Соотношение философского и психологического подходов к ис­следованию сознания

Чтобы уяснить подход классической теории сознания, необходимо прежде всего обратить внимание на то, как в ней ставится сама проблема сознания.

Философ обращается не к эмпирическому сознанию - как психологи­ческой реальности, которая зависит от психофизиологической организации челове­ка - а к сознанию трансцендентальному. Иначе говоря, его интересуют такие структуры, которые априорны (свойственны субъекту, а не объекту), и тем не менее выступают условиями понимания какого бы то ни было объекта. Трансцендентальное, таким образом, это условие "понимаемости" объектов. Сформулировал это терминологически впервые Кант, но сами операции вы­явления трансцендентального сознания провел уже Декарт в своем анализе Cogito

Какая операция сознания самая несомненная и достоверная?' Сознание самого себя. которое мне длно к в акте мышления Дажеесли я сомневаюсь в чем-то, достоверность меня, - сомпсвнющегося. т.е. выполняющего акт мышления, — дана мне. Я существую и в качестве сомневающегося. Это лишь связка сознания, а не эмпирическое сознание, потому что эмпирическое сознание — это сознание о вещах (я сознаю дом, сознаю стол), 'Здесь же имеется в виду сознание моих актов (не вещей вне меня), посредством кото­рого я конституирую себя в качестве мыслящего: cogito ergo sum.

Трансцендентальное сознание — это и есть способ прослеживать то, что в наших утверждениях о мире (и в их основаниях) зависит от нашей дея­тельности. Посредством представления cogito sum или трансцендентально­го сознания "я мыслю" я могу реконструировать все то, что в моих утверж­дениях обязано кристаллизации моей деятельности; но воспроизвожу я эту деятельность на самосознательных основаниях. Так, например, я спонтанно совершил какие-то акты мысли, в том числе акты исследования предмета (они совершаются эмпирически, стихийно). Но когда я обосновываю это и ввожу первичное представление о "Я", или cogito ergo sum, то восстана­вливаю все на контролируемых, сознательных основаниях Это и есть трансцендентальная философия, выявляющая все то, что целиком связано с деятельностью человеческого сознания. Философия через понятие сознания как бы совершает парадоксальную вещь - выявляет горизонт, который делает наше суждение о мире объективным (то есть достигает не субъективизма, а совсем напротив — объективизма, объективности)

Мамардашвили М. Введение в философию

2. Символ "пещеры". Этот символ — или, вернее, "уподобление", ана­логия — раскрывается в платоновском диалоге "Государство". Сократ и его собеседник Главкон непосредственно перед этим рассмотрели виды познава­тельных способностей человеческой души (разум, рассудок, вера, уподобле­ние). Теперь Сократ обращается к тому, как душа может подняться к свету разума и истины.

Ты можешь уподобить нашу человеческую природу в отношении про­свещенности и непросвещенности вот какому состоянию... Представь, что люди как бы находятся в подземном жилище наподобие пещеры, где во всю ее длину тянется широкий просвет. С малых лет у них на ногах и на шее оковы, так что людям не двинуться с места, и видят они только то, что у них прямо перед глазами, ибо повернуть голову они не могут из-за этих оков. Люди обращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вышине, а между огнем и узниками проходит верхняя дорога, огражденная, представь, невысокой стеной вроде той ширмы, за которой фокусники поме­щают своих помощников, когда поверх ширмы показывают кукол.

— Это я себе представляю, — сказал Главкон.

— Так представь же себе и то, что за этой стеной люди несут различную утварь, держа ее так, что она видна поверх стены; проносят они и статуи, и всяческие изображения живых существ, сделанные из камня и дерева. При этом, как водится, одни из несущих разговаривают, другие молчат.

— Странный ты рисуешь образ и странных узников!

— Подобных нам. Прежде всего, разве ты думаешь, что, находясь в та­ком положении, люди что-нибудь видят, свое ли или чужое, кроме теней, отбрасываемых огнем на расположенную перед ними стену пещеры?

— Как же им видеть что-то иное, раз всю свою жизнь они вынуждены держать голову неподвижно?

— А предметы, которые они проносят там, за стеной? Не то же ли самое происходит и с ними?

— То есть?

— Если бы узники были в состоянии друг с другом беседовать, разве, думаешь ты, не считали бы они, что дают названия именно тому, что видят?

— Непременно так.

— Далее. Если бы в их темнице отдавалось эхом все, что бы ни произнес любой из проходящих мимо, думаешь ты, они приписали бы эти звуки чему-нибудь иному, а не проходящей тени?

— Клянусь Зевсом, я этого не думаю.

— Такие узники целиком и полностью принимали бы за истину тени проносимых мимо предметов,

— Это совершенно неизбежно.

— Понаблюдай же их освобождение от оков неразумия и исцеление от него, иначе говоря, как бы это все у них происходило, если бы с ними есте­ственным путем случилось нечто подобное.

Когда с кого-нибудь из них снимут оковы, заставят его вдруг встать, по­вернуть шею, пройти и взглянуть вверх — в сторону света, ему будет мучи­тельно выполнять все это, он не в силах будет смотреть при ярком сиянии на те веши, тень от которых он видел раньше. И как ты думаешь, что он скажет, когда ему начнут говорить, что раньше он видел пустяки, а теперь, прибли­зившись к бытию и обратившись к более подлинному, он мог бы обрести правильный взгляд? Да еще если станут указывать на ту или иную проходя­щую перед ним вещь и заставят отвечать на вопрос, что это такое? Не счита­ешь ли ты, что это крайне его затруднит и он подумает, будто гораздо больше правды в том, что он видел раньше, чем в том, что ему показывают теперь?

— Конечно, он так подумает.

— А если заставить его смотреть прямо на самый свет, разве не забо­лят у него глаза, и не отвернется он поспешно к тому, что он в силах видеть, считая, что это действительно достовернее тех вещей, которые ему показы­вают?

— Да, это так.

— Если же кто станет насильно тащить его по крутизне вверх, в гору и не отпустит, пока не извлечет его на солнечный свет, разве он не будет стра­дать и не возмутится таким насилием? А когда бы он вышел на свет, глаза его настолько были бы поражены сиянием, что он не мог бы разглядеть ни одного предмета из тех, о подлинности которых ему теперь говорят.

— Да, так сразу он этого бы не смог.

— Тут нужна привычка, раз ему предстоит увидеть все то, что там, на­верху. Начинать надо с самого легкого: сперва смотреть на тени, затем — на отражения в воде людей и различных предметов, а уж потом — на самые вещи. При этом то, что на небе, и самое небо ему легче было бы видеть не днем, а ночью, то есть смотреть на звездный свет и Луну, а не на Солнце и его свет.

— Несомненно.

— И наконец, думаю я, этот человек был бы в состоянии смотреть уже на самое Солнце в его собственной области, и усматривать его свойства, не ограничиваясь наблюдением его обманчивого отражения в воде или в других ему чуждых средах.

— Конечно, ему это станет доступно.

— И тогда уж он сделает вывод, что от Солнца зависят и времена года, и течение лет, и что оно ведает всем в видимом пространстве, и оно же каким-то образом есть причина всего того, что этот человек и другие узники видели раньше в пещере.

— Ясно, что он придет к такому выводу после тех наблюдений…

— Обдумай еще и вот что: если бы такой человек опять спустился туда и сел бы на то же самое место, разве не были бы его глаза охвачены мраком при таком внезапном уходе от света Солнца?

— Конечно.

— А если бы ему снова пришлось состязаться с этими вечными узника­ми, разбирая значение тех теней? Пока его зрение не притупится и глаза не привыкнут — а на это потребовалось бы немалое время, — разве не казался бы он смешон? О нем бы стали говорить, что из своего восхождения он вер­нулся с испорченным зрением, а значит, не стоит даже и пытаться идти ввысь. А кто принялся бы освобождать узников, чтобы повести их ввысь, того разве они не убили бы, попадись он им в руки?

— Непременно убили бы.

— Так вот, дорогой мой Главкон, это уподобление следует применить ко всему, что было сказано ранее: область, охватываемая зрением, подобна тюремному жилищу, а свет от огня уподобляется в ней мощи Солнца. Восхо­ждение и созерцание вещей, находящихся в вышине, — это подъем души в область умопостигаемого. Если ты все это допустишь, то постигнешь мою заветную мысль. Итак, вот что мне видится: в том, что познаваемо, идея бла­га — это предел, и она с трудом различима, но стоит только ее там разли­чить, как отсюда напрашивается вывод, что именно она — причина всего правильного и прекрасного. В области видимого она порождает свет и его владыку, а в области умопостигаемого она сама — владычица, от которой зависят истина и разумение, и на нее должен взирать тот, кто хочет созна­тельно действовать как в частной, так и в общественной жизни…

— Есть двоякого рода нарушения зрения, оно нарушается либо когда переходят из света в темноту, либо из темноты — на свет. То же самое происходит и с душой; это можно понять, видя, как иногда душа находится в замешательстве и неспособна что-либо разглядеть. Вместо того, чтобы над этим смеяться, лучше понаблюдать, пришла ли эта душа из более светлой жизни и с непривычки омрачилась, или же наоборот, перейдя от полного невежества к светлой жизни она ослеплена ярким сиянием…

Раз это верно, вот как должны мы думать об этих душах: просвещен­ность — это совсем не то, что утверждают о ней некоторые лица, заявляю­щие, будто в душе у человека нет знания, и они его туда вкладывают, вроде того как вложили бы в слепые глаза зрение.

— Верно, они так утверждают.

— А это наше рассуждение показывает, что у каждого в душе есть такая способность; есть у души и орудие, помогающее каждому обучиться. Но как глазу невозможно повернуться от мрака к свету иначе чем вместе со всем телом, так же нужно отвратиться всей душой ото всего становящегося: тогда способность человека к познанию сможет выдержать созерцание бытия и того, что в нем всего ярче, а это, как мы утверждаем, и есть благо. Не правда ли?

Платон. Государство

Вопросы и задания:

1. Как Платон раскрывает философский смысл мифа о пещере?

2. Попытайтесь самостоятельно провести интерпретацию символа пещеры в онто­логическом, гносеологическом, аксиологическом аспектах. Что, на Ваш взгляд, может выступать основой единства всех этих "аспектных" интерпретаций?