Туда, где за тучей белеет гора,
Туда, где синеют морские края,
Туда, где гуляем лишь ветер... да я...
А.Ф. Лосев считал стихотворение показательным примером символа, так как главное в нем не самодовлеющая образность (не «фотографическая» передача тюрьмы, орла, горы и моря), а большая смысловая перспектива, «выражен мощный, хотя пока еще беспомощный порыв к свободе»[3]. Фольклорный источник художественного символа придает свободолюбивому стремлению народный, естественно-природный характер, а символика вольной птицы (у Пушкина она усиливается символикой моря) вводит стихотворение в русло поэзии гражданственного романтизма.
Возвращаясь к «морским» элегиям, остановимся на шедевре «Редеет облаков летучая гряда» (1820), в котором заметно обновляется семантика образа моря по сравнению с первой элегией. Пушкин усиливает живописное начало и идею внутренней свободы человека. Последовательно рисуется морской пейзаж: «дремлющий залив и черных скал вершины», «и сладостно шумят полуденные волны», «Там некогда в горах, сердечной думы полный, / Над морем я влачил задумчивую лень...» Элегия воспроизвела все то, что «для сердца мило», а им оказались «мирная страна» над морем, любовь и покой – «задумчивая лень» – в сердце «элегического человека»; передано ощущение счастья. Здесь снова предвосхищение философской максимы о покое и воле как замене счастья.
«Земля и море» (1821) концентрирует элементы предыдущих картин и бросает свет на будущую элегию «К морю»: «Мне моря сладкий шум милее» (ср.: «Шуми, шуми, послушное ветрило»; «и сладостно шумят полуденные волны»); «Тогда ленюсь я веселее» (ср.: «задумчивая лень» в предыдущей элегии). Снова апология моря и душевного покоя. Но главной в стихотворении оказывается ситуация «обманчивых морей»: то Зефир лелеет на волнах гордые корабли и челны, то море преображается:
Когда же волны по брегам
Ревут, кипят и пеной плещут,
И гром гремит по небесам,
И молнии во мраке блещут –
Я удаляюсь от морей
В гостеприимные дубровы;
Земля мне кажется верней,
И жалок мне рыбак суровый;
Живет на утлом он челне,
Игралище слепой пучины,
А я в надежной тишине
Внимаю шум ручья долины.
Третья «морская» элегия – «Кто видел край, где роскошью природы», перекликающаяся с шедевром «Редеет облаков летучая гряда». Снова через всю элегию прошел влекущий, чарующий поэта образ того полуденного моря, о котором он вспоминал и раньше. Постоянные атрибуты моря и повторяющиеся здесь его признаки – «шум» и «блеск», как бы веселье: «весело шумят и блещут воды», «Я помню вод веселые струи / И тень, и шум...», «и моря блеск лазурный, / И ясные, как радость, небеса...».
Романтическая особенность восприятия морского пейзажа прежде всего в том, что оно существует не в действительности, сейчас увиденной человеком, а в его мечте-воспоминании, в его субъективном сознании. Вся картина эмоционально окрашена влюбленностью лирического «я»; «Скажите мне: кто видел край прелестный, / Где я любил, изгнанник неизвестный?» Эта «морская» элегия не меланхолической тональности, а восторженной. Сплетаются в сознании чувства и образы: любви, восторга, мирной страны, моря, душевного успокоения и счастья («Приду ли вновь под сладостные тени / Душой уснуть на лоне мирной лени?»).
Эволюция образа моря в лирике состоит в том, что оно все больше роднится с душой поэта, все глубже в его сердце входит, все сильнее объединяется с любовным чувством.
1823 год принес поэту разочарования и сомнения, вместившиеся в образ Демона. Однако проблема свободы остается для Пушкина генеральной. Как поэт, он ищет и осознает символику свободы и само понятие «символ свободы» вводит в свои стихи («Кто, волны, вас остановил...», «Завидую тебе, питомец моря смелый...», «Кораблю»).
Теперь образ моря – не «самодовлеющая действительность», а «принцип порождения какой-то действительности, создающий большую смысловую перспективу» (терминология А.Ф. Лосева).
Уже в первом из названных стихотворений психологический параллелизм подан таким образом, что объективное бытие и мир человеческой души отождествлены. Здесь отсутствует конкретно-живописный образ моря, хотя «бег могучий» волн может быть соотнесен только с ним. Конкретный образ раздваивается в антитезе: не могучий бег волн, не поток мятежный, а «пруд безмолвный и дремучий», «невольные воды» видит поэт. Штриховой рисунок изобразил стоячие воды, а рядом или над ними желанное: взыгравшие ветры и волны. Вырисовывается смысловая перспектива: волны моря в оковах – волны души («надежда, скорбь и радость») в оковах (в «дремотной лени») – бег жизни остановлен. Также и пожелание человека меньше всего адресовано конкретному морю, а главным образом собственной душе и самой жизни. Поэтому и понадобился символ:
Взыграйте, ветры, взройте воды,
Разрушьте гибельный оплот –
