Жизненные программы личности

 

Многим из нас известен феномен «понедельника» - желание начать новую жизнь со следующего понедельника …Но почему «желаемое» не всегда может организовать нашу активность по его достижению?

В этой работе мы хотим затронуть вопрос о желании соединить будничные реа­лии нашей жизни со стремлениями духа к самопознанию, самоосуществлению.

Каждая человеческая личность (душа) ожидает, что она будет счастлива, что ей уготована значимая для нее судьба - "нечто особенное", стремится к переживанию своей значимости.,… хочет значимости и смысла своей жизни.

У каждого человека есть свой сценарий о счастье - жизненная программа, конкретизированная в событиях-целях и событиях-следствиях. Свою конкретизацию жизненная программа личности находит в субъективной картине жизненного пути Насколько уровень притязаний адекватен способностям и возможностям человека,покажет время...Как показывает жизнь, не всегда поставленные цели в жизненной программе личности выполняют регуляторную и энергетическую функции. Отчего это зависит? От значимости цели? Если цель не побуждает к активности, тогда она просто не значима... Видимо, активность «тормозится» реальной, но неосознаваемой незначимостью цели.

Можно предположить то, что это рассогласование в значимости цели на разных уровнях осознания, есть рассогласование между линиями адаптации и самореализации, которые могут не совпадать. Другими словами, успешная жизнь в обществе (адаптация к окружающей социальной среде), не всегда способствует к самореализации. Именно поэтому цели жизненной программы личности не побуждают к активным действиям по их достижению. Цели в жизненной программе не способствуют самореализации, а способствуют лишь адаптации. Это может проявиться в том, что наличие успешной адаптации к социуму, социально значимых достижений (по критериям общества) не приводят к переживанию удовлетворенности процессом жизни, смыслонаполненности жизни (чего-то не хватает).

Видимо, необходимо различать две жизненные программы. Условно обозначим их как «внешняя» и «внутренняя». Цель внешней программы - социально-психологическая адаптация к социуму. Цель внутренней программы – самореализация.

Как правило, социум не создает оптимальные условия для реализации внутренней программы. В этом аспекте А.Маслоу и Э.Фромм указывали на то, что общество не способствует полной самоактуализации личности. Наоборот своими нормами, ценностями ставит ограничения.

Несмотря на то, что официально декларируется воспитание творческой личности, в реальности для стабильности государства, общества необходимы конформные личности. А для развития общества - творческие личности. Необходимость одновременно и стабильности, и развития социальных систем включает противоречие в развитии общества и личности. Возможно, баланс конформных и творческих личностей в обществе является одним из условий его позитивного эволюционного развития.

Конечно, адаптация косвенно может способствовать самореализации человека. Во-первых, ответственность перед кем-то. Другой источник – финансовая заинтересованность как способ удовлетворения других потребностей. Источником может стать и радость творения, достижения, сам процесс и результат и т.д.

Творческая самореализация зачастую требует изменения своего образа жизни, своего Я- образа (как известно, сформированного при активном участии других). Это может быть связано с нарушением существующих социальных норм, традиций, которые могут привести к статусу «чудака» и т.д. Потеря Я-образа, пусть даже нежелательного для себя, всегда чревата кризисами. И существующие психологические защитные механизмы блокируют творческую самореализацию.

Д.А.Леонтьев выделяет два пути обретения смысла в жизни, при переживании бессмысленности и неудачи в самореализации: путь адаптации – приведение смысла своей жизни в соответствие с реальностями жизни, и путь самореализации – приведение жизни в соответствии со своим смыслом). Каждому из нас в поисках смысла жизни приходится выбирать или программу адаптации, или программу самореализации, или метаться между двумя программами. Редко кому удается гармонично сочетать оба типа жизненных программ.

Таким образом, можно выделить две жизненные программы личности – социально-психологической адаптации к социуму (поощряемая обществом) и самореализации – не всегда совпадающая с программой социально-психологической адаптации личности к социуму. Программа самореализации зачастую может и не осознаваться личностью. Жизненная активность личности может снизиться при переживании того, что программа адаптации не способствует самореализации, и проявляться в переживании смыслоутраты, в биографических кризисах.

Ясно одно, что личность не может раскрыть весь свой потенциал вне общества. Отсюда и проблема – как гармонично сочетать эти две жизненные программы адаптации и самореализации, как сочетать активность, направленную на адаптацию, с творчеством в самореализации в конкретно заданных условиях социума?

 

Ахмеров Р.А.Жизненные программы личности // Наука и практика. Диалоги нового века: Материалы международной научно-практической конференции. Часть 1.-—Набережные Челны,2003. —С.3-4

Тексты №4, №5

Тексты на ретрорефлексию

 

«Мы были первым набором, и у нас, поэтов, творческий семинар вел скромный и славный человек — Илья Дукор. Он был врачом-психиатром, работал в одном из московских диспансеров, но всю жизнь занимался и литературной деятельностью, смолоду примыкал к конструктивистам, неизменно писал и часто публиковал скромные критические статьи и рецензии.

И вот вел творческий сем инар в новообразованном Литературном институте. Как он это делал, рассказать, пожалуй, невозможно и восстановить трудно. Любил поэзию, с интересом относился к нам, был спокоен, разумен, доброжелателен. Умел находить с нами общий язык, умел никого не обижать,никого не выделять.

И мы любили свои семинарские занятия, доверяли своему руководителю и вероятно подсознательно, сами того не замечая, многому там научились. И прежде всего, научились владеть собой, научились справляться со своими чувствами. Научились уважению и вниманию друг к другу. Драгоценные уроки! Молодчина Дукор! Ибо ведь очень непростая задача — управиться с полуторадесятками разных личностей, разных характеров и самолюбий. Это енпросто в любом случае, а уж тем более, когда речь идет о сочетании

некоторого количества молодых людей, уверенных в том, что они — поэты,считающих себя поэтами, мнящих себя поэтами…

Мы были очень разные и поначалу очень ощетиненные. Дукору удалось создать в семинаре спокойную, ровную, доброжелательную атмосферу. Ему удалось пом очь нам найти ообщий язык, научиться понимать друг друга и помогать тому, чтобы в результате наших разговоров, обсуждений и размышлений, нередко разных и противоречивых, возникала бы некая искра… выражающая самое главное, самую суть наших раздумий и поисков.»

(Алигер М. Черный хлеб с горчицей / Воспоминания о Литинституте.— М, 1983.—С.41)

«…Он (философ Соловьев, Х1Х век) именно говорил, а не читал, и говорил отрывисто, точно резал свою мысль тонкими удобно приемлемыми ломтиками, и его легко было записывать, так что я, по поручению курса составлявший его лекции, как борзописец, мог записывать его чтения слово в слово без всяких стенографических приспособлений. Сначала нас смущали эти вечно закрытые глаза на кафедре, и мы даже не верили своему наблюдению, подозревая в этих опущенных ресницах только особую манеру смотреть; но много после на мой вопрос об этом он признался, что действительно никогда не видел студента в своей аудитории.

При отрывистом произношении речь Соловьева не была отрывиста по своему складу, текла ровно и плавно, пространными периодами с придаточными предложениями, обильными эпитетами и пояснительными синонимами. В ней не было фраз: казалось, лектор говорил первыми словами, ему попадавшимися. Но нельзя сказать, чтобы он говорил совсем просто: в его импровизации постоянно слышалась ораторская струнка; тон речи всегда был несколько приподнят. Эта речь не имела металлического, кристального блеска, отличавшего, например, изложение Гизо, которого Соловьев глубоко почитал как профессора. Чтение Соловьева не трогало и не пленяло, не било ни на чувства, ни на воображение, но оно заставляло размышлять. С кафедры слышался не профессор, читающий в аудитории, а ученый, размышляющий вслух в своем кабинете. Вслушиваясь в это, как бы сказать, говорящее размышление, мы старались ухватиться за нить развиваемых перед нами мыслей и не замечали слов. Я бы назвал такое изложение прозрачным. Оттого, вероятно, и слушалось так легко: лекция Соловьева далеко не была для нас развлечением, но мы выходили из его аудитории без чувства утомления.

Легкое дело — тяжело писать и говорить, но легко писать и говорить — тяжелое дело, у кого это не делается как-то само собой, как бы физиологически. Слово — что походка: иной ступает всей своей ступней, а шаги его едва слышны; другой крадется на цыпочках, а под ним пол дрожит. У Соловьева легкость речи происходила от ясности мысли, умевшей находить себе подходящее выражение в слове. Гармония мысли и слова — это очень важный и даже нередко роковой вопрос для нашего брата, преподавателя. Мы иногда портим свое дело нежеланием подумать, как надо сказать в данном случае. Корень многих тяжких неудач наших — в неуменье высказать свою мысль, одеть ее, как следует.

Иногда бедненькую и худенькую мысль мы облечем в такую пышную форму, что она путается и теряется в ненужных складках собственной оболочки и до нее трудно добраться, а иногда здоровую, свежую мысль выразим так, что она вянет и блекнет в нашем выражении как цветок, попавший под тяжелую и жесткую подошву. Во всем, где слово служит посредником между людьми, а в преподавании особенно, неудобно как переговорить, так и недоговорить.

У Соловьева слово было всегда по росту мысли, потому что в выражении своих мыслей он следовал поговорке: сорок раз примерь и один раз отрежь. Голос, тон и склад речи, манера чтения — вся совокупность его преподавательских средств и приемов давала понять, что все, что говорилось, было тщательно и давно продумано, взвешено и измерено, отвеяно от всего лишнего, что обыкновенно пристает к зреющей мысли, и получило свою настоящую форму, окончательную отделку. Вот почему его мысль чистым и полновесным зерном падала в умы слушателей.»

(Кëþ÷åâñêèé В.О. Исторические портреты. Деятели исторической мысли.

.— Ì., 1990. — Ñ. 519.)