым обманываем

себя, а точнее говоря, мы находимся в физическом со-

стоянии, предопределяющем то, что мы обманываем

себя.

Многое из этого было ясно и Юму, хотя, по-види-

мому, он не вполне понимал, что это означает для его

собственных рассуждений; ведь он ограничивался срав

нением детерминизма «наших поступков» с детерминиз-

мом «наших суждений», «но первые не более свобод-

ны, чем вторые» [31, с. 775]. (Курсив мой.)

Соображения подобного рода явились, возможно,

причиной того, почему так много философов отказы-

ваются серьезно рассматривать проблему физического

детерминизма и отмахиваются от нее, как от «жупела»

(см. выше прим. 13 и [55, с. 76]). Однако учение о

том, что человек — это машина, весьма убедительно и

серьезно отстаивал де Ламетри еще в 1751 году, за-

долго до того, как стала общепринятой теория эволю-

ции, а ведь теория эволюции придала этому учению

еще большую остроту, выдвинув предположение о том,

что между живой и мертвой материей нет столь уж

четкого различия (ср. [48, с. 11]). И несмотря на побе-

ду новой квантовой теории и обращение стольких фи-

зиков в веру индетерминизма, учение де Ламетри о

том, что человек — это машина, имеет, вероятно, сего-

дня больше защитников, чем в какое-нибудь другое

время, среди физиков, биологов, философов, главным

образом в виде положения о том, что человек — это

вычислительная машина [62] 25.

25 Тьюринг утверждает, что в принципе люди и вычислительные

машины неразличимы с точки зрения их наблюдаемых (поведенчес-

ких) характеристик, и он бросил вызов своим оппонентам, предложив

описать какую-либо форму наблюдаемого человеческого поведения и

достижения, которая в принципе недоступна вычислительной машине.

Но в этом вызове таится интеллектуальная ловушка. Ведь описывая

форму поведения, мы тем самым и закладываем основу для состав-

ления требуемой вычислительной программы. Более того, мы исполь-

зуем и создаем вычислительные машины именно потому, что они мо-

гут многое, чего не можем мы, точно так же, как я пользуюсь пером

517

Ведь если мы примем теорию эволюции (подобную

дарвиновской), то, даже если мы сохраним скептицизм

относительно теории, согласно которой жизнь возникла

из неорганической материи, нам трудно будет отрицать,

что должно было быть время, когда не существовало

всех этих абстрактных и нефизических сущностей, та-

ких, как основания, рассуждения и научное знание, а

также абстрактные правила, скажем правила конструи-

рования железных дорог, бульдозеров, спутников, пра-

вила грамматики или контрапункта, или по крайней

мере они не могли воздействовать на физический мир.

Но тогда трудно понять, как физический мир мог поро-

дить абстрактные явления, такие, как правила, а затем

сам подпасть под их влияние в такой степени, что эти

правила в свою очередь могут оказывать весьма ощу-

тимое воздействие на физический мир.

Впрочем, существует по меньшей мере один, хотя и

уклончивый, но по крайней мере простой выход из этих

затруднений. Мы можем просто утверждать, что все

эти абстрактные сущности вообще не существуют, а

следовательно, и не могут влиять на физический мир.

Мы можем утверждать, что существует лишь наш мозг,

и мозг этот представляет собой машину типа вычисли-

тельной, и что все эти якобы абстрактные правила

суть физические сущности совершенно такого же типа,

как конкретные физические перфокарты, с помощью

которых определяют «программу» для вычислительной

машины, и что существование чего бы то ни было не-

физического — это, наверное, просто «иллюзия», во вся-

ком случае нечто, не имеющее серьезного значения, по-

скольку все осталось бы точно так, какбыло, даже если

бы этих иллюзий и не возникло бы.

В соответствии с этим выходом из создавшегося по-

ложения беспокоиться о «духовном» статусе этих ил-

люзий вообще не нужно. Они могут быть универсаль-

ным свойством любых вещей: у камня, который я бро-

саю, может возникнуть иллюзия, что он прыгает, точно

так же, как мне кажется, что это я его бросил, а у

или карандашом, когда хочу подсчитать сумму, которую не могу

сложить в уме. «Мой карандаш умнее меня», — обычно говорил Эйн-

штейн. Но это вовсе не свидетельствует о том, что он не отличался

от своего карандаша (ср. с [50, с. 195], а также с [54, гл. 12,

разд. 5]).

518

моего пера или вычислительной машины может создать-

ся иллюзия, что они работают в силу своего интереса

к проблемам, которые они думают, что решают, а я

думаю, что решаю я, хотя на самом деле ничего суще-

ственного, кроме чисто физических взаимодействий,

здесь не происходит.

Из всего этого видно, что проблема физического де-

терминизма, волновавшая Комптона, действительно

очень серьезная проблема. И это не просто философ-

ская проблема, она затрагивает по крайней мере фи-

зиков, биологов, бихевиористов, психологов и специа-

листов по вычислительной технике.

Конечно, довольно мало философов пытались пока-

зать (вслед за Юмом и Шликом), что на самом деле

это лишь лингвистическая проблема, возникшая в свя-

зи с использованием слова «свобода». Но эти филосо-

фы, похоже, не замечали разницы между проблемами

физического и философского детерминизма, и они были

либо детерминистами вроде Юма, что объясняет, поче-

му «свобода» для них — это «просто слово», либо они

никогда не соприкасались достаточно близко с физиче-

скими науками или с вычислительной техникой, что

обязательно убедило бы их в том, что мы имеем дело

не просто с вербальной проблемой.

X

Подобно Комптону, я принадлежу к числу тех, кто

рассматривает проблему физического детерминизма

серьезно, и, подобно Комптону, я не верю, что мы —

это всего лишь вычислительные машины (хотя я вполне

согласен с тем, что, изучая вычислительные машины,

мы можем многое узнать, в том числе и о себе самих).

Поэтому, как и Комптон, я принадлежу к числу сто-

ронников физического индетерминизма, а физический

индетерминизм, как я думаю, является необходимой

предпосылкой любого решения рассматриваемой задачи.

Нам необходимо быть индетерминистами, и тем не ме-

нее я попытаюсь показать, что одного индетерминизма

еще недостаточно.

Высказав утверждение, что одного индетерминизма

недостаточно, я подошел не просто к новому этапу, а к

самой сердцевине рассматриваемой проблемы.

Эту проблему можно изложить следующим образом.

519

Если детерминизм прав, то весь мир — это идеально

работающие безошибочные часы, и это относится и к

любым облакам, любым организмам, любым животным

и любым людям. Если же, с другой стороны, правда на

стороне индетерминизма Пирса, Гейзенберга или любо-

го другого толка, то в нашем физическом мире основ-

ную роль играет просто случайность. Но так ли уж

случайность более приемлема, чем детерминизм?

Вопрос этот хорошо известен. Детерминисты, подоб-

ные Шлнку, формулировали его следующим образом:

«...свобода действия, ответственность и духовное здо-

ровье не могут выбраться за пределы сферы причин-

ности: они отказывают там, где начинает действовать

случайность... и более высокая степень случайности...

[означает просто] более высокую степень безответ-

ственности» [58].

Эту мысль Шлика можно, по-видимому, проиллю-

стрировать уже использовавшимся мною примером:

утверждение, что черные знаки, оставленные мною на

белой бумаге в процессе подготовки этой лекции, есть

лишь результат некоторого случая, вряд ли устроит

нас больше, чем идея о том, что их расположение было

физически предопределено. На самом деле это объяс-

нение выглядит даже еще менее удовлетворительным.

Ведь хотя некоторые люди и с готовностью воспримут

идею о том, что текст моей лекции может быть в прин-

ципе полностью объяснен моей физической наследствен-

ностью и воздействиями окружающей меня физической

среды, включая и мое воспитание, книги, которые мне

довелось прочесть, и разговоры, в которых я участво-

вал, вряд ли кто-нибудь согласится поверить в то, что

то, что я говорю вам сейчас,— это результат только

случая, лишь случайная выборка английских слов

или, возможно, букв, расположенных друг за дру-

гом без всякой цели, размышлений, плана или наме-

рения.

Мысль о том, что единственной альтернативой де-

терминизму является чистая случайность, была заим-

ствована Шликом вместе со многими другими взгля-

дами по этому поводу у Юма, который утверждал, что

«отсутствие» того, что он называл «физической необхо-

димостью», должно быть «равносильно случайности.

Объекты должны быть или соединены, или не соедине-

ны... значит, невозможно допустить среднее между слу-

520

чайностью и абсолютной необходимостью» [31, с. 280] 26,

Ниже я приведу доводы против этой важной концеп-

ции о том, что единственной альтернативой детерми-

низму является чистая случайность. Тем не менее мне

придется признать, что эта концепция, по-видимому,

вполне согласуется с квантовотеоретическими моделя-

ми, разработанными для того, чтобы объяснить пли по

крайней мере проиллюстрировать возможность челове-

ческой свободы. И возможно, именно в этом причина

того, почему эти модели кажутся столь неудовлетвори-

тельными.

Сам Комптон придумал одну из таких моделей, хотя

она ему и не очень нравилась. В ней использовалась

квантовая неопределенность и непредсказуемость кван-

тового скачка как модель решения, принимаемого чело-

веком в решающие моменты своей жизни. Она состояла

из усилителя, усиливавшего эффект одиночного кван-

тового скачка таким образом, что это приводило либо

к взрыву, либо к уничтожению того «рубильника», кото-

рым должен был быть вызван этот взрыв. Благодаря

этому один-единственный квантовый скачок мог ока-

заться эквивалентным главному решению. Однако, с

моей точки зрения, эта модель не имеет ничего общего

с рациональным решением. Скорее это модель, пригод-

ная для ситуации, когда человеку нужно принять ре-

шение, а он никак не может решиться на что-нибудь и

говорит: «Подброшу-ка я монету». На самом деле весь

аппарат усиления квантового скачка представляется

совершенно ненужным: подбрасывание монеты и реше-

ние на основе результата подбрасывания действовать

или нет привело бы точно к такому же результату.

И конечно, существуют вычислительные машины со

встроенными устройствами, осуществляющими подбра-

сывание монеты для получения случайных результатов,

если таковые понадобятся.

Вероятно, можно согласиться с тем, что некоторые

из наших решений действительно похожи на подбрасы-

вание монеты: они суть скоропалительные мгновенные

решения, принимаемые без размышлений, поскольку

часто у нас просто нет на это времени. Подобные мгно-

венные решения иногда приходится принимать водите-

ы Ср. также, например, с утверждением: «...свобода... оказы-

вается тождественной случайности» [31, с. 547].

521

лю автомобиля или пилоту самолета, и, если они хоро-

шо обучены, а может быть, и просто удачливы, резуль-

таты могут быть вполне удовлетворительными, но в

других случаях это может быть и не так.

Я могу согласиться с тем, что модель квантового

скачка может служить одной из моделей подобных

мгновенных решений; и я даже допускаю возможность

того, что, когда мы принимаем мгновенное решение, в

нашем мозгу действительно происходит нечто подобное

усилению квантового скачка. Но представляют ли мгно-

венные решения такой уж интерес? Можно ли их счи-

тать характерными для человеческого поведения — ра-

ционального человеческого поведения?

Я так не думаю, и я не думаю также, что с по-

мощью квантовых скачков удастся продвинуться суще-

ственно дальше. Квантовые скачки относятся как раз

к тому виду примеров, который, по-видимому, придавал

убедительность тезису Юма и Шлика о том, что абсо-

лютная случайность является единственной альтернати-

вой абсолютному детерминизму. А для того чтобы по-

нять рациональное поведение человека — а на самом де-

ле и любого животного, — нам нужно что-то по своему

характеру промежуточное между абсолютной случай-

ностью и абсолютным детерминизмом, что-то среднее

между совершенными облаками и совершенными ча-

сами.

Онтологический тезис Юма и Шлика о том, что не

может существовать ничего промежуточного между

случайностью и детерминизмом, представляется мне не

только в высшей степени догматическим (если не ска-

зать доктринерским), но и очевидно абсурдным. Более

того, их можно понять, только приняв во внимание, что

оба они верили в полный детерминизм, в котором слу-

чайность вообще не имела никакого статуса, кроме как

в качестве симптома нашей собственной неосведомлен-

ности. (Впрочем, этот тезис представляется мне абсурд-

ным и в этом случае, так как очевидно,что существует

нечто вроде частичного знания или частичной неосве-

домленности). Ведь нам известно, что даже самые вы-

соконадежные часы не являются в действительности со-

вершенными, а Шлик (если не Юм) должен был бы

знать, что это в значительной степени определяется та-

кими факторами, как трение, то есть статистическими

или случайными воздействиями. И нам также известно,

522

что и наши облака управляются не одним лишь слу-

чаем, поскольку довольно часто нам удается вполне

успешно предсказать погоду по крайней мере на ко-

роткий срок.

XI

Итак, нам придется вернуться к нашей старой шка-

ле с облаками на левом краю и часами па правом и

человеком и животными где-то между ними.

Но даже после того, как мы сделаем это (а нам

предстоит решить еще ряд проблем, прежде чем мы

сможем утверждать, что эта шкала не расходится с

современной физикой), то и тогда мы лишь расчистим

площадь для постановки нашего главного вопроса.

Ведь ясно же, что на самом деле мы хотим понять,

как такие нефизические вещи, как цели, размышления,

планы, решения, теории, намерения и ценности, могут

участвовать в претворении физических изменений фи-

зического мира. То, что они способны на это, представ-

ляется очевидным, да простят мне Юм, Лаплас и Шлик.

Ведь нельзя же объяснить все те огромные физические

перемены, которые ежечасно совершаются благодаря

нашим авторучкам, карандашам или бульдозерам, лишь

на основе чисто физических понятий, опираясь либо на

детерминистскую физическую теорию, либо приписывая

все (используя стохастическую теорию) случайности.

Комптон вполне был знаком с этой проблемой, что

ясно видно из следующего прекрасного отрывка из его

лекций для Фонда Терри: «Прошло уже порядочно вре-

мени с тех пор, когда я написал секретарю Иельского

университета о моем согласии выступить там с лекцией

10 ноября в 5 часов пополудни. Так как он верил мне,

о лекции было объявлено публично, а публика так

верила его слову, что собралась в зале в назначенное

время. Но посмотрите, насколько физически невероятно

было оправдать все это доверие. В это время моя ра-

бота забросила меня в Скалистые горы, а затем через

океан в солнечную Италию. Фототроптическому орга-

низму, [к числу которых я отношусь, было бы не про-

сто]... оторваться от тамошних мест, чтобы отправить-

ся в промозглый Нью-Хейвен. И число различных воз-

можностей находиться мне в данный момент где-то в

другом _меете было бесконечным. А если рассматривать

523

это событие с чисто физической точки зрения, то вероят-

ность выполнить это мое обязательство оказалась бы

фантастически мала. Почему же ожидания аудитории

были оправданными?.. Они знали о моих намерениях, и

именно мои намерения предопределили то что я буду

там» [18, с. 53—54].

Здесь Комптон прекрасно показывает, что одного

физического индетерминизма недостаточно. Верно, ко-

нечно, что нам необходимо быть индетерминистами, но

нам нужно еще и попытаться понять, как человек, а

возможно, и животные могут «находиться под влия-

нием» или «управляться» такими вещами, как цели, на-

мерения, правила или соглашения.

Так что в этом теперь и состоит наша центральная

проблема.

XII

При более внимательном рассмотрении, однако, ока-

зывается, что в рассказе о поездке Комптона из Ита-

лии в Иельский университет заключены целых две про-

блемы. Я стану называть первую из них проблемой

Комптона, а вторую — проблемой Декарта.

Философы мало обращали внимание на комптонов-

скую проблему, а если и обращали, то недостаточно

осознанно. Эту проблему можно сформулировать сле-

дующим образом.

Существуют объекты, такие, как письма с выраже-

нием согласия прочесть лекцию, публичные заявления

о намерениях, обнародованные цели и пожелания, об-

щие правила морали. Каждый из этих документов, за-

явлений или правил имеет определенное содержание

или смысл, остающиеся инвариантными, когда мы пере-

лагаем их или переформулируем. Таким образом, это

содержание или смысл представляют собой нечто вполне

абстрактное. И тем не менее оно может управлять по-

средством краткой условной пометки в рабочем кален-

даре физическими передвижениями человека до такой

степени, что переправит его из Италии в штат Коннек-

тикут. За счет чего же это возможно?

Именно это я и буду называть комптоновской про-

блемой. Здесь важно отметить, что в такой форме эта

проблема представляется нейтральной по отношению

к вопросу, стоим ли мы на позициях бихевиористской

или менталистской психологии: в приведенной здесь и

524

t

л

навеянной текстом Комптона формулировке проблема

поставлена на основе поведения Комптона и его воз-

вращения в Иельский университет, однако было бы

то же самое, если бы мы включили сюда такие духов-

ные явления, как волеизъявление, ощущение озарения

или овладения некой идеей.

Сохраняя бихевиористскую терминологию самого

Комптона, мы MO>I<CM сформулировать его проблему

как проблему о влиянии мира абстрактных значений,

смыслов на человеческое поведение (и, следовательно,

на физический мир). Здесь слова «мир значений, смыс-

лов» следует понимать как сокращенное обозначение

совокупности таких разнородных вещей, как обещания,

цели и правила разного рода — типа правил граммати-

ки, вежливого обращения, логики, игры в шахматы,

контрапункта, а также такие вещи, как научные (и дру-

гие) публикации, обращения к нашему чувству спра-

ведливости или щедрости или к нашему художествен-

ному чутью и так далее и тому подобное, едва ли не

до бесконечности.

Мне думается, что проблема, которую я назвал здесь

комптоновской, является одной из наиболее интересных

философских проблем, даже если на нее обращало вни-

мание мало философов. По моему мнению, это вообще

ключевая проблема, более важная даже, чем классиче-

ская проблема о взаимоотношении духовного и телес-

ного, которую я стану называть здесь декартовской.

Для того чтобы не возникало недоразумений, я, по-

жалуй, упомяну, что, формулируя свою проблему в ти-

пично бихевиористских терминах, Комптон, безусловно,

вовсе не собирался вставать под знамена правоверного

бихевиоризма. Напротив, он нисколько не сомневался

ни в существовании своего собственного сознания, ни

сознания у других, а также в существовании таких яв-

лений, как волеизъявление, размышление, удовольствие

или боль. Поэтому он обычно, настаивал на том, что

здесь таится и вторая проблема, требующая своего ре-

шения.

Эту вторую проблему можно отождествить с клас-

сической проблемой о взаимоотношении духовного и

телесного, или проблемой Декарта. Ее можно сформу-

лировать следующим образом: как может случиться,

что такие вещи, как психические состояния — волеизъ-

явление, чувства, ожидания, — влияют или воздействуют

525

на физические движения членов нашего тела? Каким

образом (хотя в данном контексте это и менее важно)

физическому состоянию организма удается влиять на

свое духовное состояние? 27

Комптон высказывает предположение, что любое

удовлетворительное или приемлемое решение любой из

этих двух проблем должно будет согласовываться со

следующим постулатом, который я буду называть комп-

тоновским постулатом свободы; это решение должно

объяснять феномен свободы, а также должно объяснять,

что свободу несет не просто случай, а тонкое взаимо-

переплетение чего-то почти случайного и непредсказуе-

мого и чего-то напоминающего ограничительное или

селективное регулирование, типа цели или стандарта, но,

безусловно, никак не жесткий контроль. Ибо нам ясно,

что регулирование, возвратившее Комптона из Италии,

оставляло ему массу свободы, скажем свободу выбрать

американский, французский или итальянский корабль

или свободу отложить свою лекцию, если возникло ка-

кое-то более неотлагательное обязательство.

Можно сказать, что комптоновский постулат свободы

ограничивает приемлемые решения наших двух проблем

такими, которые соответствуют идее сочетания свободы

и контроля, а также идее «гибкого управления», как я

стану обозначать этот тип управления в противовес

«жесткому управлению».

Ограничение, содержащееся в комптоновском посту-

лате, я принимаю с легкой душой и без всяких огово-

рок, и мое свободное и обдуманное, хотя и не без кри-

тики, принятие этого ограничения можно рассматривать

27 Критический разбор того, что я называю здесь проблемой Де-

карта, можно найти в [54, гл. 12, 13]. Позволю себе заметить, что,

как и Комптон, я почти картезианец, поскольку я отвергаю тезис о

физической завершенности любых живых организмов (рассматривае-

мых как физические системы), то есть поскольку я предполагаю, что

в некоторых организмах духовные состояния могут взаимодейство-

вать с физическими. (Однако я не такой картезианец, как Комптон,

так как меня еще менее, чем его, привлекают модели «главного ру-

бильника». Ср. в этой связи прим. 28 и 40.) Более того, меня никак

не привлекают картезианские рассуждения о духовной субстанции

или думающей субстанции, так же как и его материальная субстан-

ция или протяженная субстанция. Я картезианец лишь постольку,

поскольку я верю в существование как физических, так и духовных

состояний (а кроме того, и еще более абстрактных вещей типа

состояния дискуссии).

526

«ак иллюстрацию такого сочетания свободы и контроля,

которое и составляет самую сущность комптоновского

постулата свободы.

XIII

Выше я объяснил, в чем состоят две основные наши

проблемы: комптоновская и декартовская. И мне кажет-

ся, что, для того чтобы решить их, требуется новая тео-

рия, а именно новая теория эволюции и новая модель

организма.

Эта необходимость возникла в силу неудовлетвори-

тельности существующих индетерминистских теорий.

Они индетерминистские, однако мы уже знаем, что одно-

го индетерминизма недостаточно, и не ясно, как обойти

возражение Шлика и соответствуют ли они постулату

Комптона о свободе плюс управлении. Кроме того, проб-

лема Комптона совершенно не охватывается ими: они

вряд ли имеют к ней отношение. И хотя все эти теории

пытаются решать декартовскую проблему, предлагае-

мые ими решения не выглядят удовлетворительными.

Теории, которые я имел в виду выше, можно наз-

вать «моделями управления рубильником» или, несколь-