Повести о монголо – татарском нашествии 1 страница

 

 

В середине XIII столетия Русская земля подверглась нашествию монголов. Страшные полчища степных кочевников, объединенные Темучином — Чингиз-ханом, двинулись с Востока на Запад. В течение трех лет, с 1237 по 1240 г., русский народ вел мужественную борьбу с неисчислимыми силами врагов. Феодальная раздробленность Руси способствовала успеху завоевателей. «России,— писал А. С. Пуш­кин,— определено было высокое предназначение... Ее необозримые равнины поглотили силу монголов и остановили их нашествие на самом краю Европы; варвары не осмелились оставить у себя в тылу порабощен­ную Русь и возвратились на степи своего востока. Образующееся просвещение было спасено растерзанной и издыхающей Россией».

События, связанные с монголо-татарским нашествием, получили широкое отражение в литературе той поры.

«Повесть о битве на реке Калке». Первое столкновение русских войск с кочевниками произошло в 1223 г. на реке Калке (Кальмиус). Лето­писная повесть об этой битве дошла до нас в двух редакциях.

Повесть обстоятельно излагает ход событий. Весть о появлении «языка незнаемого» (неизвестного народа) принесли в Киев половцы, с которыми первыми столкнулись отряды степных кочевников, шедшие с Кавказа под руководством нойонов (воевод) Чингиза Джебе и Сабутэ. В битве приняли участие только южнорусские князья, но между ними не было согласия и единства, что и явилось причиной разгрома на Калке, указывает повесть.

Она хорошо передает настроение русского общества при известии о появлении монголо-татарских полчищ. Весть эта была встречена с крайним недоумением: «Явились народы, которых как следует никто не знает, кто они, откуда пришли, каков язык их, какого они племени, какой веры, и зовут их — татары, а иные говорят — таумены, а другие называют их печенегами...» Автор повести ссылается на философско-исторический труд Мефодия Патарского «Откровение», созданный в Византии, по-видимому, во второй половине VII в. (в «Откровении» обозревались судьбы человечества от Адама до «второго пришествия»). На его основе и дается религиозно-моралистическая трактовка собы­тия: приход «языка незнаемого» — следствие попустительства божия «грех ради наших», предзнаменование конца мира.

Народное сознание связывало с битвой на Калке сказание о гибели русских богатырей. Отзвук былины о том, как перевелись богатыри на Русской земле, мы находим в списках повести XV—XVI вв. Эти списки сообщают, что на Калке погибли не только шесть Мстиславичей, но и Александр Попович, его слуга Торопец, Добрыня Рязанич Златой Пояс, а также 70 «храбрых» (богатырей).

«Повесть о приходе Батыя на Рязань». В 1237 г. основные силы Золотой Орды во главе с преемником Чингиз-хана Бату-ханом (Батыем) подо­шли к границам северо-восточной Руси. Первый удар степные кочев­ники нанесли Рязани, а затем был разгромлен Владимир.

События, связанные с героической защитой русским народом своей земли, получили яркое художественное отражение в «Повести и при­ходе Батыя на Рязань». Повесть дошла в составе летописных сводов XVI в. в тесной связи с циклом повестей о Николе Заразском. Она прославляет мужество и героизм защитников Рязани: князя Юрия Ингоревича, его братьев Давыда и Глеба и рязанской дружины — «удальцов-резвецов — достояния рязанского», славного богатыря Евпатия Коловрата. Причину поражения рязанцев автор усматривает в феодальной обособленности русских княжеств, в эгоистической поли­тике князей. Тщетно Юрий Ингоревич взывает к владимирскому князю Юрию Всеволодовичу — последний отказывает в помощи рязанцам, он решает самостоятельно бороться с Батыем.

Органически не связанными со всем содержанием повести явля­ются религиозно-мора­листические рассуждения о причинах гибели Рязани: попустительство божие, наказание за грехи. Эти рассуждения автора не могут заслонить главной причины — забвение владимирским великим князем интересов всей Русской земли.

«Повесть о приходе Батыя на Рязань» состоит из четырех частей: 1. Появление Батыя на границах Рязанской земли, посольство рязанцев к Батыю во главе с князем Федором, гибель Федора и его жены Евпраксии. 2. Героическая зашита Рязани Юрием Ингоревичем, гибель защитников и разорение Батыем Рязани. 3. Подвиг Евпатия Коловрата. 4. Обновление Рязани Ингварем Ингоревичем.

Героями первой части повести выступают сын Юрия Ингоревича рязанского князь Федор и его молодая супруга Евпраксия. Федор отправляется к царю Батыю во главе посольства. Он бесстрашно вступается за честь не только своей супруги, но и всех рязанских жен. Дерзко и со смехом бросает Федор вызов «нечестивому царю»: «Не полезно бо есть нам, христианам, тобе, нечестивому царю, водити жены своя на блуд. Аще нас приодолееши, то и женами нашими владети начнеши».

Гордый ответ русского князя вызывает ярость Батыя. По приказа­нию хана Федор и все посольство перебиты.

Горестная весть поражает молодую жену Федора княгиню Евпраксию. Она, стоя в превысоком своем тереме с малолетним сыном Иваном на руках, «...услыша таковыя смертоносный глаголы, и горести исполнены, и абие ринуся из превысокаго храма своего с сыном своим со князем Иваном на среду земли, и заразися (разбилась.— В. К.) до смерти». Так лаконично прославляется подвиг верности, мужества, силы суп­ружеской любви русской женщины.

Первая часть повести завершается горестным плачем Юрия Инго­ревича и всех рязанцев.

Вторая часть прославляет мужество и героизм рязанской дружины и ее князя Юрия Ингоревича. Он воодушевляет дружину мужественной речью: «Лутче нам смертию живота купити, нежели в поганой воли быти. Се бо я, брат ваш, напред вас изопью чашу смертную за святыа божиа церкви, и за веру христьянскую, и за отчину отца нашего великого князя Ингоря Святославича».

В этой речи героический мотив сочетается с религиозным призывом умереть «за божий церкви» и веру христианскую. Перед боем Юрий, как и подобает благочестивому человеку, молится Богу, принимает благословение епископа.

Центральным эпизодом второй части является гиперболическое описание битвы. Русский воин один бьется «с тысящей, а два — со тмою», потрясая мужеством врагов. Причинив им существенный урон, рязанцы гибнут: «...ecu равно умроша и едину чашу смертную пиша».

Изображение разорения города исполнено в повести большого драматизма: И не оста во граде ни един живых: ecu равно умроша и едину чашу смертную пиша. Несть бо ту ни стонюща, ни плачюща и ни отцу и матери о чадех, или чадом о отци и о матери, ни брату о брате, ни ближнему роду, но ecu вкупе мертвы лежаща».

Третья часть посвящена прославлению подвига Евпатия Коловрата. Это эпический герой под стать богатырям русских былин. Он наделен гиперболической силой, мужеством и отвагой. Он живое олицетворение героического подвига всего русского народа, который не может мириться с поработителями и стремится отомстить за поруганную врагом землю. Основное внимание уделено изображению поведения Евпатия в бою, на его подвиг переносится подвиг всей дружины. Он бесстрашно разъезжает по ордынским полкам и бьет их нещадно — так, что его острый меч притупился. Самого Батыя охватывает страх, и он посылает против Евпатия своего шурина богатыря Хостоврула (типично эпическая былинная ситуация).

В поединке одерживает победу Евпатий. Он «исполин силою и разсече Хостоврула на полы до седла. И начата сечи силу татарскую, и многих тут нарочитых богатырей Батыевых побил, ових на полы пресекаше, а иных до седла крояше».

Охваченные страхом монголы вынуждены применить против рус­ского богатыря «пороки» (стенобитные орудия): «...и начаша бити по нем с сточисленых пороков и едва убиша его...»

Когда тело Евпатия приносят к Батыю, хан «начаша дивитися храбрости и крепости и мужеству» Евпатия. Батый воздает должное своему врагу: «О Коловрате Еупатие, гораздо ecu меня подщивал малою своею дружиною, да многих богатырей сильной орды побил ecu, и многие полкы падоша. Аще бы у меня такий служил, — держал бых его против сердца своего».

Под стать Евпатию и его храбрые дружинники. Когда кочевникам удалось захватить в плен пятерых воинов, изнемогавших от ран, те с иронией и сознанием морального превосходства отвечают Батыю: «Веры християнскые есве, раби великого князя Юрья Ингоревича Резанского, а от полку Еупатиева Коловрата. Посланы от князя Ингваря Ингоревича Резанскаго тебя, силна царя, почтити и честна проводити и честь тобе воздати. Да не подиви, царю, не успевати наливати чаш на великую силу — рать татарьскую».

В этом ответе обнаруживается отзвук былевого народного эпоса (ср. разговор Ильи с Калином царем).

Последняя, заключительная, часть повести начинается эмоцио­нальным плачем князя Ингваря Ингоревича, созданным по всем правилам книжной риторики. Он горестно оплакивает убитых, «яко труба рати глас подавающе, яко сладкий орган вещающи».

Повесть заканчивается рассказом о возрождении и обновлении русскими людьми испепеленной врагом Рязани, вследствие чего «бысть радость християнам...». Эта концовка свидетельствует об опти­мизме, жизнестойкости русского народа, его неколебимой вере в возможность избавления от монголо-татарского ига.

Все произведение представляет собой образец воинской повести, которая вобрала в себя значительные элементы фольклора. Повесть не всегда точна в передаче исторических фактов (сообщается об участии в битве Всеволода Пронского — умер ранее 1237 г.; о гибели в бою Олега Красного, хотя он остался жив), но она верно передает настроение общества того времени и отличается живостью, яркостью и драматизмом повествования.

Более лаконичен и менее образен рассказ летописи о взятии Батыем Владимира в 1238 г. и битве на реке Сити с князем Юрием Всеволо­довичем, павшим в этом бою.

Выразителен краткий летописный рассказ об осаде Козельска. Жители этого города в течение семи недель выдерживали осаду, и враги прозвали за это Козельск «злым городом». Овладев им, завоеватели жестоко расправились с его жителями.

«Слова» Серапиона Владимирского. События монголо-татарского на­шествия отразились также в жанре дидактическом и агиографическом.

Талантливым проповедником XIII в. был Серапион — игумен Киево-Печерского монастыря, а с 1274 г.— епископ Владимирский (ум. в 1275 г.). Современники называли Серапиона «мужем зело учительным в божественном писании». Перу Серапиона принадлежит пять «слов»: первое было создано около 1230 г., после битвы на Калке, последние четыре — во Вла­димире в 1274—1275 гг.

Серапион в нашествии иноплеменников видит карающий перст Божий, возмездие за грехи и призывает людей к покаянию, говорит даже о приближении скорого конца мира.

Приход «языка немилостивого» Серапион изображает довольно образно и живо, прибегая к ритмической форме построения речи: «...приде на ны язык немилостив, попустивъшю Богу, и землю нашю пусту сътвориша и грады наши плениша, и церкъви святыя разориша, отъци и братию нашю избиша; матере наша и сестры наша в поругание быша».

Во втором «слове» Серапион говорит о страшном гневе Божием и вспоминает прошлое в форме риторических вопросов: Не пленена ли бысть земля наша? Не взъяти ли быша гради наши?Не вскоре ли падоша отъци и братия наши трупием на земли? Не ведены ли быша жены и чада наша в плен? Не порабощена ли быхом оставьте горькою си работою от иноплеменик?»

Бедствия, постигшие Русскую землю, изображены в третьем «сло­ве». Четвертое и пятое «слова» Серапиона посвящены осуждению народных предрассудков и суеверий: они направлены против испыта­ния «ведьм» водой и огнем и против откалывания из могил утоплен­ников, которые, по народному поверью, вредили урожаю. В последних «словах» Серапиона пессимистический тон начинает постепенно исчезать, что свидетельствует об изменении настроения в русском обществе.

Е. В. Петухов, исследуя творчество Серапиона Владимирского, от­мечает простоту и непосредственность его поучений, отсутствие при­емов книжного ораторства. Он относит Серапиона к категории тех писателей северо-восточной Руси XIII в., которые являются соедини­тельным звеном между северо-востоком и Киевом, придерживаются традиций киевской школы, в частности поучений Феодосия Печерского и Климента Смолятича, но живут новой жизнью, черпая из нее материал для своих сочинений.

Таким образом, события 1237—1240 гг., связанные с нашествием монголо-татарских полчищ, получили широкое отражение в воинской исторической повести, поучении.

 

 

«СЛОВО О ПОГИБЕЛИ РУССКОЙ ЗЕМЛИ»

 

 

Событиями монголо-татарского нашествия, очевидно, порождено и такое выдающееся поэтическое произведение, как «Слово о погибели Русской земли», впервые обнаруженное только в конце 70-х годов прошлого века

К. Г. Евлентьевым и опубликованное в 1892 г. X. М. Лопаревым. Новый список произведения был найден в 30-е годы нынешнего века И. Н. Заво–локо и опубликован В. И. Малышевым в 1947 г.

«Слово о погибели Русской земли» исполнено высокого граждан­ского патриотического звучания. В центре — образ Русской земли, «светло-светлой» и «украсно-украшеной». Неизвестный автор слагает гимн родине. Он говорит о природных красотах и богатствах родной земли. Неотъемлемой ее частью, ее гордостью являются города вели­кие, села дивные, сады монастырские, дома церковные (храмы). Славу Руси составляли князья грозные (могущественные), бояре честные, вельможи многие. Автор говорит о могуществе Всеволода (Большое Гнездо), его отце Юрии Долгоруком и деде Владимире Мономахе.

Подобно автору «Слова о полку Игореве», автор «Слова о погибели Русской земли» сопоставляет былое величие Руси с нынешним упад­ком. «А в ты дни болезнь крестияном, от великого Ярослава и до Володимера, и до ныняшнего Ярослава, и до брата его Юрья, князя Володимерьскаго». Здесь нетрудно заметить своеобразную периодиза­цию истории Руси, как бы продолжающую периодизацию «Слова о полку Игореве». Автор «Слова о полку Игореве» связывал со «старым Ярославом» период расцвета политического могущества Руси, а затем говорил о «невеселой године» княжеских крамол и распрей, приведших к усилению «поганых». Автор «Слова о погибели Русской земли» как бы развивает дальше мысль гениального певца: от «великого Ярослава», т. е. Ярослава Мудрого, «до Володимера» Мономаха продолжались княжеские распри, «губившие» Русскую землю; Владимир Мономах добился прекращения усобиц, сплотил все силы Руси для борьбы со степными кочевниками и нанес им сокрушительный удар. Поэтому в «Слове о погибели» образ Мономаха приобретает героическое и эпи­ческое звучание.

После Владимира и до «ныняшняго Ярослава», «до брата его Юрья» продолжается период княжеских раздоров, что и привело к «погибели Русской земли», т. е. захвату ее врагом.

Сопоставление «Слова о погибели Русской земли» с летописями показывает, что о «погибели» земли русские люди стали говорить только после захвата Батыем Киева, который в глазах народа продолжал оставаться центром Русской земли (об этом же свидетельствуют были­ны). В связи с этим естественнее всего предположить, что «Слово о погибели» было написано южанином, переселившимся на север Руси, не ранее 1240 г., после падения Киева. Это произведение можно отнести к жанру историко-публицистических «слов» — «речи», при­званной вселить в сердца слушателей мужество, бодрость, пробудить чувство гордости за свою землю, подвергшуюся опустошительному разгрому «языка немилостивого», «лютого», вдохновить на борьбу против поработителей, для чего необходимо преодолеть «болезнь» — кня­жеские усобицы.

«Слово о погибели Русской земли» породило обширную исследовательскую литературу, в которой высказан ряд интересных, подчас противоречивых мнений о времени и месте создания этого произве­дения, о его отношении к «Житию Александра Невского».

 

«ЖИТИЕ АЛЕКСАНДРА НЕВСКОГО»

 

 

«Житие Александра Невского», написанное вскоре после смерти князя (ум. в 1263 г.), создает идеальный образ правителя, защитника своего отечества от военных и идеологических посягательств внешних врагов. Оно не укладывается в каноны житийной литературы, и это понимали древнерусские книжники, внесшие его прежде всего в состав летописей (первая редакция жития вошла в состав Лаврентьевской и Второй Псковской летописей), и только в XVI в. оно вошло в «Великие Четьи-Минеи» Макария и «Пролог».

Само заглавие произведения дает определение его специфики: «Повести о житии и о храбрости благоверного и великого князя Алексан­дра» — рассказ о жизни, главным содержанием которой явились по­двиги «храбрости». Основу жития Александра Невского составляют две воинские повести о битве на Неве и на Чудском озере.

Врагом Русской земли выступает в житии «король части Римьскыя от полунощныя страны»; тем самым автор подчеркивает, что русскому православному князю предстоит вступить в борьбу с римско-католи­ческим западным миром, ставящим целью захват «земли Александро­вой». Враг преисполнен уверенности в своих силах: «в силе тяжце», «пыхая духом ратным», «шатаяся безумием», «загордевся» шлет он послов к Александру со словами: «Аще можеши противитися мне, то се есмь уже зде, пленяя землю твою». Типологически данный эпизод близок эпосу, «Девгениеву деянию», «Александрии».

«Разгореся сердцем», Александр укрепляет свой дух молитвой, по­ступая, как подобает благочестивому князю. Он обвиняет врага в нарушении заповеди божией, повелевающей «жити не преступающе в чюжую часть». Уверенный в правоте своей борьбы, Александр вооду­шевляет войска и с «малой дружиной» устремляется на врагов. В бой он идет с верой «к святыма мученикома Борису и Глебу». Так мотиви­руется в житии видение старейшины земли Ижорской Пелгуя: на утренней заре он видит плывущих в насаде Бориса и Глеба, спешащих на помощь «сроднику своему князю Александру».

Подробно описывается в житии ход сражения 15 июля 1240 г., большое внимание уделяется подвигам Александра и его храбрым «шести мужам» — богатырским ратникам. Сам Александр проявляет необычайное мужество и бесстрашие в бою, он «возложи печать на лицы шведского короля острым своим копией». Мужеством и храбростью отличались «мужи» Александровы: Гаврило Алексич по единой доске въехал на коне на вражеский корабль и избил бесчисленное множество врагов, его столкнули в воду, но он выплыл [это был знаменитый предок А. С. Пушкина Радча (Радша)]; молодой новогородец Савва подрубил столб златоверхого шатра шведского короля, и падение шатра вызвало ликование в русском стане; Ратмир в пешем строю мужест­венно бился с врагами и скончался от ран на поле боя; Сбыслав Якунович рубился с врагами «единым топорном, не имеяша страха в сердце своем». Ловчий князя Яков Полочанин наехал с мечом на полк. Миша в пешем бою с дружиной «погуби три корабли римлян». При этом сообщается, что о подвигах этих славных «мужей» автор слышал от «своего господина» Александра Ярославича.

Битва на Чудском озере с немецкими рыцарями 5 апреля 1242 г. изображена в традиционной стилистической манере воинских пове­стей: «Бе же тогда субота въсходящю солнцю, и съступишася обои. И бысть сеча зла и труск от копий ломления и звук от сечения мечнаго, яко же и озеру померзъшю двигнутися; и не бе видети леду: покры бо ся кровию».

Ссылаясь на «самовидца», автор жития говорит о помощи Алексан­дру небесного полка. На самом деле Александр в этой битве проявил незаурядный полководческий талант, разгадав тактический замысел врагов.

Князь возвращается в Псков, ведя подле коней пленных, «иже именують себе божий ритори». Победа приносит Александру, подчер­кивает житие, всемирную славу: «Инача слыти имя его по всем странам и до моря Египетьскаго и до гор Араратьскых и обону страну моря Варяжьскаго и до великого Риму».

О других воинских подвигах Александра житие сообщает кратко: «единым выездом» он побеждает 7 ратей «языка Литовъскаго».

Много места отводится в житии взаимоотношениям Александра с Ордой. «Царь силен на Въсточней стране» шлет русскому князю своих послов, и их речь служит своеобразным оправданием поездки Алек­сандра в Орду. «В силе велице» он приходит во Владимир: И бысть грозен приезд его, и промчеся весть его и до устья Волги. И начаша жены моавитьскыя (татарские) полошати (устрашать) дети своя, ркуще: «Александр едет»!

Обдумав и получив благословение епископа, Александр идет в Орду. Как ведет себя там князь, житие умалчивает, отмечая только удивление Батыя: «Истинну ми сказасте, яко несть подобна сему князя».

Если Александру Батый воздает честь, то по отношению к его меньшому брату проявляет гнев. Причины гнева автор не указывает и лишь отмечает, что его проявлением было пленение Суздальской земли ордынским воеводой Неврюем. Это дает повод автору жития просла­вить Александра — идеального правителя, который «церкви въздвигну, грады испольни, люди распуженыа собра в домы своя».

Прославлению Александра — защитника православия — посвя­щен в житии рассказ о приходе на Русь папских послов. Александр отвергает их предложение принять католичество, и в этом автор жития видит торжество национальной политики русского князя.

Лаконично сообщает житие о насилиях врага и вторичном хожде­нии князя в Орду, дабы «отмолити людии и от беды тоя», т. е. от участия русских воинов в походах татарских войск.

Завершается житие сказанием о смерти Александра (он был отрав­лен в Орде) в Городце и его погребении во Владимире. Народ опла­кивает любимого князя, «яко земли потрястися». Обращаясь к народу, митрополит Кирилл говорит: «Чада моя, разумейте, яко уже зайде солнце земли Суждальской!» — «Уже погыбаемь!» — ответила толпа. В агиог­рафической традиции описано посмертное чудо Александра: подобно Алексею (под именем Алексея Александр перед смертью был постри­жен в схиму), божьему человеку, он протягивает руку из гроба и берет «прощальную грамоту» у митрополита.

Характерной особенностью жития является постоянное присутст­вие автора-рассказчика. Он спешит заявить о своем смирении во вступлении к житию. Сам он «самовидец... возраста его», «домочадец», об Александре он также слышал «от отець своих». Его присутствие постоянно ощущается в отборе и интерпретации материала. Александр в изображении автора является средоточием лучших качеств прослав­ленных героев ветхозаветной истории: красота лица его подобна красоте Иосифа, сила — часть силы Самсона, премудрость — Соло­мона, а храбрость — римского царя Веспассиана. Так с помощью ретроспективной исторической аналогии житие прославляет красоту, силу, мудрость и храбрость Александра. Интересно, что среди этих качеств не нашлось места христианским добродетелям — кротости и смирению.

Автор восхищается героем, гордится им, сочувствует ему. Эмоци­ональное напряжение достигает высшей точки в конце жития: «О, горе тобе, бедный человече! Како можеши написати кончину господина своего! Како не упадета ти зеници вкупе с слезами! Како же не урвется сердце твое от корения!» Он гиперболизирует чувство скорби и горя: «Отца бо оставити человек может, а добра господина не мощно оставити: аще бы лзе, и в гроб бы лезл с ним!»

Таким образом, «Житие Александра Невского» обнаруживает тес­ную связь, как с агиографической литературой, так и с воинскими повестями. Его автором был житель Галицко-Волынской Руси, пере­селившийся вместе с митрополитом Кириллом III во Владимир. Исследователи установили связь стиля жития с Галицкой летописью, «Девгениевым деянием», «Историей Иудейской войны» Иосифа Фла­вия, «Сказанием о Борисе и Глебе» и паремийным чтением.

«Житие Александра Невского» становится образцом позднейших княжеских жизнеописаний, в частности жития Дмитрия Донского. Имя Александра Невского пользуется популярностью в Московском государстве. Он оказывает помощь (уже в качестве святого патрона Русской земли) Дмитрию Донскому в победе над монголо-татарскими завоевателями, Ивану Грозному при осаде Казани, а Петр I делает Александра Невского патроном Петербурга.

 

ПЕРЕВОДНАЯ ЛИТЕРАТУРА

 

К середине XIII в. на северо-востоке Руси получили распростра­нение две переводные повести — «Сказание об Индии богатой» и «Сказание о двенадцати снах царя Шахаиши».

Как полагают исследователи, обе повести были переведены в начале XIII в. в Сербии: первая — с латинского языка, вторая — с восточного оригинала.

«Сказание об Индии богатой» гиперболически изображает далекую сказочно-утопическую христианскую державу, превосходящую своим богатством, военной мощью Византийскую империю. Правитель этой православной державы царь и поп Иоанн является главой как светской, так и церковной власти. В послании, адресованном Иоанном грече­скому царю Мануилу, описываются чудеса и богатства Индии. По своему жанру послание Иоанна близко к хождениям. Возможно, этот жанр был использован в сказании для того, чтобы убедить читателя в истинности фантастических рассказов о гигантских размерах Индий­ского царства (в одну его сторону идти десять месяцев, а в другую — нельзя дойти, потому что там «соткнутся небо с землею»), его несметных богатствах.

«Есть у мене, — пишет Иоанн, — в единой стране люди немы, а в ынои земли люди рогаты, а в ынои стране люди трепядци, а иныя люди 9-ти сажен, иже суть волотове (великаны), а иныя люди четвероручны, а иныя люди о шти (шести) рук, а иныя у мене земля, в ней же люди пол пса да пол человека, а иные у мене люди в персех очи и рот, а во иной земли у мене люди скотьи ноги имеюще. Есть у мене люди пол птици, а пол человека, а иныя у мене люди глава песья; а родятся у мене во царствии моем зверие у мене: слонови, дремедары (одногорбые верблюды), и коркодилы и велблуди керно (двугорбые)». Среди диковинных чудесных зверей Иоанн называет «петухов, на них же люди ездят», птицу «ногой», которая вьет себе гнездо на 15 дубах, чудесную птицу феникс, живущую пятьсот лет, приносящую с неба огонь и сжигающую свое гнездо и себя и вновь возрождающуюся из пепла.

Посреди Индийского царства, говорится в Сказании, протекает река Едем из рая, а в этой реке добывают драгоценные камни: гиацинт, сапфир, памфир, изумруд, сардоникс и яшму. Но «господин всем камением драгим» является «камень кармакаул» (карбункул), «в нощи же светить, яко огнь горить». Подробно описывает Иоанн свой «двор», который можно обойти только в течение пяти дней, несметные богат­ства своих дворцов, их чудеса, среди которых «зерцало праведное» и стеклянное зеркало. В «зерцале праведном» человек может видеть все свои грехи, в стеклянном зеркале легко обнаруживают всякого, кто мыслит зло на своего государя. Иоанн подчеркивает, что греческому царю Мануилу не хватит жизни, чтобы вместе со своими книжниками исписать все богатства и чудеса Индии. Более того, Мануил может продать свое греческое царство, и вырученных денег ему не хватит на покупку харатьи для этого описания.

А. Н. Веселовский обнаружил черты сходства «Сказания об Индии богатой» с русской былиной и Дюке Степановиче с духовным стихом о Голубиной книге. В описании сказочных богатств Индийской земли нетрудно обнаружить связи с этой былиной, волшебной сказкой, с одной стороны, и с книжными источниками: «Физиологом», «Алек­сандрией» — с другой. Читателя XIII—XIV вв., испытавшего все ужасы монголо-татарского нашествия и ига, «Сказание» привлекало утопи­ческой картиной могучего христианского царства, в котором «нет ни татя, ни разбойника, ни завидлива человека, занеже... земля полна всякого богатьства».

Своеобразное преломление отдельных мотивов и образов «Сказа­ния об Индии богатой» получают в рассказах странницы Феклуши в драме А. Н. Островского «Гроза».

«Сказание о двенадцати снах царя Шахаиши» носит эсхатологиче­ский характер. Его основу составляет восточная повесть о загадочных снах царя и их толкованиях. А. С. Орлов полагает, что эта повесть стала известна славянам в иранской рецензии, поскольку имя царя Шахаиши восходит к иранскому «шах ан шах». На Руси повесть известна в двух редакциях. Во второй имя царя Шахаиши заменено именем толкователя его снов Мамера, и вся повесть носит христианизированный характер.

Общее содержание снов сводится к предсказанию наступления злых времен, «мятежа по всей земли», когда люди будут враждовать друг с другом: отец восстанет на сына, сосед на соседа, земля сокра­тится: далекий путь станет близким; наступит голод, солнце и месяц померкнут, а звезды спадут с небеси. «Стихиа пременит обычая своя: осень преступит на зиму, а зима упадет на весну, среди лета зима будет, а хотящий сеяти семена, соблазнит их время, занеже не уразумеют времени подобна, много всеють и мало пожнут... В то же время злое солнце пременит обычный путь, солнце и месяць померкнета, а звезды спадут, и различная знамениа будут, и звезда хвостатая явится, шуми и громи безчинни будуть и земли трясение, грады падут мнози, и птици, рыбы умалится, а овоща скудость будет. Лета и месяц съкратятся, и потом изгибнет мир. <... > Егда приидет година та злая, ecu человеци купци будут, богатии и убозии лжею и клятвою и лестию стяжают богатьство много...»

Яркие картины упадка нравов, обличительный пафос сказания, его близость Апокалипсису способствовали его популярности в период эпидемии чумы в XIV—XV вв., когда, в связи с окончанием в 1491 г. седьмой тысячи лет, ожидали «конца мира».