Здесь нам надо устранить кажущееся противоречие.

Казалось бы, что до тех пор, пока наступление продолжается, перевес сил сохраняется на его стороне, а так как оборона, завершающая победный путь, является более сильной формой ведения войны, чем наступление, то невелика опасность, что наступающий, перейдя к обороне, неожиданно окажется слабейшей стороной. А между тем это так, и мы должны согласиться с историческим опытом, что наибольшая опасность поворота колеса фортуны рождается именно тогда, когда наступление ослабевает и переходит в оборону. Каковы же причины этого явления?

Превосходство, признанное нами за оборонительной формой ведения войны, основано на: а) использовании местности; б) обладании подготовленным театром войны; в) содействии населения; г) выгодах выжидания.

Ясно, что все эти начала не всегда налицо и не всегда в равной степени сохраняют свое значение, а потому не всегда одна оборона походит на другую и обладает одинаковым превосходством над наступлением. В особенности последнее относится к тем случаям, когда приходится обращаться к обороне после исчерпавшего себя наступления. Обычно театр войны принимает в этом случае форму треугольника, в выдающейся вершине которого расположена наступавшая армия. Тогда перешедший к обороне пользуется из всех нами перечисленных начал первым (использованием условий местности). Выгода от предварительной подготовки театра войны абсолютно отсутствует, деятельность населения направлена в отрицательную сторону, а выгоды от ожидания совершенно ничтожны; причину этого мы сейчас объясним.

Часто целые кампании не дают никаких результатов вследствие равновесия, существующего только в воображении. У той стороны, которой надлежало бы действовать, не хватает должной решимости. Именно в этом мы и усматривали преимущество выжидания. Но когда это равновесие нарушается наступательными действиями, затрагивающими интерес неприятеля, то последний вынуждается к ответному действию; нет больше оснований надеяться, чтобы он предавался по-прежнему праздной нерешительности. Притом оборона, организованная на неприятельской территории, носит значительно более вызывающий характер, чем оборона на своей собственной - ей, так сказать, привиты элементы наступления, чем, по существу, она ослаблена. Если Даун не беспокоил Фридриха II в Саксонии и Силезии, то в Богемии такое спокойствие с его стороны, конечно, не имело бы места.

Итак, ясно, что оборона, вкрапленная в наступление, будет являться ослабленной в своих основных устоях и уже не выявит первоначально присущего ей превосходства.

Как ни одна оборонительная кампания не может состоять только из элементов обороны, так и кампания наступательная не состоит из элементов одного лишь наступления, так как помимо тех коротких промежуточных периодов, когда обе враждующие армии находятся в состоянии обороны, всякое наступление, которого не хватает для заключения мира, неизбежно заканчивается обороной{302}.

Таким-то образом сама оборона способствует ослаблению наступления. Это не праздное остроумие силлогизма; мы усматриваем главнейший минус наступления в том, что оно с течением времени переходит в безусловно невыгодную оборону.

Мы объяснили, каким путем постепенно уменьшается первоначальное различие в силе между наступательной и оборонительной формами ведения войны. Теперь покажем, как это различие может исчезнуть совершенно и как на короткое время эти формы ведения войны в отношении своей силы могут поменяться местами.

Для того, чтобы изложить нашу мысль более кратким образом, да будет нам позволено указать на одно явление природы. В мире материи каждая сила способна проявить свое действие лишь при условии достаточного для этого времени. Сила, которая способна остановить движущееся тело, им преодолевается, если она воздействует на него медленно и постепенно и если продолжительность воздействия недостаточна. Этот закон из области физической природы представляет точную аналогию с некоторыми проявлениями нашей внутренней жизни. Если что-нибудь придало нашим мыслям известное направление, то не всякая, хотя бы сама по себе и достаточная, причина в состоянии изменить его или задержать ход мыслей. Для этого необходимы время, покой и непрерывность воздействия на сознание. То же самое наблюдается и на войне. Если наш дух устремился вперед к какой-нибудь цели или обратился вспять к какой-либо спасительной гавани, то легко может случиться, что те основания, которые должны бы остановить нас в первом случае или побудить к деятельности во втором, не всегда будут ощущаться во всей их силе. А так как действие идет своим порядком, то увлекаемый движением человек, сам того не замечая, легко переходит границу равновесия и оказывается по ту сторону кульминационного пункта. Бывает даже, что наступающему, поддерживаемому моральными силами, хотя его физические силы и исчерпаны, все же легче двигаться вперед, чем остановиться, в этом случае он подобен лошади, которая тащит тяжесть в гору. Кажется, что не впадая во внутреннее противоречие, мы достаточно обосновали сказанным то, что наступающий способен перешагнуть через тот пункт, остановившись на котором и перейдя к обороне, он мог бы рассчитывать на успех, т.е. на сохранение равновесия. Поэтому весьма важно, чтобы как наступающий, так и обороняющийся, составляя план кампании, правильно определили бы этот пункт, дабы первый из них не развивал операции свыше своих сил, так сказать, не влезал в долги, а второй смог бы догадаться о невыгодном положении противника и воспользоваться этим.

Теперь бросим взгляд назад на все то, что должен иметь в виду полководец при определении положения этого пункта, причем не забудем, что значимость важнейших факторов и направления, в котором они будут действовать, не только придется выводить, анализируя множество близких и отдаленных отношений и обстоятельств, но придется просто угадывать. Придется угадывать, окрепнет ли и уплотнится ли ядро неприятельской армии после первой ее неудачи или же оно рассыплется в прах, подобно графину из болонского стекла, когда на его поверхности сделана царапина. Придется угадывать, в какой степени парализует и ослабит воюющее государство противника перерыв некоторых линий сообщений и прекращение поступлений из тех или иных источников. Придется угадывать, свалится ли противник, изнемогая от жгучей боли полученной раны, или же, как раненый бык, придет в ярость. Наконец, необходимо угадать, какое чувство овладеет соседними державами - страх или негодование, и какие политические узы будут разорваны или закреплены. Все это, как и многое другое, полководец должен разгадать своей интуицией с такою же точностью, с какой хороший стрелок попадает в центр мишени. Нельзя не признать известного величия за таким актом человеческого разума. Наше суждение может уклониться с верной дороги по тысячам путей, расходящихся и скрещивающихся в различных направлениях. И если множество, запутанность и разнообразие вставших перед нами вопросов не смогут даже нас придавить, то над нами еще нависает ответственность и опасность.

Вот почему большинство полководцев охотнее останавливается задолго до предела, чем подходит к нему вплотную; и, наоборот, блестящая отвага и выдающаяся предприимчивость часто дают перелет и, таким образом, совершают непоправимый промах. Лишь тот, кто с малыми средствами совершает великое, действительно метко попадает в поставленную цель.

Наброски к восьмой части.

План войны

Глава первая.

Введение{303}

В главе о сущности и цели войны{304} мы до известной степени набросали общую схему понятия о ней и наметили ее отношение ко всему с ней связанному, дабы начать наше исследование на основе верных представлений. Мы коснулись тех разнообразных трудностей, с которыми при этом встречается наш разум, и, отложив на будущее их ближайшее рассмотрение, остановились на том выводе, что сокрушение неприятеля, следовательно, уничтожение его вооруженных сил составляет основную цель военной деятельности. Это дало нам возможность в следующей главе показать, что единственным средством военной деятельности является лишь бой. Полагаем, что это утверждение поставило нас для начала на правильную точку зрения.

Затем мы рассмотрели в отдельности заслуживающие внимания отношения и формы военной деятельности, встречающиеся за пределами боя, чтобы точнее оценить их значение - частью в зависимости от природы данного предмета, частью на основании данных военно-исторического опыта. При этом нашей задачей являлось очищение их от туманных, двусмысленных представлений, обычно с ними связанных, и выдвижение на первый план самого главного подлинной цели военной деятельности, т.е. уничтожение неприятеля. Здесь речь будет идти о плане войны и кампаний, что возвращает нас вновь к войне как целому и вынуждает связать наше изложение с воззрениями, выдвинутыми в 1-й части нашего труда.

Теперь на очереди главы, которые должны рассмотреть все вопросы в их совокупности и охватить подлинную стратегию во всем ее объеме и сущности. В самые недра стратегии, где сходятся все ее нити, мы вступаем не без некоторой робости, которая, впрочем, находит себе полное оправдание.

С одной стороны, военная деятельность представляется в высшей степени простой. Мы часто слышали и читаем, как просто и безыскусственно говорили о ней величайшие полководцы; по их словам, управление и приведение в движение тяжеловесной армейской машины, состоящей из сотен, тысяч различных членов, отходит совершенно на второй план перед их личностью, и, таким образом, весь исполинский акт войны в его целом индивидуализируется в своего рода единоборстве двух вождей. При этом мотивы их действии кажутся обусловленными немногими простыми представлениями, а порою несложным душевным побуждением; создается впечатление, что полководцы приступают к делу легко, уверенно, хотелось бы даже сказать - легкомысленно. Но, с другой стороны, мы усматриваем бесчисленное множество обстоятельств, в которых должен разобраться анализирующий разум полководца, огромные и часто неопределенные расстояния, па которые тянутся отдельные связывающие их нити отношений и множество комбинации. И мы должны помнить обязанность, лежащую на теории, все это охватить систематически, т.е. с совершенной ясностью и исчерпывающей полнотой, и для всякого действия указать достаточные основания. При этом, вполне естественно, нами овладевает сильнейшее беспокойство, как бы нам не опуститься дошкольного педантизма, туда, где, ползая по подвалам тяжеловесных понятий, мы на пути своего анализа ни разу не встретимся с мышлениями великих полководцев, одним взглядом охватывавших существо дела. Если результат теоретических усилии привел бы к этому, то, пожалуй, лучше было бы вовсе к ним не приступать. Они вызвали бы пренебрежительное отношение к теории со стороны таланта; такая теория обречена на скорое забвение. С другой стороны, этот свободный глазомер полководца, эта простота представлении, эта персонификация всей военной деятельности до такой степени составляют самый корень хорошего ведения воины, что лишь в условиях этой широты можно мыслить ту свободу духа полководца, которая является необходимой, чтобы властвовать над обстоятельствами, а не быть ими подавленной.

Не без робости делаем мы следующий шаг; он может быть направлен лишь по пути, намеченному нами с самого начала. Теория должна ярко осветить всю массу обстоятельств, дабы уму легче было среди них ориентироваться; она должна вырвать плевелы, которым заблуждение дало возможность повсюду прорасти; она должна вскрыть взаимоотношения явлений, отделить существенное от несущественного. Там, где представления сами собою складываются в такое ядро истины, которое мы называем принципом, там, где они сами устанавливают такой порядок, который мы называем правилом, на обязанности теории это отметить.

То, что ум вдохнет в себя во время этого странствования среди фундаментальных понятий предмета те лучи, которые засияют в нем самом, в этом и заключается та польза, которую может дать теория. Она не может снабдить его готовыми формулами для разрешения практических задач; она не может указать обязательный для него путь, огражденный с обеих сторон принципами. Теория способна лишь направить пытливый взгляд на совокупность явлений и их взаимоотношения и затем отпускает человека в высшую область действия. Там, собрав, в мере их развития, все свои природные силы, он будет действовать уже сам в сознании истинного и правильного, выражающегося в конкретной, ясной мысли, рожденной воздействием всех этих сил, но кажущейся скорее результатом чувства, чем мышления.

Глава вторая.