Эдвардианская эпоха: скрытый кризис государства 3 страница

Деятельность Блумсберийской группы, объединившей писателей, художников, а также такие известные фигуры, как экономист Дж.М.Кейнс, публицист Литтон Стрэчи, их философ и наставник Д.Э.Мур, стала отражением многих сильных и слабых сторон культуры 20-х годов. Блумсберийцы искренне стремились сделать открытия модернистских поэтов и художников-сюрреалистов континентальной Европы достоянием британской культуры. Сочетание культа нового и борьбы с предрассудками особенно ярко выразилось в сатирах Стрэчи на выдающихся личностей викторианского периода, включая королеву. Негативной чертой их деятельности было культивирование врожденного, почти племенного родства между художественными натурами, и со временем блумсберийцы превратились в закрытый анклав с некоторыми династическими традициями. Писатели 30-х годов критиковали группу за то, что она превратилась в новую культурную элиту. Они нападали на блумсберийцев, обвиняя их в увлечении чистой эстетикой в ущерб моральным проблемам и критикуя за пренебрежительное отношение к политическим и общественным вопросам. Возможно, именно деятельность Блумсберийской группы способствовала дальнейшему расколу искусства на искусство для избранных и на искусство для масс.

Течения в искусстве, выразившие бунтарские и свободолюбивые настроения, отражали запросы социальных движений того времени. Женщины, получившие частичное право голоса в 1918 г., а затем окончательно и полностью в 1928-м, теперь могли пользоваться самыми различными свободами: курить, посещать развлекательные учреждения, например кинотеатры, вести куда более открытую и не скованную условностями «сексуальную жизнь», носить одежду менее однообразную и строгую. Однако воспетая в мемуарах «веселая молодежь» 20-х годов, для которой как бы специально писал сатиры и пьесы Ноэл Коуард, была весьма ограничена в своем мировоззрении. Обычно ее представители принадлежали к среднему или высшему слою общества и воспитывались в частных школах, а затем в университетах Оксфорда и Кембриджа. В частности, Оксфорд ассоциировался со свободным культурным самовыражением, окрашенным некоторой склонностью к декадентству или нигилизму (или к тому и другому вместе). В 30-х годах этот университет (ошибочно) стали отождествлять с антивоенным протестом. Вообще, старые университеты значительно меньше влияли на общество, чем им позднее приписали легенды, но они успешно вписывались в движение, полное экспериментов и стремившееся к созданию нового, менее структурированного мира, оторванного от традиций.

В послевоенный период прежние законодатели морали, казалось бы, утрачивали влияние. Особенно это касалось церквей, которые стали одной из жертв войны. Исключением была католическая церковь с ее твердыми ирландскими последователями.

Нонконформистские церкви, чьи моральные установки во времена королевы Виктории служили путеводной звездой для многих британцев, теперь переживали период уменьшения паствы, сокращения финансовых фондов и падения авторитета. Даже в таких традиционных оплотах нонконформизма, как северные графства и Уэльс, все меньше людей посещало богослужения. Да и какими карами могли напугать пуритане и адвентисты седьмого дня тех, кто был свидетелем войны? Англиканская церковь, сохранившая государственный статус, тоже с большим трудом справлялась после войны с ролью национальной церкви. Архиепископы Ранделл Дэвидсон и Космо Лэнг продолжали говорить о прежнем единстве и дисциплине, но их призывы все реже доходили до верующих.

Формально Британия признавалась христианской страной. Высшие англиканские иерархи, крепко связанные с Короной и земельной аристократией, по-прежнему пользовались почетом и уважением. Воскресенье проходило в атмосфере унылого спокойствия: не ходили поезда, были закрыты магазины и театры, а в Шотландии и Уэльсе не работали пабы. Ревизия текстов англиканского молитвенника в 1927-1928 гг. стала предметом бурного общественного обсуждения. Возобновились столкновения между англокатолическим и евангелическим крыльями государственной церкви. И, как показывали религиозные программы новой радиостанции Би-би-си, религия все еще ассоциировалась с ценностями среднего класса: семьей, общиной, невоинственной формой патриотизма. Существовала также связь религии с империей, что особенно сказалось на молодежных движениях, таких, как бой-скауты и «церковные бригады». Война породила некую мирскую религиозность, которую символически выразил архитектор Латьенс в Кенотафе, обелиске, сооруженном в Уайтхолле в память о погибших в мировой войне, а также в ежегодном ритуале Поминального воскресенья. Однако, несмотря на все попытки напомнить людям о религиозном наследии, доставшемся от предков, воздействие христианства на умы, особенно представителей послевоенного поколения и тех, кто прошел войну, шло на убыль.

Неспособность церквей существенно влиять на ход событий со своей драматичностью проявилась в дни Всеобщей стачки профсоюзов 1926 г. Промышленный спад, имевший место в том году, повлек за собой растущую безработицу, социальную озлобленность и стал причиной самого острого в истории Британии классового конфликта. Уже миновали масштабные забастовки 1919-1921 гг. Премьер-министр Болдуин воззвал: «Господи, дай Мир нашему времени!» Но в самой развитой отрасли промышленности того периода, горнодобывающей, копилось напряжение из-за снижения зарплат, увольнений, падения уровня жизни шахтерских семей. В апреле 1926 г. правительство отказалось возобновить субсидии добывающей отрасли. Второго мая Болдуин прервал переговоры с делегацией Британского конгресса тред-юнионов. Этот инцидент послужил поводом для начала Всеобщей стачки. На девять дней (3-12 мая) жизнь в Британии остановилась. Никогда еще потенциальная экономическая мощь профсоюзов, способных бросить вызов правительству и всему конституционному порядку, не выражалась с такой силой. В этой ситуации призывы Церкви к примирению оказались слабыми и бесполезными.

Фактически Всеобщая стачка проходила вполне миролюбиво. Не предпринималось никаких действий против штрейкбрехеров (среди них оказалось немало студентов Оксфорда и Кембриджа, бросивших ради этого свои занятия), которые сели за руль автобусов и пытались иными способами заменить бастующих. Не было актов насилия ни со стороны полиции и войск, ни против них. Но, несмотря на то что рабочие промышленных районов Йоркшира, Кумбрии, Тайнсайда, Южного Уэльса и Шотландии держались твердо, 12 мая Британский конгресс тред-юнионов прекратил забастовку, а некоторые группы рабочих ключевых отраслей экономики (например, машиностроители) вообще не собирались бастовать. Для профсоюзов такой поворот дела оказался тяжелым поражением, особенно для шахтеров, которые еще несколько трудных месяцев продолжали стачку. Классовая война в Британии вылилась в короткую и бескровную схватку. Для среднего класса, наблюдавшего за ней со стороны, она стала безболезненным и даже забавным происшествием.

Однако очевидно, что разделение общества, выявленное и усилившееся в результате Всеобщей стачки, явилось мощным фактором, который препятствовал консолидации нации на протяжении более двадцати лет после этого события. В среде британских шахтеров память о триумфе и предательстве 1926 г. дожила до всеобщей забастовки горняков 1984-1985 гг. В условиях 1926 г. Всеобщая стачка могла показаться провалом, происшедшим из-за трусости профсоюзов, а также хорошей подготовки и решительных действий правительства (особенно со стороны некоторых министров, в частности Черчилля, бывшего тогда министром финансов). Однако «Великий год», как впоследствии назвал 1926 г. один шахтер Уэльса, показал исключительную преданность рабочих Британии классовой солидарности. Причем это касалось не только тех, кто трудился на предприятиях старых отраслей: горно-добывающей, сталелитейной и кораблестроительной, но и «полуквалифицированных» работников, занятых в сравнительно новых отраслях, обслуживающих транспорт, железные дороги и другие виды перевозок. Хотя дело не дошло до насилия, классовая вражда в стране проявила себя в полном объеме. Среди рабочих укрепилось подозрительное отношение к якобы нейтральной позиции полиции и гражданской службы. Даже новая радиостанция Би-би-си не осталась вне подозрений, хотя она изо всех сил старалась сохранить независимость вопреки давлению государства. В шахтерских районах, как следствие Всеобщей стачки, рабочие стали жертвой произвола, владельцев шахт, которые урезали зарплаты и делали все возможное, чтобы подорвать влияние Федерации горняков, выражавшей интересы своих членов. Но если прежние лидеры шахтерских тред-юнионов, вроде демагога Артура Кука, старались не вступать в конфликты, то новые люди, пришедшие им на смену в профсоюзе и Лейбористской партии, уже не хотели приспосабливаться к социальной системе, которая так несправедливо распределяла материальные блага и возможности и так надругалась над единством военных лет. Пока Британия с трудом плелась, преодолевая депрессию, память о Всеобщей стачке и классовом протесте оставалась живой.

В конце 20-х ситуация в стране обрела стабильность и сохранялась в таком состоянии до 40-х годов. Численность населения продолжала расти, хотя медленнее прежнего: по данным переписи, в 1911 г. она составляла 40831 тыс. человек, в 1921-м – 42769тыс. и в 1931-м – 44795 тыс. человек. Однако молодые писатели, такие, как Джордж Оруэлл, почувствовали и отразили растущие противоречия внутри страны. Для центральных и южных графств 20-е годы были временем спокойствия и процветания. Хотя программу жилищного строительства Аддисона в 1919-1921 гг. не удалось воплотить, на ее основе Невил Чемберлен разработал схемы прямого субсидирования строительства частных домов для среднего класса, в результате чего появилось множество новых загородных поселков. После войны заметно увеличилось число людей, лелеявших мечты достичь благосостояния среднего класса: иметь собственный дом, благополучную семью, возможность интересно проводить свободное время и приобретать домашнюю технику вроде пылесоса фирмы «Гувер». К 1930 г. в Британии насчитывалось более 1 млн личных автомобилей, и самой популярной маркой была «Бейби», производимая на заводах Герберта Остина.

Распространение радиовещания благодаря Би-би-си принесло в каждый дом развлекательные и обучающие передачи. Для тех, кто принадлежал к социальному слою мелких служащих, менеджеров, школьных учителей, квалифицированных рабочих, а также к категориям управленцев, называемых «белыми воротничками», и к группе профессионалов, сильно выросшей в период между 1880 и 1918 гг., 20-е годы были неплохим временем. Цены постепенно снижались, кредит на приобретение дома выдавали на льготных условиях, для досуга оставалось достаточно времени. Как грибы после дождя, возникали предприятия, использующие передовые технологии, например новые автомобилестроительные заводы Герберта Остина в Лонгбридже (Центральная Англия) или Уильяма Морриса в Коли около Оксфорда. Вокруг них возникали благоустроенные кварталы пригородов. Для людей, населявших эти районы, банальные ценности, которые воплощал в своей политике премьер Болдуин, любитель природы и сторонник принципа «безопасность прежде всего», казались весьма привлекательными, особенно после тревог, пережитых во время войны и Всеобщей стачки.

Но для других районов Британии этот период стал временем отчаяния и разочарования. Так, например, после короткого возрождения, связанного с войной, сельское хозяйство погрузилось в депрессию. Число деревенских жителей неуклонно сокращалось, особенно в результате механизации процесса выращивания зерна, на котором специализировалась Южная Англия. Цены на сельхозпродукты фермеров падали, уровень их доходов снижался, небольшие города, расположенные в сельской местности от Горной Шотландии до Корнуолла, нищали. На первый взгляд могло показаться, что традиционный облик британской деревни не изменился. «Зеленая революция» 1918-1926 гг. значительно увеличила число мелких землевладельцев, что было существенным изменением в землевладении и чего не наблюдалось со времен Нормандского завоевания. Но под этим внешним благополучием скрывалась массовая задолженность, заложенные земли и просроченные банковские кредиты – угасание, находившееся в резком контрасте с жизнью городов, причем контраст этот постоянно усиливался. Если принять во внимание, что тема деревни в британской литературе всегда была отправной, такая ситуация не могла не иметь серьезных культурных и социальных последствий.

В старых индустриальных районах: на севере и северо-востоке Англии, в промышленном Южном Уэльсе, в Клайдсайдском поясе Центральной Шотландии и за Ирландским морем, в трущобах Белфаста, нарастало отчаяние. В 20-х годах было много написано о бедности и тесноте, в которых жили рабочие, а также о разрушении окружающей среды в старых промышленных городах, от которого пострадали Ярроу, Виган, Мертил-Тидвил. Наряду со сведениями о сырых жилищах и антисанитарных условиях, плохих школах и общественных службах приводили ужасающие цифры детской заболеваемости и смертности, частые случаи заболевания туберкулезом у взрослых, легочных болезней у шахтеров, физических немощей стариков. В индустриальных районах севера Англии, Уэльса и Шотландии продолжительность жизни была значительно ниже, чем в городах и на курортах юго-восточной и западной части Центральной Англии. Двадцатые годы стали свидетелями все расширяющейся социальной пропасти. Этот процесс усугублялся постоянно растущей безработицей в таких старых отраслях индустрии, как сталелитейная, кораблестроительная и угледобывающая, которые испытывали недостаток капиталовложений. Несмотря на острую критику со стороны Кейнса, Черчилль, тогдашний министр финансов, в 1925 г. взял курс на возвращение к золотому стандарту на довоенном уровне, что было поддержано самыми ортодоксальными экономистами и бизнесменами. Такой курс требовал пересмотра экспортной политики в отношении угля и стали, а значит, предполагал рост безработицы среди тех, кто их производил. Что касается качества, образования и медицинского обслуживания, а также посещения библиотек, плавательных бассейнов и общественных парков, то тут социальный контраст был еще очевиднее. В стране, где безмятежно правил Болдуин, наступила эра «безопасности прежде всего». Сопровождавшая ее секуляризация вылилась в утверждение новой религии – «религии неравенства» (как говорил в одной из своих знаменитых лекций, опубликованных в 1929 г., социалист и историк-экономист Р.Г.Тони). Две трети совокупного национального богатства принадлежало 400 тысячам человек (менее 1% населения), различия в качестве жизни разных слоев британского общества были колоссальными.

Однако такое растущее социальное неравенство, как ни удивительно, не вызывало в то время ни бунта, ни протеста. Отчасти это объяснялось обстановкой дружеской солидарности, в которой жили рабочие, где даже в годы депрессии существовали собственные ценности, своя культура и даже развлечения. Примечательные черты того времени: рабочие клубы и читальни, неизменная солидарность шахтерских сообществ, рабочие хоры и духовые оркестры, кредиты, которые жителям рабочих поселков предоставляли кооперативы, – все это кажется теперь таким далеким и слегка напоминает содержание мыльной оперы типа «Улица Коронации». Но наличие подобных фактов доказывает, что даже в мрачные годы депрессии рабочий класс сохранял силу и оптимизм. Правящий класс всячески поддерживал массовые развлечения, считая их отличным болеутоляющим средством, помогающим укрепить чувство патриотизма. Традиции «хлеба и зрелищ» брали свое начало от викторианского мюзик-холла, и многие его звезды, например Джордж Роби (который, кстати, отказался от рыцарского звания), все еще были популярны. Однако на место мюзик-холла вскоре пришел кинематограф, немой, а потом звуковой, и тогда Чарли Чаплин и Мэри Пикфорд стали любимцами залов.

Но помимо стойкости и чувства собственного достоинства, присущих британскому рабочему классу, были и другие обстоятельства, благодаря которым страна оставалась единой и жила в мире. В частности, речь идет о деятельности правительства в то время, хотя о ней не принято отзываться похвально. Например, важной вехой стала отмена Закона о бедных, которой добился Чемберлен в бытность свою министром здравоохранения (1924-1929). Рабочие в матерчатых кепках, посещающие футбольные матчи, и новый средний класс, живущий в пригородных поселках и претендующий на новый стиль жизни, были объединены неким подобием общих патриотических ценностей и такими символическими фигурами, как, например, повсеместно популярный король Георг V или внушавший спокойную уверенность в завтрашнем дне премьер Болдуин. Прилив национальной гордости вызвала Имперская выставка 1925 г., организованная на территории стадиона Уимблдон. Героем 20-х годов был и Джек Гоббс, лучший игрок в крикет, выступавший за Суррей и Англию. Его спортивные успехи затмили даже достижения легендарного В.Дж.Грейса. Скромный, религиозный человек, образцовый семьянин, не бравший в рот ни капли спиртного, Гоббс являлся воплощением честного мастерового, преданного Родине и Короне. Он был профессиональным игроком в крикет, но позволял выигрывать любителям – «джентльменам» из частных школ (которые выходили на игровое поле совсем через другие ворота). Будучи отличным крикетистом, он, тем не менее, без жалоб и возражений принимал любое решение судьи, даже если оно его разочаровывало или было несправедливым. Добрый и всегда спокойный, Джек Гоббс представлял собой живой образец для общества, стремящегося сохранить традицию в бурлящих волнах меняющегося послевоенного мира.

 

Тридцатые годы

 

Конец 20-х был окутан туманом, в котором смешались ностальгия по прошлому и новые идеи. Богатство и помпезность высшего общества и королевского двора продолжали поражать воображение. Изображения на сигаретных этикетках и на обложках журналов превозносили достоинства светских знаменитостей вроде стареющего чайного магната «Томми» Липтона или хозяйки салона леди Лондондерри. В стране царили знаменитости прежних лет. Элгар оставался автором дворцовой музыки до 1934 г., Киплинг творил до 1936 г. Харди умер в 1928 г. в преклонном возрасте, окруженный почетом. Реализация уже упомянутого принципа «безопасность прежде всего» допускала только самые осторожные формы новаторства. Его политическим выразителем в конце 20-х годов стал лидер лейбористов Макдональд, который и был призван к тому, чтобы сформировать второе лейбористское правительство 1929 г. В прошлом противник войны 1914-1918 гг., во время Всеобщей стачки Макдональд был фигурой, пытавшейся примирить противостоящие стороны; затем он же искоренял социалистический экстремизм и закончил завсегдатаем светских салонов. Короче говоря, Макдональд представлял собой политического деятеля, вполне удобного, для того чтобы аристократия заключила его в свои объятия. Превратившись в «лицензированного» бунтаря, он был вполне безопасен для общества, жаждущего скромных и подконтрольных перемен. К тому времени Ллойд Джордж превратился в уже забытого политического ветерана, а Черчилль, из-за своей твердолобой позиции в отношении самоуправления Индии, что противоречило политике основной части консервативной партии, остался в изоляции. В связи с этим именно Макдональду суждено было стать надежным проводником на пути к апокалипсису.

Правление второго правительства лейбористов оказалось просто бедственным, но в основном по причинам, от него и не зависящим. В мире не существовало правительства, способного предотвратить крушение американской биржи в октябре 1929 г. и последовавшее за ним нарушение торгового оборота и занятости. Очевидно и то, что лейбористы не сумели предложить ни социалистических, ни каких-либо иных мер, чтобы предотвратить растущую со страшной скоростью безработицу, которая к концу 1932 г. достигла своего пика охватив около 3 млн человек. Хотя во второй половине 30-х годов безработица начала постепенно снижаться, застой в промышленности и социальная деградация, затронувшая многие слои общества, продолжались. Помимо перепроизводства и снижения потребления, т.е. того, что обусловливало кризис во всем мире, существовали и чисто британские его причины. В структуре промышленного производства страны слишком большую роль играли традиционные отрасли, которые давно находились на спаде: угледобывающая, сталелитейная, текстильная и судостроительная. Для этих отраслей были характерны низкие капиталовложения, раздутые штаты и плохое управление. Последнее коренилось в самой культуре Британии, где предпочтение десятилетиями отдавалось возвышенным гуманитарным дисциплинам и джентльменским доблестям, а не обучению навыкам управления и ведения бизнеса.

До 1935 г. никаких признаков оздоровления экономики не наблюдалось. Британская публика уже притерпелась к социальным бедам и без сочувствия относилась к безнадежному положению и отчаянию шахтеров, «голодным маршам» и демонстрациям безработных, к тяжкой и безысходной «жизни на пособие».

Были люди, которые понимали необходимость новой политики, способной пробудить нацию и оживить экономику, способной повернуть развитие страны в другом направлении. Левоцентристской позиции все 30-е годы придерживался Ллойд Джордж, понимавший неизбежность «Нового курса» по американскому образцу. Но этого стареющего пророка мало кто слушал. Крайне левые предлагали свои панацеи: от идей коллективизма Социалистической лиги, впоследствии подхваченных Книжным клубом левых, до чистого сектантства типа коммунистической партии. Сидней и Беатриса Уэбб предпочитали видеть будущее в развитии Советской России. Крайне правый сэр Освальд Мосли сначала примкнул к консерваторам, потом к лейбористам, а затем попытался создать британский вариант фашизма с примесью корпоративного планирования и антисемитизма. Ветераны социализма, писатели Бернард Шоу и Герберт Уэллс, предлагали различные варианты плановой научной утопии. Но самые популярные решения искали в традиционной британской практике политических комбинаций.

В августе 1931г. лейбористское правительство Макдональда оказалось в очень трудном положении. Критический момент наступил, когда фунт зашатался и одновременно в мае был опубликован доклад, в котором правительство обвиняли в чрезмерных расходах и несбалансированности бюджета, что якобы стало причиной промышленного коллапса. От правительства потребовали снижения расходов на социальное обеспечение, в частности на пособия, от которых зависело само существование безработных. В кабинете произошел раскол: одни приняли сторону банкиров, другие – Британского конгресса тред-юнионов. Двадцать третьего августа Макдональд подал в отставку.

На следующее утро вместо ожидаемого нового правительства консерваторов-либералов оказалось, что Макдональд остается премьером нового «Национального правительства», откуда были исключены почти все его коллеги по Лейбористской партии. После последовавших всеобщих выборов, состоявшихся в октябре, это правительство (которое только что отказалось от золотого стандарта и девальвировало фунт стерлингов) вернулось к власти при поддержке 556 парламентариев. Представительство лейбористов сократилось до 51 человека, причем почти все их прежние министры были забаллотированы избирателями при голосовании.

«Национальное правительство» задавало тон в политике все 30-е годы. Его номинальный глава Макдональд, не вызывавший ничего, кроме сочувствия, постепенно исчезал с политической сцены. Болдуин продержался до 1937 г. Он все же сумел использовать политические и тактические приемы, чтобы в 1935 г. провести через Парламент законопроект, предоставивший Индии большее самоуправление. Подобным же образом ему удалось перехитрить Эдуарда VIII, когда этот некоронованный король, попирая установленные правила, пытался сохранить за собой трон и жениться на разведенной американке Уоллис Симпсон. Но основной движущей силой правительства стали новые консерваторы-технократы, освободившиеся от стереотипов сельской жизни викторианского периода. Главным среди них был Чемберлен, наследник знаменитой династии из Бирмингема, сделавшийся заметной фигурой сначала в политической жизни страны, а потом и Европы. В начале 30-х он добился некоторого подъема в экономике путем крупных вложений в жилищное строительство и в производство предметов длительного пользования, а также способствуя притоку капитала в развитые промышленные зоны на востоке Центральной Англии и юге страны. Эмиграция из таких старых регионов, как Южный Уэльс, Дарем, Камберленд и Шотландия уравновешивалась ростом центров легкой индустрии и окружающих из рабочих предместий. У правительства выработался особый управленческий стиль регулирования – британская золотая середина в экономической политике. Для фермеров вводили квоты на производство молочных и других продуктов и предусматривали правила по их сбыту. Для жителей городов и пригородов улучшали транспортную систему (лондонская подземка – хороший тому пример), расширяли сеть газового и электрического снабжения. Вводилось в строй дешевое жилье.

На конференции 1932 г. в Оттаве пришел конец веку свободной торговли. Была введена новая система тарифов и так называемые имперские преференции, просуществовавшие до 70-х годов. Влияние таких тарифов на британскую экономику оказалось противоречивым. В некотором выигрыше оказалась только объединенная в картели гигантская стальная индустрия. Избиратели не замедлили высказать свою благодарность. На всеобщих выборах 1935 г. большинство голосов получило прежнее «Национальное правительство», теперь почти целиком консервативное. Этому кабинету консерваторов-управленцев чемберленовского толка широкая поддержка оказывалась до той поры, пока в конце 30-х среди них не произошел новый раскол по вопросам внешней политики.

Экономическая политика «Национального правительства» недвусмысленно строилась на классовом и региональном разделе страны. Для защиты старых промышленных районов были разработаны специальные планы. В обиходе такие районы, как индустриальная Шотландия, северо-восток Англии, Камбрия, Йоркшир, Ланкашир и Южный Уэльс, назывались депрессивными. Они существовали изолировано от остальной части Королевства, и о бедах проживающего там населения в Лондоне и Бирмингеме узнавали, только если там появлялись беженцы оттуда, чтобы участвовать в «голодном марше» или просить милостыню у сограждан, стоящих в очереди за театральными билетами.

По иронии судьбы сообщества людей, живущих в депрессивных районах, оказались замкнутыми в некой самоподдерживающейся модели: производство там сокращалось, а значит, сокращалась облагаемая налогом прибыль. В результате ухудшались условия жизни и ветшало оборудование, т.е. упадок производства ускорялся. На общественное мнение сильнейшее впечатление произвел марш безработных из Ярроу в Лондон.

Среди самых сильных произведений литературы того времени можно упомянуть довольно двусмысленную сагу Джорджа Оруэлла «Дорога к пирсу Вигана», трогательный роман Уолтера Гринвуда «Любовь на пособие», а также драматические повествования Льюиса Джонса «Кумарди» и «Мы живы» – о жизни уэльских шахтерских деревень. Они рассказывали о мучительных последствиях нищеты, которая явилась результатом государственной политики и повлияла на социальную и культурную жизнь страны. При этом мало что делалось, чтобы устранить причину этих бедствий, кроме отдельных благотворительных акций со стороны квакеров и других идеалистов. Правительство оказывало некоторую поддержку областям, пораженным депрессией, направляя туда специальные комиссии, но не предпринимало никаких серьезных усилий, чтобы перестроить промышленное производство на основе новой региональной политики. Томас Джонс однажды не без иронии предложил превратить эти районы в археологический музей на открытом воздухе, а жителей вывезти на поездах в Дагнем и Хоунсло, чтобы они занялись там чем-то полезным. И все же некоторые нововведения были предприняты, и появились промышленные зоны, где благодаря низкой кредитной ставке и инвестиционным грантам были созданы благоприятные условия для групп предпринимателей, желавших начать здесь бизнес. Так, центром производственной активности в 30-х годах стал город Слау в Бакингемшире. Его ужасающий архитектурный облик стал предметом острой сатиры со стороны Джона Бечемена. Но в целом ограничения, наложенные Министерством финансов и Банком Англии, в сочетании с нежеланием правительства принимать срочные меры оставили районы, производившие важнейшую продукцию, без поддержки. Только после того, как в 1935 г. вышла Белая книга по обороне и началось перевооружение армии, в результате которого стали развиваться машиностроение и самолетостроение, безработица заметно сократилась.

Однако основная причина того, почему индустриальным районам, терзаемым депрессией, не оказывалась поддержка, заключалась в том, что они были сравнительно невелики и изолированны. Большинство населения Британии считало, что жизнь после завершения войны стала вполне сносной и даже во многом благополучной. Тридцатые годы характеризовались низкой инфляцией, возможностью приобрести дешевое жилье и растущим разнообразием предложений на рынке. В период между 1933 и 1937 гг. ежегодно возводилось около 345 тыс. домов. Продолжало процветать автомобилестроение, электротехнические, химические и текстильные предприятия. В центре Англии быстро росли и богатели такие города, как Лестер и Ковентри. Радости жизни становились более доступными. Профессиональные футболисты клуба «Арсенал», принадлежавшего Герберту Чапмену, зарабатывали немного, зато в их меню входило шампанское и бифштексы. Линии лондонской подземки доходили в северном направлении до Кокфостерса на границе с Хертфордширом, а на западе до Уксбриджа на границе с Бекингемширом, что показывает, насколько расширилась система обслуживания и насколько далеко расселилось население, причисляющее себя к «белым воротничкам». В загородных поселках вроде Хендона, Харроу и Кингсбери возникали торговые центры, кинотеатры и футбольные поля. Хаотично расположенные, несколько обособленные дома среднего класса протянулись вдоль всех основных магистралей и даже углубились довольно далеко в сельскую местность, поскольку их еще не сдерживал экологический контроль. Впрочем, такой контроль, призванный сохранить зеленый пояс вокруг городов, уже существовал. Западные авеню, проходящие вне Лондона, стали ассоциироваться с безудержным разрастанием промышленных и жилых кварталов, с беспорядочно расположенными фабриками, сооруженными в псевдоисторическом стиле (последующие поколения по непонятной причине стали считать их памятниками стиля модерн). Отсутствие социальных перемен в Британии, несмотря на безработицу и депрессию, объяснялось не только недостатком экономической возможности и политической воли у населения пострадавших индустриальных районов. Все больше и больше британцев получали возможность наслаждаться радостями жизни в пригородных поселках, почти не ощущая при этом тяжести кризисных лет.