Что, так и говорит: начну, значит, не остановлюсь?

Так и говорит. "Если уж, говорит, пить, так пить, а так даже и затеваться неохота. Лучше уж вовсе не пить, чем по губам-то мазать". Он справедливый мужик, зря говорить не станет. Вот ведь мы какие... заковыристые, -- Максим помолчал, поиграл ногтями об рюмочку... Качнул головой: -- Но все же это только последнее время так народ избаловался. Техника!.. Она доведет нас, что мы -- или рахитами все сде-лаемся, или от ожирения сердца будем помирать лет в со-рок. Ты гляди только, какие мужики-то пошли жирные! Стыд и срам глядеть. Иде-ет, как баба брюхатая. "Передай привет, три года не вижу". Ведь он тебе счас километра пеш-ком не пройдет -- на машине, на мотоцикле. А как бывало... Мы вот с отцом твоим, покойником, как? День косишь, а вечером в деревню охота -- с девками поиграть. А покосы-то вон где были! -- за вторым перешейком, добрых пятнадцать верст. А коня-то кто тебе даст? Кони пасутся. Вот как отко-симся, повечеряем -- и в деревню. В деревне чуть не до свету прохороводишься -- и опять на покос. Придешь бывало, а там уж поднялись -- косить налаживаются. И опять на пол-дня...

Когда же вы спали-то?

А днем. В пекло-то в самое не косили же. Залезешь в ша-лаш -- и умер. Насилу добудются потом. Помню, Ванька... Иван, отец твой, один раз таким убойным сном заснул, что не могут никак разбудить. Чего только с им ни делали!.. Шта-ны сняли, по поляне катали -- спит, и все. Тятя разозлился: "Счас, говорит, бич возьму да бичом скорей добужусь!" Я уж щекотать его начал, ну кое-как продрал глаза. А то ни-как! -- Максим посмеялся, покачал головой, задумался: вспомнил то далекое-далекое, милое сердцу время. И Гри-горий тоже задумался: он плохо помнил отца, тот вскоре после войны умер от ран, Григорий хранил о нем светлую память. Долго молчали.

Да, -- сказал Григорий. -- Но с техникой -- это ты зря. Что же, весь свет будет на машинах, а мы... в ночь по три-дцать верст пешака давать? Тут ты тоже... в крайность уда-рился. Но про середку -- это, пожалуй, не лишено смыс-ла А?

Не лишено, нет. Налей-ка, да я тебе еще одну по-учительную историю расскажу. Ты ничего, спать не хошь?

Нет, нет! Давай историю.

Максим пододвинул к себе рюмку, задумчиво посмотрел на нее и отодвинул.

Потом выпью, а то худо расскажу. Я ведь шел к тебе, эту историю держал в голове, расскажу, думаю, Гришке -- сгодится. Это даже не история, а так -- из детства тоже из на-шего. Но она тебе может сгодиться -- она тоже... как сказать, про руководителя: каким надо быть руководителем-то. -- Максим посмотрел на племянника не то весело, не то на-смешливо... Григорию показалось -- насмешливо. Дядя вро-де подсмеивался над его избранием в руководители. У Гри-гория даже шевельнулось в душе протестующее чувство, но он смолчал. В этот вечер он как-то по-новому узнал дядю. "Сколько же, оказывается, передумала эта голова! -- изум-лялся он, взглядывая на Максима. -- Ничего не принял му-жик на голую веру, обо всем думал, с чем не согласен был, про то молчал. Да и не спорщик он, не хвастал умом, но правду, похоже, всегда знал".

Было нам... лет по пятнадцать, может, поменьше, -- стал рассказывать Максим. -- Деревня наша, не деревня -- село, в старину было большое, края были: Мордва, Низов-ка, Дикари, Баклань...

Это я еще помню, -- подсказал Григорий.

А, ну да, -- согласился Максим. -- Я все забываю, что тебе уж тоже за тридцать, должен помнить. Ну, вот. И вот дрались мы -- край на край -- страшное дело. Чего делили, черт его в душу знает. До нас так было, ну и мы... Дрались несусветно. Это уж ты не помнишь, при Советской власти это утихать стало. А тогда просто... это... страшное дело что творилось. Головы друг другу гирьками проламывали. Как какой праздник, так, глядишь, кого-нибудь изувечили. Ну а жили-то мы в Низовке, а Низовка враждовала с Мордвой, и мордовские нас били: больше их было, что ли, потом они все какие-то... черт их знает -- какие-то были здоровые. Спуску мы тоже не давали... У нас один Митька Куксин, тот черту рога выломит -- до того верткий был парень. Но все же ордой они нас одолевали. Бывало, девку в Мордве лучше не заводи: и девке попадет, и тебе ребра перещитают. И вот приехал к нам один парнишечка, наш годок, а ростиком ку-да меньше, замухрышка, можно сказать. Теперь вот слушай внимательно! -- Максим даже и пальцем покачал в знак то-го, чтоб племяш слушал внимательно. -- Тут самое главное. Приехал этот мальчишечка... Приехали они откуда-то из Черни, с гор, но -- русские. Парнишечку того звали Вань-кой. Такой -- шшербатенъкий, невысокого росточка, как я сказал, но -- подсадистый, рука такая... вроде не страшная, а махнет -- с ног полетишь. Но дело не в руке, Гриша. Я по-том много раз споминал этого Ваньку, перед глазами он у меня стоял: душа была стойкая. Ах, стойкая была душа! По-селились они в нашем краю, в Низовке, ну, мордовские его один раз где-то прищучили: побили. Ладно, побили и побили. Он даже и не сказал никому про это. А с нами уже подру-жился. И один раз и говорит: "Чо эт вы от мордовских-то бе-гаете?" -- "Да оно ведь как, мол? -- привыкли и бегаем", -- Максим без горечи негромко посмеялся. -- Счас смешно... Да. Ну, давай он нам беса подпускать: разжигать начал. Да ведь говорить умел, окаянный! Разжег! Оно, конечно, пятнадцатилетних раззудить на драку -- это, может, и нехитрое дело, но... все же. Тут мно-ого разных тонкостей! Во-первых, мы же лучше его знали, какие наши ресурсы, так сказать, потом -- это не первый год у нас тянулось, мы не раз и не два пробовали дать мордовским, но никогда не получалось. И вот все же сумел он нас обработать, позабыли мы про все свои поражения и пошли. Да так, знаешь, весело пошли! Со-шлись мы с имя на острове... спроть фермы островок был, Облепишный звали. Счас там никакого острова нет, а тогда островок был. Мелко, правда, но штаны надо снимать -- пе-ребродить-то. Перебрели мы туда... Договорились, что ниче-го в руках не будет: ни камней, ни гирек, ничего. И пошли хлестаться. Ох, и полосовались же! Аж спомнить -- и то весе-ло. Аж счас руками задвигал, ей-богу! -- Максим тряхнул головой, выпил из рюмки, негромко кхэкнул -- помнил, что в горнице улеглись ко сну дети Григория и жена. И про-должал тоже негромко, с тихим азартом: -- Как мы ни пла-стались, а опять они нас погнали. А погнали куда? К воде. Больше некуда. Мы и сыпанули через протоку... Те за нами. И тут, слышим, наш шшербатенький Ванька ка-ак заорет: "Стой, в господа, в душу!.. Куда?!" Глядим, кинулся один на мордовских... Ну, это, я тебе скажу, видеть надо было. Мно-го я потом всякого повидал, но такого больше не приходи-лось. Я и драться дрался, а глаз с Ваньки не спускал. Ведь не то что напролом человек пер, как пьяные, бывает, он сте-регся. Мордовские смекнули, кто у нас гвоздь-то заглавный, и давай на него. Ванька на ходу прямо подставил одного, другого вокруг себя -- с боков, со спины -- не допускайте, говорит, чтоб сшибли, а то развалимся. Как, скажи, он учи-лище какое кончал по этому делу! Ну, полоскаемся!.. А в протоке уж дело-то происходит, на виду у всей деревни. На-род на берег сбежался -- глядят. А нам уж ни до чего нет де-ла -- целое сражение идет. С нас и вода, и кровь текет. Мор-довские тоже уперлись, тоже не гнутся. И у нас -- откуда сила взялась! Прямо насмерть схватились! Не знаю, чем бы это дело закончилось, может, мужики разогнали бы нас кольями, так бывало. Переломил это наше равновесие все тот же Ванька шшербатый. То мы дрались молчком, а тут он начал приговаривать. Достанет какого и приговаривает: "Ах, ты, головушка моя бедная! Арбуз какой-то, не голова". Опять достанет: "Ах, ты, милашечка ты мой, а хлебни-ка водицы!" Нам и смех, и силы вроде прибавляет. Загнали мы их опять на остров... И все, с этих пор они над нами больше не тешились. Вот какая штука, Григорий! Один завелся -- и готово дело, все перестроил. Вот это был -- руководитель. Врожденный.