Глава 3. Эпистемология без познающего 7 страница

теорией, и Эйнштейн делал это от всего сердца; но его

12 Эти взгляды я развил в статье [50]. Однако, когда я писал

эту статью, я, к сожалению, ничего не знал о взглядах Пирса (см.

прим. 8 и 9). Здесь, возможно, стоит упомянуть о том, что идея про-

тивопоставить облака и часы взята мною из той, более ранней статьи,

Со времени ее публикации в 1950 году споры об элементах индетер-

минизма в классической физике набрали силу. (См., например, [И],

книгу, с которой я не совсем согласен, и ссылки на литературу, кото-

рые можно там найти. К ним можно, в частности, добавить ссылку

на выдающуюся работу Адамара о геодезических линиях на «рого-

подобных» поверхностях отрицательной крив-изны [28]).

506

критику модной интерпретации этой теории (копенга-

генской интерпретации), как и критику, предложенную

де Бройлем, Шредингером, Бомом, Вижье и позднее

Ланде, большинство физиков 13 отмели уж слишком

легко. В науке тоже есть мода, и некоторые ученые

готовы встать под новые знамена не с меньшей лег-

костью, чем некоторые художники и музыканты. Но, хо-

тя мода и популярные лозунги и могут быть привлека-

тельными для слабых, их надо не поощрять 14, а с ними

нужно бороться, и критика Эйнштейна всегда сохранит

свою ценность, из нее всегда можно будет почерпнуть

нечто новое.

VI

Комптон был в числе первых, кто приветствовал

новую квантовую теорию и новый физический индетер-

минизм, сформулированный Гейзенбергом в 1927 году.

Комптон пригласил Гейзенберга в Чикаго прочесть

курс лекций, что Гейзенберг и сделал весной 1929 года.

Читая этот курс, Гейзенберг впервые всесторонне изло-

жил свою теорию, и его лекции составили первую из

опубликованных им книг, вышедших в издательстве

Чикагского университета на следующий год с предисло-

вием Комптона [30]. В этом предисловии Комптон

приветствовал новую теорию, в появлении которой свою

роль сыграли и его эксперименты, опровергнувшие тео-

рию, господствовавшую до этого 15. Тем не менее в нем

звучала и нота предостережения. Это предостережение

предвосхищало некоторые из весьма схожих предосте-

режений Эйнштейна, который постоянно настаивал на

том, что новую квантовую теорию — «эту новую главу

13 См. также мою книгу [52], особенно новое прил. *XI, a так-

же гл. IX, содержащую критические замечания, с которыми я согла-

еен в основном и по сей день, хотя в свете критики Эйнштейна в

ярил. XII мне и пришлось отказаться от мысленного эксперимента

!(1'934 года), описанного в разд. 77. Этот эксперимент, однако, можно

заменить знаменитым мысленным экспериментом Эйнштейна, Подоль-

ского и Розена, рассмотренным в прил. *Х1 и *ХП. См. также мою

статью [51]. 14 Последнее предложение нужно понимать как критику некото-

рых положений интересной и стимулирующей книги Куна [36].

15 Здесь имеется в виду опровержение Комптоном теории Бора,

Крамерса и Слэтера (см. по этому поводу замечания самого Комп-

тона [18, с. 7; 19, с. 36]).

507

в истории физики», как проницательно и доброжела-

тельно охарактеризовал ее Комптон, — нельзя считать

завершенной 16. И хотя эта точка зрения была отверг-

нута Бором, нельзя забывать о том, что эта новая тео-

рия не смогла, скажем, хотя бы и намеком указать на

существование нейтрона, обнаруженного Чедвиком при-

мерно через год и ставшего первым из длинного ряда

новых элементарных частиц, существование которых

новая квантовая теория не смогла предвидеть (несмот-

ря на то, впрочем, что существование позитрона можно

было вывести из теории Дирака 1 7).

В том же 1931 году в своих лекциях для Фонда

Терри Комптон первым среди других ученых обратился

к исследованию значения нового индетерминизма в фи-

зике для человека и в более широком смысле для био-

логии 18 в целом. В связи с этим стало ясно, почему он

приветствовал новую теорию с таким энтузиазмом: для

него она решала не только проблемы физики, но и про-

блемы биологии и философии, а среди последних в

первую очередь ряд проблем, связанных с этикой.

VII

Для того чтобы показать это, я процитирую удиви-

тельные первые фразы «Человеческой свободы» Комп-

тона: «Фундаментальная проблема морали, жизненно

важная для религии и предмет постоянных исследова-

ний науки, заключается в следующем: свободен ли че-

ловек в своих действиях?

Ведь если... атомы нашего тела ведут себя согласно

физическим законам столь же неуклонно, как и пла-

неты, то к чему стараться? Что за разница, какие уси-

16 Ср. предисловие Комптона в {30, с. III], а также его замеча-

ния по поводу неполноты квантовой механики в Г18, с. 45] (со ссыл-

кой на Эйнштейна) и [19, с. 42]. Незавершенность квантовой механи-

ки удовлетворяла Комптона, в то время как Эйнштейн видел в ней

слабость теории. Отвечая Эйнштейну, Бор (так же как фон Нейман до

него) утверждал, что теория была завершена (хотя, возможно, и в

другом смысле слова). См., например, [21] и ответ на эту статью Бо-

I a [7], а также [22; 6], кроме того, см. дискуссию Эйнштейна и Бора

56], а также письмо Эйнштейна, опубликованное в моей книге [52,

с. 457—464].

17 История открытия нейтрона изложена Хэнсоном [28, гл. IX].

18 Это относится в первую очередь к отрывкам об «эмерджент-

ной эволюции» в [18, с. 90], ср. {19, с. 73].

508

лия мы прикладываем, если наши действия уже пред-

определены законами механики..?» [18, с. 1].

Здесь Комптон описывает то, что я стану называть

«кошмаром физического детерминиста». Детерминист-

ский физический часовой механизм, кроме всего про-

чего, абсолютно самодостаточен; в совершенной детер-

министском физическом мире просто нет места для

вмешательства со стороны. Все, что происходитв та-

ком мире, физически предопределено, и это в равной

мере относится и ко всем нашим движениям и, следо-

вательно, всем нашим действиям. Поэтому все наши

чувства, мысли и усилия не могут оказывать никакого

практического влияния на то, что происходит в физи-

ческом мире: все они если не просто иллюзии, то в

лучшем случае избыточные побочные продукты («эпи-

феномены») физических явлений.

Благодаря этому мечта физика ньютоновской тра-

диции, надеявшегося доказать, что все облака суть

часы, грозила перерасти в кошмары, а все попытки

игнорировать это неизбежно вели к чему-то похожему

на раздвоение личности. И Комптон, мне думается, был

благодарен новой квантовой теории за то, что она вы-

вела его из этой трудной интеллектуальной ситуации.

Поэтому в своей «Человеческой свободе» он писал:

«Физики редко... задумывались над тем, что если...

абсолютно детерминистские... законы... оказались бы

приложимыми и к поведению человека, то и самих их

нужно было бы считать автоматами» [18, с. 26] 19.

И в «Гуманистическом значении науки» он с облегче-

нием говорит: «В рамках моего собственного понима-

ния этого животрепещущего вопроса я, таким образом,

чувствую гораздо большее удовлетворение, чем это бы-·

19 Возможно, уместно напомнить читателю, что мои собственные ·

воззрения несколько расходятся с цитируемыми, поскольку, как и

Пирс, я считаю логически возможным, чтобы законы системы были

ньютоновскими (а значит, prima facie детерминистскими), а сама си-

стема тем не менее индетерминистской, поскольку система, в которой

действуют эти законы, может быть внутренне неточной, в том смысле,

например, что для нее невозможно утверждать, что значения ее ко-

ординат или скоростей суть рациональные (а не иррациональные)

[числа. Весьма к месту здесь и следующее замечание Шредингера:

«...законы сохранения энергии и количества движения дают нам·

только четыре уравнения, оставляя всякому элементарному процессу

огромную степень неопределенности, даже если он и удовлетворяет-

(этим законам» [59, с. 143] (см. также прим. 12).

509

ло бы возможно на каких бы то ни было более ранних

•стадиях развития науки. Если утверждения физических

законов предполагаются истинными, нам пришлось бы

согласиться -(вместе с большинством философов) с тем,

что чувство свободы иллюзорно, а если допускать дей-

ственность [свободного] выбора, то тогда утверждения

законов физики были бы... ненадежными. Эта дилемма

представлялась весьма мало привлекательной...»

[19, с. IX].

Далее в той же книге Комптон лаконично подыто-

живает создавшуюся ситуацию: «...теперь уже неоправ-

данно использовать физические законы как свидетель-

ство невозможности человеческой свободы» [19, с. 42].

Эти цитаты из Комптона ясно показывают, что до

Гейзенберга он мучался тем, что я называю кошмаром

физического детерминиста, и что он пытался избежать

этого кошмара посредством признания чего-то, подоб-

ного интеллектуальному раздвоению личности. Или,

:как он сам пишет об этом: «...мы, [физики], предпочи-

тали просто не обращать внимания на трудности...»

[18, с. 27]. И Комптон приветствовал новую теорию,

'которая от всего этого его избавляла.

Мне кажется, что единственной формой проблемы де-

терминизма, заслуживающей серьезного обсуждения,

как раз и является та, которая беспокоила Комптона,—

это проблема, вырастающая из физической теории, опи-

сывающей мир как физически полную или физически

закрытую систему 20. Причем под физически закрытой

системой я подразумеваю множество или систему фи-

зических сущностей, таких, как атомы, элементарные

частицы, физические силы, силовые поля, которые взаи-

модействуют между собой — и только между собой —

в соответствии с определенными законами взаимодей-

ствия, не оставляющими места для взаимодействия с

20 Допустим, что наш физический мир является физически закры-

той системой, включающей в себя случайные элементы. Очевидно,

что он уже не будет детерминистским, но тем не менее любые цели,

идеи, надежды и желания не смогут в таком мире оказывать хоть

какое-либо влияние на физические события, и, даже если предполо-

жить, что они существуют, они оказались бы абсолютно избыточны-

ми: они стали бы тем, что принято называть «эпифеноменами». (За-

метим, что всякая детерминистская физическая система должна^быть

закрытой, но закрытая система может быть и индетерминистской. По-

этому одного «индетерминизма еще не достаточно», как мы покажем

ca разд. X ниже.)

5-10

чем бы то ни былоза пределами этого замкнутого*

множества или этой закрытой системы физических сущ-

ностей или проявлений внешних возмущений. Именно-

это «замыкание» системы создает детерминистский кош-

мар

VIII

Теперь мне хотелось бы несколько отвлечься, для

того чтобы подчеркнуть разницу между проблемой фи-

зического детерминизма, которая представляется мне

проблемой фундаментального значения, и далеко не

столь существенной проблемой, которой многие фило-

софы и психологи, следуя за Юмом, пытались подменить

первую.

Юм рассматривал детерминизм (который он назы-

вал «доктриной необходимости» или «доктриной по-

стоянного соединения») как концепцию о том, что «од-

на и та же причина всегда производит одно и то же

действие», «одно и то же действие всегда вызывается

одной и той же причиной» [31, с. 282, 281]. Что же

касается человеческих действий и устремлений, то он

считал, в частности, что «любой зритель обычно может

вывести наши действия из руководимых нами мотивов

и из нашего характера, а даже если он не может этого

сделать, он приходит к общему заключению, что мог

бы, если бы был в совершенстве знаком со всеми ча-

стностями нашего положения и темперамента и самы-

ми тайными пружинами... нашего настроения. Но в

этом и заключается сама сущность необходимости...»

[31, с. 549]. А последователи Юма вывели отсюда, что

наши действия, наши намерения, наши вкусы или на··

21 Кант серьезно переживал этот комшар и не смог преодолеть

его: у Комптона есть прекрасное выражение о «пути отступления

Канта» [18, с. 67]. Мне хотелось бы отметить, что я вовсе не

согласен со всем, относящимся к философии науки, о чем говорит

Комптон. Например, я не согласен с одобрением Комптоном гейзен-

берговского позитивизма и феноменализма [18, с. 31] и некоторыми

замечаниями (прим. 7 на с. 20, там же), которые Комптон приписы-

вает Экарту: хотя сам Ньютон, по-видимому, не был детерминистом·

(ср. с прим. 7), мне не думается, что достаточно четкая идея физиче-

ского детерминизма должна обсуждаться на основе некоего туман-

-Ного «закона причинности»; я также не согласен с тем, что Ньютон

,был феноменалистом в том смысле, в каком в 20—30-е годы можно

было назвать феноменалистом (или позитивистом) Гейзенберга.

511

ши предпочтения психологически «определяются» на-

-шим предыдущим опытом.(«мотивами») и в конечном

счете предопределены нашей наследственностью и

внешней средой.

Однако это учение, которое можно было бы назвать

философским или психологическим детерминизмом, не

только в корне отлично от физического детерминизма,

но н таково, что вряд ли будет хоть сколько-нибудь

серьезно рассматриваться любым физическим детерми-

нистом, который понимает этот вопрос в самом общем

плане. Ибо главные тезисы философского детерминиз-

ма—«подобные следствия вызываются подобными при-

чинами» или «у каждого события есть своя причина» —

настолько туманны, что они полностью совместимы и с

физическим индетерминизмом.

Индетерминизм — или, точнее, физический индетер-

минизм — представляет собой учение, утверждающее

всего лишь, что не все события в физическом мире

предопределены с абсолютной точностью, во всех своих

наимельчайших деталях. За исключением этого, он до-

пускает возможность любой степени регулярности, ка-

кая только вам нравится, и потому вовсе не утверждает

существования «событий без причин», так как понятия

«событие» и «причина» достаточно расплывчаты для

того, чтобы совместить учения о том, что у каждого

события есть своя причина, с физическим индетерминиз-

мом. И если физический детерминизм требует полной

и сколь угодно точной физической предопределенности

и отрицает возможность каких-либо исключений, физи-

ческий индетерминизм утверждает лишь, что физиче-

ский детерминизм ошибочен и что по крайней мере

.время от времени встречаются исключения в строгой

предопределенности.

Поэтому даже формула «у каждого наблюдаемого

или измеримого физического события есть своя наблю-

даемая или измеримая физическая причина» может

оказаться совместимой с принципами физического ин-

.детерминизма просто потому, что ни одно измерение

не бывает абсолютно точным. Ведь самая суть физиче-

ского детерминизма состоит в том, что он, основываясь

на ньютоновской динамике, утверждает существование

мира, в котором царит абсолютная математическая

точность. И хотя тем самым он покидает прочную

^основу доступных наблюдений (что увидел уже Пирс),

512

он остается тем не менее в принципе доступным про-

верке со сколь угодно высокой точностью. Более того,

он на самом деле выдержал некоторые проверки уди-

вительно высокой точности.

В противовес этому формула «у каждого события

есть своя причина» про точность ничего не утверждает,

а если конкретнее взглянуть на законы психологии, то

там не разглядеть даже намека на точность. И это от-

носится к «бихевиористской» психологии в той же ме-

ре, как и к «интроспективным» и «менталистским» ее

направлениям; это очевидно в отношении менталист-

ской психологии. Однако даже бихевиористу в лучшем

случае доступно лишь предсказать, что в данных усло-

виях крысе понадобится от двадцати до двадцати двух

секунд на то, чтобы пробежать лабиринт, и у него нет

ни малейшего представления о том, что нужно сделать

для того, чтобы, уточняя и ужесточая все больше и

больше условия этого опыта, обеспечить все более и

более высокую точность своих предсказаний — в прин-

ципе бесконечную точность. Это объясняется тем, что

бихевиористские «законы» в отличие от законов Нью-

тона не имеют вида дифференциальных уравнений, и

тем, что каждая попытка ввести подобные уравнения в

психологию будет означать выход за рамки бихевио-

ризма в физиологию, а значит, в конечном счете в фи-

зику, что неизбежно возвращает нас снова к проблеме

физического детерминизма.

Как отмечал уже Лаплас, физический детерминизм

предполагает, что каждое физическое событие отдален-

ного будущего (или отдаленного прошлого) можно

предсказать (или восстановить) с необходимой сте-

пенью точности, при условии, что мы располагаем до-

статочными знаниями о текущем состоянии физического

мира. В то же время тезис философского (или психоло-

гического) детерминизма юмовского типа даже в самой

сильной своей формулировке утверждает только, что

любое наблюдаемое различие между двумя событиями

связано в соответствии с некоторым, возможно, пока

не познанным законом с определенным различием —

и, возможно, наблюдаемым различием — в предше-

ствующих состояниях мира. Это гораздо более слабое

утверждение и, между прочим, такое, которого можно

продолжать придерживаться даже тогда, когда большин-

ство наших экспериментов, поставленных, если судить

33—Θ13 513

со стороны, в «абсолютно равных» условиях, дают

совершенно разные результаты. Об этом совершен-

но ясно сказал и сам Юм: «Даже при полном ра-

венстве этих противоположных опытов мы жертвуем

понятием причины и необходимости, но... заключаем,

что [кажущаяся] случайность... существует только

...являясь следствием нашего неполного знания, но не

находится в самих вещах, которые всегда одинаково

необходимы, [то есть детерминированы], хотя [на пер-

вый взгляд] неодинаково постоянны или достоверны»

[31, с. 544] Ч

Вот почему юмовскому философскому детерминиз-

му и в еще большей степени психологическому детер-

минизму недостает остроты физического детерминизма.

Ибо в ньютоновской физике все выглядит так, как если

бы любая кажущаяся неопределенность в некоторой си-

стеме на самом деле есть лишь следствие нашего не-

знания, так что, будь мы полностью информированы о

системе, всякое проявление неопределенности исчезнет,

Психология же никогда этим не отличалась.

Оглядываясь в прошлое, мы можем сказать, что

физический детерминизм был мечтой о могущественной

науке, которая становилась все более реальной с каж-

дым новым достижением физики, пока не стала, каза-

лось бы, непреодолимым кошмаром. Соответствующие

же мечтания психологов всегда были не более чем

воздушными замками: это были утопические мечтания

о том, чтобы сравняться с физикой, с ее математиче-

скими методами и ее мощными приложениями, а воз-

можно даже, добиться и превосходства, формируя лю-

дей и общества (и хотя эти тоталитаристские мечты

нельзя считать серьезными с научных позиций, они

весьма опасны в политическом отношении 23), но, по-

скольку об этих опасностях я писал уже и раньше, я

не намерен обсуждать эту проблему здесь.

22 Это высказывание интересно сравнить с другим, где Юм гово-

рит: «Я определяю необходимость двояким образом» [с. 550], и тем,

где он приписывает «материи» «то постижимое качество, назовем ли

мы его необходимостью или нет», которое, по его утверждению, все

должны будут признать принадлежащими воле (или «актам духа»).

Иными словами, Юм пытается здесь приложить свое учение об обы-

чае или привычке и свою ассоциативнуюпсихологию к «материи»,

то есть к физике.

23 В этой связи особый интерес представляет очаровательная и

исключительно благожелательная, но в то же время удивительно

514

IX

Я назвал физический детерминизм кошмаром. Он

становится кошмаром потому, что утверждает, что весь

мир, со всем, что в нем есть, — это гигантский ав-

томат, а мы с вами лишь крошечные колесики или в

лучшем случае частичные автоматы в нем.

В частности, он исключает возможность творче-

ства. Он сводит к абсолютной иллюзии идею, что, гото-

вясь к настоящей лекции, я с помощью своего мозга

старался создать нечто новое. Согласно принципам фи-

зического детерминизма, в этом не было ничего сверх

того, что определенные части моего тела оставили на

белой бумаге черные знаки: любой физик, располагаю-

щий достаточно подробной информацией, мог бы на-

писать мою лекцию, просто предсказав в точности, ка-

ким образом физическая система, состоящая из моего

тела (включая, конечно, мой мозг и мои пальцы) и

моего пера оставят эти черные знаки.

Возможен и более впечатляющий пример. Если фи-

зический детерминизм прав, то даже совершенно глу-

хой и никогда не слышавший музыки физик в состоя-

нии написать все симфонии и концерты Моцарта или

Бетховена посредством простого метода — изучения в

точности физического состояния их тел и предсказания,

где бы они расположили свои черные знаки на линован-

ной нотной бумаге. Более того, наш глухой физик мог

бы сделать и большее: изучив тела Моцарта или Бет-

ховена с достаточной тщательностью, он смог бы на-

писать произведения, которые ни Моцартом, ни Бетхо-

L веном никогда не были написаны, но которые они на-

[ писали бы, если бы некоторые внешние обстоятельства

' их жизни сложились по-другому: скажем, если бы они

съели барашка, а не цыпленка или выпили чаю вместо

кофе.

И, получи он достаточно знаний о чисто физических

условиях, наш глухой физик оказался бы способным

на все это. При этом ему совсем не нужно было бы

наивная утопическая мечта о всесилии [61, с. 246—250, 214]. Хаксли

[32; 33] и Оруэлл [44] являют собой хорошо известные примеры

противоположного характера. Некоторые из этих утопических и ав-

торитарных идей я подверг критике в [49 и 53]. (Обратите особое

внимание в обеих моихкнигах на критику так называемой «социоло-

гии знания».)

33* 515

хоть что-нибудь знать о теории музыки, но тем не ме-

нее он смог бы предсказать ответы Моцарта или Бетхо-

вена на экзаменах, если бы им задали вопросы по тео-

рии контрапункта.

Все это представляется мне сплошным абсурдом 24,

и эта абсурдность становится еще более очевидной, я

думаю, если мы применим методы физического пред-

сказания к самому детерминисту.

Ведь согласно концепции детерминизма, любые тео-

рии, а значит, и сам детерминизм, считаются справед-

ливыми вследствие определенной физической структу-

ры (возможно, структуры мозга) того, кто их разде-

ляет. Поэтому мы просто обманываем себя (и физически

лредопределен даже этот факт самообмана) каж-

дый раз, когда утверждаем, что стали на позиции де-

терминизма под действием определенных причин или

аргументов. Или, другими словами, физический детер-

минизм представляет собой теорию, которая, если она

истинна, не требует логического обоснования, посколь-

ку она должна объяснять с помощью чисто физических

условий все наши реакции, и в том числе те, которые

выступают для нас как убеждения, основанные на ар-

гументах. Чисто физические условия, в том числе фи-

зические состояния внешней среды, заставляют нас го-

ворить или принимать то, что мы говорим или прини-

маем, и высококвалифицированный физик, совершенно

не знающий французского языка и никогда не слышав-

ший о детерминизме, смог бы, скажем, предсказать, что

24 Мой глухой физик, конечно, очень похож на демона Лапласа

(см. прим. 11), и его достижения представляются мне абсурдными

просто потому, что я считаю, что в развитии физического мира суще-

ственную роль играют и нефизические аспекты (цели, задачи, тради-

ции, вкусы, изобретательность). Иными словами, я верю в интерак-

ционизм (см. прим. 27 и 40). Александер пишет по поводу того, что

он называет «лапласовым вычислителем»: «Если не считать того

ограниченного смысла, в котором описывается гипотеза о вычислите-

ле, эта гипотеза абсурдна» [l, v.II, с. 328]. Но ведь этот «ограничен-

ный смысл» включает предсказания всех чисто физических событий,

а значит, включает предсказание расположения всех черных знаков,

написанных Моцартом или Бетховеном.При этом исключаются лишь

предсказания духовного опыта (исключение, весьма схожее с моим

предположением о глухоте нашего физика). Так что то, что кажется