Где проходит граница между наукой и псевдонаукой

РАЗГРАНИЧЕНИЕ ТИПОВ ЗНАНИЯ КАК МЕТОДОЛОГИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА

Вопросы для обсуждения:

Понятие о критериях разграничения типов знания. Когнитивные и социальные критерии.
Разновидности психологического знания: наука и паранаука; академическая и практическая психология; психология и поп-психология.

Литература для подготовки

Василюк Ф.Е. Методологический смысл психологического схизиса // Вопросы психологии. 1996. №6. С.25–40. (http://psylib.org.ua/books/_vasif03.htm).
Дауден Б.Г. Как опознать псевдонауку // Общая психология. Тексты: В 3-х т. Т.1: Введение. Книга 1 / ред.-сост.: Ю.Б. Дормашев, С.А. Капустин, В.В.Петухов. М.: Когито-Центр, 2013. С.602–604.
Поулинг А., Шлингер Г., Старин С., Блейкли Э. Наука и псевдонаука // Общая психология. Тексты: В 3-х т. Т.1: Введение. Книга 1 / ред.-сост.: Ю.Б. Дормашев, С.А. Капустин, В.В.Петухов. М.: Когито-Центр, 2013. С.605–615.
Эткинд А.М. Психология практическая и академическая: расхождение когнитивных структур внутри профессионального сознания // Вопросы психологии. 1987. №6. С.20–30. (http://www.voppsy.ru/issues/1987/876/876020.htm)
Юревич А.В. Наука и паранаука: столкновение на “территории” психологии // Психологический журнал. 2005. Т. 26, № 1. С. 79-87. (или: Юревич А.В. Психология и методология. М., 2005. Глава 5)
Юревич А.В. Поп-психология // Вопросы психологии. 2007. № 1. С.3–14.

Для общей ориентировки

Рекомендуется начать подготовку с чтения текста М. Соколова (Соколов М. Где проходит граница между наукой и псевдонаукой [Электронный ресурс] // ПостНаука. 2013. URL: http://postnauka.ru/longreads/17446 (дата обращения:14.09.2013).). Он написан популярным языком, однако дает общее представление о сути затрагиваемых в теме вопросов:

М. Соколов

Где проходит граница между наукой и псевдонаукой

Как определить псевдонаучное исследование и отличить настоящего ученого от ненастоящего?

Один из самых сложных вопросов, которые не-ученые задают ученым – как отличить настоящего ученого от ненастоящего?

Этот вопрос на самом деле содержит в себе два. Во-первых — как отличить целое научное движение или направление, особенно новое, от псевдонаучного? Допустим, вы впервые слышите о людях, изучающих торсионные поля или пересматривающих мировую хронологию. Как понять, ученые они или шарлатаны? Во-вторых, если мы определились с тем, какие направления научные, то как узнать, кто является их законным представителем, а кто – лишь выдает себя за такового?

Немного обескураживающе, ответ на первый вопрос – в самом общем смысле, никак. Что является научным, а что – нет – определяется как бы задним числом. Быть на переднем крае науки – это как делать грязную работу для спецслужб. Если вернетесь после выполнения секретного задания, вас наградят. Если провалитесь – служба сообщит, что вас никто никуда не посылал.

Соблазнительно думать, что есть какие-то универсальные правила мышления, которые гарантируют, что, пока вы им следуете, вы мыслите научно. То, что вы делаете, может оказаться большой наукой, а может – маленькой, но не наукой вовсе оно не окажется. Правила научного метода – это как присяга и ношение военной формы, которые устраняют всякие сомнения, в чьей армии вы сражаетесь и накладывают на командование обязательства по отношению к вам, если вы попадете в беду.

Проблема с этими правилами в том, что их пытаются вывести по меньшей мере 400 лет – если считать от Френсиса Бэкона – и пока безуспешно. Все согласны, что ученые должны критически оценивать факты и не доверять авторитетам, быть готовыми пересмотреть свои взгляды, раз за разом проверять однажды сделанные выводы и т.д. и т.п. Но то, что вы следуете всем этим указаниям, вовсе не гарантирует, что потомки согласятся, что все, что вы делали, было наукой. Кеплер и Тихо Браге, кроме астрономии, занимались астрологией (споры по поводу того, занимался ли ей Ньютон, ведутся до сих пор). Комфортно думать, что, когда они описывали движение небесных тел, у них работал один участок мозга, а когда составляли гороскопы – другой. Но сами они с этим не согласились бы (во всяком случае, Браге; Кеплер высказывался в поздние годы об астрологии иронически, хотя и не непонятно, искреннее ли). Собственно, само разделение астрономии и астрологии во многом появилось уже post hoc, как способ отделить хорошее от плохого в том, что прежде было во многом единым корпусом знания.

Возьмем пример посвежее. Евгеника сегодня представляется псевдонаучной, во всяком уровне, на уровне практики, направленной на улучшении человеческой породы за счет селекции. Однако во второй половине 19 века она последовательно опиралась на лучшее из того, что наука – которую мы и сегодня признаем наукой – могла дать: теорию эволюции и рождающуюся математическую статистику (которая в значительной степени и создавалась Гальтоном, Пирсоном и Фишером для потребностей евгенических исследований). Когда все начиналось, никто не мог предсказать, что все закончится фиаско.

Может ли быть так, что все, что мы считаем наукой, со временем приобретет статус, аналогичный статусу астрологии? Интуитивно, кажется крайне маловероятным, что это произойдет, например, с классической механикой. Изменения в ее статусе, которые происходили до сих пор, носили более локальный характер – она оказывалась частным случаем более общих теорий, но в качестве такового не потеряла свою валидность вовсе. Но в отношении значительной части других наук этой уверенности уже нет. Раскол, как ни странно, не проходит точно по линии гуманитарные – естественные. Опять же, кажется крайне маловероятным, что будущие столетия полностью опровергнут, например, расшифровку египетских иероглифов или вывод о том, что «Протоколы сионских мудрецов» были фальшивкой– хотя они и проходят по ведомству «неестественной» истории. С другой стороны, вряд ли кто-то удивится, если наши представления о логике изменений климата через несколько десятков лет будут казаться проекцией фантазмов общества рубежа тысячелетий. Тем не менее, социальные науки тут явно находятся в зоне особого риска. Пожалуй, больше людей удивится, если значительная часть современной экономики НЕ будет считаться псевдонаукой сто лет спустя, чем наоборот, если будет (нечего и говорить о социологии).

Зайдем с другой стороны. Есть ли направления, которые сразу, заведомо обречены на то, чтобы со временем быть определенными как псевдонаучные? Тут существует группа особого риска. Если наука рождается из бесстрастных наблюдений над внешним миром, то все, что нарушает эту беспристрастность, с наибольшими шансами приведет к появлению псевдонауки. Мало что роднит разные псевдонаучные направления, кроме некоторой магичности в том смысле, который придал этому слову знаменитый антрополог Бронислав Малиновский, писавший, что магия рождается из веры в то, что надежда не может быть обманута. Если движение, с которым вы столкнулись, обещает вам что-то, на что вы всегда надеялись, и к тому же почти даром (бессмертие, предсказание личного будущего, научно обоснованный способ достичь гармонии со Вселенной, простую расшифровку всех древних языков, доказательство того, что именно ваша этническая группа – самая великая в истории, и особенно все это одновременно) оно, кажется, обречено проиграть в конкуренции научных стилей мысли, и проиграть быстро. Наука расколдовывает мир, а псевдонаука его заколдовывает – но, кроме просветления, расколдовывание всегда несет в себе разочарование.

На один этот критерий, впрочем, тоже нельзя слишком полагаться, поскольку его слишком последовательное применение явно ведет к ошибке: первое неприятие открытий Пастера со стороны современных ему светил медицины как раз было связано с тем, что он как будто обещал лекарство от всех болезней сразу. Хуже того, его теория на первый взгляд была подозрительно похоже на представления о крошечных кишащих везде организмах, которые тогдашняя наука отвергала как средневековые (современные представления того века состояли в том, что у большинства болезней должны быть физические, не биологические причины – так казалось научнее).

Значит ли это, что в отношении нового интеллектуального движения вообще невозможно вынести никакой вердикт? Возможно, хотя и более условный, и на более зыбких основаниях, чем хотелось бы. Большинство людей предпочитает не только быть правым, но и заблуждаться в компании. Если значительное число людей на протяжении длительного времени признает некое направление научным, то, не имея возможности разобраться в происходящем лично, с любой точки зрения лучше согласиться с ними. Это переводит задачу из разряда философских и неразрешимых – как угадать, будет ли что-то ретроспективно признано наукой – в разряд социологических и разрешимых – как понять, сколько людей уже считают это наукой, и как различить группу, которая уже получила общее признание, или имеет наибольшие шансы получить его в кратковременной перспективе? К счастью, ученые, регулярно мобилизуют свои группы поддержки, чтобы продемонстрировать широту своего признания.

Эти группы делятся на разные типы и обычно возникают в стандартной последовательности. Вначале собираются группы энтузиастов, основывающих направление. Если группа сторонников какого-то учения может собраться десять лет подряд на ежегодные конгрессы – это уже хороший знак. Если ее ядро составляют ученые, известные своими работами в других областях – т.е. те, кто продемонстрировал свою способность работать в каком-то стиле мысли – еще лучше. Подвох, правда, в том, что однажды добившимся великих результатов ученым часто хочется превзойти самих себя, и, начав с выдающихся открытий, они со временем кончают профанацией или безумием. Важно, чтобы выдающиеся открытия были сделаны относительно недавно. Другой критерий – это участие аспирантов из университетов, известных своими строгими критериями отбора. Недавние выпускники элитарных заведений являются своего рода ходячими барометрами, поскольку, кроме способностей, им прививается еще некоторая самоуверенность и амбиции, побуждающие их искать новые прорывные направления. Наконец, важно, чтобы наше движение не было слишком тесно связано социально: сплоченная группа часто подпадает под гипноз харизматической личности, но люди, в иных отношениях не контактирующие друг с другом¸ могут быть собраны только силой идей как таковых. Постоянно коммуницирующая сеть, ядро которого составляют выпускники Кембриджа, Беркли и одной из парижских высших школ, пользующаяся сочувственной поддержкой недавних (и еще сравнительно молодых) Нобелевских лауреатов – примерно так выглядит победоносное интеллектуальное движение в зародыше.

Затем приходит этап признание широким кругом коллег. После первых лет, движение должно не просто собираться на свои сборища, но и быть приглашаемым на сборища своей дисциплины, публиковаться в ведущих журналах, получать позиции в лучших университетах и собирать значительное число цитирований. Как и прежде, лучшим индикатором здесь является широта признания – сборища, журналы и университеты должны быть интернациональными, и уж ни в коем случае группа не должна быть ограничена рамками одной организации. Затем наступает этап институционализации – закрепления за группой ниши в официальной классификации науки. Если по миру появляются магистерские программы, специально готовящие студентов для работы в каком-то направлении, если оно оформляется в отдельную специализацию, по которой защищаются диссертации, а на мировых общедисциплинарных конгрессах проводят соответствующие сессии – то перед вами окончательно состоявшаяся область знания, признанная даже сверхконсервативными бюрократами от образования.

Те же критерии, в общем, действуют и на уровне индивида. Вот серия простых шагов, которые должны сказать вам, имеете ли вы дело с признанным другими учеными ученым или шарлатаном. Во-первых, Гугл выдаст вам развернутую биографию интересующего вас субъекта (если не выдаст, то само по себе это уже о многом скажет – сделать академическую карьеру, каждый шаг которой не освещен подробно в Интернете, совершенно невозможно). Если она не началась в одном из top-20 университетов, которые у всех на слуху – это довольно подозрительно; если ни одна ее фаза не прошла в одном из таких университетов (в России – еще и в Академии Наук) – это еще более подозрительно, особенно если мы говорим о немолодом человеке. Лучшие университеты привлекают лучших сотрудников, и если ни один из них не заинтересовался вашим фигурантом, то это повод задуматься. Если образование и места работы связаны с одной областью, а нынешние работы – в другой – это также может быть поводом насторожиться. Хотя то, что потом определяется как гениальность, часто проявляется в результате такого переноса, еще чаще проявляется нечто прямо противоположное.

Затем возьмите список публикаций вашего героя и зайдите в Российский индекс научного цитирования. Попробуйте ввести в поисковый запрос названия нескольких его или ее текстов, а заодно фамилию в авторском поиске. Ожидаемое число публикаций и цитирований варьируется от дисциплины к дисциплине, но если их меньше пяти, и хотя бы одна из них не цитируется хотя бы раз пять, то практически для любой дисциплины это повод глубоко задуматься (исключение составляют совсем молодые авторы). Затем повторите тот же опыт с Google Scholar, перебрав названия англоязычных публикаций и разные написания фамилии автора. Важность английского также варьируется от дисциплины к дисциплине – социальные или гуманитарные науки, производящие локально потребляемое знание, тут отстают – но для естественных, по крайней мере, должны найтись статьи с цитированиями, измеряемыми десятками. Попробуйте поупражняться с именем «Виктор Петрик».

Может ли эта серия шагов привести к ошибочному заключению? Да, причем как в ту, так и в другую сторону. Изолированные гении существуют в большей степени в массовой культуре, чем в реальности – все соответствующие исследования по социологии науки показывают, что выдающие ученые обычно растут в кругу себе подобных – но все же существуют. И, наоборот, обширная группа поддержки может быть результатом политического, а не научного, таланта. Тем не менее, следуя по этому пути, вы можете быть уверены, что, если и ошибетесь, то ошибетесь вместе с большинством современников