Язычество и христианство в век саг. Хакон добрый и легенды об Олаве Трюггвасоне

Поэты, исполнявшие песни «Эдды», и сказители, слагавшие саги, конечно, уже знали о христианстве, а в XI веке, когда христианство победило в Скандинавских странах, они и сами были христианами. Язычники еще упорствовали, и в Исландии рассказывали даже о том, что Тор вызвал на поединок самого Христа, но христианский Бог не ответил на вызов.

Сила языческук. богов была в прошлом — Тор должен был погибнуть вместе с Асгардом, когда наступит Рагнарёк. Но это было время, когда и в христианском мире ждали Страшного Суда — ведь кончилось первое тысячелетие христианской Истории, а тысяча лет — как один день перед лицом христианского Бога.

Христианство стало распространяться у германских народов еще в эпоху Великого переселения народов. В Англии оно победило в VII веке. Хронист Беда Досточтимый, рассказывавший легенду о том, что английские короли возводили свой род к Вотану, описал и то, как они отказались почитать этого бога. Языческие жрецы признали, что верящему в старых богов не на что рассчитывать на том свете. Один из них сам метнул копье в языческий храм, а затем капище было подожжено: со святыней Вотана расправились по завету самого этого бога!

Скандинавские конунги и их дружинники часто принимали крещение на британских островах.

Удивительные памятники эпохи викингов X века сохранились на острове Мэн в Ирландском море. На памятных камнях, которые, по завету Одина, следовало воздвигать в память о выдающихся мужах, были изображены сцены из языческой мифологии — звери, которые стоят у мирового дерева, Волк, поглощающий Одина, и Тор, поражающий молотом Змея. Но центром композиции был христианский символ — крест. Христианство давно распространилось на Британских островах, и поселившиеся там скандинавы ухитрялись сочетать новые верования и символы со старыми — языческими.

Одним из первых, кто стал проповедовать христианство в северных странах, был Хакон, младший сын Харальда Прекрасноволосого и брат Эйрика Кровавая секира. Он сам принял крещение в Англии, где воспитывался при дворе английского короля. Бонды провозгласили его конунгом Норвегии, потому что Хакон вернул им право распоряжаться своими землями, ограниченное Харальдом и его наследником Эйриком. При нем (как при Фрейре) царили урожай и мир, поэтому он именовался Хакон Добрый.

Но конунг хотел, чтобы норвежцы стали христианами, и на тинге призвал их принять новую веру, почитать Христа и новые праздники, не работать в воскресенье.

Этот обычай возмутил бондов: сельские жители, особенно в страду, при сборе урожая, не могли себе помыслить праздность — перерыв в работе. Даже рабы роптали — им нечего будет есть, если они не будут работать.

Один из уважаемых бондов произнес речь на тинге: конунг был избран ими, потому что он вернул им свободу. Теперь же он хочет сделать их рабами нового закона. Но старая вера хорошо служила им и их предкам и в век сожжений, и потом — в век курганов. А ведь предки (такова была основа веры всего родового строя) были гораздо могущественнее нынешних людей. Если конунг будет настаивать на перемене веры, они изберут нового правителя.

Хакон уступил требованиям бондов. Он прибыл на жертвенный пир, где все обильно окроплялось жертвенной кровью и подавалось мясо лошадей — жертвенных животных Фрейра — запретное для христиан. Конунг вынужден был воссесть на престоле и возглавить пир. Когда был налит первый кубок, посвященный Одину, Хакон перекрестил его. Один из пирующих возмутился и спросил, не брезгуёт ли конунг своей обязанностью — участием в жертвенном пире. Но хитроумный советник Хакона сказал, что конунг просто посвятил свой кубок Тору, совершив над ним знак молота Мьёлльнира. Тогда бонды стали требовать, чтобы конунг вкусил конины. По совету преданного ярла конунг лишь раскрыл рот над котлом с жертвенным варевом да и то дышал через платок.

Бонды остались недовольны, когда приблизился йуль, их вожди решили расправиться с христианами. Они перебили священников и сожгли церкви, которые успел построить Хакон, вынудив конунга вернуться к исполнению языческих обрядов.

Тогда в стране появились сыновья Эйрика и Гуннхильд. Хакон всегда побеждал их в битвах, но однажды был сильно изранен и почувствовал приближение смерти. Он завещал Норвегию своим племянникам и дал обет, что если останется в живых, вернется к христианам и искупит свои грехи. Если же ему суждено умереть, пусть похоронят его, как считают нужным.

Хакон умер и был погребен в полном вооружении и лучшей одежде под курганом, но с ним не положили другого добра: совершавшие обряд частично следовали христианскому обычаю. Но скальд Эйвинд сочинил песнь о том, как Хакона встречают в Вальхалле.

В этой песни — «Речах Хакона», говорится, что сам Один — Высокий посылает валькирий Гёндуль и Скёгуль избрать на поле боя достойного из рода Ингви. Угрюмы были лица сражающихся героев, но ждала их Вальхалла. Скёгуль сказала Хакону, что боги призывают его с войском к себе. Конунг попрекает валькирию, что она неправо судила — ведь он достоин победы. «Мы оставили за тобой поле боя, — отвечает шлемоносная дева, — и враг твой повержен». Валькирия собирается скакать к Одину и сообщить ему о прибытии Хакона. Один велит богам Хермоду и Браги встречать героя. Но Хакон не сразу принимает почести — ему не по сердцу нрав Одина. Лишь принимая мед од богов, он смиряется со своей участью, но велит дружине беречь доспехи (ведь главная битва — Рагнарёк — еще впереди). Люди вечно будут славить Хакона — ведь прежде вырвется из оков Фенрир, чем появится на земле равный ему конунг.

 

Мрут стада,

Умирают родичи,

Пустеют долы и домы,

С тех пор как пришел

К Одину Хакон,

народы многие попраны.

Эта строфа из «Речей Хакона», на первый взгляд, соответствует строфе другой, еще более знаменитой песни — «Речам Высокого»:

 

Гибнут стада,

родня умирает,

и смертен ты сам;

но знаю одно,

что вечно бессмертно:

умершего слава.

 

Однако в погребальной песни норвежского конунга слава осталась в предыдущих строфах: песнь кончается ожиданием Фенрира-волка и гибели мира.

 

Предчувствие конца света сближало христиан и язычников-скандинавов. Один из главных героев королевских саг, норвежский конунг Олав Трюггвасо, живший во второй половине Х века, стал одним из ярых проповедников христианства после того, как ему приснился вещий сон. Его владения в Норвегии были захвачены язычниками, и сам он оказался на Руси — в Гардах (или Гардарики) при дворе князя Владимира. А попал он к князю вот как.

В языческой Руси было много прорицателей (по-русски они звались волхвами), и они сказали князю, что в стране появились неведомые им светлые духи, принадлежащие юному, но благородному человеку. Эти духи именовались в саге об Олаве хамингья, то есть были духами-хранителями. Мудрая жена Владимира Аллогия велела собрать всех жителей страны на тинг и три дня искала того, кому могли при надлежать эти духи. Наконец, по взгляду Олава, она поняла, что юношу ждет славное будущее, и взяла его ко двору (так некогда взгляд Сигурда выдавал его геройские способности).

Олав сопровождал повсюду князя, но не входил с ним в языческое капище и не приносил жертв — он был одним из мужей, веривших лишь в собственные силы и удачу.

И вот однажды во сне его посетило удивительное видение. Он видел огромный камень, по которому он долго взбирался, пока не достиг вершины. Олаву показалось, что он стоит выше облаков, и он увидел красивые места и светлых людей, живущих там. Чудный голос говорил с ним о том, что Олав готов стать божьим человеком, ибо не поклонялся языческим богам. Но ему следует отправиться в Грецию — в Константинополь, ибо там он может узнать имя истинного Бога. Этот Бог избрал его для того, чтобы он смог обратить многие народы в истинную веру.

Настало время Олаву спускаться с камня, и тут он увидел внизу страшные места, полные огня и мучений. И среди принимавших там муки Олав узнает многих, кто поклонялся идолам, и понимает, что те же муки ждут его покровителей Владимира и Аллогию. В ужасе и слезах он пробудился и тут же велел своей дружине собираться в Грецию.

Видение, потрясшее Олава, было ему понятно — как оно было бы понятно любому человеку, знакомому со скандинавскими мифами. Камень, на который он взбирался, напоминал каменный престол — скалу Одина: ведь оттуда можно было видеть все миры — и небеса, и преисподнюю. Даже светлые обитатели чудесных селений на небесах напоминали о светлых альвах скандинавской мифологии. Но адские муки, которые терпели идолопоклонники, заставили Олава обратиться к поискам истинного Бога.

С попутным ветром он прибывает в Грецию. Там он обучается основам христианской веры и принимает предварительное крещение (в православии оно именуется оглашением). Тогда он возвращается на Русь и уговаривает князя Владимира и княгиню принять христианство.

Так рассказывает исландская «Сага об Олаве Трюггвасоне». На Руси сохранилось свое предание о крещении, записанное Нестором-летописцем. Там князь Владимир действительно сначала приносит жертвы деревянным богам, поставленным им на киевском холме. Но деревянные боги не дают мира ни внутри Руси, ни с соседями. Князь выбирает другую — истинную веру и принимает христианство из Греции — Византии. Но решение приходит к нему после того, как греческий проповедник показывает ему некую «запону» — шитую икону с изображением Страшного Суда, и Владимир хочет быть с теми, кто оказался в раю, но не с теми, кто терпит адские муки…

Олаву же суждено было вернуться в Норвегию и сразиться с Хаконом ярлом, восстановившем в стране языческие обряды. Удача оставила Хакона, ибо норвежские бонды восстали против него. Ярл спрятался от войскабондов в свинарнике, и сопровождавший его трусливый раб убил его во сне. Эта позорная смерть в хлеву предвещала конец языческому правлению в Норвегии. Олав, потомок Харальда Прекрасноволосого, был провозглашен конунгом.

Олав с дружиной ездил по стране и не только кормился у норвежских бондов — он заставлял их принимать крещение и разрушал капища. Это он видел, как крестьяне поклонялись фаллическому символу — Вёльси. Но, по сагам, его посещали и более чудные видения.

Олав является на некий остров, где сражаются два воина. Оба они разрубают друг друга мечами до пояса, и вновь поднимаются для поединка, а некая дева следит за ними из рощи. Мы узнали Хильд, что смотрит, как бьются Хёгни и Хедин. Но воин Олава вмешивается в их сражение и убивает обоих — на этом кончается вечная битва. Христианский конунг покончил с мифом Вальхаллы.

По приказу Олава все, кто занимался колдовством, должны были покинуть Норвегию. Но Олав оставался средневековым правителем и следовал не только новому христианскому закону, но и старым обычаям. В области Тунберг он созвал тинг и велел собраться там всем колдунам и чародеям. Конунг пригласил их в роскошно убранные палаты, где устроил пир; когда колдуны захмелели, Олав велел поджечь дом, так что все, кто там был, сгорели. Лишь один, самый сведущий в колдовстве, успел выбраться и обещал всячески вредить конунгу. Его звали Эйвинд Болото, и само прозвание должно было свидетельствовать о том, что он знается с нечистой силой.

Тем временем наступила весна, и конунг с дружиной готовился к пасхальному пиру. Тогда-то Эйвинд и набрал целый боевой корабль колдунов и волхвов и приплыли к хутору, где остановился Олав. Эйвинд и его спутники принялись колдовать и наколдовали себе шлемы невидимки и густой туман, чтобы незаметно подкрасться к конунгу (вспомним о колдовском плаще и тумане альвов-Нибелунгов). Но случилось чудо — на Пасху колдовство возымело обратную силу, и зрения лишились сами колдуны. Они были схвачены людьми Олава, и конунг велел, чтобы их отвезли на островок, который заливает во время прибоя — он не мог сам казнить врагов в святой день. Там Эйвинд и его чародеи погибли, а островок так и прозвался — Островом Колдунов.

Олав знал, что одним насилием не переменить традиционных обычаев. Поэтому на тингах он убеждал бондов принять новую веру. Как и положено на тинге — народном собрании — от бондов должен был выступать славящийся красноречием оратор. Такой оратор держал речь перед Хаконом Добрым, и бонды тогда отстояли веру предков. Но когда тинг созвал Олав, произошло чудо: на говорящего напали кашель и удушье. Так случилось и со вторым защитником старой веры. Для людей, у которых слово и речь имели на тенге не только юридическое, но и магическое значение, это чудо означало правоту конунга. Он победил в споре бондов — как некогда Один побеждал великанов, соревнуясь с ними в мудрости. Те согласились принять крещение.

Однажды упорствующему язычнику удалось обмануть конунга. Он привел Олава в храм Тора в Трандхейме, где посреди своего святилища бог восседал на своей повозке. В нее были запряжены козлы, и вся статуя была роскошно убрана. К рогам козлов была привязана веревка, сплетенная из серебряных нитей. И повозка и козлы были поставлены на колеса. Провожатый предложил конунгу потянуть за веревку, и статуя сдвинулась с места. Тут хитроумный язычник и сказал Олаву, что тот совершил поклонение Тору. Конечно, конунг пришел в ярость и сам разломал искусное сооружение; его воины расправились с прочими идолами.

Не одни язычники и колдуны грозили конунгу-христианину и его дружине. Однажды зимой конунг ездил по пирам, и в одном из хуторов веселье продолжалось до ночи. Когда пора было отправляться спать, конунг предупредил своих людей, чтобы ночью они не выходили по одному даже в отхожее место — эта ночь была опасна. Мы можем догадаться, что речь идет о времени Святок, которое у скандинавов язычников называлось йуль. Нечистая сила была опасна в эти ночи — отворялись врата преисподней, по небесам неслась «Дикая охота», альвы и мертвецы приходили к жилищам людей.

Четыре капители из церкви в Нидаросе (Трондхейме), Норвегия. Первая половина XII века.

Настенный ковер из Балдишола, Норвегия. Около 1200 года. Символическое изображение месяцев (апрель и май) в виде воинов.

Рунический камень из Морбю, провинция Упланд, Швеция. XI век.

Камень установлен в честь женщины по имени Гиллауг. На нем изображен Мировой змей, но центром композиции является христианский символ-крест.

 

С Олавом был исландец по имени Торстейн. Он проснулся среди ночи, но лежавший рядом дружинник спал так крепко, что исландец не стал его будить. Он отправился в нужник и увидел, что на крайнем сиденье появился некто, хорошо знакомый каждому исландцу по сагам и рассказам-быличкам. Это был выходец с того света, бродячий покойник.

Торстейн был не робкого десятка, да и эти «живые мертвецы» не считались тогда редкостью, и исландец начал с того, с чего положено было начинать, встречая незнакомца, спросил, кто он.

Мертвец ответил, что его зовут Торкель Тощий, и он погиб вместе в Харальдом Боевым Клыком — конунгом древних времен. На вопрос, откуда он взялся, Торкель ответил, что явился прямо из Хель.

Торстейн должен был продолжать разговор, чтобы протянуть время и как-то отделаться от нечистой силы. Он и спросил, что происходит в преисподней и кто терпит там самую терпимую и самую худшую муку.

Тут мы начинаем понимать, что речь идет уже о христианском аде. И Торкель говорит, что меньше всего достается самому Сигурду Убийце Фафнира — он топит печь, в которой горят грешники.

«Кто же терпит наихудшую из мук?» — спрашивает Торстейн. Оказывается, это Старкад. Он вопит так, что даже бесам не дает покоя. «Что же это за мука, если даже гигант Старкад не может ее терпеть?» — «Он по щиколотки в огне», — объясняет Торкель. «Не такая уж это великая мука для такого героя», — говорит Торстейн. Но тут выясняется, что из огня у Старкада торчат одни лишь ступни.

Мы видим, что в этой быличке герои Одина оказываются, в лучшем случае, бесами, которым приходится мучить грешников в аду — к ним относится сам Сигурд и собеседник нашего исландца — Торкель.

Между этими разговорами, однако, выходец из преисподней подсаживался все ближе и ближе к Торстейну, и тому не миновать было лап нечистой силы, если бы не его находчивость.

Торстейн попросил нечистого крикнуть так, как вопит Старкад. Тут нечистый завопил, и у исландца перехватило дыхание от страха. Однако он превозмог ужас и спросил, самым ли громким криком кричал нечистый. Тот сказал, что это еще самый слабый крик — так вопят они, мелкие бесы. Исландец же потребовал, чтобы черт завопил во всю мощь. Тот исполнил просьбу собеседника, и на третий раз, когда Торстейн уже был готов лишиться чувств от вопля, а нечистый совсем приблизился к исландцу, зазвонил церковный колокол.

Мы помним, как Тор обманул другого выходца из преисподней — черного альва Альвиса, задержав его разговорами до утра, так что тот окаменел под первым лучом солнца. Тора интересовали в этом диалоге тайны мироздания, Торстейна (носившего, впрочем, как и бес Торкель, имя громовержца) — адские муки. Его спас церковный колокол, зовущий к заутрене. Бес, услышав его звон, провалился сквозь землю, и долго слышен был гул его падения в преисподнюю.

Наутро, после церковной службы, конунг был суров и спросил, не нарушал ли кто-нибудь его запрета. Торстейн бросился ему в ноги, признавшись в своем проступке. Конунг сказал, что все исландцы славятся своей строптивостью, но простил Торстейна. Однако он спросил исландца, зачем тот заставлял беса вопить так страшно. Торстейн сознался, что хотел этими криками разбудить конунга, чтобы тот спас его от нечистого. Олав сказал, что так оно и случилось, — он проснулся и принялся звонить в колокол; сильно ли испугался Торстейн, слушая вопли черта?

Тут находчивый исландец ответил, что не знает, что такое испуг. У него пошел лишь мороз по коже. «Что ж, — ответил конунг, — тогда ты и будешь именоваться впредь Торстейн-Мороз-по-коже». И в придачу к прозвищу, как положено, конунг дал Торстейну меч. Тот стал преданным дружинником конунга и погиб вместе с ним на его корабле Длинный Дракон.

Христианство постепенно вытесняло язычество в представлениях скандинавов о сверхъестественном, добре и зле, и наказаниях на том свете. Незавидная загробная участь героев Одина, и рассказы о бесе Торкеле, что боится церковного колокола и проваливается сквозь нужник в преисподнюю, снижало героические образы эйнхериев. Но многие древние обычаи сохранились; сохранилось и название новогодних праздников, йуль, которое стало означать Рождество. Однако скандинавы продолжали верить (как и прочие народы Европы), что в новогодних бурях проносятся полчища нечистой силы, и Один скачет во главе своей «Дикой охоты», окруженный ведьмами и колдунами.

К конунгу Олаву являлись персонажи, гораздо более серьезные, чем мелкий бес, пугавший его дружинника в отхожем месте.

Одна из «прядей» об исландцах рассказывает, как к конунгу пришел могучего вида старик, назвавшийся Гестом (это имя значит «гость», «незнакомец»). Когда все дружинники улеглись спать, осенивши себя крестным знамением, гость последовал их примеру, но конунг чувствовал что-то неладное и не уснул сразу. Он увидел, как некий альв проник в палату, хотя двери были на запоре, и стал обходить спящих; выходец из преисподней подошел, наконец, к спящему с краю старику-гостю, но и здесь не смог сделать ничего худого, сказавши, что повсюду крепкие запоры. Для черного альва не существовало запоров — ведь он мог пройти и сквозь камень, но нечистый дух не мог навредить спящим, ибо их охраняло крестное знамение.

Но конунг заметил, что альв помедлил у спящего гостя, и спросил Геста, христианин ли он или язычник. Гест признался, что в давние времена в земле саксов он принял предварительное крещение (оглашение). Гость показал Олаву золотое украшение седла, которое принадлежало самому Сигурду Убийце Фафнира. Конунг спросил, как драгоценность попала к старику, и тот поведал, что был слугой Сигурда.

Гость оказался великим скальдом и рассказал Олаву о подвигах Сигурда (в том числе и о его встрече со Старкадом), смерти Сигурда от рук побратимов, о Брюнхильд и о Гуннаре в змеином рву. Рассказал он и о том, как получил талант скальда. Он родился в доме знатных родителей, и три норны явились на пир, но одной из них не хватило места. Вещие жены предрекли младенцу славу героя и великого скальда, но разгневанная старшая провидица сказала, что жизнь его закончится тогда, когда догорит свеча, зажженная в его изголовье. Свечу немедленно задули, и герой, прозванный Норна-Гестом, уже триста лет бродил по свету, прославляя подвиги героев Одина, служил пяти конунгам, пока не прослышал об Олаве и его вере в Белого Христа.

Конунг крестил его полным крещением и возжег, как положено свечу, что Норна-Гест носил с собой. Когда свеча догорела, старый скальд испустил дух: судьба его, предреченная языческой норной, свершилась, но душа была спасена.

Но не только за спасением души являлись к конунгу Олаву гости.

Однажды к нему явился человек, очень старый и очень красноречивый — ему известно было обо всех странах. Он носил шляпу с широкими полями и был крив на один глаз. Конунгу очень понравилось беседовать с ним, и они засиделись до ночи. Олав спросил не знает ли он, кем был Эгвальд, имя которого сохранил хутор, где гостил конунг. Старик рассказал, что это был воинственный конунг и поклонялся он некоей корове, которую брал с собой в походы. Саги о древних временах рассказывают, что корова Аудумла, появившаяся в начале времен, могла своим ревом разгонять целые армии — наверное, о ней вел речь гость-сказитель. Сам конунг пал в битве и погребен недалеко от своей усадьбы, и корова была похоронена поблизости.

Много чудесных историй о древних временах рассказывал старик, и конунг заслушался так, что сам епископ должен был напомнить ему о времени вечерней молитвы и отхода ко сну. Олав улегся в постель, но гость присел рядом и продолжал свои речи. Епископ вновь напомнил о том, что пора почивать. Тогда конунг заснул, а гость исчез.

Наутро Олав спросил, где старик сказитель, но его нигде не нашли. Лишь повара рассказали, что он приходил к ним, когда те готовили для конунга, и сказал, что они варят плохое мясо: он дал два куска хорошей говядины (не зря гость рассказывал о почитании священной коровы) и велел добавить их в котел.

Тогда конунг приказал выбросить все приготовленное. Он понял, что старик хотел заставить его вкусить жертвенного мяса и вернуться к идолопоклонству. Это был не человек, а Один, в которого долго верили язычники, сказал конунг. Но Одину не удастся перехитрить меня.

Одину не удалось перехитрить конунга-христианина. Но ему суждено было пасть в битве славной смертью, почти как герою Одина. И деяния, которые он совершил, напоминают, скорее, деяния эпического героя, чем христианского подвижника.

Разоряя капища, конунг брал те богатства, что хранились там, и снимал украшения с идолов. Он решил однажды посвататься к могущественной правительнице в соседней Швеции. Это была Сигрид Гордая, сурово расправившаяся с женихами, которых считала себе неровней. Олав стал могучим конунгом, и Сигрид благосклонно приняла его сватовство и традиционный обручальный дар — золотое кольцо, что конунг взял в одном из капищ. Тут кузнецы Сигрид взяли это кольцо, и оказалось, что внутри оно из меди (сам Один учил не жертвовать без меры). Сигрид была разгневана, сказавши, что Олав обманет ее и в другой раз. Но когда Олав явился в Швецию, она согласилась на встречу. Конунг сказал, что его невеста должна принять правую веру. Но Сигрид ответила, что не собирается менять веру своих предков. Олав не был обучен куртуазным рыцарским манерам — скорее, он был викингом, умел одинаково хорошо рубить обеими руками и метать два копья сразу. И конунг ударил гордячку перчаткой по лицу. То был роковой для конунга удар. «Это может привести к твоей смерти», — сказала Сигрид. На том они расстались.

Олаву не везло с женитьбой. Он явился к одному из капищ, где язычники упорствовали в жертвоприношениях и требовали, чтобы конунг не нарушал их обычаев. Конунг вошел в капище, но вместо того, чтобы поклониться стоящим там идолам, ударил своим жезлом разукрашенный истукан Тора, так что тот упал. Дружинники конунга ниспровергли прочих кумиров и убили годи, что руководил жертвоприношениями. Так Олав показал язычникам, что их боги бессильны, — эти обрубки дерева не могут постоять за себя и своих жрецов. (О том, как дружинник Олава Гуннар изображал из себя Фрейра, мы рассказывали в начале книги).

Конунг же предложил выкуп родичам жреца и обещал жениться на его дочери Гудрун. Но невеста оправдала свое эпическое имя — в первую брачную ночь она достала кинжал и хотела убить Олава. Конунг вынужден был расстаться с невестой, верной родовым обычаям кровной мести.

Наконец он все же женился на Тюри, сестре датского конунга Свейна, но брак был совершен без согласия датчанина. Сам же Свейн женился на Сигрид Гордой, и та стада подстрекать мужа против оскорбившего ее Олава. Тогда огромный флот датчан, шведов и бежавших из Норвегии от Олава ярлов выступил против норвежского конунга. Олав бился на носу своего корабля — Длинного Дракона — но когда понял, что ему не одолеть врагов, прыгнул в морскую пучину и исчез там. Это было в 1000 году, после того, как была крещена Исландия.

Последнее явление Одина

Сыновья закоренелого язычника Хакона ярла унаследовали Норвегию. Они приняли христианство, но не понуждали прочих следовать их закону. В Норвегии наступил мир, пока очередной конунг-викинг не заявил своих претензий на норвежский престол. Его тоже звали Олав, он был сыном Харальда и потомком Харальда Прекрасноволосого, и его деяния во многом повторяли деяния его тезки. Он был не менее рьяным проповедником христианства и уничтожал последние оплоты упорствующего язычества. Об Олаве Харальдсоне рассказывали многие саги.

В те времена язычники верили, что предок может возродиться в потомке, носящем его имя. Говорили даже, что Олав Харальдсон — это возродившийся Олав Гейрстадальв; он действительно был назван в честь этого своего предка и даже получил в наследство меч и кольцо, добытые из кургана Олава. Но когда конунга, проезжавшего мимо кургана его предка, спросили, не был ли сам Олав похоронен там, он с гневом отрицал то, что было главным для эпохи родового строя: телесное — кровное единство рода, предков и потом; ков. Он говорил, что его душа не может иметь двух тел, ни ныне, ни в день Страшного Суда и воскресения из мертвых.

К этому ревнителю христианской веры и пожаловал однажды бородатый старик, назвавшийся просто Гостем — Гестом. Поведение его было вызывающим, а одет был он странно, и надвинутый капюшон не позволял разглядеть его лица. Его облик насторожил конунга, но речи старика были так завораживающи, что перед сном Олав велел ему приблизиться к его постели и потешить своими рассказами.

Гест принялся рассказывать и вел речи о подвигах конунгов древних времен. Наконец он спросил у Олава, кем из древних конунгов хотел бы тот быть, если бы у него было право выбора. «Я не хотел бы быть никем из язычников, будь то конунг или простолюдин», — отвечал Олав. Тогда Гест уточнил вопрос — на кого хотел бы походить Олав? «Я хотел бы более всего походить на благородного Хрольва Жердинку, но сохранял бы при этом свою веру», — сказал конунг. Тут Гест и спросил, почему Олав хочет уподобиться Хрольву, но не тому из правителей, кто никогда не знал поражений и кому не было равных в Северных странах?

И Олав узнал, кто перед ним. «Никогда я не пожелал бы стать тобою, проклятый Один!» — воскликнул конунг и запустил в своего собеседника молитвенником. Незваный гость исчез, и Олав понял, что то был нечистый дух, принявший облик древнего бога, чтобы своим мороком смутить его веру.

Прошло время, и при сыне Олава Святого конунге Магнусе исландский епископ Йон уже мог сказать: «Благодаренье Богу, эти страны стали христианскими, и Норвегия, и Исландия, ибо прежде бродили вперемежку и люди, и демоны, а нынче дьявол остерегается показываться нам на глаза».

Другие герои пришли на смену Одину и его валькириям. В одной исландской «пряди» рассказывается, как конунг Магнус повел свое войско на датчан. Мысли его были заняты не предстоящей битвой, а местью за убитого дружинника. Тогда во сне ему явился отец — Олав — и упрекнул конунга, что тот думает о какой-то безделице, в то время как уже дует попутный ветер. Магнус пробуждается и велит выступать в поход. Он одержал над врагом славную победу, и говорят, что в его войске видели Олава Святого…