ГЛАВА 5. Универсальная материально‑правовая унификация положений о статусе иностранных юридических лиц

 

1. Общие вопросы применения метода унифицированного материально‑правового регулирования

 

Сегодня все более важное значение приобретает метод унифицированного материально‑правового регулирования. В современном мире стремление к унификации правовых норм как посредством заключения международных договоров универсального и регионального характера, так и путем принятия типовых законов является одной из основных общих тенденций развития международного частного права.

Необходимо подчеркнуть, что унификация в международном частном праве включает две основные разновидности:

1) унификация коллизионно‑правовых норм. Данный вид унификации предполагает установление государствами единых по содержанию коллизионных норм, призванных определять применимое право в рамках тех или иных правовых институтов. Данный вид унификации не позволяет говорить об установлении единообразного правового регулирования отношений, поскольку в данном случае не подвергается унификации собственно материальное право каждого из государств. Иными словами, в зависимости от того, какую правовую систему унифицированная коллизионная норма признает применимой, конечное решение вопроса может существенно различаться, поскольку будут сохранять различия те материально‑правовые нормы, к которым отсылает унифицированная коллизионная норма;

2) унификация материально‑правовых норм. Данный вид унификации представляется существенным шагом вперед по сравнению с унификацией коллизионных норм, поскольку устанавливаются единообразные материально‑правовые нормы, а это означает, что можно говорить о единообразии правового регулирования в целом, поскольку сглаживаются противоречия между правовыми системами отдельных государств.

Существует два принципиальных подхода к определению места унифицированных материально‑правовых норм в правовой системе. Вплоть до середины XX в. большинство авторов ограничивали предмет изучения международного частного права сугубо коллизионными нормами, причем в основе их взглядов лежали самые различные основания. Так, М. Вольф считал, что «международное частное право следует также отличать от тех норм частного права, которые стали общими для многих стран в результате международных конвенций. Законы, введенные в различных странах в связи с такими конвенциями, по своей природе являются обычными самостоятельными „внутренними“ законами или законами „внутреннего“ материального права (municipal law); они не связаны с применением иностранных законов»[264]. Таким образом, этот автор рассматривает унифицированные на межгосударственном уровне нормы как материальные нормы внутреннего права.

Другие авторы, отрицающие включение таких норм в международное частное право, относят их к системе международного права либо к особым конгломератам норм (так называемым международному гражданскому, международному экономическому, международному хозяйственному, транснациональному праву)[265]. Отказ от включения унифицированных материально‑правовых норм в международное частное право характерен для немецких исследователей и авторов из стран, принадлежащих к англо‑американской системе права[266].

В дореволюционной российской литературе, а также в советской науке на первом этапе ее развития (до начала 30‑х годов) международное частное право также рассматривалось преимущественно как коллизионное право (М.И. Брун, А.Г. Гойхбарг, А.Н. Макаров, СИ. Раевич). Однако необходимо отметить, что уже в 1902 г. профессором П. Казанским была поднята проблема материально‑правового регулирования в рамках международного частного права: «Главная задача его (международного гражданского (частного) права. — A.A.) и состоит именно в этом, в разрешении т.н. столкновений законов. Ошибочно только было бы думать, что оно ограничивается этим. Вопреки господствующему мнению оно содержит и свои собственные, особые начала. Есть основание полагать, что в будущем международное гражданское право вместо того, чтобы указывать, право какого государства должно применяться к изместным отношениям, само будет в подробностях определять их»[267]. Яркое исключение составляли также работы В.М. Корецкого, который считал, что «у нас нет оснований ограничиваться в нормировании той или иной группы международных отношений только одним каким‑либо видом источников… Все указанные источники служат одной и той же цели — регулированию международных торговых отношений, и все они поэтому должны быть включены в систему международного торгового права»[268].

Как справедливо отметил А.Л. Маковский, начиная с учебника И.С. Перетерского и СБ. Крылова, вышедшего в 1940 г., по пути включения в международное частное право материальных правил, унифицированных посредством международных договоров, пошла почти вся советская наука международного частного права[269]. В частности, Л.А. Лунц исходил из необходимости совместного рассмотрения коллизионных и унифицированных норм в рамках международного частного права, учитывая при этом их различную правовую природу: «Объединение в составе международного частного права коллизионных и унифицированных материально‑правовых норм основывается на том, что речь здесь идет о двух различных методах регулирования отношений с иностранным элементом. Нет оснований рассматривать один из этих двух способов регулирования (коллизионные нормы) в международном частном праве, а другой (унификацию норм в порядке международно‑правовых соглашений) — в гражданском. Ведь речь здесь идет, как сказано, о двух юридических методах регулирования однородных отношений»[270].

В. П. Звеков в своих работах с теоретических позиций обосновывает возможность включения материально‑правовых и коллизионных норм в единый правовой комплекс, основываясь на однородном характере регулируемых отношений. Единство этих методов в том, что они, «воздействуя на соответствующие отношения, обеспечивают регулирование их не иначе, как преодолевая коллизионную проблему. В одном случае (материально‑правовой способ) коллизионный вопрос устраняется с помощью специального прямого предписания, непосредственно определяющего права и обязанности участников отношения, в другом (коллизионный способ)— решается на основе коллизионной нормы»[271]. «Таким образом, — делает вывод И.Л. Кичигина, — ограничение международного частного права одними коллизионными нормами представляется, во‑первых, необоснованным теоретически, во‑вторых, не отвечающим современному уровню правового регулирования гражданско‑правовых отношений с иностранным элементом, который характеризуется возрастанием роли именно договорно‑уинфицированных норм»[272]. Швейцарский юрист Пьер Лалив также считает, что не существует никаких убедительных оснований, ни практических, ни теоретических, ограничивать предмет международного частного права только вопросами коллизий законов[273].

На наш взгляд, окончательно вопрос о месте унифицированных материально‑правовых норм может быть решен только после определения их правовой природы. Однако как раз по этому вопросу в литературе не утихают ожесточенные споры.

Как известно, в науке международного публичного права достаточно четко и с убедительной правовой аргументацией обоснована предпочтительность так называемой дуалистической теории (выделяющей в качестве самостоятельных однопорядковых систем права международное и внутринациональное право) перед монистическими теориями (которые обосновывают подчиненный характер внутринационального или международного права по отношению друг к другу)[274].

В связи с этим наибольшие вопросы вызывает именно правовой механизм включения норм, принимаемых в рамках системы международного права, во внутринациональное право, а также порядок применения унифицированных норм международного договора национальными субъектами и правоприменительными органами. Происходит ли такое применение непосредственно, или оно обязательно должно быть опосредовано государством? Если нормы международного договора всегда применяются опосредованно, то каковы юридические способы этого опосредования? Наконец, каково соотношение между унифицированными нормами международного договора и нормами национального законодательства, имплементирующими их в систему внутреннего права? Вот те основные вопросы, которые не находят своего однозначного разрешения.

Представляется, что в первом приближении все высказываемые по данной проблеме суждения можно разделить на три основные группы.

Сторонники первой точки зрения считают, что никакие нормы, содержащиеся в международных соглашениях, не могут напрямую применяться к регулированию отношений между субъектами национальных систем права. Особенно категорично высказывается по данному поводу Е.Т. Усенко: «Международное право, международная норма, международный договор, международное обязательство не имеют и не могут иметь непосредственного действия на территории государства. Причина этого — государственный суверенитет. В силу суверенности государства на его территории действуют лишь нормы национального права»[275]. Заключая международный договор, государство лишь берет на себя международно‑правовое обязательно обеспечить имплементацию (включение) норм, содержащихся в данном договоре, в свое национальное право. Поэтому необходим механизм, с помощью которого будет производиться имплементация. И такой механизм, казалось бы, был найден — это так называемая трансформация. В законченном виде теория трансформации в советское время получила свое закрепление в работах Е.Т. Усенко, хотя конечно же истоки этой теории лежат в работах немецких ученых конца XIX в.[276]

По мнению Е.Т. Усенко, «подобно тому, как внутригосударственная норма не может иметь действия в сфере международной без превращения ее также в норму международно‑правовую посредством признания ее со стороны других государств, подобно этому и международно‑правовая норма не может иметь силы в сфере внутригосударственной без трансформации ее в норму внутригосударственного права посредством издания того или иного внутригосударственного акта или, иначе говоря, без ее инкорпорации национальным правом. Оба этих термина обозначают одно и то же явление, но с различных точек зрения: первый — с точки зрения международного права, второй — с точки зрения права внутригосударственного»[277]. Трансформация определяется автором как способ осуществления международного права посредством издания государством внутренних нормативных актов в обеспечение исполнения им своего международного обязательства или в интересах использования им своего международного правомочия. Одновременно Е.Т. Усенко оговаривается, что при трансформации международный договор как акт международного права сохраняет свою силу и ни во что не превращается. Он остается формой правовой связи заключивших его государств, однако вместе с тем его постановления приобретают характер норм национального права[278]. Внимательно Е.Т. Усенко анализирует и техническую сторону вопроса, в частности момент осуществления трансформации. Так, он полагает, что акт ратификации государством международного договора имеет двоякое значение. С одной стороны, это утверждение международного договора верховной властью государства (и в этом ее международно‑правовое значение), а с другой стороны, это придание постановлениям договора юридической силы внутригосударственного закона после приобретения договором международно‑правовой силы действия. В этом своем втором качестве ратификация имеет значение трансформации[279].

В советской литературе по международному публичному и международному частному праву теория трансформации нашла широкую поддержку[280]. Так, в учебнике международного частного права 1984 г. отмечается: «По господствующей в советской доктрине точке зрения, для применения в СССР международных договоров необходимо, чтобы их положения были преобразованы в нормы внутреннего права»[281]. Критиковались по большей части отдельные детали этой теории, которые не меняли общего подхода. Так, Л.А. Лунц указывал на неточность термина «трансформация»: «Идея двоякого значения ратификации соответствует тому соотношению международного акта и договора, которое отстаивает автор. Но идея эта затемняется неточным термином „трансформация“. На деле международный договор не преобразуется, не трансформируется, а остается в силе как акт, регулирующий межгосударственные отношения… Поэтому следовало бы, по нашему мнению, заменить термин „трансформация“ другим, более адекватным данной теории термином»[282].

Однако последовательное проведение идей теории трансформации порождает ряд важных вопросов. Так, не ясно, каким образом осуществлять толкование норм внутринационального права, основанных на положениях международных договоров. Если считать, что во внутригосударственной сфере действуют только нормы национального права, то логичным было бы и толкование в соответствии с принципами и правилами, установившимися в данном государстве. Однако это означало бы, что в значительной мере унификационный эффект, на который было направлено заключение международного договора, достигнут не будет. Противоречило бы это и положениям Венской конвенции о праве международных договоров 1969 г., которая в ст. 31‑33 устанавливает специальные принципы и правила толкования положений международных договоров[283].

Например, ст. 7 Венской конвенции ООН о договорах международной купли‑продажи товаров прямо указывает на то, что «при толковании настоящей Конвенции надлежит учитывать ее международный характер и необходимость содействовать достижению единообразия в ее применении». В связи с этим в литературе указывалось на необходимость учитывать «качественную особенность» трансформированных во внутреннее законодательство данного государства международно‑договорных норм: «Унифицированные нормы, хотя в результате трансформации они и стали частью внутригосударственного права, должны, в отличие от других национальных норм, толковаться, исходя не из общих гражданско‑правовых принципов, концепций, категорий и т.д. данной страны, а на базе уяснения, в первую очередь и насколько это возможно, собственного смысла, конечной цели и пр. (ratio legis) этих норм»[284].

Кроме того, с практической точки зрения использование теории трансформации может привести к нарушению принятого на себя государством международно‑правового обязательства по обеспечению действия на своей территории норм международного договора: если положения международного договора действуют только как нормы внутреннего права, то должны применяться общие принципы действия законов во времени и в пространстве, в том числе правило lex posteriori derogat priori (закон последующий отменяет действие предыдущего). По этой логике национальный законодатель в любой момент может принять новую норму права, которая, как принятая позднее, будет иметь преимущество перед нормой, воплощающей положение международного договора. В советской литературе данную проблему пытались снять указанием на необходимость применения в рассматриваемой ситуации другого общего правила: lex specialis derogat generali (закон специальный отменяет действие общего закона), что, по нашему мнению, глубоко ошибочно[285].

С теоретической же точки зрения логическим результатом теории трансформации является отрицание роли международного договора как источника международного частного права. Именно такой вывод достаточно последовательно делает М.Х. Бабаев. Логика его рассуждений такова. Норма международного договора является частью другой системы права — международного публичного права, регулирующего отношения между государствами. Эти нормы не имеют внутригосударственного характера и становятся источниками международного частного права только после процедуры трансформации. Следовательно, норма международного договора сама по себе не источник международного частного права — таковыми являются только собственно внутригосударственные нормы. В связи с этим М.Х. Бабаев усматривает основное противоречие в позиции сторонников теории трансформации в том, что, с одной стороны, они признают международный договор сам по себе источником международного частного права, а с другой— утверждают, что нормы этого договора становятся правовым источником только после их трансформации[286].

Таким образом, логически следующий из теории трансформации вывод о размежевании положения международного договора и основанной на нем нормы внутринационального права ведет к возникновению противоречий с общими принципами права международных договоров (в частности, по вопросам толкования, невозможности обосновывать внутренними препятствиями неисполнение предписаний международных договоров) и постулатами международного частного права (в частности, в связи с признанием самого международного договора, содержащего унифицированные частноправовые нормы, источником международного частного права, которое в свою очередь включается в систему внутригосударственного права).

Попытки решить эти проблемы, оставаясь в рамках теории трансформации, были предприняты, в частности, И. И. Лукашуком. Он предлагает выделять во внутригосударственном праве особый источник — так называемый договор‑закон, который, «имея немало общего и с договором, и с законом, вместе с тем отличается и от того, и от другого»[287].

При этом автор опирается на тезис о том, что государство свободно в выборе источников своего права, а также установлении наиболее удобного порядка внутренней имплементации международных актов. По мнению И. И. Лукашука, одной из характерных черт «договора‑закона» является то, что «содержащиеся в нем постановления не в равной мере предназначены для применения во внутренней и в международной сферах. Некоторые положения имеют действие только в межгосударственных отношениях. Другие же постановления не могут быть вообще реализованы без введения их во внутреннее право»[288]. Смысл существования такого особого источника внутригосударственного права автор видит в нецелесообразности издания специального законодательного акта в том случае, если правила международного договора самоисполнимы (сформулированы так, что их возможно применять напрямую во внутригосударственных отношениях). И хотя высказанные И. И. Лукашуком идеи не нашли поддержки в литературе, его концепция представляет большой интерес. Она показывает, что границу между положениями международного договора и нормами внутреннего акта, принятого для целей его реализации, найти практически невозможно. Сама же идея трансформации не имеет особой практической значимости и нужна лишь для того, чтобы не отказываться от сформулированного авторами теоретического принципа: «нормы международного договора не могут применяться во внутригосударственной сфере».

Отмеченные недостатки теории трансформации заставили ряд исследователей пересмотреть многие ключевые положения этой теории, а с ними и подход к решению вопросов о соотношении международного и внутригосударственного права, а также о месте международного частного права. Взгляды этих авторов условно могут быть отнесены ко второй из рассматриваемых концепций. Основные ее положения были развернуто обоснованы в отечественной доктрине P. A. Мюллерсоном. Ее суть заключается в признании международного частного права полисистемным нормативным комплексом, включающим нормы, принадлежащие к различным системам права — как к национальному праву, так и к международному публичному праву. По мнению P.A. Мюллерсона, все нормы, содержащиеся в международных договорах, относятся к сфере международного публичного права. При этом в большинстве случаев невозможно (да и нет никакой практической необходимости) превращать нормы международного права в нормы национального права. «Государство или включает в свое внутреннее законодательство нормы материального права, помогающие реализации предписаний норм международного права, или посредством отсылки санкционирует действие положений международных договоров на территории государства»[289].

В своих работах P. A. Мюллерсон подробно анализирует правовую природу таких отсылочных норм и их место в системе права. При этом он приходит к выводу о принципиальном единстве назначения отсылочных и коллизионных норм: «…она (отсылка к международному праву. — A.A.) выполняет ту же функцию, что и коллизионная норма, — с ее помощью осуществляется регулирование международных отношений невластного характера. Если коллизионная норма это делает совместно с материально‑правовыми нормами своей страны или иностранного государства, то отсылочная норма — совместно с нормами международного права»[290]. Различия между отсылочными и коллизионными нормами P. A. Мюллерсон видит лишь в следующем. Во‑первых, большинство коллизионных норм являются двусторонними и не указывают конкретную правовую систему, устанавливая лишь принцип ее определения, в то время как отсылочная норма всегда односторонне направлена и всегда определяет международное право как регулирующую систему права. Во‑вторых, если непосредственной целью коллизионной нормы является выбор применимой национальной системы права, то одна из целей отсылочной нормы — осуществление, исполнение положений норм международного права на территории данного государства, т.е. «отсылка выступает как одна из форм национально‑правовой имплементации норм международного права»[291].

Необходимо отметить, что взгляды, изложенные P. A. Мюллерсоном в своих трудах, основываются на предшествующих работах зарубежных и отечественных авторов. В частности, российский коллизионист А. Н. Макаров в своей книге, вышедшей в 1924 г., писал: «Для меня лично теорией, отвечающей современному уровню международного права, является теория раздельности двух правопорядков — международного и государственного. Логически неизбежным выводом этой основной теоретической предпосылки является признание раздельности и коллизионного международного и государственного права»[292].

В современной литературе идея полисистемного комплекса поддерживается Т.Н. Нешатаевой, которая считает, что «взгляд на современные международно‑правовые отношения с позиций системного подхода позволяет выделить в них, помимо моносистемы — международного публичного права, многомерные правовые полисистемы — международное частное право и право международных организаций… международное частное право по своей природе дуалистично и представляет собой явление многомерное, характеризующееся усложненными связями и взаимовлиянием элементов. Иначе говоря, можно сделать вывод о том, что международное частное право не умещается в рамках одной моносистемы…»[293]Придерживается данной концепции и А.Г. Богатырев, который полагает, что «международное частное право… можно рассматривать как особое межсистемное правовое образование, стоящее между самостоятельными и автономными системами права (национального права и международного права) и обеспечивающего функции согласованного регулирования (международно‑правового и национально‑правового) особого рода отношений, выходящих за рамки внутригосударственного оборота. Включение в международное частное право норм национального и международного права позволяет условно назвать его „комплексным“, что, естественно, не соответствует понятию „комплексная отрасль права“»[294].

К данному направлению мы считаем возможным отнести и сторонников многочисленных теорий, отрицающих необходимость разграничения международной и внутригосударственных систем права и конструирующих многочисленные «комплексные» отрасли (международное экономическое, международное хозяйственное право). Если сторонники «полисистемного комплекса» еще проводят различие между указанными системами права и пытаются определить в рамках «полисистемного комплекса» те сферы, которые относятся к каждой из систем, то в рассматриваемых теориях авторы, как правило, не пытаются делать и этого, зачастую указывая даже на ошибочность такого, по их мнению, искусственного деления. Одним из пионеров на Западе был Ф. Джессеп, чья работа 1958 г. «Транснациональное право» подробно критиковалась в советской литературе[295]. В социалистических странах это направление обстоятельно разрабатывалось в ГДР. В частности, М. Кемпер и X. Виман отстаивали концепцию так называемого права международных хозяйственных отношений. По их мнению, «соответствующие нормы, которые до сих пор и в определенном аспекте с основанием причислялись к различным правовым отраслям, одновременно принадлежат к особой отрасли права, а именно — к праву международных хозяйственных отношений»[296].

Можно привести еще целый ряд примеров такого подхода. Так, по мнению Е. Питерсмана, международное экономическое право представляет собой конгломерат частного права (включая lex mercatoria и транснациональное коммерческое право), внутригосударственного права (включая коллизионные нормы) и публичного международного права (включая наднациональное интеграционное право ЕЭС). Исходным для автора шеститомного труда «Международное экономическое право» Ф. Ловенфельда является суждение о том, что в международном праве (а возможно, в праве вообще) различия между частной и публичной сторонами в действительности не существует[297]. Последствия такого рода подходов очевидны: вместо детального анализа правового явления осуществляется произвольное объединение разнородных элементов в единый «комплекс», что вряд ли способствует прогрессу в развитии правовой доктрины и выработке практических насущных решений давно назревших вопросов.

Новую грань рассматриваемая проблема приобрела в связи с принятием новой Конституции Российской Федерации, п. 4 ст. 15 которой устанавливает, что «общепризнанные принципы и нормы международного права и международные договоры Российской Федерации являются составной частью ее правовой системы. Если международным договором Российской Федерации установлены иные правила, чем предусмотренные законом, то применяются правила международного договора»[298]. Формулировка Конституции дала основание некоторым исследователям даже отказаться от поддержки дуалистической теории международного права: «Россия практически признала примат международного права над внутренним в новой Конституции. Поддержка монистических теорий, исходящих из приоритета международного права над внутренним, является логическим продолжением такого признания»[299].

Норма Конституции была расценена как включение международных договоров Российской Федерации в систему национальных источников права, постановка международных договоров на одну плоскость с другими видами источников права (такими, как нормативные акты, правовые обычаи и т.д.), включение их в единую иерархию. Так, в академическом курсе общей теории государства и права утверждается, что «международное право является составной частью национальной системы права каждого современного государства… Складывается, таким образом, особая отрасль надгосударственного права, которая по необходимости включается в структуру национального права в целом, независимо от того, зафиксировано такое состояние системы права специально в законе или нет»[300].

Однако большинство авторов иначе истолковали эту норму новой Конституции. Высказанные при этом положения можно условно объединить в рамках третьего подхода к решению вопросов о соотношении международного и внутреннего права и о месте международного частного права. Основан этот подход на трактовке понятия «правовая система» как более объемного по отношению к понятию «система права». А.Н. Талалаев указывает, что «понятие „правовая система“ отличается от понятия „система права“, означающего строение права как нормативного образования с его отраслями, институтами и др… Понятие правовой системы, в том числе применительно и к России, шире, объемнее, чем понятие собственно права как совокупности норм (позитивное право). Это сложный, спаянный жесткими экономическими связями, отличающийся многоуровневым характером и иерархическими зависимостями комплекс. Введение в национальную правовую систему новых правовых феноменов, каким является для нее международное право, неизбежно поэтому должно быть связано с новым этапом ее развития, с правовым процессом, который охватывает не только собственно национальное (внутригосударственное) право, но и все элементы этой правовой системы, включая применение права, правосудие и правовое сознание. Именно такой прогрессивный элемент вносит новая Конституция России в российское право, в его систему, включая в нее массивный блок норм под названием „общепризнанные принципы и нормы международного права“»[301].

По мнению С. Ю. Марочкина, «правовая система Российской Федерации представляется как комплекс всех явлений правовой действительности — не только внутригосударственных, но и связанных с международным правом… Что касается структуры, то нормы международного права „пополняют“ нормативный массив правовой системы Российской Федерации. Это не означает, что они становятся частью права Российской Федерации. Они выполняют регулирующую функцию совместно (наряду) с нормами внутреннего права»[302]. Правовая природа норм международных договоров, содержащих унифицированные частноправовые правила, при этом характеризуется следующим образом: «Унифицированные нормы международных договоров — особые нормы международного права. Они предназначены в конечном итоге для действия во внутриправовой сфере для регулирования отношений субъектов внутреннего права. Вместе с тем как часть унифицированного международного договора они регулируют и отношения между его участниками — взаимную обязанность обеспечить или создать правовой режим для действия договорных норм в национальной правовой системе. Такие нормы не „изымаются“ из договоров, не переходят в разряд норм внутреннего права… В итоге данные нормы занимают автономное положение в правовой системе страны с точки зрения их происхождения, способа образования, формы, отношения к национальному праву. Это нормы иного права, другой природы, других источников»[303]. По мысли сторонников данной концепции, предлагаемые ими подходы позволяют прийти к выводу, что «кажущиеся несовместимыми позиции сторонников трансформации и прямого действия норм международного права не являются на самом деле столь абсолютно противоположными, более того — имеют ряд точек соприкосновения»[304].

Направление, основывающееся на широком понимании термина «правовая система», действительно позволяет более или менее четко и логично решить проблему соотношения международного и внутреннего права, увязать международно‑правовое происхождение унифицированных норм и их применение во внутринациональной сфере, не прибегая к фикции механизма «трансформации» или усложненной конструкции «полисистемного комплекса», которая ведет к расшатыванию и размыванию общепринятых категорий и конструкций. Вместе с тем представляется, что запутанность рассматриваемого вопроса связана в большой мере и с тем, что те или иные исследователи пытаются найти единое решение применительно ко всем разновидностям унифицированных материально‑правовых норм, содержащихся в международных договорах. Такой подход методологически вряд ли правилен.