Внимание при шизофрении[25]

Исследования внимания при психической патологии основаны, прежде всего, на результатах клинических наблюдений. В трудах классиков психиатрии описаниям расстройств сферы познавательных процессов вообще и внимания в частности отведено значительное место. Э. Крепелин покинул психологическую лабораторию В. Вундта, чтобы изучить по совету своего учителя особенности внимания пациентов психиатрической клиники. Он впервые выделил шизофрению как определенное, хотя и распадающееся на ряд форм психическое заболевание (Крепелин, 1910). Нарушения внимания он относил к числу центральных диагностических симптомов шизофрении и подчеркивал, что ярко выраженное специфическое расстройство внимания наблюдается уже в начальном периоде болезни. При описании этого расстройства Э.Крепелин опирается на различение пассивного и активного внимания. Для больных шизофренией характерны относительная сохранность пассивного и глубокие нарушения активного внимания. Внешне безучастные, они могут хорошо воспринимать все, что происходит вокруг, выхватывая случайные, второстепенные детали, и в то же время им редко удается активно направлять и длительно удерживать внимание на каком-либо заранее указанном объекте.

Хорошо известен и повсюду признан как наиболее значительный вклад в изучение шизофрении Е. Блейлера. В его работах приведены подробное описание и ряд конкретных иллюстраций расстройств внимания при шизофрении. Так, как бы подтверждая вывод Э. Крепелина о способности внешне индифферентных больных замечать даже незначительные аспекты окружающей действительности, Е. Блейлер пишет:

"Спустя несколько лет больные могли воспроизвести во всех деталях то, что происходило в отделении, например, сообщения из газет, которые они мимоходом слышали. Эти больные, казалось, были полностью погружены в себя, сидели в углу, так что невозможно было понять, как они вообще могли узнать про эти обстоятельства. Одна наша больная — кататоник, которая в течение нескольких месяцев была занята только тем, что, повернувшись к стене, строила рожи, после улучшения оказалась ориентированной в том, что происходило во время англо-бурской войны; для этого она должна была вычленить отдельные высказывания, происходящие в совершенно безумном окружении, и сохранить их в упорядоченном виде. Другая, которая в течение многих лет не сказала ни одного разумного слова и не совершила ни одного разумного действия (ни разу не могла самостоятельно сесть), знала имя нового папы, вступившего на престол, хотя всегда жила в протестантском окружении, где Римом не интересовались" (Bleuler, 1911, с. 56).

Согласно Е. Блейлеру, внимание в целом есть проявление эффективности, и страдает оно в той мере, в какой страдает эффективность. Степень и устойчивость внимания определяются, соответственно, силой и длительностью аффективных состояний. Активное внимание сохраняется и остается нормальным в тех сферах жизнедеятельности больных, где присутствует интерес. Автор отмечает, что "у большинства хронических пациентов способность к напряжению и удержанию внимания, если оно вообще прикладывается к вызывающим активность впечатлениям, оказывается нормальной или даже выше нормы" (Bleuler, 1911, с. 57). Развитие "аффективной тупости" приводит к резкому сокращению круга объектов такого внимания. Совершенно иначе нарушается пассивное внимание. Здесь отсев внешних впечатлений "практически может сократиться до нуля, так что регистрируется почти все, что попадает на органы чувств" (Bleuler, 1911, с. 56). Сужение круга объектов активного внимания и одновременное расширение круга потенциальных объектов пассивного внимания могут привести к тому, что целостная картина симптома расстройств внимания будет выглядеть парадоксально. "Апатичный шизофреник может целых полдня сосредоточить все ничтожные силы своего внимания на ниточке, которую он держит в руке, и наоборот, его может отвлечь любой пустяк, так как он, можно сказать, ничем не заинтересовывается" (Блейлер, 1920/1993, с. 104). Как и Э.Крепелин, он считал указанные нарушения внимания специфическим симптомом шизофрении.

В 1950-е годы начинается следующий этап клинических исследований нарушений внимания при шизофрении. В качестве отправного пункта использовались наблюдения Э. Крепелина и Е. Блейлера, но с методической точки зрения новые исследования выглядят более совершенными. Были разработаны техники интервью, контролировался отбор пациентов, учитывались срок и форма заболевания, опрашиваемые ставились в одинаковые условия, и, главное, были сформулированы конкретные цели наблюдения, разработаны процедуры его проведения и статистической обработки данных. Образцовые и наиболее содержательные по своему материалу и результатам исследования провели Э. Маги и Дж. Чапман. В раннем исследовании опрашивалось 26 впервые поступивших в клинику и находившихся там в течение нескольких месяцев больных с предварительным диагнозом шизофрении (McGhie, Chapman, 1961). Беседа начиналась с просьбы рассказать о тех переживаниях и состояниях, которые впервые вызвали у них опасения по поводу собственного здоровья. В результате анализа полученных ответов авторы выделили группы расстройств различного рода. Наиболее многочисленными среди них были жалобы на нарушения в сферах внимания и восприятия. Больные шизофренией описывали свои затруднения следующим образом:

"Я не могу сосредоточиться. Мешает мучительное для меня отвлечение — звуки проходят через меня,— но я чувствую, что моя психика не может с ними со всеми справиться. Трудно сосредоточиться на каком-либо одном звуке — это напоминает ситуацию, когда пытаешься одновременно делать два или три дела... Я как будто бы чересчур бдителен, чрезвычайно настороженный. Я никак не могу расслабиться. Через меня проходит, по-видимому, все. Я просто не могу отгородиться... Кажется, что мое внимание захватывает все, хотя я и не интересуюсь чем-либо особенно. Разговаривая с вами, я могу слышать скрип ближайшей двери и шумы, идущие из коридора. От этого трудно отгородиться, это сложнее, чем сосредоточиться на том, что говорю вам. Часто меня привлекают совершенно дурацкие вещи. Вернее, они не интересны для меня, но я обнаруживаю, что уделяю им внимание в течение некоторого времени. Это выглядит как лень, но на самом деле это не так" (McGhie, Chapman, 1961, с. 104).

Э. Маги и Дж. Чапман, комментируя эти высказывания, говорят о расширении внимания, приводящем к затоплению сознания нерелевантной информацией. Именно эти нарушения вызывали наибольшее беспокойство и тревогу опрашиваемых; они же относились к числу самых ранних среди замеченных изменений. Как следовало из данных опроса, другие группы расстройств (в мышлении, аффективной сфере и моторике) возникали позже или в результате указанных нарушений внимания.

Кроме сообщений, свидетельствующих о неадекватной фильтрации сенсорного входа, больные жаловались на неспособность справиться с материалом умственной деятельности:

"Беда в том, что у меня слишком много мыслей. Вы можете подумать о чем-нибудь, скажем, о каком-то своем упущении и тут же вспомнить: "Ах, да, я не захватил сигареты". А если мне что-нибудь придет в голову, то в тот же момент появится множество, связанных с этим нечто... Мои мысли растекаются. Я потерял контроль. Мне в голову одновременно приходит слишком много мыслей. Я не могу рассортировать их" (McGhie, Chapman, 1961, с. 108).

Позже подобные описания были обнаружены в источниках автобиографического характера. Например, бывшая больная шизофренией пишет:

"Я хотела бы рассказать, если смогу, о том ненормально расширенном состоянии сознания, которое было у меня до, во время и после обострения болезни. Части моего мозга как будто пробудились ото сна, и меня стали интересовать люди, события, места и идеи, ранее не производившие никакого впечатления... В нашей голове должен быть фильтр, действие которого не осознается. Он сортирует стимулы, и в сознание вторгаются только те, которые соответствуют текущему состоянию дел... То, что случилось со мной, произошло из-за нарушения в фильтре, и винегрет из разнородных стимулов стал отвлекать меня от тех вещей, которые должны были занимать фокус моего внимания... К моменту госпитализации я достигла такой стадии "пробуждения", когда свет, льющийся из окна, или голубизна неба становились для меня значимыми до слез. Способность разграничивать существенное и несущественное снизилась до минимума. Совершенно различные события связывались в моей голове в запутанный клубок" (цитата по McGhie, 1970, с. 6) [26].

В следующей, проведенной по сходной методике работе к исследованию было привлечено около 40 человек, находящихся на ранней стадии заболевания шизофренией (Chapman, 1966). Факты, свидетельствующие о нарушении селективной функции внимания, и здесь часто встречались в отчетах пациентов. Их подтверждали данные проводимого по ходу опроса тщательного наблюдения за особенностями мимики, жестикуляции и направления взора больных. Почти все больные отмечали наличие блокировок мышления и давали их описание. Например:

"Это подобно временному провалу — мой мозг не работает как следует — как будто попадаешь в вакуум. Я полностью отключаюсь от внешнего мира и перехожу в другой мир. Это случается тогда, когда начинает расти напряженность; в моем мозгу происходит взрыв" (Chapman, 1966, с. 231).

Такие остановки возникали даже в ходе опроса. Дж. Чапман считает, что неправомерно связывать их исключительно с процессом мышления. Анализ отчетов больных и обстоятельств появления остановок мышления позволили автору высказать предположение о том, что они также связаны с дисфункцией внимания. Больные говорили:

"Я впадаю в транс, потому что не могу надолго сосредоточиться во время нашей беседы. Что-нибудь приходит мне в голову и загоняет меня в транс. Но потом я всегда пробуждаюсь... Я не люблю распределять свое внимание, потому что это приводит к помешательству — я перестаю понимать, где я и кто я. Когда это начинается, я как бы впадаю в транс и не могу что-либо увидеть или услышать" (Chapman, 1966, с. 231-232).

Дж. Чапман считает, что блокировки являются своеобразной защитой от перегрузки сознания, вызванной дефектом селекции.

В исследованиях Э. Маги и Дж. Чапмана проанализированы также субъективные отчеты о специфических, появляющихся на инициальной стадии заболевания расстройствах психомоторики. Они заключаются в том, что больной не в состоянии плавно и быстро выполнить привычные бытовые действия и даже просто передвигаться в пространстве. Приведем соответствующие примеры из работ этих авторов.

"Я не люблю двигаться быстро. Если же это приходится делать, я не могу осознать действительное состояние ситуации. Я воспринимаю звук, шум, движения, и все смешивается в беспорядочную кучу. Я обнаружил, что могу избежать этого, если полностью прекращаю ходьбу и остаюсь неподвижным... Я больше не уверен в своих движениях. Это очень трудно описать, но иногда я сомневаюсь даже в простых действиях, например, когда сажусь. Это не столько продумывание того, что я должен сделать, сколько само делание приводит меня в тупик. Недавно я обнаружил, что обдумываю свои действия и обстоятельства, прежде чем примусь за дело. Если я, например, захочу сесть, то подумаю о себе и почти вижу себя усаживающимся, прежде чем сделаю это. То же самое происходит и с другими делами - умыванием, едой и даже одеванием, то есть с теми действиями, которые я проделывал, когда-то совершенно спокойно и не задумываясь. Я затрачиваю на эти действия много времени, потому что всегда осознаю, что делаю. Если бы я не застопоривался, отмечая, что делаю, я бы все делал гораздо быстрее... Мне страшно пойти куда-нибудь, если я не уделю все свое внимание этому движению. Если же, помимо того, я делаю что-нибудь еще, то мое движение будет ошибочным. Например, если я, выходя из этой комнаты, уделю внимание чему-нибудь еще, то могу встать на голову... Ни одно из моих движений теперь не происходит автоматически. Для того, чтобы правильно делать что-нибудь, например, идти как следует, должным образом разговаривать или покурить, мне необходимо усиленно обдумывать свои действия. Раньше эти действия происходили автоматически... Я все делаю детально. Если мне захочется пить, то я должен взять чашку, шаг за шагом подойти к крану, повернуть кран, закрыть кран, выпить воду" (McGhie, Chapman, 1961, с. 106-108; Chapman, 1966, с. 239, 243).

Явления деавтоматизации моторных навыков известны давно и хорошо, но объясняли их, как правило, ссылаясь на дефект волевой сферы и/или амбивалентность мотивации больных шизофренией. Э. Маги и Дж. Чапман связывают эти расстройства поведения с нарушением избирательной функции внимания. Они пишут: "Утрата спонтанности поведения является, по-видимому, естественным следствием вторжения в сферу сознательного внимания тех волевых импульсов и идущих от эффекторов стимулов, которые в норме не осознаются. Теперь больной должен принимать решение о каждом движении, сознательно начинать и управлять движениями своего тела. Деятельности, которые раньше регулировались автоматически, теперь переживаются как неопределенные и требующие намеренной координации (McGhie, Chapman, 1961, с. 112). Авторы выдвигают гипотезу о первичном характере нарушения избирательно-тормозной функции внимания. Изменения аффективной сферы, расстройства восприятия, мышления, моторики и речи они склонны объяснять как реакции, адаптирующие субъекта к указанному дефекту внимания. По данным Дж. Чапмана, исходы или конечные формы заболевания шизофренией оказались связанными с различиями в ранней симптоматике (Chapman, 1966).

В 60-е годы линия клинических исследований все больше пересекается и сливается с линией экспериментальной разработки проблемы внимания при шизофрении. Согласование данных психологических лабораторных экспериментов и фактов клинических наблюдений предполагает координацию усилий и тесное взаимодействие клиницистов и психологов. Только сотрудничество сведет к минимуму тот "момент истины", который содержится в известной шутке: "Психиатры не знают ничего обо всем, а психологи знают все ни о чем".

Экспериментальному изучению особенностей внимания при шизофрении посвящено значительное количество работ. Исследовались различные аспекты, свойства, характеристики внимания. При этом испытуемые — больные шизофренией — различались по форме, длительности и тяжести заболевания. В основу исследований закладывались разные представления о природе и функциях внимания. Неудивительно поэтому, что суммарная картина результатов и выводов экспериментов не образует нечто целое, а производит скорее впечатление хаоса. Т. Олтманс и Дж. Нил пишут:

"Главная причина этой путаницы заключается в неадекватности гипотетического толкования "внимания" и несогласованности тех операций, которые используются для его определения. В исследованиях шизофрении применяются многие, зачастую независимые показатели, и возникающие в связи с этим проблемы раскрыты и аргументированы вполне достаточно. Одним словом, множество людей подразумевают под вниманием множество вещей; поэтому объяснительная сила понятия внимания низко падает. Следовательно, вместо обращения к вниманию как к некоторому всеобъемлющему механизму, было бы лучше перейти к изучению более дискретных способностей, таких как удержание готовности к ответу или способности эффективно действовать в условиях отвлечения" (Oltmanns, Neale, 1978, с. 118).

Без обращения к общепсихологической теории внимания любые объяснения его расстройств будут необоснованными и малоубедительными. Теория необходима уже для описания дефекта. "До тех пор, пока мы не сумеем лучше определить и четко обозначить, что же именно имеется в виду, когда говорят о внимании, утверждение о дефекте внимания у больных шизофренией будет эквивалентно констатации того, что они не могут хорошо действовать, то есть мы придем к очевидному и малоинформативному выводу",— отмечает один из современных авторов (Shapiro, 1981, с. 70). Большинство эмпирических исследований внимания в патопсихологии не руководствовалось какой-либо единой теорией внимания. Разрыв с общей психологией внимания не является абсолютным; авторы некоторых работ сознательно апеллируют к известным теоретическим моделям внимания или пытаются создать свои собственные.

Так, Э. Маги и Дж. Чапман при объяснении результатов своих исследований обратились к модели переработки информации, предложенной в 1958 г. Д. Бродбентом (см. гл. 2, с. 57-59). В психологии шизофрении эта модель сохраняла ведущее положение до начала семидесятых годов (McGhie, 1969). Клинические наблюдения и данные экспериментов на помехоустойчивость говорили о том, что при шизофрении нарушен механизм фильтрации или механизмы настройки фильтра. Прослеживалась связь между этими нарушениями и гиперактивацией больных шизофренией, но вопрос о том, какое из этих расстройств первично, продолжает оставаться открытым. Некоторые авторы указывают на замедленную скорость переработки информации в канале ограниченной пропускной способности. Д. Бродбент модифицировал свою модель, отвергнув по сути идею фильтрации, но сохранил представления о канале ограниченной мощности и раннем отборе информации. Модифицированная модель допускает как ранний отбор (установка на стимул), так и поздний категориальный отбор (установка на ответ) (см. гл. 2, с. 67-68). Прежние, довольно противоречивые результаты исследований когнитивной переработки при шизофрении стали пересматриваться с позиций новой модели Д. Бродбента. Высказывались предположения о нарушениях в механизме ранней фильтрации или в механизме отбора ответов. Экспериментальные данные не исключали возможность нарушения на любой стадии переработки информации. Специально проведенные исследования хотя и склоняли авторов к указанию дефекта установки на ответ, все же не могли окончательно решить вопрос о локализации дефекта. Параллельный кризис структурного направления когнитивной психологии внимания во многом объясняет неудачи указанных трактовок расстройств внимания при шизофрении.

Новый путь объяснения аномалий внимания проложила теория единых ресурсов умственного усилия Д. Канемана (см. гл. 3, с. 112-117). Предполагается, что у больных шизофренией требования задачи к ресурсам доступной мощности не удовлетворяются. Обсуждаются следующие предположения относительно причин дефицита в системе распределения неспецифических ресурсов внимания: 1) нарушение входных структур переработки и, как следствие, перегрузка входной информацией; 2) нарушение в центральных структурах переработки; 3) неадекватная стратегия распределения ресурсов; 4) снижение общего уровня доступной мощности (Gjerde, 1983). Отсюда видно, что теория ресурсов представляет для интерпретации результатов исследования внимания у больных шизофренией широкие возможности. Сократить число приемлемых гипотез путем только теоретического анализа невозможно. Необходимы специальные экспериментальные исследования и, как отмечают некоторые авторы, разработка новых методических приемов. Положение осложняется тем, что теория единых ресурсов в последние годы ставится под сомнение. С одной стороны, экспериментальная разработка проблемы ресурсов, используя парадигму одновременного решения двух задач, показывает существование множества специфических ресурсов (см. гл. 3, с. 154-164), с другой стороны, подвергается резкой критике сама идея ограниченных ресурсов (см. гл. 4). Однако, ресурсные теории внимания сохраняют свою привлекательность, так как они, благодаря постулируемым в модели Д. Канемана связям усилия и стратегии его распределения с общей активацией, легко ассимилируют различные концепции расстройства активации больных шизофренией.

Глобальная переориентация методологии когнитивной психологии от структурных представлений системы переработки информации к процессуальному подходу открыла новые возможности для психологии внимания вообще и для объяснения дефектов внимания при шизофрении в частности. Речь идет о различении автоматических и контролируемых процессов, а также двух видов переработки (см. гл. 2, с. 106-109 и гл. 3, с. 147-150). В системе переработки информации выделяется два потока процессов — идущая снизу вверх, ведомая стимулами пассивная переработка, и идущая сверху вниз, ведомая знаниями и целями активная переработка. Предполагается, что к первому типу переработки относится феноменология пассивного или непроизвольного внимания, а ко второму — внимания активного или произвольного. Более того, "понятие внимания представляет собой мост между двумя типами переработки и помогает описать, каким образом эти две системы действуют в унисон" (Kietzman et al., 1980, с. 340). Новый подход интегрирует ранние представления о системе переработки информации. Жесткие автоматические процессы соответствуют структурным понятиям этапов и блоков переработки, а контролируемые процессы связываются с представлениями о ресурсах внимания.

Современные теории расстройств внимания при шизофрении локализуют дефект либо в автоматической, либо в концептуальной переработке. Говоря на традиционном языке, нарушение ищется или в механизмах непроизвольного (пассивного) внимания, или внимания произвольного (активного). Поскольку ни те, ни другие теории не могут объяснить в полном объеме противоречивую картину результатов исследований, в последнее время разрабатывается подход, трактующий расстройства внимания в терминах дисбаланса произвольного и непроизвольного внимании. Авторы одного из обзоров исследований когнитивных процессов больных шизофренией выделяют два класса теорий нарушений внимания (Kietzman et al., 1980). В класс унитарных моделей они включают гипотезы, указывающие на дефект в каком-либо одном виде переработки информации. Второй класс моделей описывает нарушения в балансе или интеграции двух видов переработки. Авторы считают, что большинство теорий предполагают доминирование концептуальной (сверху-вниз) переработки у больных шизофренией.

Итак, психологическое исследование подтверждает центральное значение симптома нарушений внимания в клинике шизофрении. Множество данных указывает на первичный и фундаментальный характер этого вида психических расстройств. Вместе с тем, экспериментальная разработка проблемы внимания при шизофрении оказалась полезным полигоном испытания и обкатки различных теорий внимания. Материалы психологических исследований больных шизофренией не только прокладывают новые пути поиска причин этого тяжелого и распространенного заболевания, но и могут подтолкнуть к выдвижению новых гипотез и послужить эмпирической базой новых теорий, раскрывающих сущность внимания человека.

Внимание и бдительность.

Аспект устойчивости внимания выступает на первый план в ситуациях решения задач на бдительность (vigilance). Такие задачи требуют непрерывного и продолжительного внимания к одному источнику информации с целью обнаружения каких-то определенных или просто атипических событий. Сигнальные события происходят довольно редко, в непредсказуемые моменты длительных (от 0,5 до 2 часов) интервалов наблюдения в условиях однообразного и монотонного окружения. Положение и задачу испытуемого в экспериментах на бдительность иногда сравнивают с позицией и обязанностями впередсмотрящего матроса, который когда-то, во времена парусного флота, сидел внутри "вороньего гнезда", сооруженного в верхней части самой высокой мачты корабля. По О. Кюльпе, внимание вообще подобно часовому—наблюдателю, находящемуся на высокой башне. Он спокойно обозревает простирающуюся перед ним местность, бросая безразличный взор на знакомые сцены и фигуры, но остро и тщательно исследует любое странное явление (Kuelpe, 1902). В качестве житейских примеров внимания такого рода можно привести поведение кошки, подстерегающей мышь, рыбака, наблюдающего за поплавком, и хозяйки, отслеживающей момент закипания молока. Специальное изучение процессов бдительности началось после Второй мировой войны. С тех пор накоплено множество фактов, объяснить которые с позиций какой-то одной теории внимания пока не удается (Loeb, Alluisi, 1984). Определенный вклад в эти исследования внес английский психолог М. Айзенк. В данном приложении приводится отрывок из его учебника, в котором показано современное состояние этой области экспериментальной психологии внимания:

"...один из интереснейших способов изучения внимания, состоит в исследовании способности людей непрерывно поддерживать внимание в длительных монотонных задачах, требующих обнаружения случайных сигналов. Такие задачи называют "задачами на бдительность". Существует ряд видов профессиональной деятельности (напр., продолжительное наблюдение за экраном радара при поиске подводной лодки, контроль качества продукции, сходящей с конвейера), обнаруживающих сходство с задачами на бдительность, и важно понять, какие процессы лежат в их основе.

Макворс (1950)[27] положил начало систематическим исследованиям в этой области. Он использовал стрелку часов, которая двигалась мелкими одинаковыми скачками. Испытуемых просили внимательно наблюдать за ней и сообщать об относительно редких случаях, когда стрелка совершала двойной скачок. Поскольку эта задача носила скучный, утомительный характер, не удивительно, что Макворс получил четкие данные о декременте бдительности — то есть уменьшении вероятности обнаружения двойного скачка или сигнала с течением времени. Декремент бдительности был также описан многими исследователями и стал одной из основных характеристик процесса решения задач на бдительность.

Естественно предположить, что декремент бдительности возникает из-за постепенной потери наблюдателем способности поддерживать внимание, следствием чего является уменьшение чувствительности к сигналам. Однако Бродбент показал, что основа декремента бдительности в действительности более сложна, чем предполагалось ранее. По ходу решения задачи на бдительность число ложных тревог (сообщений наблюдателя о появлении сигналов при их объективном отсутствии) имеет тенденцию к снижению, что указывает на то, что наблюдатели сообщают о наличии сигналов более осторожно. Информация о процентах обнаружения и ложных тревог дает независимые показатели чувствительности и осторожности ответов наблюдателей. Учитывая эту информацию, обычно приходят к выводу, что декремент бдительности в большей степени есть следствие увеличения сопротивления реагировать, когда предъявляется сигнал, чем снижения уровня чувствительности наблюдателя к стимуляции.

Ослабление декремента. С практической точки зрения, особенно важно найти способы уменьшения декремента бдительности. В своем первом исследовании Макворс (1950) обнаружил, что обеспечение испытуемых обратной связью о результатах их деятельности, то есть предоставление информации о пропусках и правильных обнаружениях сигналов, предотвращало появление декремента. Знание результатов оказывается полезным по меньшей мере по двум причинам. Во-первых, оно дает испытуемому точную информацию о его продуктивности, во-вторых, увеличивает уровень мотивации. Как показало более позднее исследование, эффект знания результатов решения задач на бдительность связан с увеличением мотивации, а не с информированностью испытуемого. Например, Нахрейнер (1977) мотивировал некоторых испытуемых, сообщая им, что успешное решение задачи будет хорошо оплачено. Декремент бдительности у этих, сильно мотивированных испытуемых не обнаруживался. Уэрм, Эппс и Фергусон (1974) установили, что симулированное ими ложное знание результатов оказалось столь же эффективным в увеличении продуктивности, что и истинная обратная связь, показав тем самым, что правильная информация для улучшения деятельности не нужна. Вообще говоря, более бодрые люди физиологически более активированы, чем сонливые. Такие люди более продуктивны при решении многих задач, в том числе и задач на бдительность. Поскольку в ходе решения большинства задач на бдительность, физиологическая активация обнаруживает тенденцию к понижению, вероятно, что уровень физиологической активации может быть важным фактором возникновения декремента бдительности. Было проведено несколько исследований, в которых испытуемым предъявляли белый шум высокой интенсивности (то есть шум, содержащий все звуковые частоты и напоминающий свист). Сильный белый шум увеличивает физиологическую активацию и обычно ослабляет декремент бдительности. Маллин и Коркоран (1977) изучали влияние белого шума на продуктивность деятельности в задачах на бдительность, решаемых в 8 утра и в 8 вечера. Шум оказал значимый положительный эффект на деятельность испытуемых утром, но не вечером. По-видимому, утром испытуемые еще находились в сонном состоянии и поэтому извлекли пользу из стимулирующих свойств белого шума, тогда как вечером они должны были, даже при отсутствии белого шума, быть более бодрыми.

Одной из проблем исследования бдительности является то, что испытуемые, хорошо решающие одну задачу на бдительность, часто не справляются с другой — то есть обычно задачи на бдительность слабо коррелируют друг с другом. Поэтому нельзя быть полностью уверенным в том, что результаты, полученные в одной конкретной задаче, будут повторены в других. До сих пор нет единого мнения относительно существенных характеристик, отличающих одну задачу от другой. Однако Айзенк (1988) подчеркнул, что "среди задач на бдительность имеется ряд очевидных различий. Он включает в себя модальность предъявления стимула (обычно зрительную или слуховую), частоту и предсказуемость появления стимулов, трудность различения между отсутствием и наличием сигнала в окружающей ситуации. В самом деле, корреляция между решениями разных задач на бдительность обычно намного выше, когда они сходны друг с другом по этим характеристикам по сравнению с тем, когда эти задачи отобраны случайно" (с. 111-112).

В последние годы в исследованиях бдительности наблюдается спад, что, по-видимому, обусловлено двумя основными причинами. Во-первых, оказалось, что путем анализа такой деятельности выяснить что-либо относительно процессов и механизмов внимания удается немного. Во-вторых, число видов профессиональной деятельности, строго соответствующих традиционным задачам на бдительность, когда по сути пассивный наблюдатель ждет предъявления сигнала, непрерывно уменьшается. С развитием компьютеров и других технологий, появляется все больше и больше видов деятельности, в которых операторы активно участвуют в решении многих задач и могут взаимодействовать с системами, с которыми они работают. В настоящее время вероятность практического использования результатов исследования бдительности сократилась до незначительной величины" (Eysenck, 1993, с. 63-65).

Метавнимание.

"Каждый знает, что такое внимание. Это пристрастное, осуществляемое посредством умственной деятельности обладание в ясном и четком виде одним из нескольких, как кажется, одновременно возможных объектов или рядов мысли. Фокусировка, концентрация сознания - его суть. Это означает отказ от каких-то вещей, чтобы эффективно заниматься другими и является условием, располагающим реальной противоположностью в том спутанном, сумеречном и распыленном сознании, которое по-французски называют distraction, а по-немецки Zerstreutheit" (James, 1890/1990, с. 261).

Некоторые авторы обнаруживают в этом отрывке из учебника У. Джеймса основные линии экспериментальной психологии внимания последних десятилетий (La Berge, 1990). Действительно, наблюдения и факты житейской психологии нередко служат отправными пунктами постановки задач и гипотез научных исследований, но не в силах заменить их.

Дж. Джастроу пишет, что жалобы на собственную невнимательность столь обыкновенны и часты, потому что многие видят в своей неспособности сосредоточиться главную и единственную причину жизненных неудач. Между тем, секрет хорошей концентрации относится к разряду тайн, разгадку которых знают все, но лишь отчасти, недостаточно и смутно ( Jastrow, 1928).

Иногда в пылу противопоставления научного и других способов познания утверждают, что в литературе эзотерического и религиозного содержания проблема внимания давно решена[28]. При этом ссылаются на туманные высказывания авторитетов, владевших техниками концентрации, медитации и молитвы. Однако, практическое познание не раскрывает сущности психологических процессов, не может быть отчетливо высказано и передано на понятийном уровне. О великом поэте, художнике и каллиграфе Иккю Содзюне (1394-1481) рассказывают следующую историю:

"Однажды один простолюдин обратился к мастеру дзен Иккю: "Учитель, пожалуйста, дайте мне несколько предписаний высшей мудрости". Иккю тут же взял кисть и написал слово ВНИМАНИЕ. "И это все? — удивился проситель.— Не могли бы Вы что-нибудь добавить?" Иккю написал подряд два раза ВНИМАНИЕ. ВНИМАНИЕ. "Ну и ну,— несколько раздраженно произнес мужчина.— Право я не вижу особой глубины или смысла в том, что Вы написали". Тогда Иккю написал то же самое слово три раза подряд: ВНИМАНИЕ. ВНИМАНИЕ. ВНИМАНИЕ. Почти рассерженно человек спросил: "Но что же подразумевается под словом внимание?" Иккю спокойно ответил: "Внимание означает внимание" (цитата по Ornstein, 1978, с. 123).

Иккю не столько проясняет положение дел, сколько задает очередную загадку психологам и толкает на размышление. Так, вспоминается следующее чаньское (дзенское) изречение: "Что невыразимо в словах, неистощимо в действии"[29]. Искусство каллиграфии требует глубокой концентрации. Иккю не говорил о внимании, но показал свое умение сосредоточиться, когда писал соответствующие иероглифы несколько раз, подчеркнув тем самым огромное значение внимания для практики самосовершенствования.

Что же на самом деле знают о внимании обыкновенные люди, профаны и обыватели, а не философы, психологи, физиологи и не учителя медитации или отцы церкви? Когда и как это знание приобретается и развивается? Насколько оно адекватно? Каким образом и при каких обстоятельствах оно используется? Когнитивная психология поставила эти важные вопросы сравнительно недавно, в начале 80-ых годов. Соответствующая область исследований оформилась внутри обсуждения метапознания как способности человека к восприятию и рефлексии процессов и продуктов своей умственной деятельности (напр., Forrest-Pressley et al., 1985). Главные теоретики метапознания Э. Браун, Г. Уэллман и Дж. Флейвелл считают, что умственные процессы не только воспринимаются, но и могут стать предметом специального рассмотрения и рассуждения. В результате у каждого человека складывается, как часть индивидуальной "теории души", более или менее упорядоченная сумма представлений о своих познавательных процессах и способностях.

Метапознание определяют как знание различных аспектов познавательной деятельности и как управление этой деятельностью. Метавнимание является компонентом метапознания и включает в себя, соответственно, знание о внимании и управление вниманием (Miller, 1985). Метавнимание как знание основано на данных самонаблюдения и на каком-то этапе своего развития может быть сформулировано в речевой форме. Эту часть опыта самопознания можно отнести к декларативной памяти. Метавнимание как опыт управления включает в себя ряд умений, т.е. относится к процедурной памяти. Сюда входят: мониторинг текущего состояния внимания; анализ требований к вниманию, предъявляемых определенной задачей в данной ситуации; выбор адекватной стратегии внимания и оценка ее продуктивности.

Задача исследования метавнимания поставлена в русле изучения интеллектуального развития детей как практическая проблема возрастной и педагогической психологии. Здесь анализ метавнимания совпадает по целям и пересекается с исследованием метапамяти, которая была и остается в центре интересов данной области современной когнитивной психологии. Остановимся на некоторых результатах и выводах изучения метавнимания, обратившись к материалам обзора, выполненного американским психологом Патрицией Миллер.

П. Миллер пишет, что "метакогнитивный взгляд направлен не на несовершенства самого внимания, а на знание ребенка о внимании и на способность использовать умения управления вниманием. Исследование метавнимания является дополнительным, а не альтернативным по отношению к давней линии изучения возрастных изменений внимательного поведения. Развитие и адекватное использование умений внимания представляют собой многостороннее достижение, одну из граней которого образует метавнимание" (Miller, 1985, с. 162).

В первом исследовании метавнимания изучались представления о внимании школьников (Миллер, Биги, 1979[30]). Ученикам первого, третьего и пятого классов показывали зарисовки знакомых ситуаций: объяснение учителя в классе; выполнение домашнего задания при включенном радио или телевизоре; чтение книги в библиотеке, когда туда входит группа горланящих детей; призывы матери, обращенные к ребенку, находящемуся в своей комнате и занятому каким-то делом и др. Детям задавали вопросы относительно тех факторов, которые могли помешать или, напротив, помочь концентрации главного персонажа этих сцен. Использовали две процедуры отчета. Первая проходила в форме свободного интервью; во второй же респонденты выбирали из нескольких ответов тот, который, по их мнению, наилучшим образом характеризовал внимание ребенка (персонажа картинки) в данной ситуации.

По ходу непринужденных бесед с детьми выяснилось, что большинство из них (75, 79 и 87% учеников 1-го, 3-го и 5-го классов, соответственно) постоянно сталкиваются с трудностями сосредоточения внимания, причины которых они находят в отвлечении на других балующихся детей, отсутствии интереса, шумах в помещении или за его пределами. Они также знали, что дети менее внимательны, чем взрослые, и что трудно уделить внимание чему-либо еще, если занят какой-то деятельностью. Младшие школьники указывали на шум и плохое поведение ребят как на главные факторы отвлечения внимания, тогда как пятиклассники чаще ссылались на отсутствие интереса и усилий сосредоточиться, на желание заняться каким-то другим делом, на недостаток знаний и опыта. Однако эта возрастная тенденция практически сошла на нет в ответах, полученных по второй процедуре отчета. Авторы предположили, что причина возрастных различий в указании факторов внимания лежит не в том, что первоклассники меньше знают о внимании, чем пятиклассники, а в разной доступности и возможности коммуникации этих знаний.

Это предположение подтвердили данные исследования относительного веса факторов интереса и шума, проведенного с детьми трех и четырех лет при помощи специально разработанной невербальной методики (Миллер, Заленски, 1982). Детей просили выбрать одну из двух ситуаций, смоделированных куклами и игрушечным реквизитом домашней обстановки. В одной половине проб малыш слушает маму, рассказывающую про новую игру; в другой он пишет цифры. Пара сцен могла различаться по уровню шума, уровню интереса или по тому и другому фактору. Ребенок отбирал ту сцену, в которой кукольный малыш будет лучше слушать маму или записывать цифры. Во всех пробах данного эксперимента выбор детей оказался неслучайным — 75% для условия слабого шума и 92% для условия интереса. Пробы со столкновением факторов также показали большую значимость интереса. Итак, уже трехлетние дети знают, что шум и отсутствие интереса мешают вниманию и, кроме того, рассматривают интерес как фактор более значимый, чем шум.

Дальнейшее исследование, проведенное с детьми разных возрастных групп и студентами, показало, что хотя доминирование интереса сохраняется, старшие дети и взрослые комбинируют информацию о шуме и интересе более сложным образом. Перевес интереса с возрастом уменьшается. Младшие как бы просто складывают два фактора, тогда как старшие придают шуму большее значение при высоком интересе, чем при умеренном и низком (Миллер, 1982; Миллер, Шаннон, 1984).

П. Миллер пишет: "Устойчивое мнение детей, что интерес к задаче больше влияет на внимание, чем уровень окружающего шума, выглядит несколько удивительно. Интерес не наблюдаем, абстрактен и психологичен, тогда как шум можно воспринимать прямо и, следовательно, легче понять. В литературе социально-когнитивной ориентации показана возрастная тенденция перехода от решений, принимаемых на основе наблюдаемых, конкретных событий к решениям, основанным на ненаблюдаемых, психологических событиях и свойствах (Шантц, 1983). Одно из возможных объяснений акцента на интересе лежит в открытии Пиаже (1929), что маленькие дети обладают преувеличенным чувством личностной детерминации. Желание человека, чтобы нечто произошло, может стать, по их мнению, причиной происходящего, и поэтому он отвечает за свое поведение" (Miller, 1985, с. 192). Автор добавляет, что дети, по-видимому, правы, подчеркивая значение интереса и его перевес над шумом, так как мотивация является универсальным фактором решения задач, а шум, по данным экспериментальных исследований, мешает деятельности далеко не всегда. В исследованиях метапамяти также обнаружили превалирование субъективного фактора над объективным. Даже маленькие дети считают величину прикладываемых усилий более важной для хорошего запоминания, чем число запоминаемых объектов (Уэллман и др., 1981). Кроме того, они рассматривают усилие как основную причину успеха деятельности (Кун и др., 1974).

В одной из работ изучали представления детей о влиянии числа отслеживаемых целей, шума, возраста и времени на внимание наблюдателя. Дети шести лет отдавали должное всем переменным, тогда как четырехлетние лучше понимали эффекты шума и количества целей (Юссен, Берд, 1979). В другой работе обнаружили тенденцию понижения оценки денежного вознаграждения как фактора внимательного поведения у детей в возрасте от 7 до 11 лет (Лопер и др., 1982).

В качестве специальной линии исследований метавнимания П. Миллер выделяет изучение развития стратегий борьбы с отвлечениями (Йейта, Мишел, 1979. Мишел, 1983). Основной методический прием заключался в том, что ребенку показывали и обещали подарить привлекательный объект, но при условии соблюдения им правил поведения наедине с этим объектом (не разрешалось приближаться и трогать его в течение определенного времени). Оказалось, что уже к семи годам появляются и затем становятся все более разнообразными стратегии самоотвлечения, которыми дети сознательно пользуются, чтобы противостоять искушению. Данные этого цикла исследований, а также интервью Миллер и Биги (1979) говорят, как пишет П. Миллер, о растущем осознании психологической природы искушения, а также о развитии стратегий увода внимания от соблазнительных объектов и событий. Дети узнают, что сила соблазна падает, если контролировать себя с целью получения вознаграждения, выполнения домашнего задания, слушания учителя, чтения книги в библиотеке и т.д. Они узнают и осваивают приемы сопротивления привлекательным объектам: сокрытие или устранение предмета; ухода прочь от него и концентрации на задаче. Дети сознательно меняют эмоциональное отношение к желаемому объекту путем размышления о его нейтральных свойствах, о задаче или о чем-то постороннем. "В целом же данное исследование говорит о том, сколь условно отделение внимания от социально-личностного развития и, в том числе, от самоконтроля, мотивации и эмоций. В реальных, жизненных ситуациях эти факторы влияют на внимание постоянно" (Miller, 1985, с. 196).

В другом исследовании метавнимания дошкольники, ученики 2-го, 5-го классов и студенты оценивали значение ряда переменных, влияющих на внимание и как следствие на продуктивность запоминания (Миллер, Вайс, 1982). Авторы разбили этот ряд согласно схеме метакогнитивных факторов, предложенной ранее Дж. Флейвеллом и Г. Уэллманом (1977), на 3 класса: 1) личностные переменные (возраст, интерес, размышления о посторонних объектах, прислушивание к соседям); 2) переменные задачи (относительная заметность релевантных и нерелевантных стимулов, шум, дистанция между релевантными и нерелевантными объектами); 3) стратегические переменные (селективность осмотра, его систематичность, наименование).

Испытуемые всех возрастных категорий указали на эффекты 4-х переменных (возраста, порядка осмотра, уровня интереса и стратегии наименования) и не придавали значения фактору дистанции. Школьники не понимали также влияния разницы в заметности релевантных и нерелевантных стимулов задачи. Авторы приходят к следующим выводам. Во-первых, даже пятилетние дети осознают эффекты нескольких переменных. Во-вторых, рост метавнимания происходит преимущественно в период перехода от дошкольного (воспитанники детского сада) к школьному детству (ученики 2-го класса). В-третьих, понимание переменных задачи наступает позже, чем понимание личностных и стратегических переменных.

Исследованию стратегических переменных, в частности стратегии селективного внимания, посвящено специальное исследование (Миллер, Вайс, 1981). Здесь, в отличие от опытов с отвлечением, нерелевантные стимулы включались в условие задачи. Перед испытуемым ставили деревянный ящик, в верхней части которого располагались 12 самозакрывающихся дверей с рисунком либо клетки, либо домика. На обратной стороне каждой дверцы находилось изображение, соответственно, животного или предмета домашнего обихода. Испытуемого просили открыть релевантные дверцы (напр., с клетками), чтобы запомнить объекты (животных) и затем точно указать место каждого. Время одной пробы составляло 25 с. В эксперименте участвовали ученики 2-го, 5-го и 8-го классов.

Второклассники открывали релевантные и нерелевантные дверцы одинаково часто — подряд или случайно. Подавляющее большинство восьмиклассников и многие пятиклассники, напротив, всегда или почти всегда открывали релевантные двери. П. Миллер подчеркивает, что, согласно данным интервью с учениками той же школы, второклассники знали о преимуществах стратегии селективного зрительного внимания и, тем не менее, в ситуации эксперимента этим знанием не воспользовались. Доступность содержаний метавнимательного знания П. Миллер считает важнейшим приобретением на пути когнитивного развития ребенка.

Адекватную основу теоретического объяснения фактов исследований метавнимания автор находит в модели общих метакогнитивных недостатков детей (Браун, 1978) и теориях социальной атрибуции (Хайдер, 1958; Келли, 1973; Вайнер, 1980). Э. Браун описывает увеличивающиеся по ходу развития интеграцию метакогнитивных знаний и согласование процессов управления познавательными функциями. Теоретики социальной атрибуции определяют направление причинных связей между компонентами знания и их изменение в процессе организации когнитивного опыта.

П. Миллер строит на этой основе организационную модель метавнимания как системы, состоящей из многих взаимосвязанных компонентов и процессов. Автор различает 4 аспекта организации этой системы: 1) различных знаний о внимании; 2) различных процессов управления вниманием; 3) знаний о внимании и других когнитивных процессах; 4) процессов управления вниманием и другими познавательными функциями. П. Миллер отмечает, что работы по каждому из этих аспектов пока единичны. Большинство исследований метавнимания нацелено на сбор и описание новых фактов. Однако настала пора перехода к экспериментальной разработке объяснительных моделей метавнимания. Исходным пунктом такого исследования может быть тщательный анализ внутренних и внешних условий присвоения и роста знаний метавнимания, а его акцент следует сместить с изучения отдельных составляющих метазнания на анализ развития их организации. В связи с этим П. Миллер ссылается на работу западных последователей Л.С. Выготского, посвященную изучению способов взаимодействия взрослого и ребенка при совместном решении задач (Верч и др., 1980). В заключении автор пишет: "Предлагается направить фокус будущих исследований всех областей метапознания на его социальный, мотивационный и личностный контекст. Изучение метавнимания включает в себя эти факторы — напр., отвлечения на сверстников, уровень интереса к задаче, самоконтроль и социальные соблазны — гораздо в большей степени, чем другие сферы метапознания. Растущее осознание и управление собственным вниманием и познанием является лишь одной стороной развития более обширного самосознания и саморегуляции" (Miller, 1985, с. 218).

Внимательность.

Житейские понятия внимательности и невнимательности обычно используют с целью монохромной грубой оценки и краткой характеристики избирательного отношения человека к окружающей действительности, себе самому и другим людям. Невнимательный человек не задумывается о причинах и последствиях своего поведения, не замечает изменения обстоятельств и деталей ситуации, не учитывает своих и чужих состояний. Он действует подобно автомату — импульсивно и механически, неосмотрительно и беспечно, безрассудно, а порой и бестактно. Полная внимательность, напротив, предполагает продуманность и осознанность деятельности на всех этапах ее подготовки и осуществления. Внимательный человек планирует свои действия и принимает взвешенные решения, действует гибко и тщательно, согласно конкретной ситуации, предусмотрительным и предупредительным образом, угадывая желания и чутко отслеживая настроение партнеров. Невнимательность обнаруживается явно в ошибочных действиях и нарушениях этикета. Однако в большинстве случаев повседневных, привычных действий прямые результаты внимательности и невнимательности совпадают и выглядят одинаково успешными. Поэтому внимательность и невнимательность нередко определяют как два различных стиля или манеру деятельности, а не по ее результатам.

С позиций когнитивной психологии, к невнимательным можно отнести те виды рутинной, внешней и внутренней деятельности, которые требуют или включают в себя переработку информации, минимально достаточную для определенного ответа. Осознанность этой информации считается, как правило, вопросом второстепенной важности. Между тем, с житейской точки зрения, разумность и сознательность действий человека являются важнейшими характеристиками социально адаптированного поведения. Видимо, поэтому разработка проблемы внимательности началась за пределами академической психологии познания. Недостатки и преимущества внимательности и невнимательности попали в фокус прикладных исследований, проводимых психологами разных специализаций. Результаты и выводы одного из направлений такого рода исследований (ошибок рассеянности) приведены в Приложении 3. В данном приложении представлена линия исследований группы социальных психологов, лидера которой, американку Элен Лангер, можно считать автором первой научной теории внимательности (mindfulness) и невнимательности (mindlessness) человека[31].

Э. Лангер пишет:

"Внимательность я рассматриваю как состояние настороженности и живого осознания, обладающее конкретными и типичными проявлениями. В общем виде она выражается в активной переработке информации, особенностью которой является когнитивное расчленение — формирование категорий л различений. Акт построения различений предполагает создание новых категорий и наоборот. Эти различения могут быть важными и второстепенными, но извлекаются они одинаково внимательно. Внимательность можно определить как построение (обнаружение) множества перспектив или осознание контекста. Пребывая в этом состоянии, человек расчленяет внешний мир и сам становится все более и более сложным. Он целиком погружается в эту созидательную работу. При невнимательном образе действий он, напротив, полагается на уже сформированные категории и ранее извлеченные отличительные признаки" (Langer, 1989a, с. 138-139).

Внимательность и невнимательность — два качественно различных способа существования целостного организма в природной и социальной среде. Количественная разница в объеме информации, перерабатываемой при том и другом способах, не считается существенным критерием их разграничения. Соответствующие состояния включают в себя не только когнитивный, но и аффективный компонент и проявляются на уровне взаимодействия субъекта с природным и, в особенности, социальным окружением. Невнимательность ригидна, нацелена на результат и опирается на прошлый опыт. Внимательность, напротив, подвижна, определяется текущим опытом и ориентирована на процесс. Последнее означает максимально полное осознание настоящего, то есть того, что происходит "здесь и теперь". Благодаря ориентации на процесс увеличивается вероятность положительных эмоциональных переживаний, сопровождающих деятельность.

По Э. Лангер, мир человека структурирован в соответствии с наличными категориями на дискретные отрезки доступной информации, тогда как на самом деле он непрерывен. Ссылаясь на данные социально-психологических исследований, она утверждает, что в большинстве ситуаций люди стараются свести свою познавательную активность до минимума. Поведение человека бездумно не только в быту, но и на работе, и в случаях группового обсуждения, и принятия даже важнейших, например, политических решений. Объяснение подобных явлений в терминах установок, стереотипов, ярлыков и социальных ролей Э. Лангер считает по меньшей мере недостаточным, поскольку указанные механизмы могут быть использованы субъектом как внимательным, так и невнимательным образом. В то же время другие исследования показывают, что при определенных условиях человек стремится и может перерабатывать значительные объемы информации и, главное, действовать на этой основе. Следовательно, широкая распространенность феноменов невнимательности обусловлена социально и при помощи соответствующих социально-психологических приемов и средств может быть редуцирована.

Основные положения своей концепции Э. Лангер формулирует и поясняет, отталкиваясь от различения автоматической и контролируемой переработки информации (см. гл. 2, с. 106-109). Сходство этих понятий с представлениями о невнимательности и внимательности заключается только в том, что они подразумевают более активный (контролируемые процессы, внимательность) и менее активный (неконтролируемые процессы, невнимательность) режимы переработки информации. Однако, внимательность, в отличие от контролируемой переработки, не требует значительного усилия. Здесь Э. Лангер солидарна с критиками постулата существования фиксированного предела мощности системы переработки информации. Психологи молчаливо предполагают, что человек достигает этого предела часто и в разных ситуациях. Э. Лангер считает, что обычно люди действуют гораздо более бездумно, чем это кажется психологам — сторонникам идеи недостаточных ресурсов. Данные, говорящие в пользу существования фиксированного предела, получены в условиях невнимательного исполнения, ограниченного наличными умениями субъекта. Внимательный способ действия не фиксирует, а раздвигает эмпирически установленные пределы переработки информации.

Э. Лангер утверждает, что различения "автоматические — контролируемые процессы" и "невнимательность — внимательность" проводятся на разных уровнях анализа деятельности. Первый взгляд сформировался, может быть оправдан и продуктивен в исследованиях памяти и при обсуждении альтернативы параллельной и последовательной переработки. Подход внимательности более целостный, поскольку ориентирован на анализ поведения субъекта. Автоматические и контролируемые процессы можно изучать в контексте одной и той же ситуации, тогда как исследование внимательности предполагает возможность изменения и выбора различных ситуаций. Невнимательное действие совершается внутри одного контекста, без осознания альтернативных представлений. В результате человек не может управлять этим контекстом. Суть внимательности заключается в чувствительности к изменению и в осознании контекстов. Э. Лангер подчеркивает, что понятия внимательности и контроля (действительного и воспринимаемого) не являются взаимозаменимыми. Можно быть внимательным без переживания чувства контроля и, наоборот, бездумно контролировать свое поведение. Внимательным можно назвать только осмысленный контроль.

Указанные различения относятся к разным уровням системы переработки информации. На целостном уровне человек может быть внимателен и одновременно, на другом, более дробном уровне — автоматичным. Например, смена восприятий двусмысленных изображений происходит автоматически, независимо от знаний и внимательности наблюдателя (см. гл. 3. рис. 3.11а). С другой стороны, возможна бездумно контролируемая переработка информации, например, при подготовке к экзамену. Контролируемое заучивание учебного материала исключительно для того, чтобы сдать экзамен, требует не новых различений, а значительного усилия. Если ситуация позволяет выделять все новые и новые аспекты, то человек внимателен без усилия. На целостном уровне деятельности усилие понадобится тогда, когда он вынужден быть внимательным, но возможность новых различений внутри данного контекста невелика или отсутствует. Например, когда рабочий у конвейера одним движением руки ставит заготовку под падающий резак на операцию рубки, он действовал бы невнимательно, без усилия, если бы не опасался потерять палец. Причины напряженности и утомления лежат не в сложности работы, а в том, что человек не может отказаться от старых категорий и в то же время старается решить поставленную задачу как можно лучше. Усилие необходимо для перехода от невнимательности к внимательности. Само по себе ни то, ни другое состояние усилия не требует.

Э. Лангер обсуждает также специфику отношений между невнимательностью и внимательностью. Расширение автоматической переработки освобождает рабочее пространство контролируемых процессов. Невнимательность, напротив, уменьшает и даже исключает возможность внимательного состояния. Бездумное обращение с одними вещами не помогает внимательно рассматривать другие вещи.

Автоматическая переработка играет положительную роль в реализации умений и навыков. Невнимательность сказывается на такой деятельности отрицательно, так как в этом состоянии человек не замечает изменения условий. Однако внимательное взаимодействие с окружающим миром не означает полную переработку всей доступной стимуляции; оно происходит по определенным каналам, соответствующим требованиям данной задачи и текущей ситуации. Внимательность по отношению к какой-то области окружения не обязательно заключается в непрерывной, сознательной и созидательной работе с данным источником информации. Она обеспечивает быстрое подключение такой работы в ответ на происходящее в нем изменение. Например, когда начинает накрапывать мелкий дождь, внимательный бейсболист тут же его заметит и сменит способ захвата биты на более адаптивный путем активного направления внимания на эту модификацию. Э. Лангер пишет:

"... внимательность играет по отношению к специфическим областям две роли: явную и латентную (или потенциальную). Внимательность первого вида наступает при рассмотрении данной области путем сознательного, различающего внимания. Второй, латентный вид внимательности представляет собой такую непрерывную связь организма с областью, которая проявляется при изменении обстоятельств как соответствующая активация внимательности явного вида. Во внимательном состоянии бытия индивид относится к большинству областей по типу явной или потенциальной внимательности" (Langer, 1989a, с. 140).

Автор добавляет, что, будучи внимательным к одним зонам опыта, человек остается невнимательным к некоторым другим, а именно, к той информации, которая изначально воспринималась невнимательно.

Невнимательность Э. Лангер характеризует как состояние редуцированного внимания, то есть такого, которое направляется на узкие фрагменты окружения в полном соответствии со структурами (установками, ожиданиями, категориями, ролями, привычками) прошлого опыта. Невнимательное поведение разыгрывается при сознательном внимании лишь к немногим сигналам, предусмотренным данным сценарием. Невнимательность как результат практики сходна по своему происхождению с автоматической переработкой. Однако она может быть продуктом однократного предъявления новой информации, если человек воспринимает ее некритично как бесспорную. В будущем эта информация не может быть использована творчески или просто с другой целью. Она сохраняется в одной и той же ригидной форме и никогда не пересматривается.

Невнимательность и ее последствия не следует смешивать с явлениями бессознательного и интерпретировать в терминах психоанализа. Идеи и впечатления, воспринятые невнимательно, не могут спонтанно воспроизводиться и сознательно перестраиваться. В этом смысле они подобны вытесненным содержаниям бессознательной сферы психики. Разница заключается в том, что возможность внимательной переработки содержаний, ставших бессознательными, исключалась с самого начала, тогда как бездумные содержания могли быть переработаны внимательно. Кроме того, старые умственные установки, сформированные бездумным (невнимательным) образом, разрушаются гораздо легче, чем аффективные комплексы. Для этого достаточно указать на новые перспективы использования данной информации.

Состояние внимательности не следует отождествлять с тревожностью, фобиями и навязчивыми идеями. Внимательность заключается не в повторении прежних различений и понятийных построений, а в том, что она позволяет выявить новые различения и увидеть старое в новом свете. Э. Лангер предостерегает также от проведения тесных параллелей своей теории и представлений о внимательности, сложившихся в системах восточной философии и обсуждаемых в руководствах по техникам медитации (напр., Конзе, 1993). Они радикально иные по своим истокам и направленности и лишь частично совпадают по содержанию. Общее между ними сводится к освобождению от старых категорий и стереотипов познания и поведения. Однако активное формирование новых категорий (центральный момент внимательности по Э. Лангер) полностью противоречит предписаниям учителей медитации.

Э. Лангер обсуждает непосредственные эффекты и отдаленные последствия (как негативные, так и позитивные) внимательного и невнимательного способов существования. Автор приходит к выводу, что польза и преимущества внимательности намного перевешивают издержки, с нею связанные, и наоборот, те выгоды, которые, на первый взгляд, дает невнимательность, или иллюзорны или, в конечном итоге, наносят урон как в плане адаптации субъекта к социальной и природной среде, так и в плане его личностного развития и даже здоровья.

При разработке и обосновании основных положений своей теории Э. Лангер опирается на эмпирические данные около 50 специальных исследований. Первое из них было проведено автором совместно с Дж. Родин в середине 70-х годов в интернате для престарелых штата Коннектикут. Его обитателей поделили на две, уравненные по ряду показателей группы. Испытуемых экспериментальной группы побуждали к самостоятельным выборам и принятию решений относительно распорядка своего дня. Например, в каком месте они будут принимать посетителей (в доме или в саду, в своей комнате или служебном помещении и т.д.) или какой фильм и когда (во вторник или в пятницу) они будут смотреть на следующей неделе. Кроме того, каждому выдали комнатное растение, за которым он должен был ухаживать, самостоятельно определяя режим полива и освещения. Испытуемые контрольной группы сталкивались с теми же проблемами. Однако, в отличие от первой группы, их решение и ответственность полностью возлагались на персонал интерната. Испытуемым говорили, что медицинские сестры будут помогать им во всем. Так, для того, чтобы с кем-то встретиться в определенном месте, им достаточно сказать об этом дежурной, и та все устроит. Этим испытуемым также дали растения, но сказали, что уход за ними входит в обязанности медсестер.

Эксперимент продолжался три недели. Перед началом и по окончании собрали данные о состоянии здоровья, настроении, самочувствии и особенностях поведения всех участников. Для этого использовали медицинские записи, оценки персонала и субъективные отчеты. Оказалось, что к концу третьей недели между первой и второй группой появились значимые различия по всем показателям. Испытуемые экспериментальной группы были более активными, общительными, бодрыми и жизнерадостными, чем испытуемые контрольной группы.

Спустя полтора года авторы провели повторную оценку состояния бывших испытуемых и обнаружили те же значимые различия. Более того, по медицинским данным, здоровье участников экспериментальной группы улучшилось, а контрольной — ухудшилось. Но самый неожиданный и удивительный результат заключался в том, что в течение прошедших 18 месяцев из 47 человек экспериментальной группы умерли 7, а из 44 человек