Когда только можете, считайте»: Френсис Гальтон

Глава 8. Измерители

 

В 1884 году на Международной выставке здравоохранения в Лондоне маленький огороженный закуток в холле, всего шесть на тридцать шесть футов, был величественно назван Антропометрической лабораторией. В ней на длинном столе, обслуживаемом тремя лаборантами, было расставлено несколько простых аппаратов, среди них – маятник и тестовый ключ, рукоятка и циферблат, фотометр, позволявший сравнивать разные оттенки цвета, и длинная трубка, издававшая свист, когда лаборант в нее дул; высота звука могла меняться поворотом калиброванного крана до тех пор, пока посетитель не переставал его слышать. За три пенса посетитель мог пройти тестирование и измерение по тринадцати показателям: времени реакции, остроте зрения и слуха, различению цветов, способности оценивать длину, силе, с которой он тянул или сжимал предмет, силе удара, росту, весу, размаху рук, величине выдоха и объему легких [287], [304].

Почему кто-либо считал эти данные стоящими хотя бы трех пенсов, сказать трудно, но за время проведения выставки тестированию подверглись 9337 человек. Может быть, это казалось само по себе похвальным: то было время, когда точные измерения сделались отличительным признаком науки и пользовались большим успехом, Даже если человек проделывал их без определенной цели.

Однако если посетители Антропометрической лаборатории определенной цели не имели, ее имел организатор лаборатории – им был Фрэнсис Гальтон, маленький лысый человечек с седыми бакенбардами, пронзительными голубыми глазами, выступающим носом и тонкими губами; окружавшей его ауре властности мог бы позавидовать и человек гораздо более высокого роста. Гальтон, психолог-любитель, был убежден, что причины различий в интеллекте у разных людей кроются в основном в наследственности, а потому общество может способствовать эволюции человечества, оплачивая наиболее умным людям производство потомства. Однако как таких умных людей найти? Гальтон считал, что некоторые наследственные физические характеристики или способности, особенно острота чувств и время реакции, связаны с интеллектом, а потому могут служить его критерием. (Среди причин таких его убеждений были два его собственных наблюдения: во-первых, умственно отсталые характеризовались низкой сенсорной различительной способностью; во-вторых, работы, требующие сенсорной чувствительности, такие как настройка роялей, дегустация вина, сортировка шерсти всегда выполнялись мужчинами, которые, как был убежден Гальтон, много умнее женщин [327; 19–21].)

Происхождение Гальтона, возможно, предрасположило его к подобным взглядам на интеллект. С одной стороны, он был внуком известного врача и натуралиста Эразма Дарвина (Чарлз Дарвин, другой его внук, приходился Гальтону двоюродным братом), а с другой – внуком и сыном преуспевающих банкиров. Однако имелось и дополнительное основание: в молодости Гальтон изучал генеалогию многих выдающихся людей и показал, что высокое положение – к которому он приравнивал интеллект – передается в семьях.

Именно ради того, чтобы произвести измерения физических характеристик, связанных с интеллектом, и собрать эти данные, Гальтон за собственный счет и организовал Антропометрическую лабораторию на выставке. Тем самым он инициировал психологические исследования, совершенно отличные от тех экспериментов, которые в то время в Лейпциге проводил Вундт, от интроспекции, которой Джемс занимался в Гарварде, и от «лечения разговором» которое Фрейд обсуждал с Брёйером в Вене и скоро должен бы начать применять в своей практике.

Что бы ни думать о взглядах Гальтона, он был не богатым праздным викторианским шовинистом, а ученым необыкновенной одаренности, отличавшимся энтузиазмом, любознательностью-трудолюбием. Настоящий эрудит, он был прекрасным изобретателем, известным географом, уважаемым писателем, метеорологом, создателем первой работающей системы опознания отпечатков пальцев, пионером в изучении близнецов для различения влияния наследственности и среды, создателем корреляционного анализа, одного из самых полезных инструментов, используемых в психологии и других науках.

Самое главное заключается в том, что Гальтон был первым, кто начал применять тесты умственных способностей, тем самым введя в употребление новую форму психологических исследований и открыв новую область знаний: изучение индивидуальных различий. Другие психологи, в первую очередь представители школы Вундта, искали универсальные психологические закономерности, например, разницу между временем рефлекторной и осознанной реакции на звук. Гальтон же исследовал различия в индивидуальных характеристиках (таких как время реакции на определенный стимул) и их связь с другими качествами и способностями индивида.

Интерес Гальтона к индивидуальным различиям отражал статус психологии в Британии его времени. В отличие от германских, английские университеты не оказывали поддержки психологическим исследованиям, не открывали лабораторий и не основывали факультетов; те, кто интересовался предметом, не выбирали из уже существующих направлений психологии или психотерапии, а следовали собственным интересам и рассматривали такие занятия как хобби. Работай он в немецком университете, Гальтон легко мог бы заняться физиологической психологией; в Британии он обладал полной свободой задаваться вопросами о том, что сделало его одаренным человеком и как общество может увеличить число ему подобных.

 

Гальтон родился в Бирмингеме в 1822 году, задолго до Вундта и Джемса и уж тем более Фрейда, хотя его достижения в психологии, пришедшиеся на его средний и пожилой возраст, примерно совпали по времени с их работами. Не по годам развитой младший из семи детей в интеллектуальной семье среднего класса, он начал читать в два с половиной года, а к пяти годам мог читать практически любые тексты на английском, прилично знал латынь и французский язык, решал достаточно сложные арифметические задачи. Пойдя в шесть лет в местную школу, Френсис с презрением отзывался о других мальчиках, поскольку они даже не слышали о «Мармионе» или «Илиаде»; в семь лет он для развлечения читал Шекспира и Попа.

Это многообещающее начало оказалось загубленным в школе-интернате, где требовалась зубрежка, а естественное любопытство и независимость наказывались поркой, нотациями и дополнительными заданиями на дом. Не преуспел Гальтон и в Кембридже, куда поступил после школы: он чувствовал необходимость отличиться и стал одержим результатами экзаменов и своим положением среди других студентов. На третьем году обучения, не сумев занять первое место по успеваемости и не видя возможности сделаться ранглером – студентом, особенно успевающим в области математики, – он начал страдать сильным сердцебиением, головокружением, неспособностью сосредоточиться. «Казалось, в голове у меня работает мельница, – вспоминал он впоследствии. – Я не мог избавиться от навязчивых идей; временами я почти не мог читать и испытывал боль от одного взгляда на печатную страницу». В полном упадке сил Гальтон покинул университет и вернулся домой. Только после того как он принял решение не стремиться к почетной степени и удовлетвориться дипломом без отличия, смог он вернуться в университет и завершить образование. Впрочем, одержимость тестами и оценкой интеллектуальных способностей сохранилась у Гальтона на всю жизнь.

После окончания Кембриджа Гальтон закончил медицинскую подготовку (которую начал еще раньше), однако после смерти в 1844 году отца, оказавшись в двадцать два года обеспеченным человеком, отказался от медицинской практики и несколько лет вел жизнь праздного джентльмена – ездил верхом, охотился, бывал на светских приемах и путешествовал. Впрочем, такая жизнь давала слишком мало пищи его беспокойному уму, и после консультации с Королевским географическим обществом Гальтон за свой счет организовал рассчитанную на два года экспедицию во внутренние районы юго-западной Африки. Обратно он привез ценную картографическую информацию, заполнившую белые пятна на карте, и в тридцать один год был награжден золотой медалью общества и признан ведущим исследователем.

В том же 1853 году Гальтон женился и с этого времени ограничил путешествия, проявляя свой интерес к географии в писании книг о своих приключениях и помощи в организации больших экспедиций. Однако такая деятельность не могла удовлетворить его надолго, и Гальтон обратился к изобретательству, создав несколько полезных приборов, таких как печатающий телеграф (прообраз современного телетайпа), усовершенствованная масляная лампа, устройство для открывания замков, паровая ротационная машина и перископ, позволяющий видеть поверх голов толпы.

К сорока годам, чувствуя потребность в новой сфере деятельности, Гальтон занялся метеорологией. Ему пришла мысль о возможности собирать данные о погоде одновременно из разных мест при помощи недавно изобретенного телеграфа, сводить их на одну карту и определять таким образом важные закономерности. Делая это и соединяя линиями точки, в которых было одинаковое атмосферное давление, Гальтон обнаружил, что таким образом можно выявить имеющие примерный вид окружностей области с высоким и низким атмосферным давлением (циклоны и антициклоны), передвижение которых по поверхности земли послужило основой для предсказания погоды.

Примерно в это же время Гальтон наконец обнаружил тему, ставшую главным интересом в его жизни: наследование интеллекта. В 1859 году Чарльз Дарвин опубликовал свою эпохальную работу «Происхождение видов», которая произвела на Гальтона огромное впечатление. Один из основных выводов Дарвина заключался в том, что у членов любого вида имеются небольшие наследуемые различия и что эволюция происходит благодаря естественному отбору наиболее приспособленных особей. Хотя работа Дарвина в основном касалась видов животных, Гальтон приложил ее принципы к человечеству; он предположил, что эволюция человека должна происходить посредством естественного отбора лиц, обладающих наилучшим умом, и передачи врожденных психических преимуществ потомству.

Это совпадало с впечатлением, которое Гальтон сохранил со времен обучения в Кембридже: многие студенты, получавшие дипломы с отличием, имели отцов и братьев, также обнаруживавших блестящие академические успехи. Теперь Гальтон задумал и осуществил ценный, хотя и очень трудоемкий исследовательский проект: он собрал и классифицировал данные за сорок один год о семьях студентов, добивавшихся в Кембридже наибольших успехов в математике и классической филологии [328; 287–289]. Как он и ожидал, пропорция лиц, добившихся наибольших успехов, была особенно высока в определенных семьях. Свои данные Гальтон опубликовал в 1865 году; с тех пор изучение наследственной природы умственной одаренности и улучшение человеческой расы благодаря селективному размножению стали главными в его жизни и работе. Должно быть, он видел жестокую шутку судьбы в том, что они с женой детей не имели; последователь Фрейда мог бы предположить, что фиксация Гальтона на данном предмете была компенсацией за неудачу в производстве потомства.

Хотя Гальтон и не сумел добиться отличий по математике в Кембридже, его исследовательский метод имел математический характер; подобно Демосфену, решившему стать оратором несмотря на дефект речи, Гальтон превратил свою слабость ввеличайшую силу. Его подход к изучению интеллекта – как и любой интересовавшей его проблеме – заключался в том, чтобы найти нечто, что можно было бы подсчитывать, определять пропорции, сравнивав средние и на этом основании делать выводы. В Африке он измеряв тела местных женщин (с почтительного расстояния) и нашел их весьма впечатляющими по сравнению с англичанками. Вернувшись на родину, во всех городах, где он бывал, Гальтон обращал внимание на каждую встречную девушку и отмечал, насколько она хорошенькая; по его данным, пропорция хорошеньких девушек была самой высокой в Лондоне и самой низкой – в Абердине. На научных встречах он подсчитывал, как часто вертится на своем месте каждый из пятидесяти присутствующих; было обнаружено, что суетливые движения сокращались больше чем наполовину, когда сообщение интересовало аудиторию.

План, представленный Гальтоном в книге «Наследственный гений» (1869), первой и самой известной из его четырех работ, посвященных наследованию умственных способностей, состоял в том, чтобы отобрать группу высоко одаренных людей и посмотреть, насколько распространенными будут таланты в их семьях по сравнению с общей популяцией. Его критерием необычных умственных способностей на этом этапе выступала репутация в обществе:

«Я смотрю на общественную и профессиональную жизнь как на непрерывный экзамен. Все выступают кандидатами на хорошее мнение своих ближних и на успех в своей профессии; этого успеха они достигают в той мере, в какой общее мнение оценивает их совокупные достоинства» (Гальтон Ф. Наследственность таланта. М.: Мысль, 1996, с. 9).

 

Чтобы выяснить, как часто такая репутация (и, таким образом, умственная одаренность) встречается, Гальтон произвел статистическую обработку некрологов, опубликованных в «Тайме» в 1868 и «скольких более ранних годах, и нашел, что лиц, достигших пожилого возраста и удостоившихся некролога, насчитывалось 250 на миллион населения, или 1 на 4000.

Затем Гальтон сравнил с этими данными пропорцию выдающихся личностей в семьях знаменитых людей: английских судей, начиная с времен Реформации, премьер-министров предшествующего столетия, выдающихся полководцев, литераторов, ученых, поэтов, художников, музыкантов, протестантских проповедников. Такие деятели, по подсчетам Гальтона, встречались гораздо реже, чем один на четыре тысячи; он оценил соответствующую пропорцию как один на миллион. Согласно предположению Гальтона, если гениальность передается по наследству, то среди родственников знаменитостей выдающиеся люди должны встречаться гораздо чаше, чем один на миллион или даже чем один на четыре тысячи.

Свои оценки Гальтон основывал на законе отклонения от средней, который был ранее разработан математиками для оценки распределения ошибок в астрономических наблюдениях и для выявления шанса на выигрыш в азартных играх. Однако его можно было применять и для определения разброса характеристик человека. В 1835 году бельгийский ученый Адольф Кетле, используя данные о французских новобранцах, сообщал, что очень немногие из них очень низкого или очень высокого роста, а остальные занимают промежуточное положение, причем большинство по росту очень близко к средним значениям. Графическое изображение этого распределения дало кривую в форме колокола: большинство цифр, отражающих индивидуальные показатели, сконцентрировалось в Центре; чем дальше от средней линии, тем их было меньше. Концепция кривой нормального распределения человеческих особенностей сегодня настолько широко известна, что трудно представить себе, что во времена Кетле это было открытием.

Гальтон предположил, что закономерность, справедливая для Роста, должна иметь место и для других телесных характеристик, таких как вес мозга, число нервных волокон, острота сенсорного восприятия, – а следовательно, и интеллекта. Если это так, то разброс умственных способностей также должен соответствовать кривой нормального распределения. Гальтон разделил кривую человеческого интеллекта на шестнадцать равных интервалов – восемь выше среднего значения, восемь – ниже, – и на основании соответствующих координат точек кривой вычислил пропорцию одаренных личностей среди населения, приходящегося на каждый интервал. В двух верхних интервалах, по его данным, таковая составляла 248 человек на миллион, что совпадало с цифрами, полученными на основании подсчета численности выдающихся людей по некрологам (1:4000). Однако очень небольшое число гениев попадало на графике выше максимума кривой распределения – это и были те по-настоящему выдающиеся люди, которые встречаются один на миллион и которые, как рассчитывал показать Гальтон, такими рождаются, а не становятся благодаря воспитанию или самообразованию:

«Я совершенно не допускаю гипотезы... будто все родятся на свет почти одинаковыми и что единственными факторами, создающими различие между тем или другим мальчиком или тем или другим взрослым человеком, являются прилежание и нравственные усилия над собой. Я самым безусловным образом отвергаю предположение о природном равенстве между людьми. Явления, наблюдаемые нами в детской, в школе, в университете и на различных поприщах позднейшей деятельности, составляют целую цепь доказательств противного» (Гальтон Ф. Наследственность таланта. М.: Мысль, 1996, с. 15).

 

Гальтон не сомневался, что в «прогрессивном» (по его терминологии) обществе, таком как викторианская Англия, врожденная одаренность наверняка приведет к успеху:

«Если человек одарен обширной умственной даровитостью, энергичностью в работе и способностью к тяжелому труду, едва ли какие-нибудь причины могут помешать ему выдвинуться... Он, наверное, будет встречен общим сочувствием» [Гальтон Ф. Наследственность таланта. М.: Мысль, 1996, с. 36].

 

Героические усилия Гальтона по исследованию генеалогии позволили выяснить, что из 286 судей, составлявших выборку, примерно каждый девятый был отцом, сыном или братом другого судьи; кроме того, среди родственников судей было много епископов, адмиралов, генералов, романистов, поэтов и известных врачей. Одаренность в этих семьях встречалась в сотни раз чаще, чем в общей популяции. То же самое было верным и для других категорий выдающихся людей.

Суммируя данные по всем категориям, Гальтон нашел, что 31% знаменитостей имел выдающегося отца, 41% – брата и 48% – сына. Более того, чем выше была степень родства, тем выше была вероятность того, что родственник окажется одаренной личностью. Гальтон был уверен, что полностью доказал свою гипотезу – «что Природные способности человека являются у него путем унаследо­вания при таких же точно ограничениях, как и внешняя форма и физические признаки во всем органическом мире» [Гальтон Ф. Наследственность таланта. М.: Мысль, 1996, с. 6].

Современные психологи могут указать на ряд наивных упущений в методологии Гальтона, в особенности на то, что он не учитывал влияния окружения, в котором воспитывались выдающиеся люди: если большинство из них выросли в очень благоприятных условиях, то данные могут говорить о влиянии среды не менее значительном, чем влияние наследственности. Однако каковы бы ни были ограничения применявшихся Гальтоном методов, благодаря его работам наследуемость интеллекта стала значимым объектом психологических исследований, каковым и остается до сих пор.

Имя Гальтона несколько опорочено теми рекомендациями для социальной политики, которые он основывал на своих открытиях, и теми интерпретациями, которые из них следовали. Именно Гальтон ввел в употребление термин «евгеника»; он утверждал – начиная со своей первой публикации, посвященной наследованию гениальности, в 1869 году до самой смерти в 1911 – что общество существенно улучшится, если будет поощрять воспроизводство людей, превышающих средний уровень:

«[Евгеника] есть наука улучшения породы... учитывающая все влияния, которые в любой, даже незначительной степени могут дать более подходящим расам или наследственным линиям лучший шанс распространяться быстрее менее подходящих, чем они имели бы в обычных условиях» [327; 17].

 

Эти взгляды сделались вселяющими ужас в результате попыток нацистов способствовать размножению «чистых арийцев» и истребления евреев, цыган и других наций, которые они считали человеческими паразитами. Сам Гальтон, по свидетельствам его биографов, был мягким и достойным человеком и уж во всяком случае не пропагандистом геноцида, однако некоторые его замечания по поводу того, как следует обходиться с нежелательными представителями нации, оказываются близко к границе приемлемого:

«Я не вижу, почему кастовое высокомерие должно помешать классу одаренных людей, когда он придет к власти, обходиться со своими соотечественниками без должной доброты при условии, что те сохраняют безбрачие. Однако если люди, низшие по своим моральным качествам, интеллектуальным и физическим характеристикам, будут продолжать давать потомство, легко себе представить, что наступит время, когда такие личности будут рассматриваться как враги государства и тем самым лишаться всяких претензий на доброе обращение» (цит. по 1304; 136]).

 

Можно было бы ожидать, что человек, придерживающийся таких взглядов, окажется расистом, рассматривающим все нации, кроме собственной, как недочеловеков, однако в случае Гальтона это не так. Хотя он оценивал средний интеллект представителей черной расы на два разряда ниже интеллекта англичан, интеллект древних греков он ставил на два разряда выше интеллекта последних и отмечал, что хотел бы изучить данные об итальянцах и евреях, поскольку «те и другие обнаруживают богатство семьями с наследуемыми высокими интеллектуальными показателями».

Хотя идеи Гальтона, касающиеся евгеники, не являются частью современной психологии, они позволили ему разработать некоторые наиболее ценные для этой науки методы исследований. Генеалогическое изучение наследуемости психологических характеристик – только один из них. Другой и даже еще более полезный был создан в ответ на критику «Наследственного гения», говорившую о влиянии окружения на развитие интеллекта, и особенно на статистические выкладки швейцарского натуралиста Альфонса до Кандолля, показывавшие, что большинство великих ученых происходило из стран с такими факторами окружающей среды, как умеренный климат, религиозная терпимость, демократическое правление и здоровые коммерческие интересы.

Это побудило Гальтона предпринять попытку различить влияние наследственности и среды в достижении выдающихся успехов, особенно в науке. В 1874 году в «Английских ученых» он четко формулировал проблему, используя краткое обозначение для генетических и средовых воздействий на развитие, которые сразу же вошли в научный лексикон:

 

«Выражение «наследственность или среда» – удобное сочетание слов, поскольку разделяет под двумя отчетливыми заголовками бесчисленные элементы, из которых состоит личность. Наследственность – это все то, что человек приносит с собой в мир; среда включает в себя каждое влияние, которое он испытывает после рождения. Различие ясное: вследствие первой появляется младенец со всеми своими латентными способностями роста и ума; вторая обеспечивает окружение, в котором происходит развитие и благодаря которому естественные тенденции могут быть усилены или ослаблены, а также внедрены совершенно новые» [329; 12).

 

Чтобы выяснить, какую роль в научном успехе играют наследственность и воспитание, Гальтон создал еще один новый исследовательский инструмент: опросник для самозаполнения (анкета – А.П.). Он разработал набор вопросов о национальной, религиозной, социальной, политической принадлежности респондента, чертах характера и даже цвете волос и размере шляпы и разослал его двумстам членам Королевского общества. Среди важнейших вопросов были такие: «Насколько ваш интерес к науке был врожденным? Послужили ли его причиной события, и если да, то какие, которые произошли, когда вы были уже взрослым?»

Несмотря на «пугающую», по собственному выражению Гальтона, длину опросника, большинство адресатов его заполнили и вернули отправителю. (Это был первый опросник в истории; сегодня исследователь может и не получить такого отклика.) Когда Гальтон свел результаты опроса в таблицу, он обнаружил, что большинство респондентов считало свой интерес к науке врожденным; с другой стороны, все они много говорили о том, как обучение способствовало их прогрессу или, наоборот, задерживало его. Гальтон оказался вынужден признать, что факторы среды, в особенности образование, могут усилить или ослабить развитие способностей к научной деятельности; унаследованный талант вовсе не являлся гарантированным условием успеха. Тем не менее, он утверждал, что данные опросника показывают главную роль наследственных дарований в научных достижениях.

Позднее, по мере развития исследовательской методологии, стало ясно, что опросник Гальтона и анализ данных обладали существенными недочетами. Во-первых, многие вопросы, особенно касавшиеся причин успеха респондента, предполагали чисто субъективные ответы; во-вторых, Гальтон не рассылал свой опросник невыдающимся ученым и людям других специальностей, чтобы иметь возможность сравнить данные; в-третьих, он не мог (хотя впоследствии и разработал необходимый инструментарий) математически измерить связь между двумя различными факторами для выявления случайности или значимости обнаруженной закономерности. Тем не менее создание Гальтоном опросника и анализ полученных данных были нововведениями огромной ценности и с тех пор стали мощным оружием психологии.

 

В последующее десятилетие Гальтон, уже пожилой человек, активнее чем когда-либо изучал индивидуальные психологические различия. В 1883 году он опубликовал свои соображения по примерно тридцати различным темам в книге, названной «Исследование человеческих способностей и их развития», – любопытную смесь научного подхода и догадок, точных данных и предположений, статистики и анекдотов. Некоторые его положения выдавались за научные, хотя на самом деле оказывались всего лишь викторианскими мужскими предубеждениями. Например, в главе «Характер» Гальтон, не приводя никаких доказательств, утверждал, что «явно выраженной особенностью женского характера является капризность и робость; женщины менее прямодушны, чем мужчины». Он объяснял это эволюционными причинами: если бы не женская уклончивость и соревновательность мужчин, «расы вырождались бы из-за отсутствия того полового отбора, возможность которого представляет длительное ухаживание, предшествующее браку».

Впрочем, большая часть книги была посвящена чрезвычайно оригинальным научным исследованиям. Одно из них касалось способности вызывать умственные образы. Многие люди, не являющиеся учеными, мыслят яркими образами, в то время как многие ученые – чисто абстрактными понятиями; Гальтон предположил, что способность вызывать яркие умственные образы мешает мышлению в обобщенных и абстрактных терминах. В другой главе он сообщал о своем изобретении теста словесных ассоциаций: он оставил перечень из 75 слов-стимулов и, глядя на них по очереди, записывал одно или два первых пришедших на ум по ассоциации слова. Большая часть обнаруженного при этом особого значения не имела (например, оказалось, что при повторении теста один и тот же стимул вызывал у него те же ассоциации), однако наблюдения Гальтона обладали и ценностью: он заметил, что возникающие у него ассоциации порождены его собственным опытом, в то время как у других людей те же стимулы вызывают другие ассоциации. Результатом этого стало то, что тест словесных ассоциаций сделался основным способом изучения индивидуальных личностных особенностей.

Еще одним заслуживающим внимания вкладом Гальтона в науку была блестящая идея: стараясь разрешить проблему выявления отношения влияний наследственности и воспитания на развитие интеллекта и личности, он предложил изучать «истории жизни близнецов, очень сходных друг с другом в младенчестве и впоследствии разделенных или тех, кто изначально был не очень похож друг на друга, но воспитывался вместе». Он знал, что близнецы бывают двух видов: те, что физически почти идентичны, и те, кто похож друг на друга не больше, чем обычные сиблинги. Если изначально очень похожие близнецы с возрастом делались отличающимися друг от друга, это могло быть только следствием воспитания; если же одинаково воспитанные изначально не слишком схожие друг с другом близнецы оставались несхожими, причиной такого могла быть лишь наследственность.

Это была замечательная гипотеза, хотя Гальтон обладал лишь грубыми способами ее доказательства. Он разослал анкету тем близнецам или их родственникам, которых знал; он также просил их сообщить ему имена других близнецов. Постепенно Гальтону удалось собрать данные о 94 парах, из которых 80 обладали «сильным сходством» (были, вероятно, однояйцовыми); данные о 35 парах оказались достаточно подробными, чтобы быть весьма полезными.

Сообщение Гальтона о близнецовом исследовании содержит множество анекдотических подробностей: рассказы о том, как близнецы, пользуясь своим сходством, обманывали окружающих; о том, как учитель порол обоих, не в силах определить, кто из них провинился; о том, как один близнец ухаживал за невестой другого, и т.д. Однако когда Гальтон рассортировал данные об идентичных близнецах в поисках сведений о тех, кто различался по характеру, он обнаружил, что некоторые «сохраняли сходство тела и ума до старости, несмотря на различные условия жизни». В других случаях различия проявлялись, но всегда в результате болезни или несчастного случая, оказавших воздействие только на одного члена пары. Напротив, те близнецы, кто был не очень схож друг с другом (возможно, дизиготные), даже в случае совместного одинакового воспитания с течением времени не делались более похожими [327; 167].

Не слишком склонный к осторожности, Гальтон пришел к следующему выводу: «Невозможно избежать заключения, что влияние наследственности гораздо больше влияния воспитания, когда раз­личия в окружающей среде не превосходят тех, что обычно существуют между людьми одного ранга в обществе одной и той же страны». С современной точки зрения исследование Гальтона было упрощенным, не обладавшим достаточной точностью и далеко не доказательным. Тем не менее, оно замечательно тем, что было первым; с тех пор близнецовый метод стал важнейшей исследовательской стратегией и наиболее точным способом оценки влияния наследственности и воспитания на интеллект, личностные особенности и другие психологические характеристики.

Наконец, в «Исследовании человеческих способностей и их развития» Гальтон привел сведения о разработке нескольких тестов, позволяющих быстро и легко выявлять лиц с высоким интеллектом: это было частью его великой мечты улучшения человеческой породы с помощью евгеники. Через год после выхода книги Гальтон начал испытания своих тестов на международной выставке, а когда она закрылась, получил разрешение от музея Южного Кенсингтона разместить на несколько лет свою лабораторию там. За это время он разработал еще несколько приборов для тестирования, в том числе планку с движком на ней для изучения способности определять длину, вращающийся диск для изучения определения перпендикулярности, набор гирек для оценки точности определения веса и набор бутылочек с пахучим веществом, которые нужно было распределять в зависимости от интенсивности запаха [106: 485-486].

Гальтону было уже около семидесяти, он был гораздо старше того возраста, в котором ученые обычно добиваются успехов, когда он сделал свое самое важное открытие. Весьма показательно, что это открытие касалось вечной одержимости Гальтона подсчетами. Каждая разновидность измерений, проводившихся в его Антропометрической лаборатории, давала кривую распределения вероятностей, однако Гальтон предположил, что может получить новую и очень ценную информацию, если сумеет понять, как различные наборы данных связаны друг с другом. Некоторые зависимости были очевидны – более высокие люди, например, отличались большим весом, – но какова была корреляция между другими показателями? Которые из них менялись в одинаковой степени? И каково было значение того, что некоторые менялись по-разному? Только знание закономерностей, связывающих одни данные, и выявление независимости между другими могли дать идеальную батарею тестов интеллекта.

На рассмотрение этой проблемы Гальтона натолкнуло странное обстоятельство, обнаруженное им при изучении наследственного гения: дети необычных родителей бывали, как правило, менее необычными. Если говорить о физических особенностях, то, на­пример, дети высоких людей часто оказывались менее высокими, хотя и выше среднего роста, а дети малорослых родителей – менее малорослыми, хотя и ниже среднего роста; такую тенденцию Гальтон назвал «регрессией к посредственности» (впоследствии это стали называть регрессией к среднему). Гальтон хотел узнать, что это говорит о силе наследственного влияния и как это выразить математически. При поверхностном взгляде проблема казалась чисто интеллектуальной загадкой; однако оказалось, что ее решение стало чрезвычайно полезным исследовательским инструментом в психологии и в других науках.

После долгих размышлений Гальтон составил «график разброса» цифр, выражающих рост трех сотен детей. Сначала он начертил таблицу, где по горизонтали располагались значения роста детей, а по вертикали – родителей (точнее, «обобщенного родителя» – среднее арифметическое роста отца и матери). Затем в ячейках на пересечении каждой вертикали и горизонтами (т.е. при сочетании определенного роста ребенка и определенного роста «обобщенного родителя») он написал число детей, попадавших в соответствующую категорию. График разброса выглядел следующим образом:

 

 

Сначала это ничего не сказало Гальтону; потом однажды утром, разглядывая таблицу в ожидании поезда, он неожиданно заметил регулярность в цифрах. Если провести линию, соединяющую любой набор примерно одинаковых цифр, она образует наклонный эллипс, центр которого находится в средней точке графика разброса. Когда Гальтон провел прямые через эллипс, соединяющие его конечные точки по вертикали и по горизонтали, они прошли через средние значения роста детей в каждой вертикальной колонке и через средние значения роста родителей в каждом горизонтальном ряду. Выглядело это так:

Эллипс и пересекающие его прямые показали зависимости, которые искал Гальтон. Для любого данного роста родителя («локус горизонтальных тангенциальных значений») средний рост детей отстоял только примерно на две трети расстояния от средней величины по сравнению с ростом родителя; другими словами, имела место регрессия роста детей на треть в сторону средней величины [304; 192], [328; 304]. Напротив, для любого роста ребенка («локус вертикальных тангенциальных значений») рост родителя оказывался несколько ближе к среднему значению (т.е. родители необыч­ных детей оказывались менее необычными, чем их потомство).

Гальтон открыл такой аналитический инструмент, как «линия регрессии». Если бы рост детей был в точности таким же, как рост родителей, две линии регрессии совпали бы; если бы рост детей совсем не был связан с ростом родителей, линии регрессии были бы перпендикулярны друг другу. Оказалось же, что они довольно близки друг к другу, показывая, что в данном случае соотношение двух переменных – их корреляция – находится примерно посередине между этими крайними значениями.

Это произошло в 1886 году. Десятью годами позднее английский специалист в области биометрии Карл Пирсон, ученик Гальтона и впоследствии его биограф, разработал математический метод подсчета коэффициента корреляции, который он обозначил r – от термина «регрессия»; теперь не было необходимости создавать график разброса. Для любых двух наборов значений этот коэффициент показывает корреляцию в интервале от 1 (при полном совпадении изменений) до 0 (никакой корреляции вообще) и –1 (полная противоположная зависимость). Метод Пирсона остается стандартным способом оценки корреляции по сей день. Применительно к росту родителей и детей r оказался равен 0,47 (что несколько отличается от первоначальных подсчетов Гальтона): другими словами, значения роста детей отстоят от среднего значения для популяции примерно на половину расстояния значений роста родителей [304; 199].

Важность разработки Гальтоном корреляционного анализа едва ли можно переоценить. Его открытие означало, что если две переменные меняются в одном направлении (или в противоположных), пусть даже в разной степени, они коррелируют между собой, и величина коэффициента корреляции показывает, насколько значима связь между переменными. Чем больше корреляция, тем меньше вероятность того, что зависимость носит случайный характер, и больше вероятность причинно-следственной связи. Одна из переменных может быть причиной (или одной из причин) другой или наоборот; возможно также, что эти переменные являются одновременными и связанными между собой следствиями какой-то другой причины. В любом случае выраженная корреляция предполагает объяснение исследуемого феномена. Числа содержат если не ответ, то, по крайней мере, ключ к нему.

(Даже значительная корреляция, конечно, может быть ложной – искусственно выведенным следствием какой-то другой причины. У мужчин, например, степень облысения коррелирует с продолжительностью брака – не потому, что они как-то связаны между собой, а потому, что обе связаны с возрастом. Усовершенствование техники анализа позволило отсеивать такие обманчивые корреляции.)

Психолог Джордж Миллер, оценивая значение открытия Гальтона, пишет:

«Ковариация – центральная концепция не только для генетики и психологии, но и для всех научных исследований. Ученый ищет причины явлений; все, что он когда-либо может найти, – это корреляции между предшествующими и последующими условиями... Прозрение Гальтона было и остается важнейшим для обширных областей современных социальных и поведенческих наук и также самыми разными способами приносит пользу инженерам и натуралистам» [668; 145].

 

Если добавить к этому множество других важных методологических разработок Гальтона, нетрудно понять, почему, хотя он и не был глубоким мыслителем, Рэймонд Фанчер считает, что «немногие оказали большее влияние на современную психологию» [287; 293-294].

 

Гальтоновские парадоксы

 

Результаты работ Гальтона парадоксальны. Хотя некоторые его методологические изобретения рассматриваются большинством психологов как имеющие жизненную важность, его имя значит для них немного, а широкой публике почти неизвестно. Работая в одиночку, вне университетского окружения, он не создал психологической школы, не руководил созданием докторских диссертаций, имел немногих последователей. Более того, его вкладом в науку были главным образом исследовательские методы, а не блестящие теории; мир же помнит именно последние, хотя изобретательные методы исследования часто ведут к великим открытиям.

Существует и еще один, даже более крупный парадокс. Измерение индивидуальных различий уровня интеллекта, главная цель всей жизни Гальтона, с начала XX века оказало огромное влияние на западное общество, – но производилось оно не теми методами, которые создал Гальтон. Хотя именно он предложил и начал осуществлять тестирование умственных способностей, его имя не связано с теми тестами, которые применяются на протяжении последнего столетия; если, не считая авторов трудов по истории психологии, Гальтона и помнят, то не как инициатора тестирования умственных способностей, а как создателя евгеники.

В Великобритании Гальтон был основателем «новой психологии» – изучения индивидуальных различий, но почти никто из британских психологов не считает себя последователем Гальтона [106; 4821. В конце XIX века большинство занимавшихся экспериментальной психологией ученых отправлялись на подготовку в Германию и привозили оттуда вундтовские теории и методы. Они воспринимали многие идеи и методологические изобретения Гальтона, но считали себя последователями Вундта. Новая немецкая психология пользовалась гораздо большим признанием, чем английская: она была чистым продуктом университетской системы, в то время как открытия Гальтона являлись открытиями талантливого дилетанта и преследовали практические цели (Это не совсем точно, так как иимя Гальтона, и его открытия широко и часто цитируются в трудах российских и западноевропейских ученых. – Примеч. ред.). (… и в США – А.П.)

Самым большим влиянием Гальтон пользовался в Америке, но, опять же, не как глава научной школы. На рубеже столетий многие американские психологи были структуралистами (последователями Вундта), не интересовавшимися измерениями индивидуальных различий. К 1905 году преобладать стали функционалисты (последователи Джемса), но, хотя они симпатизировали многим идеям Гальтона, себя они видели стоящими на более высоких теоретических позициях, чем те которые предлагал Гальтон. Как и Уильям Джемс, многие ведущие американские психологи, такие как Джон Дьюи, Джеймс Роуленд Эйнджел, Джордж Г. Мид, Джеймс Маккин Кеттел, Эдвард Ли Торндайк, Роберт С. Вудворт, основывали свои теории на эволюционном отборе умственной приспособленности и его социальном эквиваленте – конкурентной борьбе. Никто из них не называл себя последователем Гальтона, хотя они и разделяли его утилитаристский подход и все, таким образом, высоко ценили методы Гальтона в измерении индивидуальных различий, потому что эти методы были такими практичными [26], [982].

 

Наиболее горячим пропагандистом антропометрических измерений был Джеймс МакКин Кеттел (1860–1944). Родившись в Истоне, Пенсильвания, и окончив колледж Лафайета, в 1883 году Кеттел отправился в Лейпциг и до 1886 года учился у Вундта. Его главным исследовательским интересом было измерение времени реакции, однако Кеттел был яростно независимым молодым человеком; он посмел разойтись во мнениях с великим Вундтом по ключевому методологическому вопросу: Кеттел усомнился, что та интроспекция, на которой настаивал Вундт, действительно возможна и что испытуемый способен разделить время реакции на время восприятия, время выбора и т.д. В результате Кеттел, хотя и оставался ассистентом Вундта, должен был осуществлять эксперименты у себя дома, потому что Вундт не разрешал проводить исследования в лаборатории тем, кто не мог или не хотел следовать его методу.

Кеттел заинтересовался различиями времени реакции у испытуемых и посвятил этому «специальному интересу» статью, опубликованную в 1885 году [982; 408]. Защитив в следующем году докторскую диссертацию, Кеттел отправился в Лондон, где и встретился с Гальтоном; несмотря на разницу в возрасте в 40 лет, между ними обнаружилось родство душ. Гальтон произвел на Кеттела глубокое впечатление; через много лет Кеттел назвал его «самым великим человеком из всех, кого я знал». Почти два года Кеттел проработал в Антропометрической лаборатории в музее Южного Кенсингтона и хорошо освоил все производившиеся там тесты.

В 1888 году двадцативосьмилетний Кеттел сделался профессором психологии в Пенсильванском университете (возможно, он был первым человеком в мире, получившим такое звание: Джемс в Гарварде получил его только на следующий год). Кеттел создал батарею из 50 тестов, позаимствовав некоторые у Гальтона и адаптировав применявшиеся Фехнером, Вундтом и другими учеными;10 тестов он предложил своим студентам для измерения индивидуальных различий интеллекта. Вслед за Гальтоном он предполагал, что основные физические характеристики, измеряемые тестами (сила руки, скорость движения руки, время реакции на звук, еле заметные различия в весе, объем памяти на буквы и т.д.), связаны с уровнем интеллекта. В 1890 году результаты своей работы Кеттел изложил в статье «Тесты умственных способностей и измерения», опубликованной в журнале «Майнд»; термин «тесты умственных способностей» был употреблен впервые; исследования Джеймс МакКинКеттела положили начало движению тестирования интеллекта.

В 1891 году Джеймс МакКинКеттел стал профессором психологии и главой факультета в Колумбийском университете. Свою батарею тестов он расширил и каждый год предлагал их пятидесяти добровольцам из числа поступивших в университет. Его похвальной целью было доказать путем выявления связи между результатами тестирования и оценками студентов, что тесты измеряют интеллект; ради этого он фиксировал оценки студентов на протяжении десятилетия. Тем временем тот же способ тестирования интеллекта был в 1893 году продемонстрирован на Чикагской всемирной ярмарке, где Джозеф Джастроу, глава Американской психологической ассоциации, создал фактически копию Антропологической лаборатории Гальтона. Посещавшие ярмарку психологи, несомненно, нашли это интересным и впечатляющим; подобное тестирование стали проводить в нескольких лабораториях Европы и Америки.

К 1901 году Кеттел собрал достаточно данных для развернутого исследования, и Кларк Уисслер, один из его студентов, подверг их корреляционному анализу по методу Гальтона–Пирсона. Результаты удивили и огорчили Кеттела: значимых корреляций между оценками студентов и данными антропометрических тестов не обнаружилось. Если оценки и академические успехи были свидетельством интеллектуальных способностей, то антропометрические тесты таковыми не являлись [690; 379], [982; 409–410]. Более того, результаты тестов так мало коррелировали друг с другом, что было ясно: они не измеряли общее свойство, каковым, как предполагаюсь, был интеллект. Так обнаружился еще один парадокс, связанный с Ф. Гальтоном: его открытие – корреляционный анализ – развенчал его собственный метод тестирования интеллекта.

Однако это не явилось концом истории Кеттела и тестирования умственных способностей. Неустрашимый Кеттел разработал множество других тестов, особенно в области оценочных суждений, издавал два научных журнала, основал Психологическую корпорацию для использования прикладной психологии в бизнесе и сделался первым образцом деятельного и практичного коммерческого психолога.

Хотя антропометрический подход Гальтона к тестированию умственных способностей оказался нежизнеспособным, его место скоро заняло тестирование другого сорта, и исследование индивидуальных различий сделалось главным направлением американской психологии. К 1917 году значительно больше половины исследований, о которых сообщалось на собраниях Американской психологической ассоциации, были посвящены индивидуальным различиям (цит. по [79; 265]). В американской психологии высокая оценка, данная Гальтоном тестированию умственных способностей, стала преобладающей, и такое тестирование сделалось способом, благодаря которому его взгляды на наследственность стали влиять на обучение студентов, оценку пригодности к военной службе и иммиграционную политику.

Последний парадокс заключается в том, что ничто из этих результатов не входило в намерения человека, разработавшего тесты интеллекта, которые пришли на смену тестам Гальтона. Тесты Альфреда Бине возобладали над тестами Гальтона; взгляды Гальтона возобладали над взглядами Бине.