Глава 4. Поведение под влиянием эмоций 3 страница

Джонатан Шулер в своем исследовании того, что он называет метасознанием, описывает знакомую нам всем ситуацию, когда мы переворачиваем страницы книги, не прочитывая на них ни единого слова, так как в данный момент мы думаем лишь о том, в какой бы ресторан пойти сегодня вечером.[92] Нельзя сказать, что мы ничего не сознаем; мы вполне сознаем, что думаем о ресторане, но при этом мы не сознаем, что прекратили читать книгу. Если бы мы это сознавали, то мы бы выработали метасознание. Именно такое сознание, обеспечивающее понимание того, что мы познаем в данный момент, я и хотел бы рассмотреть вместе с вопросом о выборе между сохранением и изменением переживаемого нами опыта.

Я не смог найти ни одного термина для описания этого типа сознания; лучшее, что мне удалось придумать самому, — это внимательное рассмотрение наших эмоциональных чувств. (Чтобы не повторять всех этих четырех слов, я буду использовать вместо них всего одно слово, «внимательный» или «внимательность», выделенное курсивом.) Когда мы внимательны (в том смысле, который я имею в виду), мы способны наблюдать самих себя на протяжении эмоционального эпизода, в идеале, прежде чем пройдет несколько секунд. Мы осознаем, что испытываем эмоцию, и можем рассмотреть, оправданна наша реакция или нет. Мы можем провести повторную оценку и, если она окажется неудовлетворительной, начать регулировать то, что мы говорим и делаем. Это происходит в то время, когда мы испытываем эмоцию, как только мы осознаем наши эмоциональные чувства и действия.

Большинство людей редко бывают настолько внимательны к своим эмоциональным чувствам, но достижение такого внимания вполне возможно. Я верю, что мы можем развить способность быть внимательными настолько, чтобы ее использование стало нашей привычкой, нормой нашей жизни. Когда это происходит, мы в большей степени ощущаем себя в курсе происходящего и можем лучше регулировать нашу эмоциональную жизнь. Есть много способов выработки такого типа внимательности.

Один из способов, позволяющих людям стать более внимательными к своим эмоциям, заключается в использовании знаний о причинах возникновения каждой эмоции (см. главы с 5–й по 9–ю). Больше узнавая о том, что приводит в действие наши эмоции, мы можем повысить нашу осведомленность о том, когда и почему возникают наши эмоции. Важнейшим условием овладения этим способом повышения внимательности являются умение идентифицировать собственные горячие триггеры эмоций и способность принимать меры к их ослаблению. Цель заключается не в том, чтобы стать свободным от эмоций, а в том, чтобы, испытав эмоциональное возбуждение, иметь больший выбор в отношении того, как управлять данной эмоцией.

Изучение ощущений нашего тела, характерных для каждой эмоции, также должно помочь улучшить нашу внимательность. Обычно мы осознанно воспринимаем эти ощущения, но мы не фокусируем на них внимание и не используем их как сигналы, предупреждающие нас о необходимости быть внимательными к нашим эмоциональным состояниям. Главы с 5–й по 9–ю содержат упражнения для повышения вашей осведомленности о том, как ощущаются эти эмоции, чтобы вы могли лучше понимать эти физиологические изменения и использовать их в качестве понятных сигналов, заставляющих нас быть более внимательными, дающих нам возможность рассматривать, переоценивать или контролировать наши эмоции.

Мы можем также стать более внимательными к нашим эмоциональным чувствам, пристальнее наблюдая за эмоциональными чувствами других людей, с которыми мы имеем контакты. Если мы знаем, что они чувствуют, если это регистрируется в нашем сознании, то мы можем использовать такую информацию для лучшего распознавания наших собственных чувств и направления нам сигналов о необходимости быть более внимательными к нашим собственным эмоциональным чувствам.

К сожалению, мои исследования обнаружили, что большинство из нас не слишком хорошо умеют определять, что чувствуют другие люди, если только проявления этих чувств не являются достаточно сильными. Вряд ли кому–то требуется помощь в интерпретации выражения лица, когда интенсивность эмоции достигает максимума. Обычно выражения лица к этому времени становятся неконтролируемыми и приобретают характеристики, которые, как я установил, являются типичными для каждой эмоции. Но выражения лица могут быть трудноуловимыми, например, если они создаются движением век или верхней губы. К тому же часто мы настолько сосредоточены на том, что говорит человек, что полностью упускаем эти слабые сигналы из виду. Это достойно сожаления, так как мы оказываемся в выигрыше, если можем обнаружить, что чувствует человек, в самом начале беседы с ним. В приложении к этой книге имеется тест, который позволит вам оценить, насколько хорошо вы умеете распознавать слабые признаки возникновения эмоций. В главах с 5–й по 9–ю приводятся фотографии, которые помогут вам лучше улавливать малозаметные выражения лица, и излагаются идеи о том, как использовать эту информацию в семейной жизни, в отношениях с друзьями и коллегами по работе. Научиться внимательно анализировать наши эмоциональные чувства трудно, но вполне возможно, а со временем, после регулярных тренировок, станет намного легче.[93] Но даже когда внимательность становится прочной привычкой, она не всегда проявляется должным образом. Если эмоция очень сильна, если мы импортируем сценарий, который мы еще не идентифицировали, если настроение соответствует испытываемой нами эмоции, если мы не выспались или если мы испытываем непрерывную физическую боль, то мы не всегда можем проявить свою внимательность. Мы будем делать ошибки, но, делая их, мы можем благодаря им учиться тому, как снижать вероятность их повторения.

Есть несколько методов, которые мы можем использовать для смягчения нашего эмоционального поведения, после того как мы становимся внимательными.

• Мы можем попытаться заново оценить происходящее; если это нам удается, то либо эмоциональное поведение вскоре прекращается, либо возникает другая, более подходящая эмоция, либо, если наша начальная реакция была правильной, этот факт получает подтверждение. Трудность переоценки состоит в том, что период нашей невосприимчивости заставляет нас сопротивляться и затрудняет нам получение доступа к информации — нашей внутренней или внешней, которая может вызвать сомнение в правильности эмоции. Намного проще проводить переоценку после того, как период невосприимчивости заканчивается.

• Даже если мы не можем заново оценить происходящее, даже если мы по–прежнему считаем, что наши чувства оправданны, мы можем прервать наши действия, прекратить нашу речь в течение нескольких секунд, или по крайней мере не позволить нашим чувствам полностью захлестнуть нас. Мы можем попытаться ослабить сигналы на нашем лице и в нашем голосе, воспротивиться любым импульсам к действию и подвергать цензуре то, что мы говорим. Осуществлять преднамеренный контроль непреднамеренного поведения, вызываемого нашими эмоциями, непросто, особенно если вы испытываете сильную эмоцию. Но вполне возможно прекратить слова или действия, и это сделать легче, чем полностью убрать любые следы эмоции с нашего лица или из нашего голоса. Именно внимательность, осознание человеком того, что он находится в состоянии эмоционального возбуждения, может удерживать его от потери контроля за тем, что он говорит или делает, либо от таких поступков, о которых он будет впоследствии сожалеть.

Давайте теперь рассмотрим, как все это происходит, на примере из моей собственной жизни. Однажды моя жена Мэри–Энн уехала на четыре дня на конференцию в Вашингтон. Мы оба придерживаемся одного и того же правила: когда мы куда–то уезжаем, то обязательно созваниваемся каждый день. Во время звонка, сделанного в пятницу, я сказал жене, что в субботу собираюсь пойти пообедать с моим коллегой, а затем поработать с ним в лаборатории до позднего вечера. К тому времени, когда я рассчитывал приехать домой, т. е. в одиннадцать вечера, в Вашингтоне должно было быть два часа ночи и, по моим расчетам, Мэри–Энн должна уже была спать. Так как мы не могли бы поговорить с ней в субботу вечером, то она сказала, что позвонит мне в воскресенье утром. Мэри–Энн знает, что я встаю рано даже по воскресеньям и когда ее нет дома, то к восьми утра я уже всегда сижу за компьютером. До девяти она не позвонила, и я начал беспокоиться. По ее времени был уже полдень, так почему же до сих пор не было ее звонка? К десяти я начал испытывать гнев. В Вашингтоне был уже час дня, и она вполне бы могла мне позвонить. Почему же она этого не сделала? Может быть, она была смущена тем, что сделала вчера вечером, и хотела скрыть свое замешательство? Мне были неприятны такие мысли, и это еще более усилило мой гнев. Если бы она позвонила, то я бы не стал испытывать ревности. Но, может быть, она больна или попала в автокатастрофу? Я почувствовал страх. Может быть, мне следует позвонить в вашингтонскую полицию? А вдруг она просто забыла об обещании позвонить или настолько увлеклась осмотром музея, в который она собиралась пойти в воскресенье, что все остальное вылетело у нее из головы? Ее легкомысленность вновь заставила меня почувствовать гнев в дополнение к моему страху, так как я начал думать о том, что она безмятежно наслаждается искусством, в то время как я беспокоюсь о ней. Почему я должен испытывать ревность? Почему она не позвонила?

Если бы я был проницательнее, если бы я извлек уроки из того, о чем рассуждал в этой книге, то я мог бы начать превентивные действия в субботу вечером или в воскресенье утром. Зная, что потеря дорогого человека является горячим эмоциональным триггером (моя мать умерла, когда мне было четырнадцать), я должен был подготовить себя к тому, чтобы не чувствовать себя покинутым, если Мэри–Энн забудет позвонить. Мне следовало напоминать себе о том, что Мэри–Энн ненавидит пользоваться телефоном, особенно общественным, и что, возможно, она не позвонит мне до тех пор, пока не вернется в отель. К тому же за двадцать лет нашей совместной жизни Мэри–Энн проявила себя исключительно порядочным человеком, так что мне не из–за чего было ревновать. Размышляя об этих аргументах заранее, я мог бы ослабить мои триггеры настолько, что не стал бы интерпретировать отсутствие ее утреннего звонка как повод для того, чтобы почувствовать себя покинутым, рассерженным, ревнивым, или напуганным ее возможными неприятностями, или разгневанным за то, что она заставила меня испытать все эти чувства. Было, разумеется, слишком поздно получать выгоды от такого рода размышлений, так как, не сделав их заранее, было бесполезно делать их в воскресенье утром. Каждый раз, испытывая гнев, страх или ревность, я переживал период невосприимчивости, когда все известные мне аргументы, которые могли бы разрядить ситуацию, становились для меня недоступны. Меня охватывали эмоции; они с каждым разом становились все сильнее, так как время шло, а я больше не имел доступа к релевантной информации о Мэри–Энн и о самом себе. Я имел доступ только к той информации, которая соответствовала эмоциям, которые я испытывал. Я был решительно настроен не позволить эмоциям помешать моей работе. Хотя я не испытывал гнева с восьми утра и до часа дня когда наконец–то с пятичасовым опозданием, услышал в трубке голос Мэри–Энн (в Вашингтоне уже было четыре часа дня), я раздражался всякий раз, когда смотрел на часы и отмечал про себя, что она еще не позвонила. Однако с учетом продолжительности ситуации я имел время, для того чтобы попытаться стать внимательным к моим эмоциональным чувствам. Хотя я чувствовал, что мой гнев на нее за то, что она не позвонила мне, несмотря на данное обещание, был оправданным, я решил, что будет разумно не проявлять его во время телефонного разговора и дождаться возвращения жены домой. Когда мы разговаривали, я мог слышать отзвук гнева в моем голосе, но я сумел сдержать слова недовольства, которые мне хотелось высказать. Это был не очень приятный разговор, и через несколько минут мы его прекратили, предварительно условившись о том, что созвонимся завтра вечером. Я стал размышлять над тем, что произошло. Мне стало легче оттого, что я не высказал никаких обвинений, но я знал, что по звуку моего голоса она догадалась о моем раздражении. Ей хватило такта не задавать вопросов о причинах моего недовольства. Период невосприимчивости подошел к концу, и я смог заново оценить ситуацию. Я больше не испытывал раздражения, но зато стал казаться себе немного смешным из–за своего поведения. Чтобы не откладывать дело в долгий ящик и воспользоваться ситуацией, когда мы были за тысячи миль друг от друга и не могли видеть наших лиц, я позвонил Мэри–Энн сам. Вероятно, после первого разговора прошло не более двух минут. На этот раз наша беседа была приятной и доставила удовольствие нам обоим. Несколько дней спустя я спросил ее об этом эпизоде, о котором она уже забыла. Она подтвердила, что почувствовала мое раздражение, но так как я не проявлял его открыто, то она решила его не провоцировать. Это пример эмоционального эпизода, в котором человек сожалеет о том, что испытал определенные эмоции. Есть, разумеется, и другие примеры, в которых мы бываем очень довольны нашими эмоциональными реакциями. Но давайте постараемся узнать из этого эпизода то, что могло бы оказаться применимым к другим ситуациям, в которых человек сожалеет о своем эмоциональном поведении. На первом месте стоит важность попытки предвидеть то, что может произойти, знания уязвимых сторон человека. Я неправильно вел себя в рассмотренном примере и поэтому не мог справиться с ситуацией; я не смог снизить вероятность импортирования сценария «гнева покинутого мужчины» в этот эпизод и таким образом увеличил период невосприимчивости. К счастью, я узнал из полученного мною опыта, что вряд ли стану проявлять реакцию гнева, если Мэри–Энн снова не позвонит мне, несмотря на данное ею обещание. Став внимательным, я могу не выбирать вариант реакции гнева, но если я уже нахожусь в раздраженном настроении или испытываю влияние других негативных факторов нашей жизни, то такой выбор становится вероятным. Для ослабления триггера эмоции, который, как нам кажется, готов к срабатыванию, необходимо провести анализ, состоящий из двух частей. Одна часть анализа направлена на нас самих, на то, что находится внутри нас и может заставить нас проявить эмоциональную реакцию, о которой мы будем впоследствии сожалеть. В данном примере отсутствие обещанного телефонного звонка дало волю моему неудовлетворенному чувству обиды на мою мать за то, что, умерев, она оставила меня одного, и эту обиду я импортировал в текущую ситуацию. Вторая часть анализа призвана расширить наше понимание другого человека. В данном примере это подразумевало пересмотр мной того, что я знал о Мэри–Энн, с целью выяснения причин, по которым она могла мне не позвонить, таких как ее нелюбовь к общественным телефонам, не имевшая ничего общего с намерением бросить меня. Нам может потребоваться спрашивать себя о слишком многом, чтобы всегда быть в состоянии предвидеть и ослаблять эмоции, особенно на начальном этапе. Но для того, чтобы лучше научиться справляться с нашими эмоциями, нужно, в частности, выработать у себя способность анализировать и понимать, что же произошло, когда этот эпизод закончился. Анализ должен быть выполнен в то время, когда мы больше не испытываем потребности оправдывать то, что мы сделали. Эти два вида анализа могут предупредить нас о том, чего нам нужно остерегаться, и помочь нам остудить эмоциональный триггер. В предыдущей главе я рекомендовал вести дневник эмоциональных эпизодов, вызвавших впоследствии сожаление. Изучение такого дневника поможет выяснить не только почему возникают такие эпизоды, но и когда они могут возникнуть вновь, и что вы можете сделать для изменения себя таким образом, чтобы ничего подобного никогда не происходило в будущем. Полезно будет также описывать в этом дневники эпизоды, в которых вы реагировали правильно. Помимо предоставления одобрения и поддержки такой дневник дает нам возможность размышлять о том, почему иногда мы действуем успешно, а иногда терпим неудачу. Нередко возникает вопрос: что следует делать, когда эмоция только возникла, а мы переживаем период невосприимчивости и не можем заново оценить происходящее? Если мы внимательны, то мы можем попытаться не подпитывать нашу эмоцию и одновременно сдерживать действия, которые, вероятно, заставят другого человека отреагировать определенным образом, в результате чего наши собственные чувства станут еще сильнее. Если бы я высказал свои претензии Мэри–Энн, то, защищаясь, она вполне могла бы ответить мне с раздражением, что заставило бы меня снова испытать гнев, возможно, еще более сильный. Я научился подходить к контролю эмоционального поведения, вызванного страхом или гневом, как к увлекательной задаче, процесс решения которой доставляет мне чуть ли не наслаждение, хотя она не всегда оказывается мне по зубам. Когда мне удается с ней справиться, я ощущаю себя хозяином своих эмоций, что мне очень приятно. И вновь я хочу повторить, что практика и размышления о том, что должно быть сделано, а также осознание своих действий в течение эмоционального эпизода способны помочь решению этой задачи. Контролировать эмоциональное поведение удается не всегда. Когда возникающая эмоция очень сильна, когда мы находимся в настроении, предрасполагающем нас к какой–то эмоции, когда событие резонирует с одной из эмоциональных тем, сформировавшихся в процессе эволюции, или с ранее усвоенным триггером эмоции, использовать мои предложения будет труднее. А в зависимости от испытываемой эмоции стиль эмоциональных реакций людей — особенно тех, кто по своей природе быстро приходят в сильное эмоциональное возбуждение, — еще больше затрудняет контроль некоторых эмоций. То, что мы не всегда добиваемся здесь успеха, не означает, что мы не можем совершенствовать свои усилия. Ключевое значение имеет лучшее понимания самих себя. Анализируя впоследствии наши эмоциональные эпизоды, мы можем вырабатывать у себя привычку к внимательности. Учась лучше фокусироваться на том, что мы чувствуем, изучая наши внутренние подсказки, сигнализирующие нам, какие эмоции мы испытываем, мы сможем лучше наблюдать за нашими чувствами. Совершенствование нашей способности выявлять симптомы того, как другие люди реагируют на нас в эмоциональном плане, может сделать нас более внимательными к тому, что мы делаем и чувствуем, помочь нам реагировать на эмоции других людей надлежащим образом. А изучение типичных триггеров каждой из эмоций, тех, которые имеются у каждого человека, и тех, которые особенно важны или уникальны именно для нас, может помочь нам подготовиться к эмоциональным конфликтам. В следующих главах об этих вопросах ещё будет написано.

Глава 5. Печаль и горе

Для любых родителей такое событие хуже самого страшного кошмара. Представьте, что ваш сын внезапно ушел из дома без видимых для этого причин. Через несколько месяцев вы узнаете, что полиция раскрыла банду гомосексуалистов–убийц, которые обманом заманивали, мучили и убивали мальчиков. Затем вам сообщают, что тело вашего сына было обнаружено в месте массового захоронения жертв этой банды, а затем опознано. Полиции это место показал семнадцатилетний Элмер Уэйв Хенли. Он был арестован за убийство своего тридцатитрехлетнего друга Дина Корла, совершенное после ночной оргии, сопровождавшейся приемом наркотиков. Хенли рассказал, что он был членом банды убийц, поставлявших мальчиков для Дина Корла. Когда Корл заявил, что Хенли будет его следующей жертвой, Хенли его застрелил. Находясь в тюрьме за убийство Корла, Хенли рассказал полиции об убийстве мальчиков, назвав свои показания «услугой, которую он хотел бы оказать их родителям». По его словам, однажды он почувствовал, что родители должны были узнать, что случилось с их сыновьями. В итоге в месте захоронения были обнаружены тела двадцати семи мальчиков.

Бетти Ширли — мать одной из жертв этой банды. Ее горе не знает границ, ее страдания так сильны, что каждый, кто видит выражение ее лица, понимает чувства этой женщины. Возможно, кому–то даже покажется, что он слышит ее рыдания. Сообщения, передаваемые лицом и голосом, повторяют друг друга, когда не делается попыток регулирования проявлений эмоции.

 

Смерть ребенка является универсальной причиной печали и горя родителей.[94] Возможно, нет другого события, способного вызвать такое сильное и продолжительное чувство горя. Когда я проводил исследования в Папуа–Новой Гвинее в 1967 г., я просил людей из племени форе показать мне, каким бы стало выражение их лица, если бы им сообщили, что у них умер ребенок. Видеозаписи их усилий позволяют увидеть такое же выражение, какое было у Бетти Ширли, хотя и чуть менее интенсивное, так как они всего лишь изображали, а не переживали утрату.

Печаль могут вызвать разные виды потерь и утрат: потеря друга или возлюбленной; потеря самоуважения вследствие невозможности достичь поставленной карьерной цели; потеря части тела или утрата определенной функции по причине несчастного случая или болезни, а для некоторых людей — и потеря ценного для них предмета. Имеется много слов для описания человека, находящегося в состоянии печали: «разочарованный», «унылый», «грустный», «подавленный», «обескураженный», «огорченный», «несчастный», «скорбящий» и т. д.

Ни одно из этих слов, по–видимому, не подходит для описания эмоции, отражающейся на лице Бетти Ширли. Мы с Уолли Фризеном предположили, что эта эмоция имеет две составляющие: печали и горя.[95] В состоянии горя проявляется протест; в состоянии печали наблюдается больше покорности и безнадежности. Горе подразумевает попытки активного воздействия на источник потери. Печаль более пассивна. Часто горе выглядит не имеющим конкретного назначения — когда ничего нельзя сделать для возвращения того, что было утрачено. Мы не можем сказать по выражению лица, показанному на этой фотографии, испытывает ли Бетти печаль или горе. Это было бы более понятно, если бы мы могли увидеть выражения ее лица в течение нескольких секунд, услышать ее слова и понаблюдать за ее жестами. Действительно, было бы очень тяжело слышать стенания Бетти, выражающие ее отчаяние или душевную боль. Мы можем отвести взгляд от лица, но мы не можем не слышать голосовых проявлений эмоции. Мы учим наших детей подавлять неприятные звуки, ассоциируемые с некоторыми эмоциями, особенно рыдания, выражающие отчаяние или горе.

Печаль — это одна из самых продолжительных эмоций. После периода протестующего горя обычно наступает период смиренной печали, в течение которого человек ощущает себя абсолютно беспомощным, а затем вновь возникает протестующее горе, пытающееся вернуть потерю, затем снова наступает черед печали и т. д. Когда эмоции проявляются умеренно или даже слабо, они могут продолжаться всего несколько секунд, могут сохраняться в течение нескольких минут, пока не возникнет другая эмоция (или не наступит полное отсутствие эмоций). Сильная эмоция, испытываемая Бетти Ширли, может проявляться волнообразно, снова и снова, а не сохраняться непрерывно на уровне максимальной интенсивности. В случае таких тяжелых утрат всегда возникает фоновое печальное настроение, которое сохраняется в течение какого–то времени и затем, по окончании периода траура, начинает постепенно ослабевать.

Даже при такой глубокой печали в какие–то моменты могут ощущаться и другие эмоции. Иногда опечаленный человек может гневаться на свою жизнь, на Бога, на людей или предметы, ставшие причиной его тяжелой утраты, на умершего человека за то, что он умер, особенно если покойный сознательно подвергал себя какому–то риску. Человек может гневаться на самого себя: за то, что не предпринял каких–то действий, за то, что не высказал важное чувство, за то, что не смог предотвратить смерть. Даже если разумом человек понимает, что эта смерть была неизбежной, все равно он испытывает вину и гнев, оттого что не сумел сделать невозможное.

Бетти Ширли почти наверняка испытывала гнев в отношении двух мужчин, убивших ее сына, но фотограф запечатлел ее в другой момент: когда она испытывает печаль и горе. Мы чувствуем гнев в отношении человека, ставшего причиной ее тяжелой утраты, и одновременно мы чувствуем печаль и горе по поводу утраты как таковой. Человек может испытывать только один гнев, если потеря происходит не навсегда, как в случае смерти, а на какое–то время. Но даже в такой ситуации может возникнуть печаль при ощущении произошедшей потери. Здесь нет каких–то жестких правил, так как довольно часто скорбящий человек, который чувствует себя покинутым, в какие–то моменты испытывает гнев по отношению к умершему.

Время от времени скорбящий человек испытывает страх перед тем, как он будет жить дальше, и страх из–за того, что он никогда не сможет оправиться от своей тяжелой утраты. Такой страх часто перемежается с ощущением неспособности продолжать жить после такой личной катастрофы. Если потеря близкого человека еще не произошла, то именно страх, а не печаль или горе, может быть преобладающей эмоцией.

Время от времени во время сильной печали могут кратковременно переживаться даже позитивные эмоции. Возможны мгновения радости, возникающие при воспоминаниях о счастливых периодах жизни с покойным. Иногда на похоронах или поминках друзья и родственники покойного делятся воспоминаниями о таких приятных моментах, вызывая у присутствующих негромкий смех. На короткие мгновения могут возникать позитивные эмоции при виде близкого друга семьи, пришедшего выразить свои соболезнования семье покойного.

Когда я работал в труднодоступных районах Новой Гвинеи, я познакомился с еще одним проявлением скорби. Как–то раз я вы шел из деревни, в которой мы жили, и отправился пешком в расположенный в районном центре австралийский госпиталь, чтобы принять там душ и подзарядить аккумуляторы моей кинокамеры. Женщина, жившая в соседней деревне, также направилась в госпиталь с тяжелобольным ребенком, который, к сожалению, вскоре умер. Австралийский доктор собирался отправить женщину вместе с ее мертвым ребенком обратно в деревню и пригласил меня поехать вместе с ними. Женщина тихо села в «лэндровер» и молча держала на руках мертвого ребенка в течение всего нашего долгого путешествия. Но когда мы приехали в ее деревню и она увидела своих родственников и друзей, она начала плакать, демонстрируя свое глубокое горе.

Доктор решил, что она вела себя неискренне и использовала ритуальное выражение горестных эмоций, чтобы произвести впечатление на соседей по деревне. Он полагал, что если бы она действительно испытывала отчаяние, то проявляла бы его во время поездки с нами.

Но доктор не понимал, что по–настоящему пережить горе можно лишь в присутствии других людей, разделяющих горечь утраты. Мы знаем, что произошло, но значение этого события становится для нас более глубоким, когда мы рассказываем о нем другим или видим их реакцию на нашу потерю.[96] Это был предельный случай проявления данного феномена, так как эта женщина принадлежала культуре каменного века, которой не были известны ни спички, ни водопровод, ни зеркала, ни какая–либо одежда, кроме юбок из травы. Контекст, в котором произошла смерть ее ребенка, был лишен для нее какого–либо смысла. Современная больница со всем ее оборудованием сделала опыт, полученный этой женщиной, нереальным — как будто она слетала на Марс и затем вернулась на Землю. Другая возможность заключалась в том, что она держала свое горе в себе в присутствии двух иностранцев — доктора и меня. Возможно также, что она была в шоковом состоянии и должно было пройти какое–то время, чтобы она из него вышла и смогла ощутить и проявить свое горе. Если бы прошло больше времени, то ее горе проявилось бы независимо от места, в котором она находилась. Был период, когда специалисты по психическому здоровью считали, что близкие усопшего, не показывавшие сильного горя, не осознавали факта утраты и, следовательно, были уязвимы к возникновению у них серьезных психиатрических проблем. Последние исследования говорят о том, что это не всегда так, особенно когда покойный умирал медленно и у всех было достаточно времени, чтобы свыкнуться с мыслью о его скорой смерти. В таких случаях близкие усопшего не испытывали сильного горя, а лишь испытывали печаль, когда смерть действительно наступала. Если же отношения с покойным были непростыми и сопровождались многочисленными ссорами и проявлениями недовольства, то его смерть может вызвать у близких облегчение, а не отчаяние.

Если смерть любимого человека оказывается внезапной и неожиданной, не дающей времени подготовиться к ней, то родственникам нередко кажется, что покойный еще жив. Доктор Тед Райнерсон, изучавший, как люди реагируют на внезапную смерть любимого человека, обнаружил, что близкие покойного часто продолжали разговаривать с ним, поскольку верили, что он может их слышать и отвечать им.[97] Когда смерть наступает в результате несчастного случая, убийства или самоубийства, то такие беседы с погибшим могут продолжаться годами и его близким требуется много времени, чтобы полностью смириться с его уходом из жизни.

Сильное выражение горя, подобное наблюдаемому у Бетти Ширли, может появиться даже тогда, когда человек, предвидящий скорую тяжелую утрату, внезапно получает известие о том, что его возлюбленный жив и здоров. В первый момент испытываемого облегчения горе, находившееся внутри, вырывается наружу. Горе, которое ожидалось, но сдерживалось, проявляется открыто. В такой момент человек испытывает одновременно и горе, и облегчение. Отложенные эмоции, сдерживавшиеся по той или иной причине, вырываются наружу, когда испытывать их становится совершенно безопасно, даже если эти эмоции не имеют больше отношения к текущей ситуации.

Есть еще одно возможное, но недостаточно исследованное объяснение того, почему иногда наблюдаются признаки горя, дополненные слезами, когда человек слышит радостные новости. Возможно, в таких случаях сильная радость переполняет эмоциональную систему и исключительно сильная эмоция вызывает кратковременные проявления горя. Гнев может служить защитой против горя, заменой горю, а иногда и лекарством от него. Когда отвергнутый влюбленный испытывает гнев при воспоминании о полученном отказе, его отчаяние ослабевает. В моменты гнетущего одиночества печаль возвращается, а затем снова уступает место гневу. У некоторых людей гнев постоянно находится «в резерве», готовый вспыхнуть при малейшем признаке утраты, чтобы не допустить возникновения чувства горя.