Глава I. Обзор основных проблем 30 страница

зать, что в лучшем случае такой эксперимент может

лишь опровергнуть, или фальсифицировать, теорию20.

20 В своей знаменитой критике решающих экспериментов Дюгем

IJ(B работе «Физическая теория: ее цель и строение» [8]) успешно по-

312

Решающий эксперимент — это попытка опровергнуть

теорию, и если такая попытка не приводит к успеху, а

напротив, теория с ее неожиданным предсказанием ока-

зывается права, то мы вправе сказать, что теория под-

крепляется этим экспериментом. (Она подкрепляется

тем лучше21, чем более неожиданным или менее вероят-

ным был результат эксперимента.)

Против развитого здесь понимания можно возразить

(вслед за Дюгемом), что в каждую проверку включа-

ется не только проверяемая теория, а целая система

наших теорий и предположений, фактически почти все

наше знание, так что мы никогда не можем с уверен-

ностью сказать, какие из этих предположений опроверг-

нуты. Однако эта критика упускает из виду тот факт,,

что если каждую из двух теорий (в отношении которых

решающий эксперимент должен сделать выбор) мы бе-

рем вместе со всем предшествующим, исходным знани-

ем, то выбор осуществляется между двумя системами,

различающимися между собой только теми теориями,

которые противостоят друг другу. Эта критика, далее,

упускает из виду и тот факт, что мы утверждаем опро-

вержимость не теории как таковой, а теории вместе с

данным предшествующим, исходным знанием, часть ко-

торого при постановке другого решающего эксперимен-

та может быть отвергнута как ответственная за опро-

вержение. (Таким образом, рассматриваемую теорию

мы можем охарактеризовать как ту часть всей системы

нашего знания, для которой мы имеем — хотя бы и

смутно, нечетко — некоторую альтернативу и которую

мы стремимся подвергнуть решающим проверкам.)

Ничего похожего на такие проверки не существует

Для Инструментов и правил вычисления. Конечно, ин-

струмент может сломаться или устареть. Однако едва ли

имеет смысл говорить, что мы подвергаем инструмент

.амым строгим проверкам с тем, чтобы отбросить его,

если он не выдержит этих проверок: корпус каждого

самолета, например, можно «испытывать на прочность»,

казал, что решающий эксперимент никогда не может обосновать тео-

рию. Однако Дюгем не смог показать, что такой эксперимент не мо-

жет опровергнуть ее.

21 Следовательно, степень подкрепления будет возрастать с рос-

том невероятности (или содержательности) подкрепляющих случаев

(см. мою работу [23] и далее гл. 10).

313

но эта проверка предпринимается не для того, чтобы

отказаться от корпуса самолета после его разрушения,

а для того, чтобы получить информацию о корпусах

•самолетов (то есть проверить теорию о них), так чтобы

их можно было использовать в границах их примени-

мости (или безопасности).

В целях инструментального, практического примене-

ния теория может использоваться в границах ее приме-

нимости даже после опровержения: астроном, считаю-

щий, что теория Ньютона оказалась ложной, без коле-

баний будет использовать ее формализм в границах его

применимости.

Иногда, к своему разочарованию, мы можем обна-

ружить, что сфера применимости некоторого инструмен-

та меньше, чем мы ожидали вначале, но это не застав-

ляет нас отбрасывать этот инструмент именно как ин-

струмент— будь это теория или что-то еще. Вместе с

тем такое разочарование означает, что мы получили но-

вую информацию благодаря опровержению теории —

той теории, из которой следует, что инструмент приме-

ним в более широкой области.

Таким образом, как мы видели, инструменты и даже

теории в той мере, в которой они являются инструмен-

тами, не могут быть опровергнуты. Следовательно, ин-

струменталистская интерпретация не способна объяс-

нить реальные проверки, являющиеся попытками опро-

вержения, и не может пойти дальше утверждения о том,

что различные теории имеют разные области примене-

ния. Поэтому у нее нет возможности понять научный

прогресс. Вместо того чтобы (вместе со мной) говорить,

что теория Ньютона была фальсифицирована решаю-

щими экспериментами, которые не смогли фальсифици-

ровать теорию Эйнштейна, и что поэтому теория Эйн-

штейна лучше, чем теория Ньютона, последовательный

инструменталист должен, ссылаясь на «новую» точку

зрения, сказать словами Гейзенберга: «Поэтому мы не

можем больше говорить: механика Ньютона ложна...

Теперь мы предпочитаем использовать такую формули-

ровку: классическая механика... «права» везде, где при-

менимы ее понятия» [14, с. ЗЗЗ]22.

Поскольку слово «права» здесь означает «примени-

ма», постольку процитированное утверждение равно-

значно следующему: «Классическая механика применима

там, где применимы ее понятия», а это весьма бессо-

держательно. Однако в любом случае главным, здесь

является то, что, отвергая фальсификацию и акценти-

руя внимание на использовании знания, инструмента-

лизм оказывается столь же обскурантистской филосо-

фией, как и эссенциализм, ибо лишь в поисках опровер-

жений наука может надеяться чему-либо научиться.

Только при рассмотрении того, каким образом ее раз-

личные теории выдерживают проверки, наука может

обнаружить различие между лучшими и худшими тео-

риями и найти критерий прогресса (см. далее гл. 10).

Итак, инструмент для предсказания нельзя фальси-

фицировать. То, что на первый взгляд может показаться

фальсификацией, оказывается не более чем дополни-

тельным предупреждением относительно границ приме-

нимости наших инструментов. Это объясняет, почему

инструменталистское понимание может быть использо-

вано ad hoc для спасения физической теории, находя-

щейся под угрозой противоречий, что и было сделано

Бором (если я прав в своей интерпретации его принци-

па дополнительности, данной в разд. 2). Если теории

являются лишь инструментами для предсказания, то мы

не обязаны отбрасывать отдельную теорию, даже если

мы уверены в том, что непротиворечивой физической

интерпретации ее формализма не существует.

В итоге мы можем сказать, что инструментализм не

способен объяснить того большого значения, которое

для чистой науки имеют проверки даже наиболее отда-

ленных следствий ее теорий, так как он не способен объяс-

нить интереса ученого, занимающегося чистой наукой,.

к истине и лжи. В противоположность весьма критиче-

ской позиции, которой должен придерживаться ученый,

занимающийся чистой наукой, инструменталистский под-

ход (аналогичный подходу прикладной науки) довольст-

вуется успехами применения научного знания. Поэтому

именно инструментализм, по-видимому, виновен в том,

22 Инструментализм Гейзенберга далеко не последователен, н,

к чести его, следует сказать, что Гейзенбергу принадлежит немало

„антиинструменталистских замечаний. Однако процитированную здесь

314

статью можно охарактеризовать как решительную попытку доказать,

что его квантовая теория необходимо ведет к инструмепталистской

философии и к выводу о том, что физическую теорию никогда нельзя

сделать единой или хотя бы непротиворечивой.

315

что в настоящее время квантовая теория находится в

застое. (Это было написано до опровержения принципа

четности.)

6. Третья точка зрения: предположения,

истина и реальность

Ни Бэкон, ни Беркли не верили в то, что Земля вра-

щается, но сегодня в этом убежден каждый человек, в

том числе и физики. Инструментализм был принят Бо-

ром и Гейзенбергом лишь как способ преодоления спе-

циальных трудностей, возникающих в квантовой теории.

Однако этот мотив едва ли является достаточным.

Всегда трудно интерпретировать только что созданные

теории, и они иногда ставят в тупик даже своих собст-

венных творцов, как это случилось с Ньютоном. Мак-

свелл вначале склонялся к эссенциалистской интерпрета-

ции своей теории, которая, несомненно, внесла наиболь-

ший вклад в крушение эссенциализма. А Эйнштейн

первоначально был склонен инструменталистски интер-

претировать теорию относительности, выдвинув идею

операционального анализа понятия одновременности,

что больше, чем другое, обусловило современную попу-

лярность инструментализма. Позднее он сожалел об

этом23.

Я уверен, физики вскоре поймут, что принцип допол-

нительности является принципом ad hoc и что (это еще

более важно) его единственная функция состоит в том,

чтобы избежать критики и предотвратить обсуждение

физических интерпретаций, хотя критика и обсуждение

крайне необходимы для развития любой теории. Физи-

ки, я убежден, больше не будут верить в то, что инстру-

ментализм навязывается им структурой современной фи-

зической теории.

Во всяком случае, инструментализм — как я пытал-

ся показать — не более приемлем, чем эссенциализм.

Нет никакой необходимости признавать ни эссенциа-

лизм, ни инструментализм, так как существует третья

точка зрения.

23 Когда этот материал готовился к печати, Эйнштейн был еще

жив, и я намеревался послать ему оттиск своей статьи сразу же, как

только она будет напечатана. Высказанное здесь утверждение осно-

вывается на нашей беседе с ним в 1950 году.

316

Мне кажется, что «третья точка зрения» не является

ни неожиданной, ни удивительной. Она сохраняет га-

лилеевское убеждение в том, что учены«стремится к

истинному описанию мира или отдельных его аспектов

и к истинному объяснению наблюдаемых фактов. Это

убеждение она соединяет с негалилеевским пониманием

того, что, хотя истина и является целью ученого, он

никогда с уверенностью не может знать, истинны ли

его достижения, и он способен с достаточной определен-

ностью обосновать иногда лишь ложность своих тео-

рий24.

Это «третье истолкование» научных теорий можно

кратко сформулировать в виде утверждения о том, что

научные теории представляют собой подлинные предпо-

ложения — высокоинформативные догадки относительно

мира, которые хотя и не верифицируемы (то есть нельзя

показать, что они истинны), но могут быть подвергнуты

строгим критическим проверкам. Они являются серьез-

ными попытками обнаружить истину. В этом отношении

научные гипотезы совершенно аналогичны знаменитой

проблеме Гольдбаха в теории чисел. Гольдбах полагал,

что его предположение может оказаться истинным, и

оно действительно может быть истинным, хотя мы не

знаем и, может быть, никогда не узнаем, истинно оно

или нет.

Я остановлюсь лишь на немногих аспектах моей

«третьей точки зрения», причем только на тех из них,

которые отличают ее от эссенциализма и инструмента-

лизма. Начнем с зссенциализма.

Эссенциализм считает наш обычный мир лишь ви-

димостью, за которой он открывает реальный мир. Та-

кое понимание должно быть отвергнуто сразу же, как

только мы осознаем тот факт, что мир каждой из наших

теорий в свою очередь может быть объяснен с помощью

Других дальнейших миров, описываемых последующими

теориями — теориями более высокого уровня абстрак-

ции, универсальности и проверяемости. Концепция о

сущностной, или окончательной, реальности рушится

вместе с учением об окончательном объяснении.

24 См. обсуждение этого вопроса в разд. 5 и в [31], а также вы-

ще в гл. 1 и отрывки из Ксенофана, процитированные в конце гл. 5

317

г Поскольку, согласно нашей третьей точке зрения,

новые научные теории — подобно старым — являются

подлинными предположениями, постольку они являются

искренними попытками описать эти дальнейшие миры.

Таким образом, все эти мяры, включая и наш обычный

мир, мы должны считать равно реальными мирами,

или, может быть, лучше сказать, равно реальными ас-

пектами или уровнями реального мира. (Глядя через

микроскоп и переходя ко все большему увеличению, мы

можем увидеть различные, полностью отличающиеся

друг от друга аспекты или уровни одной и той же ве-

щи— все в одинаковой степени реальные.) Поэтому

ошибочно говорить, что мое фортепьяно, насколько я

его знаю, является реальным, в то время как предпола-

гаемые молекулы и атомы, из которых оно состоит, явля-

ются лишь «логическими конструкциями» (или чем-то

столь же нереальным). Точно так же ошибочно гово-

рить, будто атомная теория показывает, что фортепьяно

моего повседневного мира является лишь видимостью.

Неубедительность последнего утверждения тотчас же

становится очевидной, как только мы увидим, что атомы

в свою очередь могут быть объяснены как возмущения

в квантованном, силовом поле (или в поле вероятно-

стей). Все эти предположения равны в своих претензиях

на описание реальности, хотя некоторые из них более

предположительны, чем другие.

Поэтому мы не будем, например, считать реальными

только так называемые «первичные качества» тела (та-

кие, как его геометрические очертания) и противопос-

тавлять их — как это делали эссенциалисты — нереаль-

ным и якобы лишь кажущимся «вторичным качествам»

(таким, как цвет). Действительно, и протяженность, и

геометрические очертания тела давно стали объектами

объяснения на основе теорий более высокого уровня,

описывающих последующие и более глубокие уровни

реальности — силы и поля сил, которые связаны с пер-

вичными качествами так же, как последние, по мнению

эссенциалистов, связаны со вторичными качествами.

Вторичные качества, такие, как цвет, столь же реальны,

как и первичные качества, хотя наши цветовые ощуще-

ния следует, конечно, отличать от свойств цвета физи-

ческих вещей точно так же, как наше восприятие гео-

метрических очертаний следует отличать от геометри-

ческих свойств физических тел. С нашей точки зрения,

318

•оба вида качеств в равной степени реальны, то есть

предполагаются реальными. Сказанное справедливо и в

отношении сил и силовых полей, несмотря на их несом-

ненный гипотетический, или предположительный, харак-

тер.

Хотя все эти различные уровни в разной степени

реальны в одном, смысле слова «реальный», существует

другой, близкий к первому смысл слова «реальный», со-

гласно которому мы могли бы сказать, что более высо-

кие и более предположительные уровни более реаль-

ны, несмотря на свой более гипотетический характер.

В соответствии с нашими научными теориями они более

реальны (более стабильны, устойчивы) в том смысле,

в котором стол, дерево или звезда более реальны, чем

любая из их сторон.

Не является ли, однако, предположительный, гипоте-

тический характер наших теорий причиной того, что мы

не имеем права приписывать реальное существование

тем мирам, которые они описывают? Не следует ли нам

(даже если мы считаем критерий Беркли «существо-

вать значит быть воспринимаемым» чрезмерно узким)

называть «реальными» только те положения вещей,

которые описываются истинными высказываниями, а не

просто предположениями, которые могут оказаться

ложными? Эти вопросы приводят нас к обсуждению ин-

струменталистской концепции, которая, утверждая, что

теории являются лишь инструментами,склонна отри-

цать, что они описывают нечто реальное.

Я принимаю то убеждение (неявно содержащееся в

классической теории истины, или теории соответствия)25,

25 См. работу Тарского [38, с. 153], в которой утверждается, что

«истина = соответствие реальности». Нижеследующие рассуждения

(а также предыдущий абзац текста) добавлены как ответ на друже-

скую критику, частным образом высказанную мне Койре, которому я

весьма за это благодарен.

Я не согласен с тем, что если мы принимаем допущение относи-

тельно эквивалентности выражений «соответствует реальности» и

. «истинный», то подвергаем себя опасности вступить на путь идеа-

лизма. Я не предлагаю определять «реальный» с помощью этой эк-

вивалентности. (Даже если бы я делал это, то и в этом случае нет

оснований считать, что определение необходимо детерминирует онто-

логический статус определяемого термина.) Данная эквивалентность

призвана помочь нам увидеть, что из гипотетического характера не-

которого высказывания, то есть из нашей неуверенности в его истин-

ности, следует, что мы высказываем догадки относительно реаль-

ности.

319

г что некоторое положение вещей мы можем назвать

«реальным», если и только если описывающее его вы-

сказывание истинно. Однако было бы серьезной ошиб-

кой делать отсюда вывод о том, что недостоверность

теории, то есть ее гипотетический, предположительный

характер, сколько-нибудь уменьшает ее неявную претен-

зию на описание чего-то реального. Каждое утвержде-

ние s эквивалентно утверждению о том, что s истинно.

И когда s является предположением, то мы прежде

всего должны помнить о том, что предположение мо-

жет оказаться истинным и, следовательно, описывать

реальное положение вещей. Если же оно все-таки лож-

но, то оно противоречит некоторому реальному положе-

нию вещей (описываемому истинным отрицанием этого

предположения). Кроме того, когда мы проверяем наше

предположение и фальсифицируем его, то мы ясно ви-

дим, что существует реальность — то нечто, с чем столк-

нулось наше предположение.

Таким, образом, наши фальсификации указывают

пункты, в которых мы соприкасаемся с реальностью.

И наша последняя и лучшая теория всегда является

попыткой объединить все фальсификации, найденные в

данной области, объясняя их простейшим, то есть наи-

более проверяемым, образом, как я пытался это пока-

зать в [31, разд. 31—46].

Если мы не знаем, как проверить некоторую теорию,

то мы, по-видимому, усомнимся в том, существует ли

нечто того вида (или того уровня), которое описыва-

ется этой теорией. А если мы с уверенностью знаем,

что она и не может быть проверена, то наши сомнения

возрастут и может возникнуть подозрение, что эта тео-

рия представляет собой, скорее всего, миф или сказку.

Однако если теория проверяема, то отсюда следует, что

события определенного рода не могут происходить, по-

этому она нечто утверждает относительно реальности.

(Именно поэтому мы требуем, чтобы теория, носящая

более предположительный характер, имела более высо-

кую степень проверяемости.) Таким образом, проверяе-

мые предположения или догадки в любом случае явля-

ются предположениями или догадками относительно ре-

альности. Из их предположительного характера можно

сделать вывод лишь о том, что наше знание относитель-

но описываемой ими реальности является недостоверным

или предположительным. И хотя лишь то несомненно

320

реально, что известно нам с достоверностью, ошибочно

думать, что реально только то, что известно нам как

несомненно реальное. Мы не всеведущи, и, безусловно,

большая часть реальности нам вообще не известна. Про-

веденное рассуждение показывает, что в основе инстру-

ментализма лежит все та же старая берклианская ошиб-

ка («существовать—-значит быть воспринимаемым»).

. Теории — это наши собственные изобретения, наши

собственные идеи. Они не навязываются нам извне, а

представляют собой созданные нами инструменты наше-

го мышления. Это ясно осознавали идеалисты. Некото-

рые из наших теорий можно сопоставить с реальностью,

н, когда это происходит, мы узнаем, что реальность

существует, что существует нечто напоминающее нам о

том, что наши идеи могут быть ошибочными. В этом

реализм прав.

Таким образом, я согласен с эссенциализмом отно-

сительно того, что наука способна делать реальные от-

крытия, и даже относительно того, что в открытии новых

миров наш интеллект торжествует над нашим чувствен-

ным опытом.При этом я не впадаю в ошибку Пармени-

да, отрицающего реальность всего того, что имеет цвет,

изменчиво, индивидуально, неопределенно и не подда-

ется описанию в нашем мире.

Поскольку я верю в то, что наука может совершать

реальные открытия, постольку я встаю на сторону Гали-

лея против инструментализма. Я допускаю, что наши

открытия являются предположительными; это справед-

ливо даже для географических исследований. Предпо-

ложения Колумба о том, что он открыл, в действитель-

ности были ошибочными; опираясь на свои теории, Пири

мог только предполагать, что ему удалось достичь Се-

верного полюса. Однако эти элементы предположитель-

ности не делают названные открытия менее реальными

или менее важными.

Имеется важное различие, существующее между

Двумя видами научных предсказаний, которого не мо-

жет провести инструментализм. Это различие связано

с проблемой научного открытия. Речь идет о различии

Нежду предсказанием известного рода событий, таких,

как затмения и грозы, с одной стороны, и предсказа-

- вием новых видов событий (которые физики называют

^новыми эффектами»), таких, как предсказание, которое

·- Яривело к открытию радиоволн или к искусственному

·; 21-913 321 А

созданию новых элементов, не обнаруженных до этого

в природе.

Для меня очевидно, что инструментализм способен

понять только предсказания первого вида: если теории

являются инструментами для предсказаний, то мы дол-

жны согласиться с тем, что, как и для всех других ин-

струментов, их назначение должно быть установлено за-

ранее. Предсказания же второго вида могут быть впол-

не поняты только как открытия.

Я убежден в том, что в этих, как и в большинстве дру-

гих случаев наши открытия направляются нашими тео-

риями, и теории не являются результатами открытий,,

«обусловленных наблюдением». Наблюдение само имеет

тенденцию направляться теорией. Даже географические

исследования (Колумба, Франклина, обоих Норденшель-

дов, Нансена, Вегенера, экспедиции Хейердала на «Кон-

Тики») часто предпринимались с целью проверки неко-

торой теории. Не довольствоваться выдвижением пред-

сказаний, а создавать новые ситуации для новых видов

проверок — вот та функция теорий, которуюинструмен-

тализм едва ли сможет объяснить, не отказываясь от

своих основных догм.

Наиболее интересное расхождение между нашей

«третьей точкой зрения» и инструментализмом прояв-

ляется, пожалуй, в том, что последний отрицает дес-

криптивную функцию абстрактных и диспозиционных

слов. Между прочим, такое отрицание обнаруживает в:

инструментализме наличие элемента эссенциализма —-

веры в то, что события, явления или «происшествия»

(которые непосредственно наблюдаемы) должны быть

в некотором смысле более реальными, чем диспозиции

(которые не наблюдаемы).

Наша «третья точка зрения» трактует этот вопрос

по-иному. Я считаю, что большинство наблюдений явля-

ется более или менее косвенным, и поэтому сомнитель-

но, дает ли нам что-нибудь различие между непосредст-

венно наблюдаемыми событиями и тем, что наблюдаемо

только косвенно. Мне кажется ошибкой считать ньюто-

новские силы («причины ускорений») чем-то таинствен-

ным, и пытаться устранить их (как неоднократно предла-

галось) в пользу ускорений. Ускорения не могут быть

наблюдаемы более непосредственно, чем силы, и сами

являются диспозиционными: высказывание о том, что*

скорость тела увеличивается, говорит нам, что скорость-

322

тела в следующую секунду превзойдет его скорость в

настоящий момент.

? По моему мнению, все универсалии являются диспо-

зициями. Если «ломкий» является диспозицией, то дис-

позицией будет и «сломанный», если учесть,·например,

каким образом врач устанавливает, сломана кость или

нет. И мы не могли бы назвать стакан «разбитым», если

Л5ы куски стекла вдруг сплавились в одно целое: крите-

рий наличия свойства «быть разбитым» есть поведение

л'ела при определенных условиях. Аналогично и слово

«красный» является диспозиционным: некоторая вещь

••является красной, если она способна отражать свет

определенного рода, то есть если она «выглядит крас-

ной» при определенных условиях. Но даже «выглядеть

красным» является диспозицией, так как это выражение

описывает диспозицию вещи заставлять наблюдателя

соглашаться с тем, что она выглядит красной.

Конечно, существуют степени диспозиционности: по-

-нятие «способный проводить электричество» является

диспозициейв более высокой степени, чем понятие «про-

водит электричество», которое также является диспози-

цией в достаточно высокой степени. Степени диспози-

•ЕЩОННОСТИ довольно точно соответствуют степеням пред-

положительного, или гипотетического, характера тео-

•рий. Поэтому я думаю, что нет смысла отрицать реаль-

ность диспозиций, если только мы одновременно не от-

рицаем реальности вообще всех универсалий и всех со-

гстояний вещей, включая события, и не используем слово

-«реальный» в том смысле, который с точки зрения

обычного использования является наиболее узким и

.осторожным: называем «реальными» только физические

-тела, и лишь те из них, которые не слишком велики, не

-•слишком, малы и не слишком далеки QT нас для того,

тчтобы их можно было видеть и иметь с ними дело.

. Однако даже и в этом случае мы могли бы понять

'..(как я писал двадцать лет назад), что «в каждом опи-

сании используются универсальные имена (символы, по-

«ятия); каждое высказывание по своему характеру явля-

-ется теорией, гипотезой. Высказывание «Здесь имеется

-стакан воды» нельзя опытным путем верифицировать,

шричина этого состоит в том, что входящие в это выска-

зьшание универсалии не могут быть соотнесены с каким-

либо специфическим чувственным опытом. («Непосред-

ственное восприятие» только однажды дано «непосред-

323

ственно» оно уникально.) При помощи слова «стакан»

мы, к примеру, обозначаем физические тела, демонстри-

рующие определенное законосообразное поведение; то

же самое справедливо и для слова „вода"» ([31, конец

разд. 25, см. также прил. *Х, (1)·—'(4)]).

Я не думаю, что язык, лишенный универсалий, мог

бы работать, а использование универсалий заставляет

нас утверждать или (по крайней мере) предполагать

реальность диспозиций, хотя, конечно, не реальность ко-

нечных и необъяснимых далее сущностей. Все сказан-

ное можно выразить с помощью утверждения о том, что

обычно принимаемое различие между «терминами наб-

людения» (или «нетеоретическими терминами») и теоре-

тическими терминами является ошибкой, так как все

термины в некоторой степени являются теоретическими,

хотя одни из них являются теоретическими в большей

степени, чем другие. Это аналогично тому, что (как мы

сказали несколько ранее) все теории являются предпо-

ложительными, хотя некоторые из них более предполо-

жительны, чем другие.

Если мы согласны или по крайней мере готовы пред-

полагать реальность сил и полей, то ничто не мешает