Вопрос о существовании бесов

— Да что вы чепуху говорите! — не вытерпел Степанов. — Это христианская религия учит, что люди грешат не по своей воле: то Бог попустил, то черт попутал. Вы, может быть, в чертей верите? — бросил он Уральцеву и громко засмеялся. Рассмеялись и его товарищи. Вера в существование бесов казалась им действительно смешной. Степанов нарочно поставил вопрос о чертях, чтобы смутить Уральцева. Он был искренно убежден, что человек образованный, интеллигентный не может признавать существования бесов. Это — дикое верование темных и суеверных людей. Уральцеву не хотелось отвлекаться этим вопросом о бесах от разбираемого вопроса о пролетарской культуре. Но он быстро сообразил, что именно вопрос о бесах тесно связан с учением марксистов о непреодолимом властвовании в истории человечества железной необходимости, и он ответил Степанову:

— Вы и в этом вопросе сваливаете с больной головы на здоровую. Христианство высоко ценит личную свободу человека, и только свободное движение души награждает или наказывает, смотря по характеру этого движения. Вам кажется смешным вопрос о бесах, а между тем именно ваша теория все основывает на бесах. Скажите, пожалуйста, вы признаете существование атомов?

— Конечно, признаю, — безоговорочно ответил Степанов. Он и не подозревал, что этим признанием закрепил веру в существование злых и добрых духов.

— Какими же вы представляете себе атомы: одушевленными или безжизненными? — снова спросил Уральцев.

Быть может, Степанов догадался теперь, куда ведет его Уральцев, и он мог бы ответить, чтобы избежать ловушки, что атомы — вещь мертвая. Хотя и такой ответ не спасал его от поражения, но последнее получилось бы совсем в другой области. Однако, помня, что на вчерашнем собрании он исповедал себя пантеистом, он вынужден был ответить, что атомы одушевлены. Этим, собственно, и решился вопрос о бесах.

— Теперь-то вот и для вас должно быть бесспорно, — объяснил Степанову Онисим Васильевич, — что ваша, марксистская, теория о рабском, безвольном и бессильном подчинении человека господствующей над ним неумолимой и ничем не отразимой Необходимости признает существование бесов и безграничное властвование их над человеком.

— Как так? — недоумевал Степанов. Но удивление его, надо полагать, было притворным. Вывод из учения об одушевленных атомах в связи с теорией о господствовании в истории человечества неотвратимой Необходимости напрашивался сам собой.

— Будто не понимаете? — в свою очередь удивился Уральцев, однако, принялся разъяснять этот вывод, неизбежный, как эта непреложная Необходимость.

— Вы отвергаете в человеке богоподобную душу, не признаете за ней субстанциального значения. Для вас душа — это ряд разнообразных ощущений и представлений, и только. Еще Юм говорил, что весь человеческий род состоит только их пучков или собрания ощущений. В то же время вы признаете, что атомы одушевлены. Позитивист Луи Бурдо называет их духами. В своей книге «Вопрос о жизни» он говорит словами Люсьена Арреа: «Все существующее, с точки зрения новейшего монизма, сводится к атомам, которые одновременно представляют собой и материю, и жизнь, и дух, к этим субстанциальным элементам, в которых, как в зародыше, покоится способность и возможность всякого дальнейшего развития»[75]. То же говорят: Ле Дантек, Геккель и другие монисты и пантеисты. Все зависит от деятельности атомов, от их энергии и направления. Все человеческие мысли, чувства, желания, стремления, его радость и горе, все так называемые эмоции — все это производится атомами, этими невидимыми неуловимыми духами. Даже сам страшный по своей неумолимости бог — Необходимость создан атомами и состоит из атомов. Если человек делает какое-нибудь доброе дело, то это делать внушили ему добрые атомы; если он совершает зло или какое-нибудь преступление, то на это вдохновили его злые атомы. Все сводится к одушевленным, вечно движущимся атомам, т.е. к движению невидимых духов. Другими словами: вся жизнь человека, вся его история и даже экономика, больше того — даже сами вы, Парфений Каллистратович, находитесь во власти этих своих бесов. Понятно теперь, к чему сводится ваше учение о прогрессе, о культуре, о цивилизации, обо всей жизни человека и обо всем мире. Только к одному: к этой могущественной бесовщине с ее ужасным божеством — Необходимостью.

Степанов был ошеломлен этими разъяснениями Уральцева и не знал, что отвечать на них. Между тем, Онисим Васильевич неожиданно обратился к товарищам Степанова: