Партия солнечного затмения

— В этнографии рассказывается, — начал Уральцев издалека, — что некоторые дикари, чтобы предотвратить солнечное затмение, собираются большими толпами, поднимают оглушительный крик, бьют в заслонки и тазы, пускают в солнце стрелы, словом, беснуются. Как вы думаете, Парфений Каллистратович, разумны ли эти действия дикарей и достигают ли они какой-нибудь цели?

— Что за вопрос? — искренно удивился Степанов.

— Конечно, это глупость! Бьют в заслонки! Ха-ха-ха! Милое дело!…

Вместе с Степановым рассмеялись и товарищи. С прибытием его они повеселели и стали вести себя смело и даже развязно. Степанов не ограничился смехом над дикарями, он тотчас же ввернул сюда, по своей привычке, выпад против ненавистного ему христианства.

— То же делают и христиане, — прибавил он, — молятся, звонят в колокола, кропят водою, чтобы пошел дождь, чтобы был урожай, чтобы погода переменилась. Ха-ха-ха! — Опять он засмеялся и опять поддержали его в этом смехе товарищи.

— Мы пока оставим христиан с их молитвами, — заметил Уральцев. — Они веруют, что все в мире творится по Божьему изволению, все зависит от Бога: дождь, погода и урожай. Правильная ли это вера — это другой вопрос. Но при ней все молитвы и просьбы христиан являются разумными, целесообразными. Бессмысленными они были бы в том случае, если бы христиане не верили в Бога и не признавали бы Его чудотворной силы над всеми явлениями природы. Вот, например, если бы составилась партия с целью содействовать скорейшему появлению какой-нибудь кометы, о которой астрономы уже точно высчитали, когда и где она должна появиться…

— Сумасшедшая партия! — опять рассмеялся Степанов, перебив речь Уральцева.

— Или составилась бы партия, — продолжал Уральцев, — с целью приблизить солнце к земле или ускорить ход луны: партия стала бы устраивать с этой целью митинги, созывать съезды, читать лекции, подняла бы даже восстание народное, начала гражданскую войну. Как вы думаете: достигла бы эта партия намеченной цели, — хоть на волосок приблизилось бы солнце к земле или хоть на 1/10000 секунды ускорился бы ход луны от всех этих мер партии?

— Да такой партии быть не может! — ответил Степанов. — Какой же дурак будет заниматься такими партийными делами? Я перестрелял бы всех этих сумасбродов!

— Вы очень немилостивы, Парфений Каллистратович, — заметил ему Уральцев, улыбаясь. — Даже самого себя хотите расстрелять.

— Как так?! — удивился тот. Он спьяна успел уже забыть прежние разъяснения Уральцева.

— Да ведь вы же сами принадлежите к такой партии, — снова разъяснил ему Уральцев, — и сюда к нам приехали с тою целью, чтобы как-нибудь ускорить движение луны.

— Да в уме ли вы? — возмутился Степанов и надул щеки. — Я такую партию считаю сумасшедшей, безумной и, верно вам говорю, ничуть не задумался бы всю ее перевешать.

— Любопытно было бы видеть, как самого себя вы вешали бы! — сказал Уральцев, смеясь.

Степанову же было не до смеха: он стал соображать, к чему ведут вопросы Онисима Васильевича. С напускной серьезностью он возразил Уральцеву:

— Я прошу вас говорить серьезно. Не для шуточных разговоров я остался. Мне некогда заниматься пустяками. — Он поднялся со стула, собираясь уходить.

— Я именно серьезно говорю, — ответил Уральцев твердым тоном убежденного человека, — серьезно утверждаю, что вы принадлежите к такой чудовищно-дикой партии. Я никак не могу сообразить, как вы, человек культурный и талантливый, — намеренно похвалил его Уральцев, — можете разъезжать по России и хлопотать о скорейшем движении луны.

Вопрос Уральцева задел Степанова, что называется, за живое, и тот опять опустился на стул. Было бы позорно сбежать с собрания, не оправдавшись от такого дикого обвинения. Степанов с раздражением почти крикнул Уральцеву:

— Да вы говорите прямее! В чем дело? Какая такая партия? Какая луна?

— Партия эта, — разъяснил Уральцев, ничуть не смущаясь крикливым тоном Степанова, — партия большевиков, а луна — прогресс.

— Гм! Вон оно что! — сказал себе под нос Степанов с иронической улыбкой. Он уже понял, в какую петлю поймал его противник и довольно заметно смутился.

— Вы сегодня разъяснили нам, — продолжал Онисим Васильевич, — что прогресс идет помимо вашей воли и желаний, совершается он безостановочно. Вы его сравнили с солнцем, которое светит и греет, не справляясь с нашими интересами. Уподобили его и природе, которая тоже не справляется у нас, кому что нужно, а ведет свою линию. Такой взгляд на прогресс не ваш лично, его высказывали и Маркс, и Энгельс, и другие вожди социализма. Он составляет твердую основу социалистической, так называемой прогрессивной веры. Вы верите в прогресс, как в Бога. Вы признаете, что он так же неизбежен и неотвратим, как завтрашний день. Но как бы мы ни хлопотали, что бы мы ни предпринимали, мы не можем ни на одну секунду ни задержать, ни подогнать завтрашний день, как не можем предотвратить солнечное затмение или ускорить ход луны. А между тем, ваша партия — партия большевиков (и вообще социалистов) принимает всевозможнейшие меры, чтобы завтрашний день, т.е. прогресс, наступил бы сегодня: с этой целью вы насаждаете пролетарскую культуру, устраиваете митинги, ведете революционную пропаганду, поднимаете гражданскую войну, убиваете миллионы людей, поливаете всю страну братской кровью, унавоживаете ее человеческими трупами. Меньше было бы беды, если бы вы, подобно дикарям, били только в заслонки и тазы и кричали на солнце «благим матом». И совсем было бы весело, если бы, подобно христианам, трезвонили во все колокола и повсюду распевали молебны. Во всяком случае, от таких деяний не было бы никакого вреда.

— Так что же по-вашему, ничего не надо делать, только лежать на солнце да греть ноги? — с большим недоумением воскликнул Степанов и даже руками развел.

— Да это не по-моему, а по- вашему! — возразил Уральцев. — Это же вы смеетесь над молениями и усилиями христиан, чтобы получить от Бога всякие блага. Это вы провозглашаете историческую прогрессивную необходимость. Это вы заявляете, что прогресс, как природа, не считается с человеческими желаниями, — как солнце пускает свои лучи, не справляясь с нашими интересами и нуждами, и как луна ходит, независимо от нашей воли. — Ясно, стало быть, что именно с вашей точки зрения на прогресс все ваши усилия ускорить его являются диким безумием. Если он ничуть не зависит от наших усилий, как ход луны или появление кометы, то для чего же вся ваша работа? Зачем вы бьете в заслонки, как дикари, и истребляете людей миллионами? Зачем?

— Зачем? — повторил этот вопрос Степанов и снова развел руками в недоумении. — Зачем? — во второй раз он воскликнул. — Да вы-то сами зачем все это делаете: просвещаете, пропагандируете, боретесь за идеалы? — вместо ответа на вопрос Уральцева Степанов обратился к нему самому с этим вопросом.

— Мы — совсем особая статья, — ответил Уральцев. — Мы верим, что исторический прогресс, состоящий из человеческих поступков и деяний, зависит и от людей. По своей воле мы можем падать и вставать, быть или злодеями и негодяями, или праведниками и подвижниками. От нас самих зависит наше совершенствование и развитие. Поэтому наша работа и наши усилия вполне разумны и отвечают определенной цели. Вы же иначе понимаете прогресс.

— Мы тоже работаем на ускорение прогресса, — перебил Степанов Уральцева и поднялся со стула.

— Значит, и по-вашему прогресс зависит от людей! — Удивился Уральцев неожиданному заявлению Степанова. — Вы над ним хозяева, а не он над вами. Значит, он не то, что луна, которую люди не могут ни подогнать, ни свернуть с дороги. Вы так бы и говорили. Стало быть, прогресс совсем не бог, а дело людей. Если они могут его ускорить, то могут, стало быть, и задержать, могут и направить его в любую сторону. Прогресс, следовательно, податливая колесница, которую можно вести куда хочешь и как хочешь.

— Ну, нет! — воскликнул Степанов и энергично замотал головой. — А, впрочем, черт его знает! — неожиданно выпалил он. — Мне не до прогресса: фу, как голова болит!

Он тронулся уходить.

— Да побеседуйте с нами еще, Парфений Каллистратович, — стал просить его Уральцев.

— Некогда мне! — небрежно он ответил и вышел из зала. За ним двинулись и все его товарищи. Через минуту один из них возвратился и заявил, обращаясь к Уральцеву:

— Парфений Каллистратович приказал немедленно закрыть собрание.

— Хорошо, — равнодушно ответил Онисим Васильевич, но собрания не закрыл. Публика и не думала расходиться, она ждала продолжения речи Уральцева, которая была так неожиданно прервана появлением Степанова.