Глава 7 Беременность, преждевременные роды и аборт

Представлено на XXXVI Международный психоаналитический конгресс,
Рим, август 1989 г., опубликовано в Internationa] Journal of Psycho-Analysis (1990).

Несмотря на растущий интерес к психоаналитическому пониманию беременности, все еще нет литературы по самопроизвольным выкидышам и недонашиванию, хотя абортам и уделяется некоторое внимание. Анализ пациенток, у которых был выкидыш, часто открывает — много лет спустя после этого события — чувство утраты, долгое горе и не нашедшую выхода скорбь (продолжительную депрессию), потерю самоуважения и ненависть к своему женскому телу, которое не родило живого ребенка, как родило тело их матери. Выкидыш наносит урон представлению о самой себе.

Здесь я буду говорить и о выкидыше, и об аборте, и об их психологических предпосылках и последствиях. В обеих ситуациях молодая женщина беременеет, вступает в нормальный этап дальнейшего развития жизненного цикла, но не способна выносить беременность и стать матерью, даровать миру живого ребенка. Таким образом, нормальной первой беременности нередко угрожает выкидыш. Причины этого врачу зачастую трудно бывает установить и устранить, и они вовсе не обязательно повторятся в последующих беременностях. Большинство выкидышей случается в первой трети беременности, когда женщина сознательно ощущает развивающийся плод как часть Собственного Я. Ее сновидения могут раскрыть другие стороны бессознательной фантазии и тревоги, например, о том, кого представляет собой плод и кто именно на эдипальной стадии девочки стал отцом ее ребенка в запретном, нагруженным виной половом акте.

При анализе женских сновидений на меня произвело сильное впечатление влияние физиологических телесных изменений на душевную жизнь. В сновидениях могут найти отражение даже гормональные изменения в теле женщины во время менструального цикла. Как в ежемесячном, так и в жизненном цикле развития женщины, психические и телесные изменения влияют друг на друга, и тесная связь между ними позволяет женщине бессознательно использовать свое тело в попытках избежать психического конфликта. Моя практика работы с пациентками, страдающими невынашиванием, заставила меня задуматься о возможности существования некоторых бессознательных причин для выкидыша. Психоанализ, при котором бессознательные причины невынашивания будут осознаны пациенткой, поможет ей сохранить беременность и родить живого ребенка.

Первая беременность, рывок от дочернего состояния к материнскому,— время эмоционального и психологического переворота. Однако, несмотря на эмоциональный кризис, который она провоцирует, это нормальная фаза развития и драгоценное время для эмоциональной подготовки к материнству. Во время беременности, особенно первой, оживают конфликты предыдущих этапов развития, и молодая женщина вынуждена разрешать их внутренне и внешне новым путем. Мы можем, таким образом, рассматривать первую беременность как кризисную точку в долгом поиске женской идентичности, как точку, из которой невозможен возврат.

Беременность — важный этап решения задачи отделения от матери и индивидуализации, задачи, которую женщина решает всю свою жизнь (Пайнз, 1982). Как мы это видели в главе 6 («Влияние особенностей психического развития в раннем детстве на течение беременности и преждевременные роды»), детское желание идентифицироваться с первичным объектом (могущественной доэдипальной матерью) можно наблюдать в играх и фантазиях девочки задолго до реальной возможности стать матерью.

Когда в юности девушка вступает в свою собственную сексуальную жизнь, она подтверждает тем самым свои права на свое тело и ответственность за него, отдельное от материнского. С этого времени слабеет власть матери над телом дочери. Однако беременность позволяет женщине вновь пережить первичное единство с матерью и одновременно нарциссически идентифицироваться с собственным плодом как с Собственным Я в глубине материнского тела. Подобное симбиотическое состояние будущей матери может активировать у нее напряженно амбивалентные чувства как к своему плоду, так и к своей матери. Для молодой женщины, чья мать была достаточно хорошей, временный регресс к первичной идентификации с щедрой жизнедающей матерью и к идентификации с Собственным Я в качестве собственного ребенка — это приятная фаза развития. Для других женщин, у которых амбивалентность к матери не получила разрешения или даже преобладают негативные чувства к Собственному Я, сексуальному партнеру или важнейшим фигурам прошлого, неизбежный регресс беременности облегчает проецирование этих негативных чувств на плод. Таким образом, ребенок задолго до своего появления на свет может обладать для матери негативной пренатальной идентичностью.

В период первой беременности перед молодой женщиной лежат два пути разрешения психического конфликта. Она может удерживать плод внутри себя, защищая его и позволяя ему месяц за месяцем расти и созревать, или же она может физически отвергнуть его выкидышем или абортом. Таким образом, мать может содействовать жизни плода и собственному материнству или разрушить и то и другое. Незавершенная беременность и отказ от рождения живого ребенка (по бессознательным мотивам или в силу сознательного решения сделать аборт) для каждой женщины имеют индивидуальное значение. На эмоциональный исход беременности влияет взаимодействие фантазии и реальности в сознании беременной. Некоторые женщины, как только узнают о своей беременности, начинают мечтать и фантазировать о своем ребенке, его образ возникает в их сновидениях или же в их бессознательных фантазиях, иногда даже с его собственной сексуальной идентичностью. Эти женщины предвкушают свое достаточно хорошее материнство, какое они пережили со своими матерями. Выкидыш для них — болезненная утрата, потеря полноценного ребенка, смерть которого требует оплакивания.

Другие женщины относятся к плоду как к части собственного тела, без которой легко можно обойтись. Их сознательное желание забеременеть вовсе не имеет своей конечной целью материнство. Беременность для них может быть бессознательным средством подтверждения женской сексуальной идентичности или взрослости, физической зрелости.

Плод представлен в фантазиях, сновидениях или реальности не как ребенок, а, скорее, как аспект плохого Собственного Я или как плохой внутренний объект, который следует изгнать. Анализ таких пациенток открывает нам их раннедетские отношения с матерью: они до предела заполнены фрустрацией, гневом, разочарованием и виной. Утрата плода в результате выкидыша или аборта для них, скорее, облегчение, а не потеря. Внутри них словно продолжает сидеть плохая мать и не разрешает своей дочери самой стать матерью. Возможно, что бессознательная тревога беременной, связанная с фантазией о плоде как представителе плохих и опасных аспектов ее Собственного Я и ее партнера, вносит вклад в стимуляцию изгоняющих движений матки, которые и приводят к выкидышу. Аналитик в этих случаях воспринимается при переносе как злонамеренная внутренняя мать. Анализ этих аспектов душевной жизни может помочь женщине сохранить беременность и стать матерью.

Главенствующая установка Фрейда на материнство состояла в том, что первенец для матери служит продолжению ее нарциссизма; таким образом, ее амбивалентность к живому ребенку получает позитивное разрешение. Ребенок становится любимым и желанным. Любовь к ребенку вызывает у нее вину за негативные к нему чувства и желание эту вину загладить. Однако Фрейд также признавал материнскую амбивалентность и то, что матери трудно иметь выжившего, но нежеланного ребенка. «Как много матерей, нежно любящих своих детей, даже, может, чересчур нежно, неохотно зачали их и хотели иногда, чтобы живое существо внутри них не развивалось бы дальше?» (Фрейд, 1916—1917).

Клинический опыт заставляет нас признать, что амбивалентность, скрытая или явная, присутствует во всех отношениях ребенок-родитель и во многом зависит от отношений между самими биологическими родителями и их установкой на будущего ребенка. Библейский миф о Моисее, греческий миф об Эдипе и кельтская легенда о Мерлине — детях, выброшенных родителями после рождения, показывают нам универсальность этой темы. Клинический опыт подтверждает также универсальность искушения быть физически или эмоционально жестоким к беспомощному, требовательному младенцу или трудному, растущему ребенку. На эту универсальную родительскую дилемму могут пролить яркий свет наши чувства контрпереноса, возникающие, когда поведение пациента противоречит нашим личным нормам нравственности. В подобных обстоятельствах, особенно с перверсными пациентами или садистами, аналитику особенно трудно удерживаться на позиции нейтральности. Аналитику приходится отслеживать свою позицию, чтобы противостоять искушению принять на себя роль родителя-судьи, который устанавливает моральные нормы для упорствующего ребенка.

Я попытаюсь иллюстрировать мои взгляды на универсальность дилеммы материнской амбивалентности и различные пути ее разрешения, представив три клинических случая. Первая пациентка была жертвой концлагеря, и пережитые испытания привели к неоднократным выкидышам. У второй пациентки были чрезвычайно нелегкие отношения с матерью; анализ открыл ее бессознательную амбивалентность к плоду (несмотря на сознательное желание иметь ребенка) и помог выносить беременность. Третья пациентка прервала три беременности и почувствовала облегчение, когда приблизилась менопауза, и она больше не могла забеременеть.

 

Клиническая иллюстрация 1

Г-жа А. выжила в концлагере. Через неделю после начала ее первой менструации она была отправлена в Аушвитц. Ее родители там и погибли. После освобождения из лагеря г-жа А. эмигрировала в Англию и вышла замуж. Ее менструации были нерегулярны. Она страстно желала забеременеть и дать новую жизнь новому миру, где больше не царят садизм и смерть. Для нее, как для многих из уцелевших при Катастрофе, дети являли собой возвращение к нормальности из мира психоза и восстановление семейной жизни. Бессознательно будущие дети г-жи А. призваны были заменить ее погибших родителей. Г-жа А., которой так нужен был ребенок, с радостью беременела несколько раз, но каждый раз происходил выкидыш. Каждый раз это было нестерпимо физически. Ей требовалось много времени, чтобы поправиться, и она часто подолгу лежала съежившись в своей постели в затемненной комнате.

Г-жа А. жила как в настоящем, так и в прошлой реальности Аушвитца, где столько времени провела, прячась под тряпьем в кровати. Ее прошлое не было слито с настоящим, скорбь по убитым не излилась наружу. Ей необходимы были два жизненно важных аспекта эмоциональной идентификации при беременности: идентификация с собственной матерью и идентификация с плодом как с Собственным Я. Хотя г-жа А. видела тело своей погибшей матери, она не могла позволить ей умереть в своем сознании и потому не могла оплакать ее, ибо скорбь включала вину дочери за то, что пережила мать, оставшись в живых. Идентификация с плодом, представляющим ее Собственное Я, была тоже невыносимо травматичной. Ее желание забеременеть включало бессознательное желание родиться вновь, с новым Собственным Я, но в ее сознании не было жизнеспособной альтернативы убитой матери и травмированному ребенку. Таким образом, в то время как беременность удовлетворяла ее желание стать матерью, невынашивание давало возможность избежать судьбы своей матери и уберегало нерожденное дитя от ее собственной участи. Анализ помог г-же А. начать оплакивать свое прошлое и бороться за право выжить эмоционально. Она приняла своего аналитика (при переносе) как сильную жизнедающую мать, и это дало ей силы подарить новую жизнь более безопасному миру. В конце концов в семье г-жи А. родилось трое детей, но она никогда не забывала, сколько лет было бы теперь ее утраченным детям, если бы им удалось выжить.

 

Клиническая иллюстрация 2

Г-жа В. вышла замуж поздно и сознательно стремилась осуществить желание своего детства — иметь ребенка — в то короткое время, которое еще оставалось у нее до менопаузы. Она была дочерью женщины, которая прежде всего ценила свою профессию, а не свою женственность или женственность своей дочурки. Своих двоих сыновей (старше девочки) она обожала и постоянно хвалила их физические качества и достижения в учебе, тогда как достижения г-жи В. оставались, казалось ей, незамеченными. Отец г-жи В. был болезненным и замкнутым, так что идентификация матери с сыновьями сказалась на разрешении Эдипова конфликта у ее дочери. Г-жа В. помнила, что в детстве все время хотела быть мальчиком, чтобы добиться материнской любви, как ее братья. Ее способности позволили ей завоевать высокие награды за академическую успеваемость, которые и вызвали, в конце концов, восхищение матери, но г-жа В не была счастливой женщиной и не получала удовольствия от своего тела, так как мать никогда не ценила ни собственной, ни дочкиной женственности. Однако в детстве, в течение нескольких лет тайные отношения с младшим братом (взаимная мастурбация) позволили ей наслаждаться тем, что она приносила сексуальное удовольствие и получала его от лица мужского пола, и это подняло ее самооценку. Тем не менее, оставляющие более глубокий след младенческие отношения с матерью, в которых (в данном случае) удовлетворение не приносилось и не получалось ни одной из сторон, привели к непрочности, нестабильности базального ощущения благополучия и к нарциссическим проблемам, которые г-жа В. пыталась разрешить в ряде гетеросексуальных отношений. Они были физически удовлетворительными, но эмоционально болезненными. Ее первый возлюбленный был немолодым и мягким человеком, как ее отец; те, кто последовал за ним, были моложе и обращались с ней плохо и пренебрежительно, как ее братья.

В начале анализа я видела, что г-жа В. проецирует на меня ужасную могущественную мать ее внутреннего мира, которая ни дает, ни принимает любви, но в курсе анализа чувства, которые пациентка переносила на меня, женщину-аналитика, очень изменились. Из этого проистекли более теплые и легкие отношения с матерью и с аналитиком. Г-жа В., став способной давать и принимать любовь, нашла ласкового и внимательного партнера, вышла за него замуж и забеременела. Сознательно она была в восторге, однако по мере увеличения срока беременности, становилось ясно, что она осталась бессознательно амбивалентной к будущему ребенку. Она не следила ни за своим здоровьем, ни за здоровьем плода (УЗИ показало, что это мальчик). Всплыли старые конфликты и проблемы, которые, казалось, были уже проработаны в курсе анализа, словно новая идентичность пациентки (будущая мать) угрожала старой. Мать не обрадовалась беременности дочери. У г-жи В. бывали кровотечения, но она не желала лежать, как следовало бы, чтобы сохранить ребенка. Ее конфликты обнажило сновидение, которое посетило ее после того, как я отменила три сессии. Ей приснилось, что она гуляет с матерью и чувствует, что ей угрожает выкидыш. Мать говорит, что ничего, мол, не поделаешь, но г-жа В. понимает, что немедленно должна попасть в больницу, а там уж врач поможет спасти ребенка. Мать говорит, что это ни к чему, и никак не помогает ей — не позволяет ей родить живого ребенка. Г-жа В. толковала свое сновидение так: врач — это аналитик, чей позитивный ответ на ее беременность подкрепил подтверждение ее женственности со стороны мужа. Анализ показал ей, что с прошлым можно все-таки многое сделать, и она с нетерпением ждет возвращения аналитика. Выкидыша и на самом деле не случилось.

Когда ребенок зашевелился и подтолкнул ее к новой идентификации, серия сновидений обнажила новое, непреодолимое возвращение тем ее анализа. В первом сновидении она обзаводилась новым паспортом; во втором она была в плавательном бассейне, где большие мальчишки грубо обращались с маленьким, сталкивали его в воду, топили. Какая-то женщина прыгнула в воду и спасла малыша, и г-жа В. с облегчением увидела, что он жив. В своих ассоциациях на это сновидение г-жа В. вспомнила, как ее когда-то вот так же топили братья, а наблюдавшая сцену женщина прикрикнула на них и заставила прекратить это. Г-жа В. была напугана, что даже в ее сновидениях ее ребенка спасает аналитик, а не она сама, словно она идентифицирует себя с матерью, которая не спасла ее самое. Она почувствовала облегчение от того, что аналитик может спокойно принять ее амбивалентность; ее бессознательное чувство вины вошло в сознание, и она нормально доносила беременность. В других сновидениях на первый план выступала детская зависть г-жи В. к братьям. Ей снилось, что она гермафродит, и она позволила себе вспомнить, что когда была маленькой, думала о себе, как о слабоумном маленьком мальчике. Этот новый материал помог дальнейшей проработке ее амбивалентности по отношению к мальчикам вообще и к нерожденному еще сыну в частности. Наконец стало ясно, что для нее он — эдипальный ребенок, и тем самым свидетельствует о ее вымышленных инцестуозных отношениях с братом. Избавление от столь тяжкого груза бессознательной вины во время беременности помогло впоследствии г-же В. стать хорошей матерью своему мальчику, с которым она тесно идентифицировалась.

 

Клиническая иллюстрация 3

Мой последний случай — молодая женщина, которая не смогла преодолеть во всем объеме трудности развития при переходе от отрочества к юности. Несмотря на брак с молодым человеком, которого она любила, г-же С. было трудно эмоционально отделиться от матери и взять на себя ответственность за свое отдельное существование, тело и сексуальность. Анализ вскрыл, что ее проблемы настоящего времени начались еще в детстве, когда ей трудно было принять свою женственность и свое женское тело. Поскольку мышление г-жи С. было блокировано давней инфантильной фрустрацией и застарелым гневом на родителей, которые ей возбранялось выражать, а также виной за свою инфантильную сексуальность с ее вытесненным телесным возбуждением и сексуальными фантазиями, то она бессознательно отыгрывала свои эмоциональные проблемы — посредством своего тела. До замужества г-жа С. сделала три аборта и предпринимала попытку начать анализ. Но эта попытка тоже была прервана — неожиданным необходимым переездом мужа (в связи с его профессией) в Лондон, где она и появилась на приеме у меня.

Г-жа С. происходила из южноамериканской католической семьи, получила образование в строго католической школе у монахинь. Там ей вдолбили, что сексуальность — не для удовольствия, а для деторождения. Из-за подобной «науки», даже став взрослой женщиной, она не могла пользоваться контрацептивами. Семейная легенда о том, что родители полюбили друг друга с первого взгляда и с тех пор жили исключительно счастливо, тоже оказала свое воздействие. В фантазии маленькой девочки их сексуальная жизнь началась после брака, в котором они и зачали четверых детей. Мать твердила ей, что они хотели, чтобы дети увенчали их счастье. Г-жа С. была младшей и единственной девочкой, и ее тело подвергалось строжайшему материнскому контролю. Когда она была грудной, ее кормили строго по часам, а не по ее потребностям, приучение к горшку тоже было очень жестким, навязывалось ребенку.

Она была угрюмой, непокорной девочкой, пока ее рассерженные родители не пригрозили, в конце концов, отослать ее в интернат. С тех пор она сделалась шелковой. Часть своего гнева ей удавалось выражать, приводя свою комнату в ужасный беспорядок. Отец сердился на это поведение, которое мы поняли во время анализа как провокацию виноватой девочки, желавшей, чтобы отец наказал ее за вытесненный гнев. Однако многочисленные служанки быстро все убирали перед его приходом, так что бессознательное желание наказания вечно поддерживалось, но никогда не осуществлялось. Беспорядок в комнате был для г-жи С. символом беспорядка в ее сознании, где должны были находиться только мысли ее матери и не было места для собственных мыслей, которые приходилось отщеплять и вытеснять.

Мать г-жи С. продолжала контролировать тело и внешний вид дочери, одевая ее так, как считала нужным, и забивая ей голову строжайшими правилами поведения. А вот к началу месячных она дочь не подготовила. Первая менструация стала шоком для девочки, чем-то грязным и постыдным, словно она снова не смогла проконтролировать свой сфинктер, как это случалось с ней в детстве в постели.

В пубертате ее тело развилось гораздо раньше, чем у подруг. Увеличивающиеся груди, чей рост она не могла контролировать, и появление вторичных половых признаков развивающегося тела заставляли ее стыдиться. Она прятала их; она не носила купального костюма, а находясь на пляже с семьей по выходным — заворачивалась в полотенце. Она стала упрямо молчаливой с матерью, чтобы не дать выплеснуться своему гневу и не позволить проникнуть в себя словам матери. Она стала плохо учиться и ее образ Собственного Я стал скверным во всех отношениях. Возрождение сексуальности (на этот раз во взрослом теле), которое обусловил пубертат, предоставило г-же С. альтернативный способ восстановить самооценку — ее ценность отражалась в глазах настойчивого поклонника, не дававшего ей прохода. Через него она смогла увидеть себя как красивую девушку, а не грязную девчонку, которой она ощущала себя. Так как она была неспособна сама думать за себя, а католическое воспитание не позволяло ей предохраняться, то она ответила взаимностью на страсть молодого человека, ни о чем не задумываясь и не осознавая риска, которому подвергается. Бессознательно она ожидала, что взрослым будет он и возьмет на себя ответственность за нее и ее тело, как это всегда делала ее мать. Беременность и последовавший аборт повергли ее в отчаяние, так как она ожидала, что он будет любить ее так, как ей говорили, отец любил ее мать, и они заживут счастливо, как гласила семейная сказка. Сексуальная страсть дозволялась только при условии романтической любви.

Хотя г-жа С. неосознанно чувствовала, что ее любовник не намерен брать на себя ответственность за нее или жениться на ней, она возобновила отношения с ним, и опять никто из них не соблюдал предосторожности. Она снова забеременела и снова прервала беременность. Позднее, в курсе анализа, мы поняли, что ее вторая беременность была компульсивным трагическим возмещением за прерывание первой беременности, а не следствием желания иметь ребенка. Она также была символом глубинной душевной проблемы — принятия на себя взрослой ответственности за себя и свое тело, так как она ничего не думала о том, как будет отвечать за реального ребенка. Нормальная нарциссическая идентификация женщины со своей матерью толкала ее к беременности — завершающей стадии телесной идентификации с нею. Ее собственное состояние эмоционального развития, однако же, оставалось на уровне зависимого ребенка. Она не могла доверить себе вырасти во взрослую женщину, которая станет матерью и примет на себя ответственность за беспомощного зависимого младенца.

Любовник г-жи С. бросил ее, как только узнал, что она опять беременна, и у нее не было выбора — ей пришлось сделать второй аборт. Последовала глубокая депрессия, с которой ее уложили в больницу, где в состоянии глубокого регресса она лежала не вставая, так что ее приходилось мыть и кормить как ребенка. Она поправилась, когда прошел срок, в который мог бы родиться ребенок. Она была красавицей, но ощущала себя уродиной, которую никто не сможет полюбить, пока не встретила молодого человека, который влюбился в нее и выразил желание жениться на ней. Отражаясь в его любящем взоре, она ощутила, что ею восхищаются и она достойна любви. Был назначен день для пышной свадьбы в ее родном городе.

И опять она предалась страсти со своим будущим мужем не предохраняясь, забеременела и абортировала плод. Ее словно что-то толкало, причем не только к беременности, но и к аборту. С этого времени г-жа С. опять впала в депрессию, и после пышного венчания ее брак оказался асексуальным, так как она не могла позволить мужу проникнуть в нее. И так продолжалось несколько лет. Она наказывала себя и мужа, не позволяя ни себе, ни ему испытать взаимное сексуальное удовлетворение. Было похоже, что она не могла определить себя ни как взрослую сексуальную женщину, ни как хорошую девочку. В ее душевной жизни не было жизнеспособной альтернативы абортированию ее зависимого плохого младенческого Собственного Я, но избавляясь от него, она теряла и хорошие стороны Собственного Я.

Мы начали анализ, сознавая, что новый переезд за рубеж мужа г-жи С., в связи с его работой, может прервать нашу совместную работу. Весьма возможно, что бессознательно г-же С, чтобы она рискнула начать анализ и войти в новые отношения, нужно было знать — она не будет поймана навеки в эту ловушку. Это, несомненно, отражало ее дилемму в деторождении, так как она боялась, что будет чувствовать себя пойманной в ловушку новыми отношениями с ребенком, как она это чувствовала в своих отношениях с матерью, мужем и аналитиком.

Сперва г-жа С. была так же молчалива со мной, как с матерью и мужем. Моя интерпретация, что она не может позволить мне проникнуть в ее сознание, как мужу — в ее тело, помогла ей заговорить. Она утешала себя за стыд и унижение от того, что раскрывает передо мной свои мысли, напоминая себе, что платит мне за анализ. Таким образом, при переносе я стала одной из служанок, которым в ее детстве платили, чтобы они убирали ее комнату. Она заговорила о своем стыде за то, что ее тело осквернено добрачными абортами, после того как ее сновидения открыли нам ее страх: муж бросит ее, как угрожали сделать родители в детстве. И это тоже было бы наказанием, так как она любила мужа и чувствовала себя зависимой от него. Когда этот материал был проработан, депрессия г-жи С. стала спадать, и они с мужем принялись отделывать свою спальню (до той поры это дело было брошено на полдороге). Тем не менее, сновидения продолжали раскрывать ее вину за то, что ее жизнь улучшилась, и ее постоянную потребность в наказании. Они обнажали и ее тревогу о том, что, возможно, им с мужем придется переехать в Европу, а это прервет ее анализ.

Одно сновидение отразило и ее взросление в процессе анализа, и ее страх, что наступит регресс, если придется прерваться. Ей приснилось, что ее новую мебель увозят в ее старую комнату в доме родителей. Она боялась, что если вернется обратно с свою страну, ловушка родительского дома опять захлопнется и не отпустит ее строить собственную жизнь с мужем. Она боялась, что депрессивные мысли матери о женской жизни и ее гнев против мужчин снова начнут управлять ее рассудком. Однако она считала, что повзрослела за время анализа, и может теперь жить своим умом, а не матушкиным. Она чувствовала себя виноватой за то, что стала гораздо счастливей, несмотря на то, что знает теперь о глубокой депрессии матери.

Г-жа С. признала, что они стали гораздо ближе с мужем и что она отходит от образца своих отношений с матерью, где она всегда чувствовала себя зависимым ребенком. Это продвижение отразилось на переносе — она начала говорить со мной по-английски, а не на родном языке, как мы говорили с ней до того. Тем самым, ее чувства и мысли получали выражение на новом языке, который она делила со мной, а не с матерью. Теперь, кроме конфликтной идентификации со слабой и депрессивной матерью у нее появилась возможность идентифицироваться со мной, какой она меня видела,— уверенной и независимой женщиной.

Г-жа С. снова почувствовала сексуальное влечение к мужу и на этот раз позволила себе подумать о необходимости контрацепции. Она сходила к гинекологу. Однако ее старый страх потери контроля над телом примешивался к ее сексуальности, и она опять не смогла позволить партнеру интромиссию. Было похоже, что ее взрослое Собственное Я опять подвергается атакам зависимого Собственного Я, которое наказывали за утерю контроля над сфинктером. Г-жа С. вспомнила, что ей случалось в детстве испачкать постель (о чем я уже говорила выше), но служанки помогали ей избежать наказания, которому родители непременно бы ее подвергли. В таком виде у взрослого человека ожили детские трудности контроля над сфинктером. В этот момент муж г-жи С. получил назначение в Европу. Это прерывало курс лечения, но г-жа С, подумав о своем положении и о том, что она теряет, решила для продолжения анализа остаться одна в Лондоне еще на несколько месяцев. Она боялась жить одна в квартире, но, несмотря на это, не прекращала нашей совместной работы, а к мужу ездила по выходным.

Г-жа С. мучительно переживала свои аборты за то, что была не в состоянии позволить своим детям вырасти. Она увидела, что переживала первичное всемогущество, принимая решение о жизни или смерти плода. Казалось, она ощущала, что мать абортировала ее Реальное Я, и она продолжала как-то функционировать посредством соглашательского Фальшивого Я, которое заняло собой все ее внутреннее пространство, откуда было изгнано ее Реальное Я. Всю свою жизнь г-жа С. переедала, ибо ей всегда было «так пусто внутри». Кроме того, г-жа С. поняла, что во время полового акта, не давая партнеру проникнуть в свое тело, она контролировала тем самым его сексуальность. Она боялась, что интромиссия сделает ее беспомощной. Контролируя сексуальность мужа, она сохраняла контроль над собой.

Мы договорились о сроке окончания анализа. День этот приближался, г-жа С. горько плакала, и ей приснилось, что она беременна, но не может сохранить ребенка. Она боялась, что новое младенческое Собственное Я, которое зародилось в ней в курсе анализа, будет абортировано, когда произойдет отделение от аналитика. Прорабатывая фазу окончания анализа, она поняла, что беременела не для того, чтобы родить живого ребенка, а для того, чтобы утвердиться в своей телесной отдельности от матери; плод представлял собой ненавистную мать, контролирующую ее тело, которую она и изгоняла из себя (в фантазии), делая аборт. Она призналась, что наслаждалась после каждого аборта тем, что ее тело опять принадлежит ей самой, зная, на другом уровне, что любит мужа и хочет от него ребенка.

Через несколько месяцев после отъезда из Англии г-жа С. написала мне, что они с мужем возобновили сексуальные отношения и она подумывает о беременности. Было похоже, что только реально покинув плохую мать своего внутреннего мира и ту хорошую мать, которую она обрела в аналитике, побудившей ее расти и отделяться, она смогла наконец войти в новый физический и эмоциональный статус взрослого.

 

Заключение

Женщины, страдающие невынашиванием или сознательно прибегающие к аборту, возможно, бессознательно затрудняются идентифицироваться с образом щедрой матери, способной к материнству, потому что вскормившая их мать — для них двуличная фигура: могущественный, щедрый, питающий и жизнедающий объект и полная его противоположность — злая ведьма, убийца, несущая возмездие дочери. Трудность объединения этих двух полярных аспектов матери и ее материнства в одну достаточно хорошую мать может привести, скорее, к негативно амбивалентным отношениям между матерью и дочерью, к трудностям в эмоциональном отделении от матери, к идентификации с матерью-убийцей и инфантициду, чем к идентификации с надежной матерью-кормилицей, которая дает жизнь своему ребенку. Часто у таких женщин отец умер, отсутствует или эмоционально далек от дочери и неспособен вмешаться в трудные отношения матери и дочери.

Видимо, эти женщины бессознательно соматизируют эмоциональные трудности своего детства, используя свое тело так, чтобы избежать осознания аффектов и фантазий, которых Эго маленького ребенка не выдерживало. Для некоторых женщин, следовательно, раннедетское желание родить ребенка (идентифицируясь со своей фертильной матерью) становится трудновыполнимым, так как ее ранние сексуальные желания и фантазии относятся к запретному объекту — сексуальному партнеру матери. В психической реальности данного ребенка эдипальные желания оказываются столь травматичными и нагруженными виной, что остаются бессознательными, непонятыми и неразрешенными в дальнейшей взрослой жизни. Они, следовательно, не выполняются и во взрослых гетеросексуальных отношениях, хотя всепроницающее, нездоровое чувство вины за них может привести к бессознательной потребности в наказании, таком, как, например, мазохистское подчинение партнеру-садисту или самонаказание невынашиванием страстно желанной беременности. Нормальная амбивалентность беременной к плоду и к тому, кого он собой представляет, усиливается неосознанными и неразрешенными желаниями маленькой девочки, направленными на запретный сексуальный объект — сексуального партнера матери. Выкидыш как отказ плоду в жизни может послужить психосоматическим решением этого психического конфликта. Если пациентка проходит психоанализ во время беременности, то в некоторых случаях анализ ее конфликтов поможет ей сохранить беременность и родить живого ребенка.