Повесть о страхе и насилии

 

Мокрый небесный асфальт, пустой и непроницаемый,

Серый, тяжелый, понятный, как понедельник...

Небесный железобетон, головой осязаемый

Настолько болезненно, будто бы ты не бездельник,

А ударник ненормированного труда.

Накрапывает вода, попадая туда,

Куда ей не прошено (в данном случае - в обувь).

Хлебом накрошено, тленом приправлено,

Словом, довольно искусно отравлено

Пространство города. Ну-ка попробуй

 

Исчерпать свою тусклость, свою нерешимость,

Свой страх перед будущим и настоящим...

Откуда начало берет победимость?

Это известно внимательно спящим,

Следящим за своим подсознанием:

Мир кафкиански страшит наказанием,

Назначаемым по закону слепого рандома.

Мы слишком хрупкие, нас слишком легко прикончить,

Не флейта, а стебелек цветка - позвоночник...

Начиная с обшарпанного роддома

 

(И включая его) постоянно

Следим за своим состоянием,

Хотим отделить от себя расстоянием

Мир, в котором жестоко и пьяно

Родные и близкие, знакомые и незнакомые

Стремятся урвать наслажденья искомые -

С мясом урвать, с кровью и удалью,

Откуда получится, желательно - покуражистей,

Урвать - и свалить поболее тяжестей

С больной головы на терновую. Слушай, Иуда! Лью

 

Хоть не слезы - но желчь по твоей окаянной душе:

Каково тебе – зверю, скоту –

Выносить свою пустоту, жевать пустоту во рту,

Глаза держать в телевизоре, уши держать в лапше,

В сонной тоске с катушек съезжать, ревя,

Утолять свой задушенный голод по Праздникам, рвя

Клыками подобных себе, но, к несчастью, подобных и мне.

Повинуясь слепому инстинкту, пьяный водитель,

Пьяный жлоб, а равно и случайный грабитель

Ровно так, как я это вижу во сне,

 

В одночасье сводит на нет кропотливый

Труд мой по соблюдению себя в целости

И сохранности. Странные ценности

У этих людей: в истоме потливой

И похотливой они нарушают

Законы и неодолимо мешают

Крови моей оставаться внутри организма.

Лишь маленький шаг, лишь крохотный миг

Назад – я шел, вспоминая отрывки из книг,

И вот – неуместный приход катаклизма,

 

Адреналин заливает глаза, вырывает

Сердце и зубы, мечется в исступлении

Тело. Совершается преступление

Или просто несчастный случай. Бывает.

Что мне сказать о разломанной грудной клетке,

Об увечьях, которые, в целом, не редки?

Когда невозможно вдохнуть, когда невозможно глотнуть,

Когда отдельные части тела утеряны безвозвратно…

Тьфу, об этом даже и думать отвратно.

От решительных деятелей легко ускользает суть

 

Ситуации: последствия – тяжелы,

Тяжелее, чем кажется. Не бывать никогда оправданию

Телесной агрессии. Такого рода страданию

Ничто не может служить основанием. Злы,

И достойны глобального осуждения

Адепты слепого, бухого вождения

Своей мышечной массы по дорогам судьбы.

Не бейте людей, пожалуйста, не

Считайте, что вам или целой стране

Позволительно ради упертой алчбы

 

Разрушать организмы, к тому не дававшие повода.

Приоритеты сразу становятся как-то ясней,

Когда бесы приносят боль головную, а с ней

Характерный эффект тугого стального обода.

Так ли уж многого хочется, если болят зубы,

Если рябит в глазах и в ушах надрываются трубы,

Если сердце забыло, как правильно биться,

И спотыкается… Что, не особо внушительно

Это звучит, разрушитель? Но

Тело – это сложнейшее чудо, а отнюдь не тряпица,

 

Не приложение бренное к духу, не единица статистики…

Здоровья вам, мирные дети Земли!

Здоровья вам, чтобы вы все же смогли

Дожить до весны, распуститься, как листики,

Внести свою лепту в немыслимую алхимию,

Не искажая страхом свою генеральную линию,

Спокойно дышать, плыть по течению рыбкой,

Никому не вредить, ни от кого не терпеть вреда,

Оставить светлую память, прежде чем навсегда

Уйти восвояси, проснувшись отсюда с улыбкой.

 

Повесть о судилище

 

О, как не знать мне этих дней,

Холодных и пронзительных,

Но – тихих, удивительных,

Вдали от толп людей,

Которым лень превозмогать

Предзимний сонный мрак.

У телека народ-дурак,

А я, его заклятый враг,

Не устаю шагать,

Шагать – и думать про себя:

Куда ж вам плыть, в гробу гребя?

К каким брегам, действительно?

 

А мне – куда? Куда вода

Укажет – поплыву.

Нейтрально я живу,

В злосчастный час, когда беда

Гнетет и валит с ног,

Я предаю себя судьбе.

При всей докучливой пальбе

Спасаюсь мыслью о тебе,

И вряд ли б кто-то смог

Меня смолоть совсем уж в прах,

Внушить такой уж мрачный страх,

Такую гниль стыда…

 

А желающих немало, а желающие есть –

Это их слепо-тупая, ненаправленная месть:

В раннем детстве их убили,

Оживили – и теперь

Побывавшие в могиле

Воют: верь в могилу, верь!

 

Верь, говорят, что отцы и тем более деды

Знали толк в этой жизни, а главные беды

Идут от растленных, распущенных, вольнолюбивых,

Шибко умных, невесть что мнящих, спесивых,

А на деле жалких и ни на что не годных:

Ни семьи, ни порядка… Ворох идей чужеродных,

Ересь, безверие, пренебрежение обществом,

Да еще и бравировать смеют своим одиночеством,

Бракованная деталь не похожа на все остальные…

Долго судья приводил аргументы стальные,

А потом дал слово другим обвинителям –

Добропорядочным, богоугодным жителям.

 

Первый голос – как в горле волос,

Раздражал и брал за живое:

Твой, говорил, патрон – холост,

Все у тебя – кривое.

За что ни возьмешься – всё в никуда,

Только молодость тратишь впустую,

Потому что ни совести нет, ни стыда –

Ерепенишься лишь вхолостую,

Философскую палку в колеса суешь

Доброкачественным обычаям,

Но разве ты – не дрожащая вошь,

Манкирующая приличием?

Зря ты не хочешь быть как все,

Ведь все – лучше тебя!

Думал по белой уйти полосе –

И где ты? Лбом стену долбя,

Упрямо бунтуешь, от массы бежишь –

Так вот тебе шиш, слышь!

 

Я уж было хотел возразить на такой наезд,

Но встал голос второй и сказал, что уест

Меня, и конкретизировал:

Сколько бы ты не полемизировал,

Все твои жалкие доводы – дым!

У тебя не было детства, тебе не бывать молодым,

Ты всегда был так трезв, так аскетичен,

Так презрительный взгляд стал тебе привычен,

Что ты не получишь того, что полагается каждому:

Будешь томиться от голода, жажды, но

Не будет у тебя сторонников, не будет близких,

Никто тебя не оценит среди «людей, душой низких»,

Как ты в гордыне нас аттестуешь.

Тебе не нравится это, ты протестуешь?

Но тебе дорога в ад для перфекционистов,

Будь ты хоть сдержан, а хоть неистов,

Будь ты хоть гением, а хоть сумасбродом –

Река жизни тебя не пожалует бродом!

 

Мне хотелось ответить, что это бред лютый,

Но третий голос не дал мне минуты:

Думаешь, нам, говорит, легко выживать,

Нас воспитал отец, нас воспитала мать,

У нас есть четкие жизненные ориентиры,

А не как у тебя – бездонные черные дыры,

Которые тщишься заполнить самодельным учением…

Люди не любят такое; они отвечают отмщением

За свои заблуждения, над которыми смеешь смеяться.

Ты один, ты не нужен, тебе легко изгаляться,

А мы – продолжаем род, мы за него в ответе,

Для нас важнее живые и теплые дети,

Чем холодные книги и пустые просторы.

Это – наша земля, мы – твои кредиторы,

Мы тебя допускаем, но ты – явленье побочное,

И твое бытие, по природе своей порочное,

Никому не нужно. Тебя все предадут,

Тебя – можно, изгоя. Знай – за тобой придут!

 

Я хотел усомниться, что это все про меня,

Но голос четвертый затрепетал, звеня:

С чего ты взял, что тело твое – твое?

Грешно так считать, тело – это храм Бога!

Уничтожь постом и молитвой грешных желаний гнилье,

Не смотри, не трогай, а молча стой у порога!

Мы же терпим, мы же горим от стыда,

Нас же в детстве бранили, нам же внушили страх!

А ты, что ли, лучше, ты независимый, да?

Такие, как ты, должны гореть на кострах!

Не смей никому предлагать сатанинский экстаз,

Не смей игнорировать правила и ритуалы!

Не смей вести себя так, будто страх тебе не указ!

Вот мы камнями побьем тебя – и не покажется мало!

Узнаешь тогда, что за сила нас держит в узде,

Что за цепи нас давят, и почему во вражде

Мы столь суровы, что ты нас зверями считаешь.

Иди, становись на костер, может, немного оттаешь!

 

Терпенье мое меня уже оставляло,

Но тут еще одним голосом гневным меня в довершенье примяло:

Тебя, он кричал, не поймут, ты будешь вечно снаружи,

Ты нежен и хочешь тепла, но достоин лишь стужи,

Ты – инородное тело, несовместим ни с кем,

Ты считаешь себя поэтом, но ты для нас – нем,

Потому что живешь не по ГОСТу, не причастился к народу -

И как нам тебя понимать, если нашу природу

Ты не разделяешь? Думаешь, где-то найдется

Кто-то, кто в главном с тобой солидарен,

Так же отчаянно мухой беспомощной бьется

И той же печалью в самое сердце ударен?

А попробуй изречь свои принципы прямо –

Увидишь, все от тебя отрекутся,

Так же, как мы, толкнут тебя в яму

С презрением к жизни твоей куцей!

Ну давай, попробуй, погибни эпично,

Даем подсудимому слово – и поступаем этично!

 

Я очнулся, изъеденный ядом и адом,

Внутри сна. Никого не было рядом,

От противоречий и бреда мелькало, рябило в очах…

Есть свое благо в подобных кошмарных ночах:

Становится видно, где коренится зло,

Каково его качество и каково число.

Я сидел в пустоте, а во мне копошились

Муравьи, тараканы и агенты мутации.

Мне – надоело. Ишь как скопились!

Вот возьму и сгорю для санации!

Моя сущность родственна Солнцу, так пусть, в самом деле,

Все остальное сгорит в удалом психоделе!

 

Сердце, пламенем объято, рассыпается во прах,

Я вразнос пошел, ребята, на доступных всех парах.

Так и будет, так и надо: пусть все валится к чертям,

Нам не привыкать к смертям,

Ни к чему не привыкать –

Только в кровь перо макать.

 

О, как не знать мне эту боль,

Такую драгоценную!

Такую горькую юдоль –

И необыкновенную!

Упасть, ослабнуть, умереть,

Сгореть и раствориться -

Но не изгладить, не стереть

Вещей, что повториться

Уже не смогут. Веселей

Стремись, моя стремнина!

Отнюдь не стану я взрослей,

Ведь я – не мертвечина,

 

Не взрослядь и не сын страны.

Снаружи поколений,

Без предков, без потомков – мы

Живем для приключений,

Таких, как воровство огня

У Зевса из-под носа.

Взгляни, взгляни же на меня,

Моя принцесса Грёза!

Я иллюзорен, как мечта,

И в этом мы едины…

А судьи – что? Давай спроста

Оставим их на льдине.