Сколько стоит постоянство? 10 страница

Использование религиозных институтов, требующих безбрачия для избавления от наиболее беспокойных членов семьи (лишних сыновей), – далеко не редкое явление. Еще один мой студент, Деннис Диди, изучал приходские книги графства Лимерик, куда вписаны сведения об ирландских крестьянских семьях второй половины XIX века. Ему удалось доказать, что мальчики, поступавшие учиться в местную семинарию, чтобы впоследствии сделаться католическими священниками, происходили из тех семей, где имелось особенно много сыновей. Мы не знаем, оказывали ли родители на них давление, или сыновья сами, видя сложное семейное положение, принимали решение. Но результат в любом случае был один: семья уменьшала нагрузку на родовое имущество, с тем чтобы сыновья, а впоследствии и внуки, которым достанется наследство, не попадали в экономически невыгодное положение от излишнего дробления земельной собственности – земля должна была кормить их. В этом смысле ирландцам-католикам пришлось легче, чем лютеранам из Крумхёрна: ведь у протестантов нет ни монастырей, ни целибата для священников, а значит, некуда сплавить лишних сыновей законным образом. Что и заставило их найти альтернативное решение.

Все эти примеры показывают, на какие изощренные выдумки пускаются люди ради выживания собственного клана. В трех разных странах люди столкнулись с одной и той же проблемой – и нашли, в общем-то, похожие решения, которые в каждом из случаев соответствовали местным обстоятельствам и обычаям. А мы лишний раз убеждаемся, до какой степени родители стремятся контролировать шансы на выживание своего потомства, чтобы максимально способствовать благополучию рода в будущем, о чем дети порой даже не подозревают.

 

* * *

 

В этой главе мы неоднократно сталкивались с тем, что хотя одни человеческие связи прочнее других, они могут рваться и иногда действительно рвутся, причем катастрофически и бесповоротно. В следующей главе мы как раз и разберем, почему отношения рушатся.

 

Обман, хоть как его зови

 

Тогда у полной бочки эля,

Вполне счастливые от хмеля,

Мы не считаем верст, канав,

Мостков, опасных переправ

До нашего родного крова,

Где ждет жена, храня сурово

Свой гнев, как пламя очага,

Чтоб мужа встретить как врага.

Роберт Бернс. Тэм О’Шентер [18]

 

Будущее у близких отношений довольно неопределенное, если только они не предполагают создания семьи. Между любовниками, как и между друзьями, со временем неизбежно возникает охлаждение, если постоянно не укреплять и не оживлять отношения. Разумеется, любовникам это проще – просто потому, что они обычно живут вместе. Тем не менее нам, похоже, присуща врожденная тяга портить отношения, порой подталкивая их к пропасти из-за собственного эгоизма. Если мы заходим чересчур далеко, то даже самая крепкая связь не выдерживает и рвется. И тогда наступает стремительный и необратимый крах. Как говорил незабвенный циник Сэмюэл Джонсон о супружеском счастье, «за надежду, как и за всякое удовольствие, приходится платить: чем бо́льшие надежды мы возлагаем, тем большее разочарование испытываем».

Впрочем, истинная картина, как обычно, сложнее. Разумеется, удачное супружество очень важно для сохранения физического и душевного здоровья. Но, с другой стороны, время, увы, работает против брака. Так называемый медовый месяц длится обычно недолго – от двенадцати до тридцати шести календарных месяцев, после чего отношения супругов принимают довольно будничный характер, когда муж с женой просто не мешают жить друг другу. В их жизни веселье и радость перемежаются с повседневной рутиной, и постепенно каждый начинает воспринимать партнера просто как данность. Ссоры происходят все чаще и становятся все ожесточеннее, растет взаимное недовольство, возникает и растет риск разрыва, и наконец все разваливается окончательно.

 

Ломать – не строить

 

Близкие отношения не обязательно длятся вечно. Треть (а может быть, даже половина) всех современных браков в Европе и Америке заканчивается разводом. Мы опросили 540 человек, случался ли у них в недавнее время разрыв отношений с кем-то из близких людей. Целых 423 человека ответили, что за последний год они порвали в общей сложности с 913 людьми. Получается, за год мы в среднем теряем двух близких друзей. Впрочем, такие показатели можно все-таки считать немного завышенными: вполне возможно, нашу анкету охотнее заполняли как раз те люди, у которых недавно случился разрыв; и действительно, у большинства указанные ссоры и разлады произошли в течение месяца перед анкетированием, а не в остальные месяцы года. Но все равно можно сделать вывод, что ссорятся близкие довольно часто.

Чаще всего (и в этом нет ничего удивительного) люди рвали отношения с возлюбленным. Тем не менее такие случаи составляли всего 20 % от общего числа разрывов. Второе место по частоте занимали друзья из ближайшего круга: на их долю пришлось 15 %. Третье место в списке досталось родителям (еще 10 %), за ними следовали братья и сестры либо друзья за пределами круга номер один (по 8 % соответственно). Остальные вылетевшие из круга общения опрошенных представляли собой пеструю толпу родственников, свойственников, коллег, соседей по дому и приятелей из клубов по интересам. Однако в целом лидировала родня: 65 % всех таких разрывов произошло с близкими родственниками (не далее двоюродной степени родства).

Пускай кровь и не водица, но с родней мы вынуждены общаться чаще, и это неизбежно вносит напряженность в отношения. Отчасти потому, что мы обычно воспринимаем родственников – особенно близких – просто как данность, не слишком церемонимся с ними, а потому и задеваем их чувства чаще, чем сами замечаем. Возможно, при этом мы подсознательно исходим из того, что родственные связи намного крепче дружеских. Это друзей надо лелеять, а родные и так никуда не денутся! Но, похоже, иногда мы переходим грань дозволенного – и в конце концов все рушится. С дружбой – особенно когда речь идет не о самой тесной дружбе – все происходит не так катастрофично: обычно если кто-то нас обидел, мы просто не желаем больше видеть обидчика, и отношения с ним сами собой хиреют и затухают. Но в случае семейной ссоры все гораздо сложнее: во-первых, нас объединяет общая история, а во-вторых, наши жизненные пути неизбежно будут пересекаться в будущем, хотим мы того или нет.

Отчего же распадались отношения у людей из нашей выборки? Выяснилось, что главными причинами разрывов являются четыре типа событий: человека оскорбили (прилюдно или нет), проигнорировали важное событие в его жизни (например, день рождения), о нем пустили сплетню или клевету, его пилили за плохое поведение. На эти четыре группы приходится около двух третей всех разрывов. Оскорбления были причиной четвертой части всех разрывов, на попреки приходилось около 20 %, на остальные две группы – по 15 %. Следующей по частоте причиной выступало соперничество – например, дружба с врагом или попытка отбить сексуального партнера. На причины такого характера приходилось около 10 % разрывов. Таким образом, примерно три четверти всех ссор и разрывов случались из-за угроз социальному статусу человека или из-за оскорбления его достоинства. Напротив, на причины более практического свойства – вроде невозвращенных долгов – приходилось всего 5 % случаев. Иными словами, большинство отношений распадалось по тем самым причинам, которые лучше всего характеризуют сами эти отношения.

Родители гораздо реже сообщали о том, что порвали с детьми, чем наоборот: 10 % опрошенных оказались детьми, поссорившимися с кем-то из родителей, но лишь 3 % – родителями (причем исключительно матерями), прекратившими общение с кем-то из детей. Иными словами, восприятие отношений порой бывает весьма асимметричным. Скажем, вы можете разозлиться на меня и решить, что все кончено, а я могу увидеть в нашей ссоре ничтожное пятнышко на поверхности нашей в остальном крепкой и устойчивой дружбы. Женщины почти вдвое чаще сообщали о разрыве отношений с романтическим партнером, чем мужчины: на ссоры с возлюбленным приходилось около 25 % всех женских разрывов, но для мужчин аналогичный показатель составлял лишь 15 %. Зато мужчины вдвое чаще ссорились с братьями или сестрами, втрое чаще порывали с коллегами и в четыре раза чаще – с «запасным» романтическим партнером (тайной любовницей).

Похоже, наиболее опасный момент для отношений наступает через три года после их начала. Почти половина всех разрывов в нашей выборке случалась в промежутке между двумя и четырьмя годами с начала близких отношений. Вторыми по степени риска оказывались длительные отношения (десять лет и дольше). Что интересно, здесь тоже наблюдались различия между полами. У мужчин чаще, чем у женщин, случался разрыв отношений после трех лет, зато женщины чаще сообщали о крахе отношений, продолжавшихся всю жизнь. Кто-то подумает, это оттого, что мужчины в целом меньше дорожат отношениями и чаще реагируют спонтанно: «Баста, надоело!» Ну что тут скажешь…

Сандра Мюррей с коллегами в порядке эксперимента следили за судьбой почти двухсот бездетных супружеских пар в течение первых трех лет их брака. Они выяснили, что чем больше человек с самого начала идеализирует партнера, тем дольше остается доволен отношениями, и чем больше партнер идеализирует его, тем лучше они себя ощущают. Те, кто был особенно высокого мнения о партнере, все так же хорошо думали о нем и три года спустя, тогда как те, кто меньше идеализировал вторую половину, со временем начинали относиться к нему все хуже и хуже – причем независимо от справедливости своих оценок. Иными словами, чем менее реалистичным был их взгляд (то есть чем более идеальным виделся им партнер), тем выше оказывалась вероятность, что отношения будут и впредь приносить радость. Возможно, вопреки расхожему мнению, переоценка партнера вовсе не обязательно грозит разочарованием при столкновении с прозой жизни. Оказывается, даже наоборот: чем в более розовом свете видится влюбленному предмет его любви, тем дольше не осыплются розовые лепестки. Так что чрезмерная идеализация в любви – отнюдь не порок, чреватый горьким охлаждением, а залог дальнейшей удовлетворенности жизнью. А может быть, все дело в том, что иллюзия – очень стойкая штука, а потому умирает последней.

 

Любовь – это боль

 

Поэты и отвергнутые влюбленные говорят о физическом страдании, которое причиняет несчастная любовь. И внешние, и внутренние признаки тут как при физической боли, хотя в первом случае имеет место телесное повреждение, а во втором – чистая психология. Оказывается, оба вида боли обрабатывает один и тот же участок мозга – зона передней поясной коры (ППК), которая расположена под внешней корой в центре мозга. Люди, имеющие активную ППК, особенно чувствительны к боли, и наоборот – люди, у которых ППК повреждена или разрушена, к ней обычно вовсе не восприимчивы. Настолько, что теперь хирурги даже намеренно уничтожают часть ППК у пациентов, страдающих от хронических, некупируемых болей.

Выяснилось, что тот же самый участок мозга срабатывает, когда мы ощущаем психологическую боль. Это продемонстрировал довольно корректный, пускай и немножко жестокий эксперимент, в рамках которого Нэнси Айзенбергер и ее коллеги просили испытуемых поиграть в компьютерную игру «Кибермяч», лежа в томографической капсуле. Перед каждым был монитор, на котором две фигурки перебрасывались друг с другом мячом, а испытуемый, лежавший в капсуле, был представлен парой рук в нижней части экрана. Испытуемым говорили, что эти фигурки изображают двух других игроков, лежащих в соседних капсулах; нажимая на правую или левую клавишу, можно было перебросить мяч одному или другому игроку, на свое усмотрение, когда кто-то из них бросал мяч в сторону виртуальных рук. Вначале две фигурки на экране включали игрока из капсулы в свою игру, бросая мяч ему в руки, но через некоторое время они начинали просто перекидываться мячом друг с другом, как бы игнорируя его. Когда испытуемого исключали из игры, у него в ППК наблюдалась повышенная активность, причем степень этой активности соответствовала силе обиды (ее участники эксперимента оценивали самостоятельно по его окончании). Интересно, что ППК активизируется заметнее (и обида ощущается сильнее), когда отвергающие или избегающие нас люди принадлежат к «своим», то есть к той же группе – расовой, социальной, религиозной – или просто внешне похожи на нас (как уже говорилось в предыдущей главе, мы активно стремимся сблизиться с людьми сходных социальных или внешних данных).

По-видимому, функция ППК – оповещать нас о ситуациях, в которых наши представления о мире расходятся с реальной картиной. В некоторых случаях речь идет о логических противоречиях (когда что-то явно не сходится – а значит, нужно понять, что именно не так); в других случаях – о каком-то ущербе или вреде (а значит, нужно выходить из опасной или болезненной ситуации); в остальных же случаях ППК реагирует на социальные расстройства, вызванные несоответствием наших ожиданий и тем, какой оборот приняли наши отношения с людьми. Почему же так происходит? Видимо, в ходе эволюции млекопитающих механизм социального оповещения вырос из системы оповещения о физической боли, поэтому мало что сравнится с ней по четкости и настоятельности сигнала.

Однако активность в ходе экспериментов по социальному отчуждению, помимо ППК, проявляла еще и правая часть префронтальной коры. Причем оказалось, что частота ее активизации находится в обратной зависимости как от степени активизации ППК, так и от степени огорчения испытуемого (засвидетельствованной им в самоотчете). Это навело на предположение, что данный участок выполняет некую ингибирующую (тормозящую) функцию и гасит избыточные болевые сигналы от ППК. Активизация в правой части префронтальной коры происходит не потому, что человек переживает событие, а потому, что активно о нем думает. Таким образом, функция правой части префронтальной коры, возможно, заключается в том, чтобы управлять сигналами, поступающими от ППК, и другими эмоциональными реакциями и не давать им вырваться из-под контроля. Кстати, это один из немногих участков коры больших полушарий, имеющий прямую нейронную связь и с ППК, и с мозжечковыми миндалинами (которые управляют реакциями на эмоциональные сигналы и особенно – на агрессию). Участие лобных долей здесь особенно важно, ведь именно эта часть мозга отвечает за анализ психологических состояний и за количество социальных контактов, которые способен поддерживать человек (о чем мы говорили в третьей главе).

Одна из причин, почему болевой центр включается в ситуациях социального отчуждения, – в том, что он «отвечает», помимо прочего, за связь младенца с матерью. Детеныши всех видов млекопитающих, включая человеческих младенцев, умеют подавать голосовые сигналы тревоги и кричат в двух случаях: когда им больно (они поранились, замерзли и т. д.) и когда они разлучены с матерью. У млекопитающих матери чрезвычайно чутки к детскому крику, особенно если кричат их собственные детеныши. (Со временем, конечно, маленькие негодники догадываются, что плач – лучший способ добиться своего, и проливают крокодиловы слезы – иногда вполне искренне, – прекрасно зная, что окружающие не выдержат и пойдут у них на поводу. Но это уже другая история.) Вот за эти-то сигналы тревоги и отвечает поясная кора. Если взрослой обезьяне ее удалить, животное перестанет издавать тревожные крики; наоборот, электрическая стимуляция данного участка мозга заставляет обезьян подавать тревожный сигнал даже в отсутствие реальной угрозы.

О том, что социальная и физическая боль имеет одинаковый механизм, свидетельствуют и другие данные: дети, которые недавно перенесли физическую травму, испытывают огорчение от разлуки с опекуном чаще и сильнее, чем здоровые дети. Сходным образом и взрослые, страдающие от хронических болезненных расстройств, испытывают бо́льшую тревогу из-за своих личных отношений, чем здоровые люди, и их привязанность носит более тревожный характер (иными словами, они постоянно сомневаются в любви и верности партнера). Верно и обратное. Люди, имеющие крепкие социальные связи и уверенные в поддержке близких, испытывают меньшую физическую боль, будь то при онкологических заболеваниях, хирургических операциях или родах. Сознание того, что рядом с тобой надежный и любящий человек, облегчает даже электротравму.

Просматриваются и интригующие параллели между людьми, страдающими обсессивно-компульсивными расстройствами (ОКР), то есть неврозом навязчивых состояний, и теми, кто переживает разрыв близких отношений. И те и другие демонстрируют очень похожую одержимость навязчивой идеей. Разумеется, у страдающих ОКР навязчивые мысли крутятся не вокруг, скажем, измены или предательства – они могут, например, зациклиться на опасности подхватить какую-нибудь ужасную инфекцию. Так вот, у больных ОКР ППК необыкновенно активна, что, вероятно, и заставляет их видеть серьезные проблемы на пустом месте. У таких людей ППК преувеличенно реагирует даже на самые простые логические противоречия. Есть также данные о том, что у людей, склонных к неврозам, ППК чрезмерно активно реагирует на простые задачи по выявлению противоречий, которые точно не должны вызывать никаких огорчений. Таким образом, если у человека гиперактивная ППК, он более предрасположен к тому, чтобы излишне остро реагировать на малозначительные события повседневной совместной жизни, а стало быть, к обидам и, как следствие, к разрывам отношений.

Интересно, что вещества, применяющиеся как фармакологические средства для снятия физической боли (например опиаты) и психологических состояний вроде депрессии (антидепрессанты), можно эффективно использовать, так сказать, для перекрестного лечения: антидепрессанты уменьшают физическую боль, а опиаты облегчают душевные муки и депрессию. Когда детенышам млекопитающих, разлученным с матерями, дают крошечные дозы опиатов, они почти перестают кричать и выказывают гораздо меньше тревоги и расстройства. Так что ничего удивительного, что эндорфинная система напрямую задействована в формировании чувства утраты и горя: когда женщин во время томографии мозга просили вспомнить о смерти близкого человека или о разрыве с любимым, у них наблюдалась гораздо меньшая активность в зонах расположения эндорфиновых рецепторов, что свидетельствовало об испытываемой боли. Из чего опять-таки следует, что эндорфины каким-то образом вовлечены в наши отношения с людьми.

Ген рецепторов эндорфина OPRMI существует в двух формах – A и G, – которые различаются одним нуклеотидом (нуклеотиды – это химические «кирпичики» генетического кода), однако это единственное различие оказывает весьма существенное влияние на чувствительность к боли. Люди, гомозиготные по форме А (то есть унаследовавшие два экземпляра этого гена, по одному от каждого из родителей), менее чувствительны к боли, чем люди, имеющие хотя бы один нуклеотид G. Последним обычно требуются бо́льшие дозы анальгетиков (например, морфия после хирургических операций). И к ситуации социального отчуждения такие люди тоже более чувствительны: во время игры в «Кибермяч» у них наблюдается более высокий уровень активности в ППК. Так что мы опять сталкиваемся с эндорфиновым механизмом, о котором уже говорили во второй главе. Когда дружеское общение – и физический контакт – вызывают выброс эндорфинов, то соответствующие рецепторы, находящиеся в ППК и в других зонах, заполняются, и человек ощущает удовольствие и покой. В отсутствие какого-либо общения психологическое состояние остается более или менее нейтральным. Но если происходит событие, вызывающее негативные эмоции, – например, смерть близкого человека, или предательство, или уход любимого, – тогда выброс эндорфинов блокируется, соответствующие рецепторы в ППК остаются пустыми, и мы физически ощущаем боль. В менее серьезных случаях префронтальная кора может тормозить реакцию ППК. По сути, префронтальная кора («думающая» часть нашего мозга) осмысливает и оценивает ситуацию и как бы говорит нам: «Знаешь что? Все не так страшно, лучше забудь об этом». Но если с утраченным близким нас связывало по-настоящему сильное чувство, то этот участок коры бездействует.

Оказывается, у женщин детородного возраста гораздо больше эндорфиновых рецепторов в мозжечковых миндалинах, в ППК и в префронтальной коре (а также в ряде других участков мозга, в данный момент представляющих для нас меньший интерес), чем у мужчин (примерно на 25 %). Однако после менопаузы количество рецепторов сильно уменьшается – в частности, в миндалинах. Это значит, что у женщин в репродуктивный период болевой порог заметно выше, чем у мужчин (что важно при родах). Однако у мужчин, по всей видимости, происходит более интенсивный захват эндорфинов в мозжечковых миндалинах, а это, возможно, означает, что ощущение боли у женщин острее, чем у мужчин (у которых активность мозжечковых миндалин гасится за счет захвата эндорфинов). С учетом этого и принимая во внимание тот факт, что физическая и психологическая боль – во многом одно и то же, можно, пожалуй, сделать вывод, что женщины ощущают социальное отчуждение сильнее, чем мужчины.

 

Донжуан или верный муж?

 

Репродуктивная стратегия млекопитающих – внутриутробное вынашивание плода и последующее грудное вскармливание – неизбежно предполагает разницу между полами в поведенческих моделях. Сразу же после оплодотворения у самки пропадает дальнейший стимул к спариванию с другими самцами, так как оно не сулит никаких выгод с точки зрения размножения. Теперь ее заботит лишь благополучие потомства: она затаивается и отдает все силы вынашиванию и выкармливанию детенышей (и отчасти их воспитанию). Самец от всех этих забот отлучен, у многих видов млекопитающих он ничем не может помочь самке. В итоге единственный способ, каким самцы могут повысить собственную продуктивность, – это спариться с возможно бо́льшим количеством самок. По этой причине млекопитающие в основном ведут беспорядочную половую жизнь (или, в лучшем случае, придерживаются полигамной брачной системы, при которой один самец держит гарем из нескольких самок). Лишь очень немногочисленные виды млекопитающих ведут моногамный образ жизни – в отличие от птиц, у которых, наоборот, большинство видов образует моногамные пары: ведь у них самец способен помогать самке и высиживать, и выкармливать птенцов.

Разумеется, когда самец реально участвует в выращивании потомства, это удерживает его возле самки. Тут все решается соотношением обстоятельств. Фактически самец выбирает, каким образом ему оставить как можно больше потомства в течение жизни: либо оставаться с одной самкой, либо, оплодотворив, сразу же покинуть ее и постараться оплодотворить как можно больше других самок. Несколько лет назад я показал с помощью математической модели, что у человекообразных обезьян выбор брачной стратегии зависит от интервала между родами, от количества самок в совместно кочующей группе, от удаленности таких групп друг от друга и от способности самца обойти территорию, которую он считает своей (точнее говоря, от расстояния, какое он может без труда пройти за день). Чем длиннее репродуктивный цикл у самки, чем меньше групп самок приходится на единицу площади и чем короче дистанция дневного обхода для самца, тем больше вероятность того, что самец станет верным мужем и никуда не уйдет от «своих» самок. Такой тип поведения избирают, например, гориллы, у которых самец остается с семьей (он всегда живет вместе с группой самок). На другом конце спектра оказываются орангутаны: самки этого вида живут поодиночке, и самцу выгоднее избрать стратегию донжуана. Шимпанзе оказываются примерно посередине между этими двумя крайностями. Современные представители племен охотников и собирателей, живущих на больших территориях, где насчитывается всего несколько довольно больших женских групп, по критерию верности обходят даже горилл: они постоянно живут в своих женских группах.

Однако совместная жизнь с женщиной еще не делает мужчину верным супругом. У него по-прежнему есть выбор – стать заботливым отцом, примерным семьянином – или бабником с масленым взглядом. Либо занять место где-то посередине этого спектра. Исследуя мужское сексуальное поведение на примере франкоговорящих канадцев из Квебека, Даниэль Перюсс выяснил, что около трети опрошенных мужчин постоянно ведет беспорядочную половую жизнь, хотя 90 % этих мужчин женаты. Лишь около двух третей оказались моногамны (то есть верны нынешней партнерше, не важно, были ли у них ранее другие партнерши или нет). Любопытно, что при анализе генов вазопрессиновых рецепторов у шведских близнецов, о котором я упоминал во второй главе, доля мужчин, наделенных как минимум одним экземпляром «гена неверности» (а значит, предположительно более склонных «ходить налево»), составила 36 % – что почти в точности соответствует доле «ходоков» в квебекской выборке.

Внимательно проанализировав квебекские данные, я смог показать, что это соотношение точно отражает тот выигрыш, на который могут рассчитывать мужчины при выборе определенной брачной стратегии – включая количество зачатых детей (не будь контрацепции). Из всех любовных связей в Квебеке две трети приходилось на мужчин, которые вели беспорядочную половую жизнь. Если частота проявления каждой из стратегий, умноженная на величину соответствующего выигрыша, постоянна, то мы имеем эволюционное равновесие: ведь если все мужчины переключатся с одного варианта поведения на другой, более выгодный в данной ситуации, то каждому из них в итоге достанется меньшая доля, поскольку общая сумма выигрыша остается неизменной. А значит, им снова придется вернуться к первоначальной стратегии. Иными словами, это соотношение является саморегулирующимся; как только наметится заметный сдвиг от соотношения 33:67, то выигрыш тоже сместится в пользу реже выбираемой стратегии, и ситуация начнет выправляться естественным образом. Вероятно, исходное соотношение этих выигрышей определяется готовностью женщин вступать в связи с мужчинами, которые либо уже женаты, либо не собираются хранить им верность. Это подозрительно напоминает ситуацию, когда женщины при выборе случайных партнеров руководствуются тактикой «поиска хороших генов» (о чем мы говорили в пятой главе).

Итак, по-видимому, в обычных условиях приблизительно треть мужчин предрасположена к романам «на стороне». Мужчины этой категории проявляют независимость от брачной системы, которая разрешена или считается предпочтительной в местной культуре (будь то моногамный брак, многоженство или даже свободная любовь). А баланс, похоже, определяется стратегией женщин, тем, кого они видят в мужчине – отца семейства или носителя качественного генома. Когда женщины меньше думают о будущих отцовских качествах партнера, соотношение будет сдвигаться в пользу мужчин, ищущих только удовольствий, а там, где женщины смотрят на мужчин как на потенциальных отцов своих будущих детей, обстоятельства будут больше благоприятствовать верным, преданным мужчинам, а не распутным донжуанам. Поэтому даже если некоторые мужчины и предрасположены к донжуанству, это еще не значит, что они непременно ударятся в разгул: все будет зависеть от того, какую брачную стратегию они оценивают как более выигрышную, от того, кем выгоднее быть здесь и сейчас – ловеласом или верным и заботливым отцом семейства.

Без женщин тут, разумеется, не обходится. В ходе исследования 48 американских пар обнаружилось, что женщины, чей ГКГ более схож с ГКГ партнера, чаще отвергают его сексуальные заигрывания, реже получают оргазм, имеют больше внебрачных партнеров и испытывают большее влечение к другим мужчинам, не считая своего основного партнера, особенно в благоприятные для зачатия дни. У мужчин же никакой зависимости сексуального интереса к партнерше от наличия общего с ней ГКГ не выявилось.

Все это позволяет предположить, что главным фактором, способствующим разрыву брачных отношений, является доступность альтернативных партнеров. Не важно, насколько индивид склонен к загулам: если пойти не к кому, толку от них будет мало. Скотт Саут и его коллеги продемонстрировали это, используя статистику разводов в США. На примере белых американцев в возрасте от двадцати до тридцати лет они показали, что риск развода – это U-образная функция от численного соотношения полов на местном «брачном рынке». Иными словами, в местности, где преобладают холостые мужчины данной возрастной группы, инициаторами развода чаще выступают женщины, и наоборот, в случае численного перевеса незамужних женщин развода требуют мужчины. В другом, более масштабном исследовании, охватившем взрослое население страны в целом, ученые выяснили, что соотношение полов на рабочем месте служит наилучшим предсказателем частоты разводов: меньше всего разводов случается там, где мужчин и женщин поровну. Как мы видим, здесь опять-таки все сводится к доступности альтернативных партнеров, которые могут оказаться привлекательнее, чем уже имеющийся. В то же время, что интересно, есть ряд факторов, которые снижают частоту разводов: реже разводятся люди, имеющие больше детей в браке, вступившие в брак сравнительно поздно и владеющие жильем. Другим хорошим «амортизатором» разводов является образованность мужа (если он потратил на учебу в общей сложности 16 и более лет), что, видимо, указывает на наличие у него высокооплачиваемой работы. Все это заставляет предположить, что люди взвешивают все «за» и «против», пытаясь понять: а не лучше ли им сохранить отношения и воздержаться от опрометчивых поступков? Удалось выявить лишь два фактора, которые обычно снижали вероятность развода: если брак был вторым по счету или если пара уже жила вместе до брака. Впрочем, я догадываюсь, что оба эти признака просто коррелируют с неким неучтенным третьим (например, супруги принадлежат к одной из религий, осуждающей как разводы, так и добрачное сожительство), а сами по себе ни на что не влияют.