Москва 2013
Пейзажная символика романтической свободы (творчество А.С. Пушкина)
Пейзажная символика может через предметный или словесный образ донести глубокую жизненную идею, не выразимую отвлечено рассудочным методом; этим, вообщем-то, она разнится от аллегорической формы выражения..
Но у поэтов-романтиков все формы иносказания (притча, аллегория, олицетворение) и другие стилистические фигуры и тропы, основанные на сопряжении и переносе значений (сравнение, уподобление, метафора, параллелизм), получают некую многозначительность, углубленность,, так что получившая свое начало от классицизма строгая дифференциация этих форм, тропов и фигур становится не слишком существенной на фоне их общего символического звучания.
Поэту– романтического склада свойственна творческая воля к выходу за пределы окружающего его мира, стремление вдаль и ввысь – от враждебной действительности, вглубь – сквозь предметное существо мира. Преломившись в сознании поэта, действительный мир никогда не остается равен себе, он в каждой своей точке ценностно соотнесен с мысленно созерцаемым идеалом, с «краем иным» романтической утопии. Вместе с тем романтизм, открывший внутреннюю бесконечность, субъективную безграничность человеческого «Я», склонен угадывать во внешнем мире непрерывный ряд аналогий внутреннему «пространству» души, видеть в нем выявление, отражение и воплощение глубин индивидуальной жизни.
Если понимать под символикой образность, заключающую в своей смысловой перспективе указание, наведение, намек на некоторую сокровенную ценность, то поэтический мир Пушкина характеризуется символически расширенным горизонтом: непосредственно воспринимаемая реальность приобщена здесь к каким-то иным пластам жизни, она нередко служит внешним определением для более глубинных тем и переживаний.
Вольнолюбивая лирика Пушкина осмысливалась с давних пор: обстоятельно изучались биографическая основа его творчества, общественно-политические симпатии поэта, ведущие жанры поэта.
Опираясь на открытия ведущих пушкинистов, мы рассмотрим пейзажную символику романтической свободы в творчестве А.С. Пушкина.
В поэтике романтизма – как исторически конкретного литературного течения – нерасторжимы два пути символизации (эстетической теории соответствует взгляд на искусство как на символическую репрезентацию высшей истины (Ф. Шеллинг), как на «вечное символизирование» (Ф. Шлегель), а в художественной практике – особое «дальнодействие» и разомкнутость поэтического выражения.): отсылка от предметно-внешнего к душевно-внутреннему и от реально явленного к идеально-сущностному.
В обоих случаях символ являл собой, согласно авторитетному для романтиков определению, единство «конечного и бесконечного», и обе бесконечности – души и живого универсума – совпадали в каком-то своем ценностном и онтологическом пределе: «душа» растворялась в «природе», но и у «природы» оказывалась созвучная человеческой «душа». Однако для духовного портрета поэта-романтика существенно, какому из двух названных путей он отдает предпочтение.
«Философская мысль Пушкина о свободе с самого начала формирования символа не была лишена диалектики. Поэт осознавал, видел разные грани свободы, в том числе и негативные, опасные. Уже в первой «морской» элегии наметился образ, которому принадлежало в его творчестве будущее, – «обманчивых морей»: «Лети, корабль, неси меня к пределам дальним / По грозной прихоти обманчивых морей...» Эта «грозная прихоть» показана в идиллии «Земля и море», где появился образ «слепой пучины». В «Кавказском пленнике» поэт сказал о призрачной свободе: «И в край далекий полетел / С веселым призраком свободы». У него есть образ: «море адское клокочет». Поэт различал истинное и ложное в самой свободе; добро и зло – в ней самой, он осознавал ее двойственность»[1].
О постоянно ощущаемой Пушкиным диалектике понятия свободы говорят его политические стихотворения с откликами на греческое восстание («Дочери Карагеоргия», «Гречанка верная! не плачь, – он пал героем!», «Война») и другие стихотворения с темой свободы («Кинжал», «Наполеон»). У Пушкина «свободы воин» может оказаться одновременно «преступником и героем»; у поэта есть выражение «безумства вольный глас»; кинжал, «свободы тайный страж», – «свершитель ты проклятий и надежд», «Как адский луч, как молния богов...».
Однако символика кинжала не закрепилась в творчестве Пушкина. Ограниченно использовав этот образ, поэт не сделал его романтической доминантой.
Несравненно более прочно сроднились его размышления о свободе с образом моря. В его семантике все заметнее проявляется идея своеволия. Морские пейзажи Пушкина-романтика чрезвычайно субъективны.
В период пребывания на Юге в лирике Пушкина выделился образ моря как многозначный, открытый художественным сознанием и интуицией поэта. С ним связано его первое значительное произведение – «Погасло дневное светило...» (1820); вслед за ним появился целый цикл «морских» элегий, их фрагментов, их спутников в других жанрах, несущих в себе элегический образ моря. Сюда относится шедевр «Редеет облаков летучая гряда...» (1820), стихотворения «Кто видел край, где роскошью природы...» (1821), «К Овидию» (1821), «Таврида» (1822), «К морю» (1824); «морской» элегичностью овеяны «Нереида» (1820), идиллия «Земля и море» (1821), «Узник» (1822), даже в «Песни о вещем Олеге» (1822) есть этот образ, также и в антологическим стихотворении – «Внемли, о Гелиос, серебряным луком звенящий...» (1823). Пушкин был очарован морской стихией, и она сроднилась с его жаждой свободы и с размышлениями о ней.
Ведущее настроение пушкинских «морских» элегий – просветленное душевное состояние, иногда даже восторженное и счастливое. На смену «зелени» деревенских элегий Жуковского («рощи спят», «простершись на траве под ивой наклоненной» и т.д.) пришла «синева» «морских» элегий Пушкина.
Лунно-звездный небесный свет элегий первого романтика только отчасти был воспроизведен его «учеником», обычно же взор последнего обращен к волнам, вобравшим в себя блеск солнца. У Пушкина море ассоциировано со свободой. В этом направлении развивается образ в его лирике.
Образ моря, повторяясь в поэзии Пушкина, все более обогащался, обрастал ассоциациями, метафорическими определениями и трансформировался в символ, чрезвычайно значимый для всего его творчества, его личности как поэта. Белинский сравнивал Пушкина с морем, вобравшим в себя ручейки и речки предшествующей ему литературы.
Исследователи отмечали, что прологом романтической лирики поэта является элегия:
Погасло дневное светило,
На море синее вечерний пал туман.
Шуми, шуми, послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан.
Это была первая, 1820 года, «морская» элегия Пушкина, ведущая за собой длинный ряд стихотворений с образом моря, который завершится последней в своеобразном цикле элегией «К морю» (1824).
«Погасло дневное светило...» – первая творческая встреча поэта с морем, самое начало символизации, его исток. Объективный образ, космически масштабный образ моря-океана вместе с тем подвергнут романтической субъективизации. Море сблизилось с лирическим «я», они главные в стихотворении: «я» и море, ведущие как бы диалог (он говорит с ним, а оно в ответ шумит), они роднятся в своей внутренней сути – взволнованности: «Волнуйся подо мной, угрюмый океан»; «С волненьем и тоской туда стремлюся я...»; «Душа кипит и замирает». Слово волнение, повторяющееся как рефрен, однокоренное с волной, создает в стихотворении зрительно-музыкальный образ непрерывно набегающей, шумящей воды; все звуки слова волна озвучивают стихотворение, являясь сигналами-напоминаниями главного образа: дневное – вечерний – ветрило – волнуйся – волшебное – волнением – воспоминанием; и в рифмах: светило – ветрило, туман – океан; здесь же настойчивые повторы звука и: дневное – синее – вечерний – туман – волнуйся – океан – отдаленный – полуденной – упоенный – вновь и т.д. В звуках речи присутствует образ волны, это слово растворено в самом тексте, оно как бы все время повторяется: волна, волна, волна...; ритмический рисунок, асимметричный, содержащий неравномерное чередование четырехстопного и шестистопного ямба, высоких и низких волн потока, передал прихотливую изменчивость морской глади, а вместе – быстро пробегающие в сознании человека воспоминания, надежды, думы, мечты. Летит корабль по морским волнам, и «мечта... летает»; бежит волна, и бежит «элегический человек»: «Я вас бежал, отечески края; / Я вас бежал, питомцы наслаждений...» Так выявляется «родство» морской стихии и натуры автора. Зрительный образ самого моря приобретает психологическое содержание. Содержание становится протяженным.
Первоначальное романтическое восприятие моря – это видение бескрайней дали, широкого простора, дальних пределов, ощущение раскованности. С образом моря ассоциируется быстрое движение – «полет» кораблей («лети, корабль...»), их исчезновение в бесконечном просторе («В морской дали теряются суда...»). Душе поэта морской простор сулит большие, неведомые возможности обновления, освобождения от пут прежней жизни. Лирическое «я» первой «морской» элегии поэта, как давно отмечено пушкинистами, – «подобие Пленника из романтической поэмы»[2]. Пленник бежит на Кавказ за призраком свободы, и «лирический человек» – также: «Я вас бежал, отечески края...». В других стихах этого же времени лирический субъект прямо назван «младым изгнанником», «печальным странником». «Младой изгнанник» – пленник в морской стихии хочет найти ту свободу, которой ему не хватает.
Уже в этой элегии обнаруживается предвосхищение знаменитой пушкинской философской формулы: «На свете счастья нет, а есть покой и воля». В первой «морской» элегии он выстроил ценностный ряд: поэт сожалеет о том, что «жертвовал собой, покоем, славою, свободой и душой». Правда, в первой элегии мотив моря как символа свободы звучит приглушенно, он, скорее, в эмоциональном подтексте стихотворения.
Философский смысл морского пейзажа в рассматриваемой элегии – утверждение изначальности, природной предопределенности и мощи стремлений человека к свободе, она соответствует его натуре, будит, активизирует его духовные силы, безгранично расширяет скрытые способности.
Пушкин заявил о самоценности свободы, о счастье социально-психологического освобождения личности.
Социально-психологический аспект развития образа будет ясным, а символическое звучание моря окажется особенно громким в стихотворении «Узник» (1822). Все стихотворение построено на народно-поэтическом параллелизме: темница и узник – символы неволи; птица, ветер, море – символы свободы:
