Во вторник Осман приказал громко возвестить в лагере всему своему войску, чтобы с этого дня все от мала до велика были готовы к бою, если же кто воспротивится приказу — распрощается с жизнью.
Тогда военачальники и командиры с большой осторожностью начали подготавливать всадников и пехотинцев — турок, богданийцев, минтийцев 28, румелийцев, боснийцев, анатолийцев, татар и все племена, явившиеся издали, пока никто не остался в лагере, кроме 2000 солаков 29 — приближенных султана, 4000 янычар и столько же секироносцев, то есть балтаджи 30. Все же остальное войско Осман вместе с слонами направил на христиан, говоря: «То, что должно случиться — случится сегодня! Либо вы разобьете нашего врага, либо все одновременно погибнете». И он распорядился, чтобы через реку были переброшены сорок пушек, что немедленно исполнили. С пушками переправились четыре паши с 4000 воинов 31. Они доставили туда свое снаряжение, а бывшие при них воины верхом на конях ожидали наготове. На берегу реки держали также пятьсот янычар, которые не давали христианам войти в воду. И таким образом одни — по эту сторону реки, другие — по противоположную, с первого и до последнего часа [этого] дня, обстреливали лагерь христиан. В этот день девять раз, с большим рвением бросались в бой, пока многим неверным не удалось подняться на вал, откуда они старались проникнуть внутрь [лагеря]. Христиане же кололи их саблями, так что те мертвыми сваливались в ров. Но [275] теперь неверные сражались не по своей воле, как то было в прошлые дни, а потому, что находящиеся сзади сотники и тысячники обнаженными саблями и кистенями насильно вели на христиан отвратительное войско.
Сам же Осман поднялся на высокий холм позади Хотина, который зовется «Городище», и было перед ним два слона, а на слонах четыре трубача и певца и различные музыкальные инструменты, чтобы развлекать его. Своими глазами он наблюдал за боем, который вели его войска. Тогда с вестью приблизились к нему лжецы и сказали: «Радуйся, султан, ибо близки мы к тому, чтобы погубить твоего врага!» Другие же: «Ядром сразили мы королевича в лагере, шатры же и всю утварь искрошили и уничтожили!» Но это оказалось пустой ложью.
Когда христиане увидели, что с пущей смелостью надвигаются неверные, они подтащили все пушки и заложили их различными железными сосудами, подготовленными заранее, и одновременно выпалили по неверным. Все это разлетелось на многочисленные мелкие кусочки, а бой продолжался до тех пор, пока весь лагерь и все поле не оказались залитыми кровью и покрытыми трупами убитых. Остальные же, как положено, побросали оружие и обратились в бегство подобно собакам. [Поляки] обратили пушки в одну сторону и, прицелившись только из двух, умело попали в турецкого бомбардира, так что он оказался разорван на две части. Уничтожили также и шатер паши со многими [находящимися там] воинами.
Видя это, неверные начали поспешно запрягать повозки, на которых были пушки, быстро собрали шатры и со стыдом бежали. Таким образом, удачи не имели ни те, что были по эту сторону [реки], ни те, что были по другую сторону. Осман был сильно уязвлен этим, в глубокой печали он предался сомнениям, отчаялся во всем и в большом горе оплакивал свою неудачу, вследствие которой лишился многих мужественных воинов. После этого [турки] не решались вступить в бой, но поневоле, смирившись, твердо желали установить мир.
В этой последней, великой битве из войска правоверных пал, во-первых, мадьяр-тысячник 32 по имени Фэкети — муж испытанный во всяческих военных доблестях. С ним погибли 28 мужей, кончивших в этот день жизнь от меча. Сторона же неверных [потеряла] бесчисленное множество, но приблизительно насчитали столько: пеших — 4000 33, конных воинов — 3000, богданийцев и минтийцев — 6000, раненых же саблями и ядрами — более 10 000 34. Их погружали на повозки и везли в свой лагерь, но из погибших брали лишь знакомых и военачальников, а остальных — одних бросали в реку, других хоронили тут же, иных оставляли на месте в качестве пищи собакам и диким зверям.
И следует знать, что не только от мечей и оружия гибли неверные, но их все время поражала и губила невидимая длань господня.
ГЛАВА XIII
