Что нужно знать о суициде?

Поймите своего ребенка

Вроно Е. М.

 

 

Вроно Е. М.

В82 Поймите своего ребенка. — М.: Дрофа, 2002. — 224 с. — (Серия «Дрофа» родителям»).

В книге детского психиатра анализируются многие жизненные ситуации, возникающие в семьях при воспитании «трудных» детей.

Страхи, боязнь одиночества, темноты, чужих людей, детские депрессии, подростковые попытки самоубийства, неудовлетворенность собой — вот далеко не полный перечень вопросов, которые рассматривает автор.

© Е. М. Вроно, 2002

ООО «Дрофа», 2002

 

 

Лучшему на свете детскому психиатру Моисею Семеновичу Вроно

 

К читателю

 

Рассуждая о проблемах взаимоотношений детей и родителей, мы почти машинально прибегаем к привычному определению «трудный». И обозначаем этим словом, как правило, то, что относится к детям. Трудный возраст, трудный характер, трудный подросток... Спору нет, эти клише возникли не случайно, они отражают правду жизни. Правду — но не всю. Взять хотя бы трудности возраста. Мы зачастую совсем не желаем принимать в расчет, что к тому времени, когда наши дети достигают сложного переходного возраста, и мы сами постепенно вступаем в очень и очень непростой период — «кризис середины жизни». А он протекает не менее остро и болезненно, чем подростковый...

Предпосылки «трудного характера» задаются нашими, родительскими проблемами, страхами, тяжелыми воспоминаниями, комплексами, наконец. Ситуация зачастую складывается не в пользу детей — прежде всего из-за их малочисленности в современной семье. Один, совсем не часто двое, редко больше двоих детей... Семья же располагает не единственным поколением взрослых, пребывающих в разной степени родства, — не одинаково находящихся в полной готовности воспитывать и «учить жить».

Так что определение «трудные» по меньшей мере в равной степени может быть отнесено и к детям, и к родителям. Но подчиненная позиция детей в семье, бесправие ребенка, пренебрежение его мнением и пристрастиями, слепота и глухота к его переживаниям, тотальный контроль и неадекватная жестокость и требовательность делают самого трудного ребенка в первую очередь несчастливым.

Противостояние поколений — это, к сожалению, наиболее часто встречающаяся практика взаимодействия в семье. Впрочем, мой взгляд — это специальный взгляд: ведь я встречаюсь с родителями и детьми лишь в кризисные моменты их жизни, когда им нужна консультация и помощь детского психиатра.

Все, что вы прочитаете в этой книжке, не придумано, все рассказанное — документально; правда, описания по большей части носят собирательный характер. Мне хотелось, чтобы вы заметили некоторые типичные черты в этих коллизиях, попытались бы «примерить» некоторые ситуации на себя. Быть может, вы увидите в жизненных историях незнакомых вам людей собственные проблемы. А увидеть их — уже сделать шаг к пониманию. Если книжка поможет вам сделать этот шаг — моя задача окажется выполненной. Однако поучений, предписаний, рецептов вы здесь не найдете; «формула счастья» мне неизвестна. Зато мой профессиональный опыт позволяет построить неоднократно проверенное жизнью уравнение: из несчастливых детей получаются трудные родители, а у трудных родителей дети почти всегда несчастливы. Есть о чем подумать.

 

Глава первая

 

ЭКСКУРС В ДЕТСКУЮ ПСИХИАТРИЮ

 

Дети услаждают труд — однако наши несчастья становятся из-за них еще горше.

Фрэнсис Бэкон, английский философ

 

Детские страхи

 

Как часто ребенок жалуется: «Я боюсь, мне страшно!..» Или — не жалуется, а жмется к стенке, хватает вас за руку, прячет лицо или «бьется в истерике».

Что это такое — детские страхи? Проявление природной робости, капризы или, быть может, первые признаки психического расстройства? Как нам относиться к детским страхам? Нужно ли с ними «бороться»? Что может способствовать их появлению? Много вопросов... Ответить на них, не зная конкретной ситуации, невозможно. Однако попробуем сориентироваться хотя бы в общих чертах.

Ребенок боится темноты, боится оставаться один, боится войти в воду, боится собак, незнакомых людей, темной комнаты. Ведет себя при этом по-разному. Может заплакать; может застыть в ужасе, зайтись в крике, даже посинеть, потерять дыхание на несколько секунд. Но чаще всего, испытывая страх, ребенок возбужден — он мечется, кричит, цепляется за вас или вырывается из рук, пытается убежать, спрятаться. Если страхи мучают его продолжительное время, то меняется и его поведение, и настроение: он делается молчаливым, подавленным и скучным. Или — как будто бы наоборот — неусидчивым, раздражительным, конфликтным, безостановочно болтливым... Такие, на первый взгляд, непохожие проявления суть две стороны одного расстройства — невроза страха. Что делать, в каждом конкретном случае подскажет психолог или детский психиатр. А вот что не нужно делать, чтобы не усугубить положение? Попробуем разобраться.

— Отнеситесь внимательно к жалобам, страхам и опасениям ребенка. Забудьте столь удобные понятия, как «капризы» и «фокусы». Конечно, чаще всего страх обнаруживается у ребенка в самый неудобный для нас момент — скажем, вечером во время укладывания. Трудно поверить, что ему на самом деле страшно: наверное, просто не хочет спать, капризничает. А у нас как раз в это время — масса своих дел...

— В тот момент, когда ребенок испытывает страх, бессмысленно и жестоко подначивать его и смеяться над ним: такой взрослый, а один остаться боится; ты же мужчина, а испугался щенка; такая большая, а в воду войти трусишь. Незачем приводить героические примеры из собственного детства — «вот я в твоем возрасте». Или — отыскивать «совершенно бесстрашных» мальчиков и девочек среди его собственных друзей...

— К страхам ребенка нужно отнестись внимательно. Но, пожалуй, нет смысла пытаться убедить его на деле, что бояться нечего — к примеру, вместе с ним залезать под кровать, чтобы доказать, что там нет чудища, которое пугает ребенка. Страх — это чувство, которое рассудком плохо поверяется: даже никого не обнаружив, ребенок не перестанет бояться. Разумнее постараться его отвлечь, переключить и занять чем-нибудь: почитать, дать игрушку, просто поговорить.

— И уж совсем нельзя пытаться «натренировать» ребенка преодолевать страх. Старинное врачебное правило «лечи подобное подобным» здесь совершенно не годится. Оставляя ребенка в темноте, «чтобы привыкал», вы рискуете закрепить реакцию страха, сделать этот страх навязчивым.

Ребенок, страдающий тревожностью и страхами, нередко чрезмерно впечатлителен и легко возбудим от природы; однако, случается, невротические страхи возникают у детей из-за нашей собственной неосторожности, душевной глухоты и бездумности.

Страхи появляются у ребенка в ситуации эмоционального напряжения, психической травмы; эта реакция нередко бывает преувеличенной, почти шоковой в коллизиях, на взрослый взгляд, просто пустяковых. Окружающий мир воспринимается ребенком не всегда соразмерно, масштаб событий нередко бывает нарушен. Конечно, понятно наше стремление предохранить детей от болезненных и страшных столкновений с действительностью; но это стремление нередко лишает нас чувства меры. Обучая ребенка элементарным правилам личной безопасности (не открывай дверь чужому, не ходи никуда с незнакомым, возвращайся вовремя домой и т. п.), совсем не обязательно подкреплять свои аргументы рассказами о расчлененных трупах на чердаке и повальных грабежах у знакомых. Ваш авторитет велик; ребенок поверит вам и без этих душераздирающих подробностей. Старайтесь по возможности оградить его от того страшного, чем пугают нас газеты, телевидение и радио, не подливайте масла в огонь, обсуждая во всех подробностях очередную кровавую историю за семейным столом.

Разумеется, невозможно, да и незачем пытаться всюду подстелить детям соломку, оградить их от столкновений с жестокостью мира, но если мы не будем бездумны и равнодушны, то услышим, быть может, как наш ребенок вслед за классиком скажет: «Он пугает, а мне не страшно».

Словом, невроз страха — страдание, появление которого мы можем вызвать невольно, по собственной беспечности или незнанию. Однако случаются ситуации, когда причиной возникновения страхов становится избранная нами воспитательная тактика, нередко жесткая и даже жестокая. Но это — предмет особого разговора...

 

 

Кому труднее?

 

Несносный характер, трудный ребенок, очень с ним тяжело... Мне приходится слышать подобные жалобы довольно часто, однако значительно реже, чем следовало бы. Скверный характер, непослушание, лень и неряшливость, как правило, представляются родителям исключительно проблемами воспитания: мы обсуждаем эти трудности с близкими, жалуемся на них друзьям, просим совета, обмениваемся опытом. Мы пытаемся справиться с нарушениями в поведении ребенка, не задумываясь о том, почему он такой трудный. Спору нет, имеют значение и темперамент, и характер, и навыки общения, усвоенные им в столкновении с действительностью, — здесь возникают проблемы по преимуществу воспитательные и педагогические, — однако очень важно и состояние детского здоровья, в первую очередь здоровья физического. Ведь и у долго болеющего взрослого характер портится. Что же говорить о ребенке, психика которого вообще неустойчива, а характер только формируется... И то, что по поводу тяжелого характера к психиатру обращаются реже, чем надо бы, а зачастую и с опозданием, достойно сожаления.

— У нее невозможный характер с самого рождения, — энергично, с напором сообщает вполне интеллигентного вида мама двенадцатилетней девочки. — С первого дня она трудная, даже в роддоме кричала и плакала больше других детей. Всегда всем недовольна, с утра ворчит, мрачная, всё не по ней. Медлительная, вареная, неповоротливая... И ужасная грязнуля: моется только если заставишь, комната — форменный свинарник, всюду грязное белье вперемешку с огрызками яблок. Если делаешь замечание, срывается, и так грубо — где только слов таких набралась! И, знаете, мы ее наказываем ремнем.

Женщина умолкает, ждет моей реакции; я от комментариев воздерживаюсь. Беседа наша продолжается, и я узнаю: девочка нездорова с первых дней жизни. Она страдает тяжелой аллергией: почти все продукты вызывают моментальную реакцию — тяжелую экзему; совсем чистой кожа не бывает никогда, высыпания чешутся, мокнут, нагнаиваются. Более или менее здоровой она себя чувствует лишь в Крыму, куда родители увозят ее из Подмосковья, спасаясь от цветущих весной в средней полосе деревьев и трав.

Девочка действительно несколько заторможена и, похоже, подавлена; рядом с многословной, экзальтированной и яркой матерью выглядит особенно мрачной и неуклюжей. Темперамент у них совсем разный: матери все время хочется расшевелить дочку, но это никак не получается... Однако постепенно выясняется: есть у девочки и способности, и интересы. Занимаясь тем, что ей нравится, она оживляется, становится активной, веселеет. Тем не менее ясно: здесь понадобится вмешательство специалиста — обследование, а затем и лечение. Все это я собираюсь подробно изложить матери своей пациентки, но прежде всего категорически запрещаю наказывать ребенка физически.

Мать, услышав это, буквально светлеет лицом.

— Правда, ее нельзя бить? Я и мужу могу сказать: вы запретили! Вы не представляете себе, какое я испытываю облегчение. Ведь я знаю: бить ребенка нельзя, чувствую себя при этом ужасно, гипертонию себе нажила... Но ведь нужно же как-то ее к порядку приучать... А ремень — это единственное, что действует...

Но ребенок-то болен, болен серьезно. Матери это известно, и она «ложится костьми»: лечит, готовит специальную еду, добывает экологически чистые продукты, увозит на несколько месяцев каждый год в Крым... И воспитывает. Воспитывает так же, как воспитывали ее, старается приучить девочку к «порядку». Девочка же, как и всякий человек, страдающий хроническим соматическим заболеванием, эмоционально неустойчива и раздражительна, у нее рассеянное внимание и подавленное настроение. Такой ребенок труден для семьи; но значительно труднее приходится ему самому — ведь зачастую вместо понимания, психологического комфорта и врачебной помощи ему достаются попреки и наказания.

Не менее сложную ситуацию для соматически ослабленного ребенка создает наше бездумное стремление «развивать» его — любой ценой и без учета его реальных возможностей. Слаб и неуклюж — будем заниматься спортом, ходить в походы, тренироваться дома; неловок в движениях, быстро устает — будем каждый день делать физические упражнения. Но они не тренируют и закаливают, а истощают, подтверждая и без того невысокое мнение ребенка о собственных возможностях. Или обычные наши сетования на то, что ребенок ленив и неусидчив, — мы заставляем его сидеть часами за уроками, читаем нотации... Одним словом, «воспитываем», хотя он, возможно, страдает нарушением концентрации внимания, и ему требуется специальная помощь...

Такие примеры можно было бы множить. Обстоятельства самые разные, но по сути все такие ситуации схожи. Мы пытаемся исправить следствие, не задумываясь о причине, и нередко усугубляем для ребенка его и так не очень нелегкую жизнь, сами превращаем его в трудного.

 

 

Cui prodest?

Давным-давно известно, что вопрос «Кому выгодно?» ключевой в уголовной практике: нашел ответ — раскрыл преступление. Удивительным образом этот вопрос оказывается столь же актуальным и в практике психотерапевтического консультирования.

Некоторые симптомы психических расстройств возникают в сложных для пациента ситуациях — и как будто бы помогают ему эти ситуации переживать. Не нужно думать, что речь идет о демонстрации психического расстройства, а то и вовсе о симуляции. Нет, «выгодными» психическими расстройствами бывают тяжелые, трудно излечимые неврозы, фобии, навязчивые состояния, психосоматические симптомы, невротические тики.

Знаете ли вы, что такое невротические тики? Наверняка многим приходилось наблюдать или самим испытывать навязчиво возникающие подергивания различных мышц, чаще всего лицевых; покашливание; шмыгание носом в самый неподходящий момент; различные гримасы; пожимание плечами; непонятно зачем возникающие движения рук. Такие симптомы возникают очень часто у детей, в особенности у чрезмерно возбудимых, в период адаптации к новой жизненной ситуации. Ясно, что здесь необходима помощь; однако иногда невротические тики проходят и сами собой, если ребенок пребывает в атмосфере психологического комфорта. А если нет?

...Эта пара с двенадцатилетним мальчиком обращает на себя внимание еще до начала консультации: они оба так возбуждены и взвинчены, что создают одним своим присутствием почти физически ощутимое напряжение.

Они развелись шесть лет назад. Развод не был мирным: в конфликт были вовлечены все поколения этой семьи — бабушки, дедушки, дети. Скандалили, делили имущество, судились и таскали по судам детей. Старшему было шестнадцать, сегодня он уже взрослый, служит в армии; младшему шесть. Именно тогда и появились у него тики: моргал, щурился, морщил лоб, шмыгал носом. Меры принимали самые активные: показывали профессорам, пичкали таблетками, лечили у травников, обращались к экстрасенсам... Словом, действовали по полной программе. Ничего не помогало. Жил мальчик у родителей матери, а она брала его к себе только на выходные: «Осталась одна, нужно было работать, строить свою жизнь заново».

Отец между тем сошелся с молодой женщиной и переехал жить к ней и ее родителям. К сыну он очень привязан, связи с ним не терял, был «воскресным отцом», как не без яда замечает его бывшая жена. Вообще ситуацию описывает в основном она. Она напориста, говорит громко, требовательным тоном. Одета в ярко-красный костюм и весьма экстравагантную шляпу, тоже красную. Очень агрессивна и, несомненно, глубоко несчастлива.

Год назад мать решила, что должна взять мальчика к себе; тики не проходили, и в школе у него были сплошные двойки и прогулы. Год она билась — и потерпела, по ее мнению, полное фиаско. Правда, тики у мальчика исчезли почти полностью; зато школьная ситуация обострилась до крайности. Мать не решалась на него давить, тем более — наказывать; сам же он ни малейшего интереса к учебе не испытывал. В итоге было принято такое решение: мальчик перебирается жить к отцу, поскольку мать «не справилась и окончательно его распустила». Справедливости ради нужно сказать: отца сын горячо любит, и никакого насилия над ним совершено не было. Мальчик живет теперь у отца, ходит в новую школу. Хоть и «из-под палки», но занимается и вполне успевает; вот только тики возобновились — теперь он «хрюкает». Потому-то его ко мне и привели.

Мальчик хрупкий, немного инфантильный на вид, с ангельской внешностью. Действительно, еле слышно, но почти все время нашей беседы издает носом звук, похожий на хрюканье. Сам его слышит, но контролировать себя не может.

— Ты доволен, — спрашиваю, — что теперь живешь у отца?

— Ну конечно, я его очень люблю.

— А что представляет собой его новая жена?

— Она ему не жена!

— Ну не жена. Добрая она, красивая?

— Красивая? Ну что вы, вот мама — красивая. А эта так себе... Ну она вроде добрая, говорит, что меня любит... А за что ей меня любить? Сплошное притворство...

— Ты считаешь, родители правильно решили, что тебе лучше у папы жить? Тебе там хорошо?

— Ну, наверное... Вот только маму я почти не вижу. Что в этом хорошего?

— Скажи, а если бы ты мог, как бы ты изменил эту ситуацию?

— Что за вопрос? Я бы сделал так, чтобы родители были вместе.

— Но послушай, не кажется ли тебе, что это нереально? Ведь они уже давно разошлись; наверное, они просто не могут быть вместе.

— Ну почему же? Ведь когда со мной что-нибудь случается серьезное, вроде этих тиков, очень даже могут. Вот и к вам мы все вместе пришли. Мы ведь к вам обязательно все втроем должны приходить, да?

Ну конечно же втроем, непременно вместе, ведь болезнь любимого сына — это общее дело. А мальчик между тем, несмотря на очевидно мешающее ему «хрюканье», выглядит сегодня вполне счастливым.

Очевидно, что сложилось явно невыносимое положение для ребенка, — невыносимое потому, что родители все еще не смирились с ситуацией, они оба страдают, ревнуют, мучаются чувством вины. Потому-то так агрессивна и несчастлива мать, так жестко и непримиримо настроен отец, убежденный, что ребенка «распустила мать, потому что она им не занималась». Надеяться на воплощение мечты мальчика, на воссоединение этой развалившейся семьи под одной крышей было бы, вероятно, и в самом деле нереалистично. Но ведь можно ощущать свою общность и живя врозь...

Мальчик нуждается в обоих родителях; он чувствует себя в безопасности, когда они вместе, когда они не враждуют, но объединяются, пусть даже и в тревоге за его здоровье. Вот он и болеет. Вот такая выгода...

Что же делать? Стараться помочь родителям осознать сложившееся положение вещей, принять ситуацию во всей ее полноте и сложности, искать конструктивные решения...

В уголовной практике найденный ответ на вопрос «Кому выгодно?» знаменует собой успешное окончание расследования... В нашем же деле тут-то все и начинается.

 

 

Ложь во спасение

 

Нередко поводом для консультации у психолога или психотерапевта становится утрата доверия во взаимоотношениях родителей и детей. Родители сетуют: «Ребенок ни о чем нам не рассказывает, юлит и отмалчивается или попросту врет...»

От чего же ребенок спасается ложью? Почему мы так боимся детского вранья? Так стремимся во что бы то ни стало искоренить этот порок? Когда мы впервые замечаем, что ребенок нас обманывает? В тот момент, когда он в чем-то не подчинился нам или оказался вне рамок одобряемого нами поведения. Лукавить и лавировать ребенку приходится всякий раз, когда эти рамки становятся для него слишком жесткими и тесными.

Иными словами, ребенок врет, когда хочет избежать наказания или порицания, когда стремится выскользнуть из-под пресса власти взрослых; он отмалчивается и скрытничает, оберегая свое право на тайну, на собственную независимость и приватность.

При конфликте взрослые полагают себя правыми априорно — только потому, что они взрослые. Очень часто мы требуем подчинения, поведения «по правилам», не желая задуматься над тем, что у ребенка, даже самого маленького, может быть свое мнение; мы позволяем себе этим его мнением пренебречь только потому, что это мнение ребенка.

Как часто мы соглашаемся с любым нареканием, сделанным ребенку в школе; как просто и легко сказать: «Учитель всегда прав» — и далее не вникать ни во что. Разбираться в школьных дрязгах некогда, а кроме того, «школа на то она и школа, чтобы воспитывать».

Как часто, запрещая ребенку что-то, мы утешаем себя тем, что заботимся о его безопасности, стремимся предотвратить развитие дурных наклонностей и вредных пристрастий, оберегаем его здоровье. На самом деле запреты эти и ограничения в значительной степени помогают нам сохранить собственный покой...

Агрессивно реагируя на проступки ребенка, мы вызываем у него страх, который очень скоро делается привычным; ожидая крика, грубости, наказания, он, естественно, старается их избежать. И один из способов — вранье.

Одним словом, если спокойно обдумать ситуацию, станет понятно: лукавством, умолчанием и прямым враньем ребенок спасается от нашего давления, нашей грубости; выскальзывает из сетей чрезмерной опеки; защищается от нашей повышенной тревожности и нервозности.

Вранье, по сути дела, помогает ему уцелеть как личности, не сломаться под гнетом ограничений и запретов, исходящих от нас в огромном количестве и питающихся зачастую нашей слабостью и страхом.

Если мы найдем в себе смелость осознать это, мы поймем: агрессивная реакция на вранье ребенка только увеличивает степень обоюдного непонимания. Поэтому, даже если вы точно знаете, что ребенок обманывает, не спешите выводить его на чистую воду (особенно — на людях!), не торопитесь его наказывать. Подумайте: почему ребенок вынужден защищаться, попробуйте понять, когда и как вы потеряли его доверие, отчего он боится быть с вами откровенным.

Подумайте и о том, что вы для своего ребенка — центр мира, что он, пусть и невольно, делает жизнь по вашему образцу. Ни в ком мы не отражаемся так полно и безжалостно, со всеми своими слабостями и собственным ежеминутным враньем, как в наших детях. Ну а на зеркало что же пенять...

«...И в вымыслах носился нежный ум»

 

Почему дети нам врут? Очень часто— спасаясь от нас же самих. Но бывает, что ребенок спасается обманом не от конкретных людей или обстоятельств, а от жизни вообще...

Вспомним: слово «врать» означает не только обманывать, но и выдумывать, фантазировать; а исходно — колдовать; отсюда и «врач» — тот, кто в старину заговаривал болезнь. Погружаясь в мир фантазии, ребенок уходит от действительности, «заговаривает» ее; в неукрашенном виде она представляется ему враждебной, холодной, грубой и неуютной... Здесь нам нужно быть особенно внимательными и осторожными...

Все дети фантазируют, создавая в мечтах прекрасный мир — нередко очень и очень далекий от обыденности. Если созданный ребенком иллюзорный мир сосуществует с реальностью, а не замещает ее, если не прерываются его, ребенка, связи с окружающим, если не нарушается его развитие, — фантазирование можно отнести к проявлению творческого начала. В этом случае нужно постараться помочь ему реализовать свои творческие наклонности, сделать так, чтобы его фантазия получила выражение в рисунках, рассказах, играх... Вообще хорошо, когда ребенок пишет стихи, сочиняет музыку, рисует, ведет дневник, — к этому надо относиться серьезно и с уважением.

Однако в поле зрения детского психиатра попадают случаи, когда дети бывают полностью охвачены своими фантазиями, когда мир иллюзий становится единственным миром, в котором они соглашаются жить. Я помню одиннадцати летнего мальчика — странноватого, молчаливого, очень способного к музыке и математике. Его одаренность была очевидной и односторонней: прочие предметы давались ему с трудом. В школе ему приходилось нелегко: его дразнили дети, третировали учителя, и преодолеть это несправедливое отношение никак не удавалось. Пришел момент, когда он вовсе отказался ходить в школу. Он рассказал мне: туда ему ходить «совершенно некогда», потому что он постоянно занят мыслями о «своих» инопланетянах. Он знал о них все, он, по сути дела, жил в этой Швамбрании, на другом конце Солнечной системы. При этом времени у него недоставало лишь на школу; музыкой и математикой он продолжал заниматься. Год обучения на дому, некоторые специальные меры и найденная позднее частная школа с маленькими классами и щадящим режимом сделали свое дело: ребенок не оказался выброшенным из жизни. Он сейчас учится вполне успешно, хотя чудноватым так и остался...

Выдумывая, ребенок иногда создает себе все то, чего ему не хватает: он воображает себя сильным, красивым, любимым и удачливым. Но часто мечты не так понятны и прямолинейны: маленькая девочка вообразила себя щенком — она бегала на четвереньках, с ревом требовала, чтобы ее кормили из миски на полу и водили гулять на поводке. Дело же было в том, что в семье появился грудной ребенок, — и девочка решила: она теперь никому не нужна. А если не нужна как ребенок — полюбят щенком...

Как быть в подобных случаях? Нужно ли играть по придуманным ребенком правилам и делать вид, будто водить гулять шестилетнюю девочку на поводке — обычное дело? Или действовать жестко: запретить «фокусы» самым решительным образом?

Опыт показывает: прибегая к крайностям, мы лишь усугубляем положение. Всякое необычное поведение ребенка, когда он уже перестает делать различие между игрой-фантазией и реальностью, «заигрывается» так, что контакт с ним затрудняется, — требует совета специалиста. И не нужно дожидаться, когда расстройства поведения станут столь очевидными... Не бойтесь обратиться к психологу или к детскому психиатру, разберитесь с ним вместе, от чего страдает ваш ребенок, какова реальная почва его несчастливое™. Быть может, вам придется выслушать что-то не очень лестное в свой адрес; возможно, окажется, что уже требуются и специальные меры, — детская нервная система ранима, и реакция на психическую травму легко закрепляется. Будьте осторожны и внимательны!

Особенно осторожны будьте со столь любимым нами средством от жизненных тягот — иронией.

Ребенок со своим конкретным мышлением любую шутку склонен расценивать как насмешку — особенно если упражняться на его счет вы будете на людях. Если он доверил вам секрет,— отнеситесь к нему бережно, не делайте проблемы своего ребенка предметом болтовни с приятельницей...

Словом, постарайтесь сделать так, чтобы юный ум, как ему свойственно, «носился в вымыслах»,— но не боялся при этом возвращения в реальность.

 

 

Невидимые миру слезы

 

Подростковый возраст, возраст перемен и ломки характера, — поистине трудный возраст. Трудный для окружающих, но более всего тяжелый для самого подростка. Переменчивое, с резкими колебаниями настроение и предельная ранимость делают его подчас совершенно не способным адекватно оценивать ситуацию и вести себя, сообразуясь с нею. Именно такой своей неадекватностью подросток и провоцирует возникновение разного рода конфликтов.

Изменение характера, появление собственных вкусов и мнений, новые увлечения и привязанности, страстное стремление к суверенитету, необоснованная (на наш взрослый взгляд!) требовательность, да попросту скандальность и хамство подросших детей — все это создает обстановку напряжения; в семье разворачивается борьба, изнуряющая всех. Устав от этой войны, мы зачастую теряем способность трезво оценивать происходящее. А в увлечении ею забываем, сколь уязвим и беззащитен наш противник. Прежде всего потому, быть может, что он страдает душевным расстройством. Чаще всего это наиболее распространенное и наименее понятное из подростковых расстройств — депрессия.

Всякий из нас знает, что это такое — либо по собственному опыту, либо из наблюдений за окружающими. Понурый вид, безжизненный взгляд, застывшее, с бедной мимикой, лицо, заторможенность и в движениях, и в мыслях, расстроенный сон, потерянный аппетит и, главное, — тоска, тоска, не отпускающая ни на минуту, лишающая сил и обесценивающая все жизненные впечатления. Внешние признаки депрессии у взрослых очевидны; но в переходном возрасте ее распознать не так просто. Депрессия у подростка начинается исподволь, протекает скрытно, обнаруживает себя, как правило, проявлениями нестандартными — как будто и не депрессивного свойства. Дело осложняется еще и тем, что подросток обычно не способен сформулировать свои переживания: да и делиться личными проблемами он не склонен — особенно с нами, взрослыми.

Маски подростковых депрессий весьма разнообразны. Вот, к примеру, столь часто встречающееся отклонение поведения — школьная неуспеваемость, потеря интереса к учебе, отказ от школы. Спору нет, депрессией не объяснишь эту проблему в целом — иначе пришлось бы признать, что подавляющее большинство подростков не только в России, но и в мире душевно больны. Утрата смысла, составляющая, в числе прочего, суть этого явления, — не психиатрическая, не врачебная, а жизненная проблема. Однако нередко, обсуждая с подростком школьные трудности, специалист обнаруживает и болезненные переживания.

...На консультации девятиклассник с мамой. Основная жалоба — отказ от школы. Каждое утро мальчик собирается и уходит в школу, а потом — либо возвращается с полдороги, либо слоняется по улицам, но в класс не идет. Дома закрывается в своей комнате, сидит уставившись в телевизор, смотрит все подряд или перечитывает по многу раз фантастику. Это не вполне обычное для него занятие; раньше он более всего интересовался книгами по истории. В беседе со мной он о своем состоянии говорит так: все сделалось скучно и неинтересно, окружающее представляется однообразным и серым. Более всего это касается школы: все, что там происходит, кажется бессмысленным и ненужным. Он чувствует себя одиноким и ни на что не годным. Если бы его не трогали, лежал бы целый день, смотрел телевизор... Тоска? Нет, тоски он не ощущает; ему в общем-то и не грустно — просто все надоело. Выглядит мой пациент неважно: бледный, глаза запали, обведены черными кругами. Собственно бессонницы у него нет, но утром, проспав всю ночь, он чувствует себя неотдохнувшим и вялым. Эту вялость приходится преодолевать в течение всего дня — все трудно, все через силу. Да еще постоянно теребят, пристают: почему не в школе, вымой за собой посуду, погуляй с собакой. «Как они сами не понимают?»

Однако они, мама и бабушка, по счастью, понимают. Безуспешно попытавшись справиться с ситуацией самостоятельно, они обратились за помощью...

В данном случае депрессия протекает под маской типично подросткового нарушения поведения — школьных прогулов. В болезненном состоянии преобладает подавленность. Самооценка, которая у всякого подростка неустойчива и неадекватна, катастрофически снижена.

Не вдумавшись и обратив внимание лишь на внешний рисунок происходящего, можно было бы положиться на «жесткие меры»: усилить контроль да еще, как и делается обыкновенно, начать шпынять подростка за безответственность и лень, рисовать ему безотрадную картину будущего, когда его выгонят из школы, и сетовать на то, как счастливо и замечательно идут дела у всех, кроме нас...

Вот так, собственными действиями, уверенные в своей правоте, мы, вместо того чтобы помочь, рискуем загнать ребенка в угол. Депрессивный же подросток начисто лишен способности защищаться; скрытая депрессия будет становиться все глубже, ее последствия могут оказаться весьма и весьма печальными.

Что же нам остается? Опыт показывает: выжидательная тактика в подобных случаях полезнее решительных действий. Будем наблюдать и, вооруженные некоторыми сведениями, не упустим момента, когда станет нужен квалифицированный совет и даже, возможно, вмешательство. Будем осторожны и постараемся всячески поддерживать подростка. Наше понимание и принятие его таким, каков он есть, хотя и недостаточное условие для сохранения душевного здоровья, но — абсолютно необходимое.

 

 

Меня не понимают...

 

Повод для консультации традиционный: восьмиклассница бросила школу. Но не только: тринадцатилетняя девочка, до недавнего времени вполне «домашняя», последние два-три месяца пропадает неизвестно где. Иногда в подвале с компанией, иногда в какой-то пустой квартире. «Тусовки» продолжаются круглые сутки; девочка и ночует, как правило, не дома. Объяснений с родителями старается избегать. Если же все-таки пристают с расспросами, плачет или скандалит. Родители, интеллигентная пара средних лет, явно напуганы, почти в панике.

Они рассказали: около года назад девочка стала заметно хуже учиться, прогуливать уроки. Двойки в дневнике подчищала бритвой. Злилась или ревела, когда получала нарекания. Характер у нее резко изменился: прежде легкая и общительная, она стала раздражительной, скрытной. Появилась взрослая компания и подвал, где она была готова дневать и ночевать. В школе заметили не только снижение успеваемости, но и резкие перемены в характере. С согласия девочки ее перевели в коррекционный класс, где она сразу прижилась. Постепенно, в течение года, выправилась и успеваемость; поэтому с первого сентября в школе решили — ей можно вернуться в прежний класс. И перевели обратно, несмотря на ее отчаянное сопротивление. А через несколько дней она бросила школу вовсе.

...Она соглашается беседовать со мной лишь наедине. Длинноногая, худая, выглядит только-только на свои тринадцать — никаких признаков акселерации нет. Не просто бледное — серое, аляповато раскрашенное детское лицо; очень короткая юбка, не вполне чистые, продранные на коленке колготки; ногти обломанные, с остатками ярко-красного лака. Сидит понурившись, смотрит в пол. Рассказывает: дома не ночует оттого, что время проводит с друзьями, их у нее много — и все намного старше. Личная жизнь не простая: ее любят сразу двое, без конца возникают сложности. Друзьями девочка очень дорожит, они ее «понимают». Вообще живет она в свое удовольствие. Спрашиваю:

— Так у тебя все хорошо?

— В том-то и дело, что очень плохо.

— Почему?

— Потому что так жить — неправильно. Я это знаю, а ничего сделать с собой не могу. В школу не хожу, потому что перевели обратно в старый класс. Там мне плохо, меня не понимают.

Вообще слово «понимают» в нашей беседе главное. А «плохо» и «не понимают» для девочки — синонимы.

Выясняется: друзья ее перебиваются с «травки» на «колеса»; люди они все добрые, никого не обижают. Словом, не сеют, не жнут... Сама она за компанию «колеса» тоже попробовала. Ничего интересного не испытала — зато попала в реанимацию с передозировкой, снова пробовать пока боится. Настроение у нее почти всегда неважное; особенно огорчается, что портятся отношения с родителями; плохо спит, днем вялая... Когда я говорю, что надо бы обследоваться в больнице, плачет, но соглашается — пассивно, безропотно. А потом признается, что даже испытывает облегчение: кажется, ее поняли. И хотя в больницу не хочется, появилась надежда, что ей помогут...

Пожалуй, труднее всего обнаружить депрессию в случаях, подобных этому... Где свойственные депрессии грусть, подавленность и, главное, одиночество? Ощущение неприкаянности и собственной ненужности? Здесь (на поверхности!) все наоборот: живет в свое удовольствие, не лежит носом к стенке, а с утра до ночи «тусуется», крутит романы.

И тем не менее отклоняющееся поведение в данном случае — лишь маска тяжелого душевного расстройства. Расстройства, последствия которого, если его не распознать вовремя, могут быть печальными. Внешняя грубость и эпатаж в поведении подростка невольно настраивают нас против него: нас раздражают, пугают и его внешний вид, и образ жизни — совершенно нам чуждый, а нередко и опасный. Если же отвлечься от внешнего и рассуждать здраво, нельзя не заметить: с подростком происходит что-то неладное. Слишком уж резко меняются и его характер, и жизнь. И совсем мало правды в образе, который он создает, — как в нашем случае: живет девочка в свое удовольствие — и при этом так очевидно несчастлива... Да и что с ней происходит? Почему ее затягивает эта жизнь — сама она толком понять не может. Однако рассуждать здраво мы, как правило, не умеем, наша реакция зачастую бывает необдуманна и агрессивна: и потому торопимся наказывать там, где нужно лечить.

И лечить не дома, а в психиатрической больнице. Спору нет: решение поместить собственного ребенка в психиатрический стационар — решение не из легких; тем более что очевидных признаков психического заболевания у ребенка нет — ни галлюцинаций, ни бреда. И почему бы не лечиться дома? Опыт, однако, показывает: в подобных случаях для успешного лечения необходимы изоляция подростка и резкая смена жизненного стереотипа. Особое свойство страдающего депрессией — «пассивная подчиняемость» — делает больного подростка легкой добычей для развратных и преступных взрослых; тусовки по подвалам и уличная жизнь создают все условия для вовлечения его в асоциальное существование.

Потому и приходится помещать подростка в больницу — надо оборвать хотя бы на время возникшие «дружеские» связи и оградить от воздействия тех, кто так хорошо его «понимал», а на самом деле — бессовестно использовал.

В нашем же случае возможен благополучный финал. Родители девочки и школа сумели сохранить ключ понимания; не поддавшись гневу и страху, они разобрались в ситуации. С их помощью врачам, возможно, удастся оправдать ожидания моей пациентки и помочь ей.

Чужой среди своих

 

Сегодня у меня на консультации семья в полном составе: родители, оба тридцатипятилетние, и мальчик двенадцати лет.

Жалобы — головные боли и температура тридцать семь с половиной, не снижающаяся с начала учебного года. Лечились у педиатров, провели курс антибиотиков — эффекта нет.

Родители — многословные, возбужденные и раздраженные — излагают свои проблемы, перебивая друг друга и обмениваясь упреками. Высказывают свои мнения относительно поведения и особенностей личности сына, нимало не пытаясь выбирать выражения. Мальчик слушает их молча. Он разительно не похож ни на отца, ни на мать — толстый, вялый, полусонный на вид; сидит в напряженной позе, голову втянул в плечи... Сам в беседу не вступает, слов родителей не оспаривает, только поеживается.

Выясняется, что ребенок в этой семье «очень трудный»: «Он совершенно не такой, как мы. Мы холерики, а он флегматик, но вы не думайте — эмоции у него есть, хотя по его виду и не скажешь!..»

Родители так взвинчены и бестолковы, что разобраться в истории вопроса нелегко. Однако выясняется: это первый и единственный ребенок в семье молодых программистов, в настоящее время занятых бизнесом. Материально семья обеспечена вполне. В полтора года ребенка отдали в ясли: родителям нужно было работать. К этому времени мальчик был хорошо развит, уже говорил. После недели непрерывных слез он стал сильно заикаться, почти замолчал, из яслей его пришлось забрать. В школу ребенка отдали с шести лет. Позаботиться о том, чтобы его подготовить, было некогда. Да и выбирать школу было недосуг; лишь в третьем классе спохватились: «эта школа плохая, а дети серые». Узнали: в соседней школе есть платный класс с особой программой. Но туда нелегко попасть. Мигом устроили мальчика, который неважно учился в обычной школе, в этот «элитарный» класс, да еще и «на новенького» — все остальные дети учились вместе с первого класса. Мальчик оказался безнадежно отстающим, с программой не справлялся вовсе: и сегодня с помощью репетиторов тянет еле-еле.

Это чрезвычайно раздражает родителей, и они своего раздражения не скрывают — сетуют, упрекают, возмущаются. «Как с ним трудно, у него совершенно нет ни характера, ни темперамента!» — говорит отец. Мать же с милой улыбкой прибавляет: «Вы знаете, если бы я не помнила, как его рожала, я решила бы, что это не мой ребенок...» А «ребенок» только глубже втягивает голову в плечи и молчит.

Минувшим летом, по наблюдениям отца, был он подавлен и очень нервничал. Впрочем, виделись они не часто — мальчик находился с бабушкой, а родители работали и строили дачу, разбиваться было некогда. К первому сентября стала повышаться температура, начались головные бога. Лечение антибиотиками, как уже было сказано, не помогло. Вот уже второй месяц в школу он не ходит, целый день сидит дома один, послушно выполняя все предписания врачей. К вечеру, когда возвращаются родители, начинается головная боль и поднимается температура. Мать вспоминает: в прошлом году («как нарочно!») перед каждой контрольной по математике (а с ней особенные нелады) у мальчика появлялся понос и тревожили сильные боли в животе. Ей даже начинало казаться: не симуляция ли это? Такие же мысли приходят ей в голову и сегодня; не задумываясь, мать мальчика прямо при нем свои сомнения и выкладывает.

Эта история наглядна и поучительна — во всех деталях. Здесь депрессия развилась у ребенка, уже страдающего невротическими расстройствами, живущего в ситуации постоянного стресса, — ведь учебные требования, а главное, темп школьной жизни не соответствуют его возможностям, его психическому складу.

Главная же беда — трагическое неприятие его родителями. Душевная глухота этих людей совершенно поразительна! Не менее удивительно и единодушие, с которым они, в других случаях вовсе не столь дружные, нападают на собственного ребенка. Если позицию родителей не удастся изменить, помочь этому мальчику будет очень трудно.

...Депрессия у подростков младшего возраста, двенадцати-тринадцати лет, очень часто маскируется соматическими расстройствами: возникают различные боли — головные, в костях и суставах, боли в животе, причем иногда такие сильные, что дело доходит до «скорой» и до вмешательства хирургов. Другой вариант: общее недомогание, субфебрильная (постоянная и небольшая) температура, нарушение питания — отказ от еды или «волчий» аппетит. Жалобы очень разнообразны, обследование же, как правило, соматической патологии не обнаруживает. Мысль о симуляции появляется неизбежно. Конечно, если осторожненько постучать тупым концом градусника по коленке, можно быстро и эффективно получить субфебрильную температуру. И болит ли голова у ребенка на самом деле, доподлинно узнать трудно. Однако прежде чем выводить его на чистую воду, подумаем: от чего ребенок пытается защититься и спастись? И почему он прибегает к таким «непрямым» действиям?

Здесь, конечно, трудно обойтись без квалифицированного совета — но, отправляясь на консультацию, будьте готовы к тому, чтобы лечиться всей семьей.

Когда человеку не подходит климат, он начинает болеть; сколько ни лечись, зачастую приходится сменить климат, уехать в другое место. Психологический климат в семье для подростка имеет жизненное значение: а создаем этот климат мы, родители. Вот только если климат получается непереносимым для ребенка, деться ему положительно некуда: не уедешь, родителей не сменишь... Хрупкая и неустойчивая психика подростка не выдерживает: он заболевает. Мы бросаемся к врачам; но и самый искусный доктор не поможет, если семейная ситуация останется прежней. Земной климат меняется медленно, жизни не хватит, чтобы ощутить перемены, да и от нас здесь ничего практически не зависит, приходится подстраиваться. Климат же собственной семьи в нашей власти, мы воздействуем на него ежеминутно, и нам вполне по силам изменить его и сделать благоприятным — благоприятным не вообще, а для своего ребенка, для такого, какой он есть. Даже если он далек от идеала и совсем не похож на нас...

 

 

Смертная скука

 

К самолечению прибегать — последнее дело, это известно всем. Если человек заболевает душевным расстройством, последствия самолечения бывают очень тяжелыми. Если этот человек — подросток, — трагическими.

Несмотря на тридцатиградусную жару, моя пациентка, девочка пятнадцати с половиной лет, дрожит и кутается в огромный свитер. Бледная до желтизны, глаза с суженными в точку зрачками, смотрит мрачно и подавленно. С ней мать, средних лет интеллигентная дама, с прекрасной речью и приятными манерами. Девочка жалуется на раздражительность и тоску. Мать рассказывает, что дочка к тому же очень плохо ест. Бывает, голодает сутками, и без того субтильная, она последние полгода все больше худеет; при обычном для своего возраста росте весит чуть больше тридцати пяти килограммов.

История такова. Около года назад девочка очень переменилась: стала задумчивой и грустной, растеряла друзей; потускнели прежде довольно разнообразные интересы; стала хуже учиться, жаловаться на общее недомогание, пропускать школу, много лежать.

— Я вдруг поняла, что жизнь бессмысленна — во всяком случае, моя. Мне стало скучно, смертельно скучно... Ощущение бессмысленности жизни очень мучительно, и я решила: нужно что-то с собой делать, а то так всю жизнь пролежать можно.

— Ты нашла способ? Какой же?

— Ужасный! Вы, может быть, не поверите, но теперь я понимаю, что ужасный. Героин.

— Где же ты его доставала?

— Это вопрос только денег. Где взять — не проблема.

— Ты делала себе уколы?

— Не только, еще нюхала.

— Сколько это продолжалось?

— Пять месяцев.

— И как тебе кажется, твоя жизнь изменилась?

— Во всяком случае, скучать я перестала. Беготня, суета, заботы, я все время была чем-то занята.

— Но ведь это выхолощенная жизнь, имитация деятельности?

— Пожалуй, это как погоня за собственной тенью.

— А настроение у тебя какое было? Тоска отпустила?

— Еще хуже стало. Только вот когда дозу примешь — прямо как кусок счастья получишь.

— Что же теперь?

— Столько всего случилось! В школе узнали. Кололась-то не я одна, но узнали про меня, жуткий вышел скандал, из школы меня вышибли. У родителей просто был шок. И, вы знаете, это невероятно, но я вдруг опомнилась. Уже около двух месяцев держусь... Мне очень трудно, сны замучили, во сне все по-прежнему: порошок, зеркальце...

Всего десять лет назад в России вовсе не слышно было про употребление героина подростками. Аптечные опийные препараты им доступны не были, они перебивались самодельными средствами, приготовленными из маковой соломки или из лекарств, содержащих, к примеру, кодеин. Сегодня для подростка нет проблемы найти героин; дело лишь в том, каким образом раздобыть на него денег.

«Наркологическая безграмотность» подростков ликвидирована полностью... Всякий теперь знает, зачем нужна «машина» (шприц), какое безобразие «сломать кайф», что такое «ломка» (абстиненция). «Торчать», «подсесть», «соскочить» — эти слова из сленга наркоманов давно перекочевали в лексикон широкой массы подростков.

Поиск таинственных ощущений, сенсорная жажда, групповой конформизм, свойственный подросткам как никому, подталкивают их попробовать действие наркотиков. Опиаты же вызывают ощущение немыслимого счастья, возможности осуществления любых желаний: «что захочу, то и увижу». Эрих Фромм писал: прибегая к героину, человек получает возможность «покупать счастье, как товар».

Это кажется желанным и соблазнительным, как правило, именно тем подросткам, кто себя счастливыми не чувствуют. Ощущение заброшенности и одиночества, собственной несостоятельности и неясности жизненных перспектив, утрата смысла жизни — все это подросток чувствует особенно остро. Все чаще и чаще подростки в качестве мотива тяги к наркотикам называют скуку, отсутствие интересов и мучительное чувство пресыщения жизненными впечатлениями. К опиатам подростки нередко прибегают, когда хотят снять эмоциональное напряжение, «забыться», уменьшить тоску, избавиться от скуки повседневности.

Так было и с моей пациенткой. Но, судя по всему, то, что девочка приняла за скуку, на самом деле было душевным расстройством — депрессией, которую она вот таким варварским способом сама «лечила». Что будет с ней дальше? Трудно сказать... Героин вызывает зависимость очень и очень скоро; но если лечить то, что развязало злоупотребление — депрессию, возможно, и удастся помочь ей удерживаться от наркотика. Однако лишь правильно назначенной терапии недостаточно — нужно полностью оборвать все ее связи с группой наркотизирующихся подростков. Даже заглохнувшая было тяга может вспыхнуть вновь, если девочка окажется в компании наркоманов. Дело здесь не только в искушении или в повторном вовлечении в злоупотребление — сработает такой простой механизм, как условный рефлекс: возникнет то, что называется «контактный кайф», — возвратится ощущение наркотического «благорастворения» даже без введения наркотика.

Скука, смертная скука сбивает в группы не каких-то неведомых нам, изначально испорченных подростков. Наши собственные, вроде бы вполне благополучные дети, убегая от скуки, в погоне за счастьем пускаются в опасное путешествие с «белой леди». Они думают, что «лошадка с повозкой» (одноразовый шприц) везет лекарство от жизненных невзгод. Однако, похоже, совсем не случайно по-английски на сленге наркоманов героин называется коротко и ясно: poison — яд.

 

 

Охотники за привидениями

 

На этот раз пациент пришел ко мне на консультацию один, без родителей. Он уже совсем взрослый — девятнадцать лет, студент третьего курса. Жалуется на изнурительную бессонницу, выглядит соответственно: очень бледный, глаза ввалились, скован, смущен. Говорит, что все сомневался, идти ли на консультацию, хотя плохо ему уже больше года.

Его депрессия была спровоцирована, как говорят в моей профессии, психогенно, то есть возникла под воздействием психической травмы.

В течение нескольких месяцев он фанатично предавался церковной жизни. Настроение при этом было мрачным, подавленным; вместо ожидаемого просветления возникла все более и более крепнущая уверенность в том, что он не правдив, суетен. Обдумал всю свою прежнюю жизнь и понял: плохим был всегда, все поступки совершал из низменных или нечестных побуждений. Понял, к примеру, что лишь тщеславие и пустое честолюбие заставляли его отлично учиться, а все пятерки — формальные, и «никаких знаний за ними нет». Понял также, что и сейчас живет неправильно, и практически бросил институт. Целыми днями пропадал в церкви или в одиночестве слонялся по улицам. Обнаружил на лотках массу литературы — не только религиозной, но и малопонятной философской и антропософской, а также «про всякую мистику и потустороннее». Читал все подряд, без разбора и руководства. «В голове заварилась каша», появилось ощущение, что сходит с ума, — такая была путаница в мыслях. Дома же не замечали ничего особенного, кроме фанатичной религиозности. Поделиться своими переживаниями с родными ему и в голову не приходило: родители и младший брат, несомненно, любят его, но они сделаны из другого теста — шумные, земные, к отвлеченным размышлениям не склонные. Старший сын, «отличник, непьющий, некурящий», тревоги не вызывал; мальчик лее страдал и постепенно приходил в полную растерянность. Жизнь представлялась бессмысленной. Однако от самоубийства он удерживался по религиозным соображениям. Так продолжалось несколько месяцев, пока жизнь не свела его с умным и внимательным священником; тот разъяснил ему греховность фанатизма и убедил возобновить учебу. Но happy end не получился. Учебу он возобновил, сдал «хвосты» и очередную сессию — всю на пятерки, однако самоисцеления не произошло. Последовала новая психогения: моему пациенту попалась на лотке книга по сатанизму. Она произвела впечатление, и однажды, когда у него что-то не получалось, он произнес сакраментальное: «Сатана, помоги!» Задача тут же решилась. У мальчика возник страх, что «он, православный христианин, предался сатане»; страх этот принял характер навязчивости. Тут-то мой пациент и потерял сон: «ведь сатана может овладеть мною, пока я сплю». Промучившись все лето, он, наконец, отважился обратиться к врачу.

«Метафизическая интоксикация» — так называется синдром, который служит маской депрессии в этом случае. В той или иной мере всякий подросток переживает подобное: поиски смысла жизни, мудрствование и некоторая мистическая настроенность свойственны многим в период становления личности. Если же это сочетается с неустойчивостью настроения и внушаемостью, то создается благоприятная почва для душевного расстройства. Подросток, страдающий подобной формой депрессии, легко вовлекаем в псевдорелигиозные сообщества, в различные секты; и причиной тому — болезненно обостренная внушаемость и пассивная подчиняемость. Опасность такого развития событий очевидна.

Как вести себя родителям? Внимательно наблюдать, стараться по возможности быть в курсе того, что смотрят и читают наши дети, помнить, что увлечение подростка иррациональным может быть признаком душевного расстройства; заговором и наложением рук здесь не обойтись. Нужны психолог и врач.

Душевные расстройства приобретают характер эпидемии среди молодежи в переломные, кризисные моменты истории.

Сегодня колдуны и экстрасенсы заполонили телевидение, про печатную же продукцию и говорить нечего. Даже малышам показывают привидения с детскими мордашками и симпатичных вампирчиков, разгуливающих по кладбищам с выскакивающими из гробов скелетами. Есть от чего умом тронуться... И опасность эта, как показывает опыт, вполне реальна: мультипликационные вурдалаки не так уж безобидны, и наш собственный ребенок, не пропускающий ни одного мультфильма по телевидению и обожающий видеоужастики, рискует с помощью индустрии развлечений и при нашем попустительстве сделаться настоящей жертвой «настоящих охотников за привидениями».

 

 

«Кто не с нами, тот против нас»

 

Девочка учится в девятом классе, на вид — шестиклассница, щуплая, у нее по-детски округленное личико. Одета и подкрашена при этом как взрослая, хорошо ухоженная женщина: дорогой маникюр, стильная стрижка, по всей форме макияж и в неумеренном количестве весьма недешевая бижутерия...

Мимика, жестикуляция, высокой нотой звенящий голос настолько избыточны, что производят отчетливо болезненное впечатление. Прежде всего она настаивает на беседе наедине и не успокаивается, пока ее напуганная мать не уходит в самый дальний конец приемной. Оставшись со мной вдвоем, она тем не менее первые слова произносит драматическим, нет, вернее сказать, трагическим шепотом. Никак не может спокойно усесться: ерзает, устраивается нога на ногу, меняет позу, ломает руки. Наконец усаживается, как маленькая, на собственные ладони и сообщает мне: у нее был «нервный срыв»; дело кончилось двумя упаковками снотворного и реанимацией.

Постепенно девочка успокаивается, переходит с шепота на полный голос и рассказывает, что учится во французской школе, пришла новенькой в четвертый класс — и по сей день так новенькой и остается: с ней не только никто не дружит, но при всяком удобном случае напоминают, что она в этом замечательно дружном коллективе — чужая. Она, правда, моложе всех, так как в школу ее отдали с шести лет, да и выглядит она, как маленькая. Мальчика у нее тоже нет. Учится не просто хорошо, а очень хорошо. Особенно любит отвечать у доски, а больше всего — читать стихи. Читает с выражением, как актеры на сцене. Весь класс при этом над ней смеется, но ей нравится «выступать». Вообще она в классе «изгой», глумятся над ней все, порою очень и очень жестоко.

— Что ты при этом чувствуешь? Боишься их? Ненавидишь?

— Нет, ну что вы! Мне так хочется, чтобы они меня полюбили, я очень стараюсь!

Непосредственным поводом к «нервному срыву» послужила очередная гадость, которую мальчишки подстроили ей «на пари» — к полному удовольствию и на потеху прекрасной половине класса.

Из беседы с матерью узнаю: девочка всегда отличалась излишней эмоциональностью. «Вы знаете, она испытывает всегда полярные и слишком сильные чувства; если огорчена, то рыдает так, будто похоронила всех близких, если приходит что-то приятное — немыслимо, невероятно счастлива... Это всегда производило впечатление некоторой необычности; но она так хорошо развивалась, так рано научилась читать и писать, что казалось: все остальное не так уж и валено. Росла она среди взрослых, детской компании у нее не было; мы пытались ее отдать в детский сад, но она так кричала всякий раз, что из этого ничего не вышло. Тогда нам посоветовали пораньше отдать ее в школу...»

В первый класс девочка пошла с восторгом, училась всегда блестяще. Проблемы начались с переходом в новую школу. Мать вспоминает, что как раз тогда девочка стала еще более экзальтированной и взвинченной. Она рассказала, что у нее не ладятся отношения с детьми, однако в школу ходить не отказывалась. Семья же именно тогда переживала трудный период, поэтому мать сочла, что дочка таким образом реагирует на возникшее между родителями напряжение. Именно это, кстати, и побудило ее отказаться от развода с мужем. Отношения постепенно выправились, однако девочка оставалась такой же неспокойной и неровной. Впрочем, тут подоспел переходный возраст, и дома решили: так бывает у всех, нужно просто переждать трудное время. Да вот не получилось.

...Между психической нормой и патологией существует нейтральная территория, в своем роде ничейная земля. Пребывая в ее пределах, человек находится в состоянии неустойчивого равновесия, стоит на грани между психическим здоровьем и болезнью. Подобные состояния описаны как акцентуация характера. Собственно психическим расстройством человек не страдает; однако из общего ряда выдается, обладает особенностями, напоминающими симптомы того или иного душевного заболевания. Проявляется такое своеобразие порой несколько резко, что полностью выбивает человека из жизненной колеи. Происходит это либо в кризисные периоды жизни, либо в стрессовой ситуации. И с подростками, понятно, чаще, чем с другими...

Жажда признания и любви окружающих, стремление быть на виду, в центре внимания, контрастность эмоций, экзальтированность и некоторая избыточность переживаний и чувств — это ли не атрибуты истинной женственности? Однако несоразмерность, неадекватность подобных эмоций, характерные для истероидной акцентуации, превратили мою пациентку во всеобщее посмешище, сделали жертвой своего рода школьной дедовщины. И цепочка здесь выстраивается именно такая: девочка своим необычным поведением, своей слабостью спровоцировала эту травлю. Правда, нельзя не признать: спровоцировать крепкий, монолитный коллектив подростков несложно.

Толпа всегда гонит странного, необычного, особенно если он ищет ее любви и признания. Поэтому задавать вопрос «Куда смотрела школа?» — совершенно бессмысленно.

Но что же семья? Где были горячо привязанные к девочке родители, бабушки и дедушки, когда их единственного ребенка травили в школе? «Но ведь она у нас и в самом деле чудноватая; понятно, что дети над ней смеются...» Значит, что получается: если ребенок нестандартный, «чудноватый», если он не такой, как другие, и не вписывается в коллектив, пусть его унижают, потому что других больше, а большинство «всегда право»?

Родители этой девочки все понимали и бездействовали, пожалуй, оттого, что — подспудно, невольно — признавали правоту большинства. И, таким образом, при всей своей любви оказались не с собственным ребенком, а против него.

 

 

Очень важное отступление

 

Вы успели, вероятно, заметить, что эта книжка в целом адресована взрослым, взрослым вообще, не только родителям: пусть не всякий из взрослых стал отцом или матерью — детьми были мы все. Однако есть проблема, которую нельзя обсуждать взрослым в узком кругу. Эта проблема, как и многие другие, обсуждаемые в книге, касается поддержания душевного благополучия наших детей, но лишь в ней заключена реальная угроза жизни — в проблеме самоубийства детей и подростков. Предотвратить эту угрозу можно только согласованными, осознанными и совместными действиями. Поэтому хотя все нижеследующее обращено подросткам, каждому подростку лично, текст этот имеет смысл непременно прочитать и родителям.

 

Что такое суицид?

Мы будем говорить о трудном. Мы попробуем разобраться в том, что такое суицид и суицидальная попытка, мы попытаемся научиться распознавать признаки надвигающейся опасности, мы узнаем, что нужно делать, чтобы не испугаться и суметь помочь другу или просто знакомому сверстнику отыскать способ выхода из кризиса, именно выхода, а не ухода. Ведь суицид это уход, уход от решения проблемы, от наказания и позора, унижения и отчаяния, разочарования и утраты, отвергнутости и потери самоуважения... словом, от всего того, что составляет многообразие жизни, пусть и не в самых радужных ее проявлениях.

 

Что нужно знать о суициде?

Поскольку суицид каждый год угрожает жизни многих тысяч молодых людей, все подростки должны представлять себе, «что такое суицид и как с ним бороться». Помни, для борьбы с суицидом достаточно одного человека — тебя.

Прежде чем оказать помощь другу, который собирается совершить суицид, важно располагать основной информацией о суициде и о суицидентах. Особенно важно быть в курсе дезинформации о суициде, которая распространяется гораздо быстрее, чем достоверная информация.

 

Важная информация № 1

Суицид — основная причина смерти у сегодняшней молодежи.

Суицид — «убийца № 2» молодых людей в возрасте от пятнадцати до двадцати четырех лет. «Убийцей № 1» являются несчастные случаи, в том числе передозировка наркотиков, дорожные происшествия, падения с мостов и зданий, самоотравления. По мнению же суицидологов, многие из этих несчастных случаев в действительности были суицидами, замаскированными под несчастные случаи. Если суицидологи правы, то тогда главным «убийцей» подростков является суицид.

Иногда смертный случай признается суицидом лишь тогда, когда покончивший с собой оставил предсмертную записку, однако большинство тех, кто решил расстаться с жизнью, записок, как правило, не оставляют. Иногда нельзя точно сказать, явилась та или иная насильственная смерть самоубийством, поэтому в графу «суицид» попадают лишь случаи, которые не вызывают никаких сомнений.

Исследования показывают, что вполне серьезные мысли о том, чтобы покончить с собой, возникают у каждого пятого подростка. С годами суицид «молодеет»: о суициде думают, пытаются покончить с собой и кончают совсем еще дети. В последующие десять лет число суицидов будет быстрее всего расти у подростков в возрасте от десяти до четырнадцати лет.

 

Важная информация № 2

Как правило, суицид не происходит без предупреждения.

Большинство подростков, пытавшихся покончить с собой, почти всегда предупреждали о своем намерении: говорили, делали что-то такое, что служило намеком, предупреждением о том, что они оказались в безвыходной ситуации и думают о смерти. О своих планах расстаться с жизнью не делятся с окружающими лишь немногие. Кто-то из друзей оказывается в курсе всего дела.

 

Важная информация № 3

Суицид можно предотвратить.

Есть мнение, что если подросток принял решение расстаться с жизнью, то помешать ему уже невозможно. Считается также, что, если подростку не удалось покончить с собой с первого раза, он будет совершать суицидальные попытки снова и снова, до тех пор, пока не добьется своего.

В действительности же молодые люди пытаются, как правило, покончить с собой всего один раз. Большинство из них представляют опасность для самих себя лишь в продолжение короткого промежутка времени — от 24 до 72 часов. Если же кто-то вмешается в их планы и окажет помощь, то больше покушаться на свою жизнь они никогда не будут.

 

Важная информация № 4

Разговоры о суициде не наводят подростков на мысли о суициде.

Существует точка зрения, будто разговоры с подростками на суицидальные темы представляют немалую опасность, так как они могут захотеть испытать эту опасность на себе. Ты, должно быть, слышал разговоры о том, что нельзя, дескать, беседовать с молодежью о наркотиках, потому что тогда они могут захотеть их попробовать; нельзя раз