Примирение кошки с крысами

 

Трусообман составляет часть жестикуляции. Очень хорошим примером применения тех же приемов может служить примирение кошки с крысами, которого мне удалось достигнуть. Механическим путем этого добиться нельзя, а только воздействием на психику кошки можно уничтожить это прирожденное желание задушить и съесть крысу.

Прежде всего, в натуре кошки есть черта, схожая с другими животными: все быстро движущееся раздражает нервы и возбуждает аппетит.

Родится котенок и, чуть - чуть освоившись с передвижениями своего слабого тельца, шатаясь, уже начинает играть с клубком ниток или с собственным кончиком хвоста. У него является органическая потребность ловить и непременно поймать. Все быстро удаляющееся особенно раздражает его. Летящая и бьющееся о стекло муха, до тех пор интересует и вызывает аппетит у котенка, пока лапка не прекращает жизнь мухи. Она неподвижна, – интерес пропал.

Итак, кошка, охотясь за крысой, часто, задушив ее, тотчас же перестает обращать на нее внимание.

Сыта ли, голодна ли кошка, ее раздражает, главным образом, быстрое движение убегающего животного.

Прошу заметить: бегущего от кота, а не на кота.

Очень давно я делал опыты с механической, заводной мышкой которую в одном случае пускал от кошки и мышь бывала моментально поймана, и в другом случае – на кошку, и кошка быстро удирала от деревянного мышонка. Впоследствии я выдрессировал живую крысу бежать на кошку и кошка удирала вскакивая на меня (см. рис. 4).

Это чувство кошек однородное с уже описанными опытами укрощения собак.

Применяя во время игры с кошкою трусообман, вы можете довести кошку до исступления.

Для того чтобы убить у кошки чувство ложной храбрости, надо ее поставить в другие условия. Я ставлю большую клетку, наполненную крысами, на подоконник; крысы чувствуют себя хорошо: играют, дерутся и поминутно прихорашиваются, облизывая свою шкурку и ища насекомых.

Но вот – замирают! Розовые носики задвигались в одном направлении, прозрачные ушки насторожились, маленькие глазки выпятились и вот-вот выскочат из орбит и покатятся по полу, как гладко блестящие бусы.

Пришел кот... Запах для крыс неприятный.

Кот прыгнул на подоконник. Крысы все одновременно шарахнулись в противоположный конец клетки и прижались к стенке друг к другу, образовав из себя горку живых, неподвижных тел. Только усы шевелятся, да шерсть на боках от усиленного биения сердца.

Кот обежал несколько раз вокруг клетки и сел перед крысами.

Быстрое движение, испуг крыс, – все это не скрылось от внимания кошки.

Но вот одна из самых ближайших к нему крыс быстро полезла на товарок, пряча свою голову между телами своих полумертвых от страха трусих.

Кота движение прыгнувшей крысы раздражило. Он, в свою очередь, бросился на клетку и обнял ее своими бархатными лапками.

Крысы плотно прижались друг к другу. Кот еще раз обошел вокруг клетки, не спуская с крыс глаз, и сел на прежнее место, обернув хвостом свои лапки.

Зажмурив глаза и отвернув голову от клетки, он как будто забыл о крысах, но кончик хвоста говорит за него. Он выдает душевное волнение.

 

Кривые когти в бархатных лапках судорожно высовываются и прячутся обратно.

Вот одна крыса, плохо державшаяся на верху кучки, сорвалась, соскользнула вниз и опять поползла на гору тел. Это движение заставило кота вздрогнуть. По шкурке его пробежала как бы волна. Шкурка на спине нервно подергивалась и уши прижались плотнее к макушке.

Я поставил перед носом кота блюдечко с молоком. Кот – ноль внимания.

Все его помыслы в клетке у крыс. Проходит четверть часа в неподвижном созерцании. Крысы все чаще и чаще начинают переменять положение своих уставших туловищ и все более и более привыкают к запаху и присутствию кота. Кот замер! Кот совсем закрыл глаза, как будто говорит: «вас здесь нет... я вас не вижу». Но каждое движение крыс производит в душе кота особое чувство – раздражение.

Я кладу перед мордой кота парное, сырое мясо. Кот даже не посмотрел на него.

Некоторые из крыс, посмелее, начинают двигаться. Начинают приводить себя в порядок – причесываться и быстро, перебирать двоими лапками вспотевшую шерстку.

Одна крыса, скатившись с верху, с горы тел своих товарищей, раздумала подниматься вновь и тоже занялась причесыванием. Наконец крыса, находившаяся в средине живой горы, стала с усилием выбираться из своего плена, стала освобождаться. Им жарко и трудно долго находиться в таком положении.; Кошачий запах уже принюхался, – не так страшно, да и долгое выжидание потеряло остроту первоначального страха. (Начало привычки. Привычка – вторая натура).

Кот нагнул голову. Не сводя глаз с крыс, кончиками своих усов, он попал в блюдечко с молоком.

Кот встряхнул головой, отодвинулся дальше от клетки и снова сел, обернув себя хвостом.

Крысы смелее и уже с любопытством стали протягивать свои розовые носики, нюхать воздух и становиться на задние лапки.

Кот обошел клетку и опять сел уже полубоком к клетке.

Крысы сначала сделали прежнее движение, желая собраться в кучу, но на полдороге раздумали и стали по-старому прихорашиваться. Одна даже, из храбрости, подошла к решетке и тихо, спокойно полезла по ней наверх.

Там она начала втягивать в себя воздух с запахом молока и парного мяса. Через минуту ее примеру последовали другая, затем третья, Четвертая и т. д.

Грызуны постепенно, бесцеремонно стали в клетке лазить по потолку, становясь все храбрее и храбрее.

Движение кота на секунду заставляло крыс застывать в одной позе, но момент проходил и они снова, уже мало обращая внимания, стали перебегать с места на место, ища на дне клетки в сене оставшиеся подсолнухи.

Наконец, коту, видимо, надоело наблюдать. Он при моем приближении встал и, подняв хвост трубой, запел свою обычную, едва слышную песенку.

При прикосновении руки к спине он поднимал выше свой зад, повертывался несколько раз и, потеревшись своей мордочкой о мой рукав, как бы прося еще ласки, принялся есть мясо.

Крысы облепили сетку клетки, смотря с любопытством на кошку.

На второй день – то же самое. Кот, с аппетитом съев мясо и выпив молоко, влез на клетку и улегся на ней спать, теперь уже на самом деле не обращая внимания на крыс, – разве, если только очень быстрое движение одной из играющих крыс заставляет кота шире открывать глаза и настораживать уши, но это только на минутку, затем кот уже не обращает внимания и сам облизывает своим шершавым языком свою шубу.

Но вот пришло время знакомить ближе старых врагов.

Я открываю дверь клетки и, взяв обеими руками кота, насильно просовываю его голову вперед, в клетку. При этом крысы опять шарахаются в противоположный конец клетки.

Коту не нравится мое действие. Он упирается лапками в край клетки, но голова и передняя часть туловища уже внутри. Своими руками я придерживаю на всякий случай его лапы. Но случай никогда не приходил.

Кот в тот момент зло прижал уши к затылку и, щурясь, полузакрыл глаза.

Крысы не долго в куче...

Я губами произвожу писк, писк, на который крысы так реагируют. Этим писком я раздражаю крыс. Они, как по команде, все до одной поднимаются на задние лапки и тянутся по направлению к коту.

Кот делает движение, желая освободиться от моих рук, втискивая свою голову в туловище, сокращая шейные мышцы. Крысы смелее тянутся к коту. Вот они уже со всех сторон, осторожно обнюхивают кота. Одна нахалка-крыса влезла на мою руку и, сидя на ней, тихонько трогает зубами коготь кота.

На первый раз довольно.

На следующий раз кот сажается в клетку уже весь, и дверцы клетки быстро за ним закрываются.

Коту это неприятно. Он моментально поворачивается и показывает желание убежать, но дверцы закрыты и кот ложится, приготовляясь терпеливо перенести совместное заключение. Крысы подходят к нему со всех сторон, тянутся, сидя на задних лапках, к его шерсти и, обнюхав ее, уже мало обращают внимания, начиная ухаживать за собой и грызть только что посыпанные мною жареные подсолнухи.

Кот трусит и, чем ближе подходят к нему крысы, тем более он прячется сам в себя. Крысы уже нахально влезли на кота и в его шубе чувствуют себя недурно. Только кончик хвоста у кота говорит, что это ему не дешево стоит.

Но привычка – вторая натура и кот привыкает и постепенно до того свыкается с крысами, что вместе с ними ест хлеб, моченый в молоке и часто, крысы вырывают прямо изо рта у кота пищу, и он уступает.

Мой кот, проснувшись и потягиваясь, вылезает из кроватки, где на нем и под ним спали крысы, начинает заигрывать с товарищами, тихонько, нежно трогает их своей бархатной лапкой, будит их, как бы приглашая играть с ним.

Здесь воздействие непосредственно на психику кота заставляет забывать раздражающее чувство убегающего.

Трусообмана нет, нет и проявления инстинкта у кота.

Единичное быстрое движение сильнее бы влияло на психику кота, но массовое движение разбивало это раздражение на многие части и потому каждая часть ослаблялась, не была так остра и не действовала на душевные, мозговые явления кота рельефно, сильно.

Видимо, мысли кота и его сознание были подавлены массовым движением крыс, за которыми одновременно он не мог уследить, что действовало на него угнетающе.

Движение в его сторону, к нему, производило обратное действие жестикуляций, противоположных трусообману.

В данном случае не было инстинкта истребления, а скорее инстинкт самосохранения – чувство, появившееся вначале у крыс, а затем у кота.

Страх перед массой у кота был не напрасен. Рассказывали случай, когда крысы побеждали и съедали кота.

Хождение кота по канату через крыс не требует обстоятельного пояснения. Этот номер совсем не труден.

Раз кот уже свыкся с крысами, а крысы с котом, то главное уже сделано. В моей практике тогда я смог дать несколько интересных цирковых номеров. Я их опишу целиком, так как теперь читатель легко отделит «психологическую» суть дела от артистического подбора интересных для публики ситуаций.

Прежде всего, сажают крыс на туго натянутый канат. Кот приносится на руках и сажается на канат, при этом нашим глазам представляется следующая картина: кот смотрит на крыс, выпускает когти и злобно ими царапает по канату, как бы угрожая и готовясь броситься на крыс.

Я говорю, обращаясь к зрителям: «Крысы изображают белых рабов, телеграфных и почтовых чиновников! а кот – начальника телеграфного округа. Чиновники, у кого жена молодая, подходи к начальству».

В это время крысы, находящиеся ближе к коту, смело бегут к нему и протягивают свои мордочки.

При этом я говорю: «Обратите внимание, господа, как кошка целуется с крысами».

После виденного вы можете задать вопрос: «почему кошка, при виде крыс, злобно зацарапала когтями канат и почему, видя это угрожающее движение, крысы смело подбегают к коту и целуют его в мордочку»?

Очень просто. Секрет заключается вот в чем: при дрессировке, на репетиции, я, вынимая крыс из ящика, где положен их корм, сажаю их на канат, где им не так удобно, как в их клетке, а потому каждая из них и стремится скорее попасть опять в клетку, а издаваемый мною призывный писк и пронесенная мимо клетка, дают им направление и служат им повадко-приманкой, и вот крысы бегут по канату в подставленную клетку.

Значит, крысы знают, что при знакомом им писке и по запаху принесенной клетки, им надо бежать в этом направлении. Кот им мешает и они, как старые его знакомые, предварительно обнюхивают его, а затем подлезают под него, дабы попасть, как на репетиции,' к себе домой, в свою клетку.

Кот перед своим выходом на арену сладко спит, свернувшись калачиком, в своей клетке, специально приготовленной для этого дня. Мой помощник, когда это требуется, вынимает спящего кота и сажает его на край каната.

Кот первым долгом начинает расправлять свое тело, потягиваясь и царапая канат, вид же получается такой, как будто кот точит когти о канат, приготовляясь броситься на крыс. Мои слова добавляют иллюзию. Я всегда в этот момент говорю: «Смотрите, господа, как у кота разыгрывается аппетит! Но, Васька, укроти свой нрав, не бери примера с людей, будь добрым!» При этом приказываю крысе подойти и поцеловать кота. В это время, почти всегда, крыса подбегала к коту и нюхала его мордочку. Тогда я говорил: «Смотрите, как кот целуется с крысой! Я таких непримиримых врагов, как кошка с крысой, примирил, а люди до сих пор помириться не могут. Не стыдно ли это нам!».

Несколько другими, но подобными приемами, я помирил козла с волком, а впоследствии, уже на арене я показывал с успехом сцену «Мирная конференция», где за общим столом восседали тесно, почти касаясь друг друга, лиса, петух, орел, медведь, свинья, козел, собака (рис. 36 и др.).

На праздник Рождества я мог устроить моим дрессированным зверькам елку. На фотографии (см. рис. 5) вы видите, как разместились мои звери. На елку вместо фруктов были повешены: картофель, капуста, морковь и т. д., и все звери держали себя чинно не хватая того, что не нужно.

Теперь, для того чтобы практическое применение только что изложенных приемов было для читателей еще яснее, я приведу описание двух случаев более сложной дрессировки. В первом я выучил свинью летать, пользуясь воздушным шаром и парашютом, а во втором, обучил слона парикмахерскому искусству.

В обоих случаях читатель может видеть, как известным выбором приемов и соответственным соединением их в одну стройную систему, возможно добиваться очень эффектных результатов.

 

Свинья-аэронавт.

 

Одна свинья была у меня аэронавтом. В то время погиб Шарль, Леру, поднимавшийся на воздушном шаре и опускавшийся на парашюте. Его сменил Гордон, разъезжавший по крупнейшим русским, городам.

Я заказал воздушный шар из бязи, 28 аршин в диаметре и парашют из шелка. Шар был системы Монгольфье, т.-е. поднимался посредством нагретого воздуха.

Перед представлением выкладывалась из кирпичей печь, в ней сжигалась солома, а шар привязывался над печью к двум столбам и держало его человек тридцать солдат, которые его постепенно растягивали. Шар сильно увеличивался в объеме; наконец солдаты отпускали канат и он подымался ввысь.

Теперь предстояло приучить свинью восседать на площадке, привязанной к шару.

Для этого я прибег к следующему: на Крестовском острове в Петербурге, где я жил на даче, я ввинтил в балкон блок и устроил кожаные ремни, обшитые войлоком. Свинью я на этом подвешивал. Сначала, не чувствуя под собой почвы, она визжала, но когда я начал давать ей любимое кушанье, она успокаивалась и, наконец, настолько освоилась со своим положением, что, наевшись в воздухе, тут же засыпала.

Привыкла она также к постепенному подъему на блоке и быстрому спуску вниз.

Далее, я подвел под висящую свинью площадку, на которой находился будильник. Подносил свинье пищу, но сейчас же убирал ее подальше от площадки.

Свинья тянулась за пищей и, желая до нее добраться, соскакивала с площадки, повисала на ремнях и брала из моих рук пищу. Как только свинья должна была получать пищу, трещал будильник. И вот, затрещит будильник, свинья соскакивает с площадки и раскачивается в воздухе в нетерпеливом ожидании любимого лакомства. Таким образом, она привыкла к тому, что со звоном будильника следовало броситься с площадки в воздух.

Все было подготовлено для воздушного путешествия свиньи.

Первый полет был назначен в дачной местности «Озерках». Афиша гласила: «Свинья в облаках». Дачные поезда были переполнены.

Нагрели шар. Поставили на площадку свинью. К свинье привязали нижний конец парашюта, а верхний прикрепили к верхушке шара такими бечевками, которые выдерживали тяжесть парашюта, но не больше. К верхушке привязали мешок с песком.

На площадку был поставлен будильник, заведенный так, что через 2 – 3 минуты начал трещать.

Шар поднялся очень высоко. Когда, через несколько минут, зазвонил будильник, свинья, привыкши по звонку бросаться с площадки, бросилась в воздух с шара. Парашют оторвался от шара, конечно, одновременно с свиньей, которая впервые несколько секунд ринулась камнем вниз, но сейчас же раскрылся сложенный парашют и свинья, парящим полетом, мерно и плавно покачиваясь, благополучно спустилась на землю, побывав в небесах.

Таких полетов свинья совершила впоследствии четырнадцать; не обходилось, конечно, без приключений.

В Тифлисе парашют опустился на крышу женской гимназии и там зацепился. Свинья болталась перед гимназическими окнами. Пришлось пригласить пожарных, которые ее выволокли.

В Саратове парашют угодил на двор колбасного заведения, что тоже едва ли могло быть приятно моей воздушной путешественнице и послужило для местных газет поводом незлобливо посмеяться.

Теперь перехожу к слону.

 

Слон-парикмахер.

 

Я выучил моего слона «Бэби» разыгрывать сценку, которую я назвал: «Сценка в парикмахерской».

Сначала опишу, как она представляется. Я на арене. Я зову карлика Ванька-встаньку и говорю ему: «Как тебе не стыдно являться небритым перед публикой. Надо тебя побрить. Отправляйся в конюшню и надень подобающий костюм, а я устрою здесь парикмахерскую».

На арену ставится большая кровать с большой подушкой, набитой сеном. К кровати подставляется тумба со свечою в легком подсвечнике; на другой половине арены стол с лежащими на нем длинными железными щипцами и с громадной деревянной бритвой. К столу пододвигается стул с высокими ножками, а против барьера помещается горн с тлеющими угольями, точила на высоких ножках, и ставится у входа, декорация, изображающая заднюю часть комнаты с дверью: нарисовано окно, на подоконнике которого изображены болванчики в париках, вывеска с надписью: «Парикмахер из Парижа Слонов – стрижка и брижка, бритьё и стритье». Когда все, поставлено, открывается декоративная дверь и по зову появляется мой «Бэби». Я представляю его публике, слон раскланивается на три стороны. Затем я обращаюсь к «Бэби»: «Господин парикмахер, приведите все в порядок: будьте чистоплотны, смахните пыль и ложитесь спать, завтра надо рано вставать и принимать посетителей».

Слон быстро подходит к столу, берется хоботом за точеную ручку ящика, выдвигает его и вынимает салфетку. Этой тряпочкой он якобы стирает пыль со стола, при чем, как бы случайно, сметает щипцы и бритву на пол. Держа хобот высоко над головой, «Бэби» с салфеткой подходит к декорации и начинает водить тряпкой по нарисованному окну, делая вид, что протирает стекла.

При моем предложении улечься спать, «Бэби» подходит к кровати, шарит под подушкой хоботом и вынимает оттуда большого, в пол-аршина, клопа (бутафорский клоп – надутый свиной пузырь, выкрашенный в коричневую краску), кладет его на землю и наступает на него. Клоп громко лопается. Затем под смех публики, раздавив клопа, «Бэби» становится четырьмя ногами на свою кровать. Я предлагаю «Бэби» перед сном потушить свечу. Слон берет подушку и делает вид, что хочет ее бросить в подсвечник. Мой окрик останавливает слона; я вырываю подушку и кладу на место. По команде «туши»! «Бэби» вытягивает хобот по направлению свечки и сильно дует. Свеча, вместе с подсвечником, со стола летит на землю. «Вот кого бы следовало пригласить в пожарные» – замечаю я. – Ну, «Бэби», ложись спать. Завтра надо рано вставить». Слон осторожно ложится головой на подушку. Минута... и слон сам вновь поднимается и осторожно слезает с кровати. На мой вопрос: «что ты забыл?» «Бэби» в ответ хоботом шарит под кроватью и, найдя вазу, вытаскивает ее на средину арены. Затем, перешагивая, через нее передними ногами, при громком хохоте публики, садится. на вазу. Раздается сильный стук в декоративную дверь. «Бэби» быстро поднимается на ноги. Является Ванька-встанька в пестром пальто и лысом парике. Я с «Бэби» почтительно кланяемся ему и приглашаем садиться. Карлик усаживается на высокий стул, я подвязываю ему салфетку. На мой вопрос: «Что прикажете»? Ванька, показывая на свою плешивую голову, приказывает ее завить. «В уме ли вы? Что у вас завивать? – говорю я. Ну-ка, «Бэби», освидетельствуй голову посетителя!» Слон свертывает хобот улиткой, осторожно стучит по лбу карлика. Я беру щипцы и предлагаю слону нагреть их. «Бэби» подходит к горну, берется за рычаг и начинает накачивать воздух. Я подсыпаю бенгальский огонь, который освещает цирк красным светом. Затем предлагаю слону наточить бритву. Слон вертит ручку точила. Затем я заставляю «Бэби» взбить мыло для бритья. Подставляю к нему ведро, из которого торчит ручка от мочальной швабры, изображающей кисть. Слон хоботом обхватывает кисть и взбивает мыло в ведре. По слову: «довольно», он вынимает кисть с мылом и тащит ее по земле и бьет ею по голове карлика. Ванька-встанька кричит, болтая своими коротенькими ручками и ножками – публика смеется. Кончив процедуру намыливания, «Бэби» сбирает хоботом с лысой головы пену и кладет ее в рот. Я подаю ему бритву, он водит ею по голове карлика. Тот кричит благим матом: «Ой, довольно! Пустите меня домой!» Ванька-встанька срывается со стула и бежит к выходу. Слон догоняет и тащит его назад. Ванька-встанька, при слове «плати» лезет в карман и, вытаскивая кусок сахару, сует в хобот слону. Слон и я кланяемся публике и скрываемся за занавес.

Вот та комическая сценка, которую, между прочей своей работой, охотно исполняет мой «Бэби».

Познакомлю теперь вас с приемами, которые я употреблял при обучении слона этой сцене. Предупреждаю, что слон уже ранее мной был обучен апортировке, по жесту моему передвигался вперед и назад, ложился, вставал, кланялся и знал вообще все первоначальные трюки. Я, заранее составив себе план этой сценки, начал так: подведя слона к столу, на котором лежали салфетка, щипцы и бритва, насыпал мелкие кусочки хлеба между реквизитом на стол. «Бэби», ощупывая хоботом стол и вещи, охотно подбирал крошки хлеба. Таким образом, он знакомился с вещами. Затем, выдвинув из стола, ящик и не вдвигая его обратно, я положил туда салфетку и несколько кусков сахара. Все это делалось на глазах у «Бэби» Возобновляя несколько раз корм в ящике, я постепенно вдвигал его в стол. «Бэби» просовывал в узкую щель ящика хобот, нащупывая салфетку, вытаскивая ее, как мешающий ему предмет, и снова лез за кормом. Но вот я наглухо вдвинул ящик. «Бэби» сначала нащупывал хоботом точеную, круглую ручку. Когда он дотрагивался до нее, я давал ему подачку. Слон долго приноравливался, как бы удобнее взяться за ручку хоботом. Я, для ускорения и упрощения обучения, привязал к ручке кусочек материи. Тряпка эта напоминала слону салфетку. Слон потянул за нее и получил награду. Так повторялось несколько раз, покамест не установилась ассоциация. Через две репетиции «Бэби» быстро подходил к столу, брался за ручку и, выдвигая ящик, вынимал оттуда салфетку.

Я моментально, не теряя времени, клал ему сбоку в рот кусочек сахара. «Бэби» жевал сахар, не выпуская из хобота салфетку, и держал ее до тех пор, пока я сам не вырывал ее у него.

Когда ассоциация установилась и зазубрилось это действие, то я приостановил вкусопоощрение, и «Бэби», держа в хоботе салфетку и не получая ничего, нетерпеливо опускал и поднимал хобот с салфеткой, касаясь ею поверхности стола. Как только конец хобота и салфетки касались стола, так тотчас же я клал сбоку сахар. Хобот опущен, лежит на столе. Слон получил сахар, я слежу в оба... Вот он сдвинул бритву, я тотчас же поощряю. Слон хрустит зубами, раздавил сахар и, в ожидании повторения, минутку стоит без движения. Я тоже не шевелюсь. «Бэби» поднимает хобот и опускает. Я не шелохнусь. Слон бьет салфеткой по столу и тотчас же получает вкусопоощрение. Съел..., ждет..., я тоже жду, но делаю движение в сторону. «Бэби», следя за мной, тоже делает маленькое движение в бок и тем опять сдвигает салфеткой деревянную бритву. Бритва падает на землю. Слон получает сахар. Я снова кладу бритву на стол – опять повторяется то же самое и так до тех пор, пока твердо не устанавливается ассоциация. Я не успеваю класть на стол щипцы, бритву, как он «тотчас же смахивает со стола. При каждом таком его движении я говорю одной и той же интонацией – «стирай пыль». На пятый день, в семь репетиций, слон великолепно, без ошибки, выдвигал ящик, вынимал салфетку и ею смахивал со стола и бритву и щипцы. Затем на шестой день, когда он проделал все по порядку, я отошел от стола к декорации, изображающей окно, зовя его. «Бэби» подошел ко мне и получил вкусопоощрение. Не отходя от меня и опустив хобот с салфеткой, он несколько минут стоял неподвижно, затем, не дождавшись вкусопоощрения, поднял хобот кверху и невольно коснулся им декорации. Тотчас же получил морковь, съел и опустил хобот вниз, ведя салфетку по полотну декораций. Понятно, тотчас же получил половину морковки. Съел, и снова поднял хобот. Пауза... опустил хобот, получил другую половину. Так продолжалось с полчаса. Иногда он получал вкусопоощрение, когда водил салфеткой снизу вверх, а иногда и сверху вниз.

На второй репетиции он уже охотно, не останавливаясь, водил салфеткой по декорации, как будто стирая пыль. Я каждый раз, все реже и реже, давал ему вкусопоощрение, т.-е. не за каждое движение, а за несколько их, и таким образом «Бэби», не дожидаясь приказаний, стирал пыль и часто водил салфеткой по декорации вверх, вниз и в стороны.

Малейшее мое движение вправо или влево, и «Бэби», передвигаясь, стирал якобы пыль с тех мест, которые мне были нужны. Таким образом, получилась полная иллюзия стирания окна, подоконника и вывески. Иногда, желая получить поскорее морковку или сахар, «Бэби» торопился и не водил салфеткой по декорации, а прямо ударял по ней. Получалось впечатление, как будто он не стирает, а смахивает.

Теперь дальше. Я беру у него салфетку и иду к постели. Он следует за мной, боясь отстать от меня. (Кроме желания вкусопоощрения, у него развилась с детства и боязнь остаться одиноким в помещении. Это очень помогало мне при дрессировке). Подойдя к постели, я разбросал по ней несколько кусков сахара и хлеба. «Бэби» сначала осторожно, а затем все смелее и смелей подбирал с постели корм и всасывал хоботом крошки. Ощупав постель, слон, таким образом, ознакомился с новым предметом. Но вот начинается более трудный номер. Нужно, чтобы «Бэби» вытащил из-под подушки бычачий пузырь и, положив на пол, наступив на него передней ногой, раздавил бы его. Надо знакомить с пузырем. Я кладу пузырь на землю. Под бок пузыря подкладываю морковь. «Бэби», обнюхав хоботом пузырь, ощупывая его, сдвинул в сторону, но легкий вес пузыря, который слон не почувствовал своим прикосновением, ввел «го в заблуждение. «Бэби» принял пузырь за живое существо, испугался, растопырил уши и попятился назад. Может быть, запах на него подействовал неприятно, только мой «Бэби» отошел от пузыря и не хотел к нему приблизиться, несмотря на лежащую; около морковь. Я, зная опытом, что насилие не приведет к добру, а только измучает меня и слона, не пытался подводить слона к пузырю. Поднял с земли пузырь, попробовал подносить его самому хоботу, говоря «апорт», но «Бэби», стал гудеть и топырить уши. Надо было временно бросить.

На следующий день, когда у «Бэби» был лучше аппетит, я репетировал сначала «сцену в парикмахерской». На столик к щипцам и бритве положил и пузырь, но выкрашенный в коричневую краску. «Бэби», по обыкновению, выдвинул ящик, вынул салфетку и начал смахивать все со стола, за щипцами полетел и пузырь. Это мне удалось. Но вот я кладу снова все на стол; вынимаю салфетку из хобота и бросаю на щипцы, бритву и пузырь, морковку и хлеб. «Бэби» принялся подбирать крошки и класть в рот. Но, прикоснувшись хоботом к пузырю, чуть поднял уши и на минуту остановился, но мое «бравшейн» и вкусопоощрение не дали ему задумываться. Опять положена салфетка в ящик, снова вещи на столе, и «Бэби» проделал все как следует, полетел вместе с реквизитом и пузырь на землю. Я подошел к лежащим на земле щипцам, заставил «Бэби» поднять их, взял из хобота, понятно, дал вкусопоощрение, потом заставил поднять бритву и, наконец, пузырь. Слон, тронув пузырь концом хобота, остановился на минуту и отвернулся. Опять неудача... Я настаивать не хотел, боясь вызвать у «Бэби» протест. На сегодня и то хорошо, что слон трогал его и спокойно проходил мимо пузыря, не пугаясь.

На следующую репетицию я привязал к пузырю морковь. Не спеша, положил на стол, на глазах «Бэби», бритву, щипцы и пузырь. Сегодня в первый раз я не положил салфетку в ящик. «Бэби» выдвинул ящик, пошарил в нем хоботом, не найдя салфетки, собрал со дна крошки хлеба, съел и стал шарить по столу. Наткнувшись на морковку, он взял ее хоботом, свернув конец улиткой, и понес ко рту вместе с пузырем. Положив морковь в рот, «Бэби» спокойно отгрыз ее от пузыря, который упал к ногам слона. «Бэби» был покоен. Все это хорошо, но далеко до цели. Привязывая к пузырю все меньше и меньше куски моркови, я клал его на землю под ноги слона несколько раз. «Бэби» привык к пузырю, но как заставить раздавить его? Эту задачу я не мог решить сразу. Наблюдая за «Бэби», я заметил, как он, стоя в своем слоновнике, часто ощупывал лежащие под ногами у него щепки и камни ногтями передней ноги, отодвигал их, наступал на них пяткой, вдавливая в землю. Солому, положенную для подстилки, он часто свертывал жгутом и, наступив ногой и обернув хоботом, рвал ее и клал себе в рот. Все эти движения он проявлял, когда был сыт и баловался. Надо поймать эти моменты и воспользоваться ими. Пришло время такого момента, и я поспешил положить пузырь с большой привязанной морковью, но неудачно... Морковь была оставлена без внимания и пузырь отброшен носком правой ноги в сторону. Но я приготовил новый сюрприз для «Бэби».

К следующему разу была готова целая серия пузырей. Маленький свиной пузырь был привязан к сухарю – к корке черного хлеба, затем длинные кишки, как сосиски надутые и перевязанные в разных местах с корочками черствого хлеба, лежали в корзине наготове.

Я сижу у слоновника и наблюдаю. Поиграв хоботом с цепью, которая приковывала левую заднюю ногу слона к полу, «Бэби» стал тянуться ко мне, дуя теплым, влажным воздухом из хобота, как из трубы, мне в лицо. Похлопав его по хоботу рукой, я другой рукой подсунул ему связку дутых сосисок. «Бэби», нащупав корки хлеба, стал эти корки обвертывать концом хобота и возить по земле. Связка сосисок, видимо, на него не производила особого впечатления. Повозив их по полу слоновника несколько раз, «Бэби» бросил их без внимания и занялся стуканьем в стенку своим вниз свернутым хоботом.

Я взял сосиски с пола и старался, держа перед глазами «Бэби», обратить его внимание на них. Но слон баловался, помахивал хвостом и обертывался ко мне боком. Но, наконец, и я дождался желанного момента. «Бэби» видимо наигрался достаточно и начал обнюхивать хоботом пол, ища крошки сухаря. Я положил один конец надутых кишок на пол, а другой держал в руке. Все это я делал, стоя на корточках вне слоновника. «Бэби» потянулся хоботом к кишкам, чуя запах хлеба; я тотчас же оттягивал кишки к себе. Как только слон поднимал хобот кверху, я бросал кишки на пол; как только он опускал хобот, чтобы их взять, я принимал прочь. Это, видимо, начинало сердить «Бэби», ибо он согнул свой толстый хвост и спину. Когда «Бэби» шарил по стене хоботом, я близко, к самым ногтям ноги, слона, положил кишки. Он сознательно наступил на конец сосиски и кишка лопнула не громко, сделав «пф». «Бэби» не отнимал ноги, опустил хобот и начал работать, отрывая корочки. Произошло, что и требовалось.

Повторив с различными изменениями эти манипуляции, я отложил продолжение до следующего раза. На следующий день, когда «Бэби» был полуголоден, я также продолжал с ним эту игру. Слон, стремясь задержать удаляющуюся кишку, наступал на нее, при чем кишка лопалась, и я тотчас же совал ему в рот яблоко, или апельсин, глубоко кладя их на горбатый и скользкий язык. Слон уже не обращал внимания на привязанную корку, а ждал фрукт, подняв хобот кверху и раскрывая рот. Таким образом, устанавливалась ассоциация движения, звука и вкуса. Привыкнув к тихому хлопанью и шлепанью сосисок, слон и не испугался шума от лопнувшего свиного пузыря.

От маленького свиного пузыря я перешел к большому бычачьему.

Перенеся эти действия из слоновника на арену, я, прежде всего, клал под подушку пузырь с привязанной коркой, и когда «Бэби» по привычке обшаривал матрац, ища крошек, и залезал под подушку, то, найдя там корку, тащил наружу пузырь и тотчас же клал его на землю, наступал на него ногой, отрывая корку от пузыря. Впоследствии, он прямо смахивал из-под подушки пузырь и давил его ногой. Вот как создался номер с клопом.

Продолжаю дальше. Слон должен после убийства клопа встать всеми четырьмя ногами на постель и, взяв подушку, поднять ее высоко над своей головой. Этот номер не так труден. Хотя сначала вводить слона на сравнительно низкое возвышение и было трудно. Он делал это не сразу, а, ощупывая и надавливая передней ногой пробовал плотность и крепость кровати. Стоило чуть треснуть одной доске, как пришлось бы бросить этот номер. Заставить взять хоботом подушку – это обычное приказание апорт, а поднимал он ее не высоко хоботом потому, что я не совал при этом с боку в рот вкусопоощрение, а приказывал, говоря «хох», поднять хобот и открыть широко рот, чтобы получить вкусопоощрение непосредственно на язык. Теперь, когда я вырывал у него подушку, надо было заставить его дуть на свечку. Это училось так: опять в слоновнике, где прикованный цепью к стене «Бэби», тянулся ко мне, начинал я свое ученье. Входя в конюшню и окликнув «Бэби», я медленно подходил к слону и останавливался на известном расстоянии от него, куда он не мог достать своим хоботом. «Бэби», видя меня и мою протянутую руку с яблоком к нему, натягивал цепь до крайности, выдвигаясь всем туловищем ко мне и протянув хобот прямой линией, при чем задняя закольцованная нога висела в воздухе, натянув цепь как струну. Я держу яблоко на полуаршинном расстоянии от щупальцев хобота до тех пор, пока «Бэби» не выпустит воздуха из хобота.

Сначала слон втягивает в себе хоботом дразнящий запах розмаринового яблока, а затем с силой дует в него. Как только дунул, тотчас же получил фрукт, при этом постоянно следовало мое приказание – «дуй».

В следующие репетиции слон уже не натяги зал так цепи, как раньше, до боли, а дул только при виде протянутого вкусопоощрения и при слове «дуй».

Когда «Бэби» стоял на кровати и тянулся к моей руке, я ставил между хоботом и моей рукой, державшей приманку, маленькую ночную тумбочку с гладкой полированной поверхностью и стоявшим на ней легким, алюминиевым подсвечником с зажженной свечкой. При слове «дуй», «Бэби», выпускал из хобота струю воздуха,, собственно на приманку, но благодаря моим движениям рукой, попадал на подсвечник, который, скользя по гладкой поверхности тумбы, летел вместе со свечой на землю – тотчас же «Бэби» получал награду.

Таким образом, при сдувании подсвечника слон вознаграждался, и получилась зазубренная ассоциация. Потом мне не надо было показывать рукой направление, куда дуть, и слон сознательно дул на свечку. Понятно, все это делалось постепенно и не спеша. После тушения свечи, слон ложился на кровать, так же как и на землю, но только медленней и с большей осторожностью, учитывая сознательно свою тяжесть.

Но вот мое малейшее движение к «Бэби», и тихое «алле» заставляет слона встать и слезать с кровати. Тут «Бэби» знает порядок своих действий.

Он должен, нагнув голову, хоботом искать под кроватью вазу и, нащупав ручку, обернуть за нее свой хобот, вытащить вазу наполненную до половины свинцом (свинец, как баланс и тяжесть, не давал падать на бок посуде).

В первые дни репетиции в вазу клался корм, который слон поедал, вытащив наружу вазу за ручку. Ваза ставилась под кровать только тогда, когда «Бэби» уже лежал на постели, иначе он исполнил бы этот номер раньше, чем следовало бы. В первые уроки так и было. Слон, подходя к постели, сразу уже искал хоботом под кроватью, но раза три-четыре пошарив напрасно, перестал. Затем, когда «Бэби» вытащил на средину арены вазу и, вытащив свой хобот из ручки этой вазы, протягивал хобот за вкусопоощрением, я вел своим движением так слона на вазу, чтобы она приходилась под брюхом и, останавливаясь, заставлял его ложиться.

Слоны ложатся так: сначала животное, опуская свой зад, становится на колено задней ноги, потом ставит также и другую заднюю, а потом, передвинув их удобней под живот, опускает туловище и становится на колени передних ног. Лежа на всех четырех ногах, касаясь животом земли, оно начинает медленно наклоняться на бок и затем ложится на землю, вытягивая при этом ноги. Когда мне надо было заставить «Бэби» садиться на вазу, я приказывал слону ложиться и, как только он опускался на одно из колен задней ноги, я тотчас же тормозил дальнейшее движение его вкусопоощрением и отвлечением его внимания на что-нибудь другое, или прекращал желание опустить другую ногу криком «бравшейн», или движением всего своего тела по направлению к нему, при этом клал ему в рот сахар. (См. рис. 6 и 7).

 

Слон замирал в этой позе несколько минут, Получалось впечатление, что он сидит очень комично на вазе. Тут раздается стук в декорацию, я делаю движение вперед, и слон за мной тотчас же встает. Является мой карлик и, пока я с ним разговариваю, слон сзади меня стоит и кланяется Ванька-встаньке, выпрашивая у него сахар. Но вот карлик посажен на стул, и я с «Бэби» подходим к мехам, где тлеются заранее приготовленные уголья. Там же лежит красный бенгальский огонь, который я незаметно должен сбросить на уголь. Надо, чтобы слон взялся за конец рычага и качал бы его вверх и вниз. Этому движению он учится легко, после того, как он знает кланяться. Я стою за мехами напротив слона, и «Бэби» сначала ощупывает железную ручку, на которую кладу его хобот; затем обвертываю ее концом хобота, придерживая левой рукой, а правой просовывая в рот сахар, при чем часто повторяю слово – «апорт». Когда «Бэби», взяв за рычаг, начинает его тащить к себе, я удаляюсь от слона назад. «Бэби», видя, что делает не то, начинает шевелить рычагом в разные стороны, но так как железо поддается только вверх и вниз, то и слон своим чувствительным хоботом, как мы рукой, двигает рычаг вверх и вниз. Я же не зеваю: то и дело подкладываю в рот хлеб, сахар и морковь.

Вторая репетиция с жаровней была и последней. Когда слон взялся за рычаг, я стал напротив его, делая движения как при поклоне и говорил слону: «Кланяйся, кланяйся, «Бэби».» Слон, который лучше всего знал свои поклоны, не выпуская рычаг, кланялся, чем и помогал хоботу поднимать вверх и опускать вниз рычаг. Подкладывать щипцы в жаровню, это уже было мое дело. Покачав хоботом рычаг у жаровни, слон отправлялся за мной к точилам. Тут то же самое, что и у мехов. «Бэби», нащупав ручку и обхватив ее концом хобота, поднимал и опускал голову. Так он вертел все быстрее и быстрее точило, спеша навертеть себе вкусопоощрение.

Но вот с ведром, наполненным сбитым заранее мылом, пришлось мне больше повозиться. Поставив ведро на землю перед слоном, я на глазах «Бэби», положил в него большую кисть так, чтобы верхний конец кисти был наружу.

Приказав «Бэби» словом «апорт», взять за палку кисти, я, когда он это исполнил, тотчас же положил в рот сахар. Следовало заставить слона болтать кистью в ведре. «Бэби» привык раньше пить из ведра; вынув кисть и выбросив ее, полез хоботом в мыльную пену и стал подбирать ее к себе в рот. Это не входило в мою задачу и мне пришлось повозиться с «Бэби». То крича на него, то тормозя его движения вкусопоощрением, то совсем уходя от него, я все – таки заставил слона оставить в покое мыло.

Напоив слона предварительно водой из другого ведра, принесенного на арену, я словом, апорт, приказал поднять кисть с земли и, подведя слона к ведру, своим движением тела направлял «Бэби» так, чтобы хобот с кистью попал в ведро. Как только кисть коснулась ведра, тотчас же следовало вкусопоощрение. Так много раз.

 

Наконец, «Бэби» догадался, что требовалось от него. Не выпуская ручку кисти из хобота и крепко обхватив ее, слон получал поминутно награду и как только он оставлял ее, то прекращалось вкусопоощрение. Я, отходя от ведра, подходил к Ванька-встаньке и обратно. Слон следовал за мной, таская кисть по земле и, как только приближался к ведру и кисть попадала в ведро, тотчас же получал хлеб.

Усвоив себе все это, «Бэби» следил за каждым моим движением, боясь, что я его оставлю. Передвигаясь со слоном от ведра к карлику и обратно несколько раз, я остановился около ведра, на несколько минут задержав вкусопоощрение. Я стоял не шевелясь. «Бэби» терял терпение и начал хоботом с кистью шевелить в ведре, стукая о стенки посуды кистью, тотчас получал сахар. Я следил за движением хобота в ведре и, когда видел подходящее движение, тотчас же закреплял вкусопоощрением. Таким образом, получилось, то, что мне нужно: «Бэби» болтал кистью в ведре в разные стороны.

На следующую репетицию, повторив все сначала, я дошел и до головы карлика. «Бэби», сболтав кистью мыльный порошок, нес за мной к Ванька-встаньке кисть. Я стал к сидящему на высоком стуле карлику так, что бы слону было удобно, подняв хобот, коснуться кистью головы карлика. Сказав – хох! и сделав подобающее движение рукой вверх, я заставил «Бэби» поднять кисть и стукнуть по голове карлика. Тут, применяя вышеописанный прием (при стирании пыли), «Бэби», как салфеткой водил по столу, точно так же стал водить мыльной кистью по голове карлика. Когда мне надо было прекратить, я делал только чуть заметное движение назад и слон отворачивался назад. Кончив намыливание, я совал в хобот бритву, держа ее в одной руке, а в другой хлеб. «Бэби» выпускал кисть и брался за бритву. То же самое движение и с бритвой, как и с кистью, а затем бритва таким же образом заменялась салфеткой, которой «Бэби» стирал мыло с головы карлика. При этой сцене Ванька-встанька вначале должен был сидеть смирно, но постепенно, при, устанавливании этих ассоциаций, он делал различные движения, чтобы не испугать слона. Соскочив со стула и удирая с арены, я заставлял его, на глазах у «Бэби», класть себе в карман яблоко. «Бэби» тянулся к карлику, но Ванька-встанька пятился назад и когда слон хоботом, схватив его за руку выше локтя, притягивал к себе[15], то карлик тотчас же вынимал из кармана и давал «Бэби» яблоко.

Несколько репетиций и «Бэби» – не зевал... Как только Ванька-встанька соскакивал с табуретки и направлялся к декоративной двери, слон ловил его хоботом, притягивал к себе и получал вознаграждение. Затем я и следовавший за мной слон оборачивались лицом к публике и кланялись в разные стороны.

Так заканчивалась сценка в парикмахерской. Добавляю, что при подготовке этой сцены должна сначала соблюдаться тишина, дабы не развлекать животное и не затормозить нужные мне движения. Вкусопоощрение применяется различно. Когда надо, чтобы хобот был поднят, кладется вкусопоощрение на язык, глубоко в рот; (см. рис. 8) когда надо, чтобы хобот был опущен, просовывается приманка сбоку за клыками у основания губ. Когда надо, чтобы был выпущен предмет из хобота, дается вкусопоощрение в щупальца хобота, или кладется сбоку на конец и внутреннюю часть хобота. Дрессировщик все время, передвигаясь с места на место, должен водить и ставить, как ему надо, слона, положением своего туловища, своими движениями. Каждое движение дрессировщика должно быть рассчитано.

Слон зорко следит своими маленькими глазами за вами. При выражении одобрения рекомендую поглаживать между глаз и похлопывать ладонью за ухом; при порицании – произносить однородный звук с одним и тем же движением тела, например: сссс... и резко наступательный шаг к животному.

Никогда нельзя, не добившись своего от животного, откладывать до следующего раза. Не закрепив ассоциацию, нельзя оставлять, иначе, в следующий раз, снова надо наталкивать животное на нужное действие сначала.

Когда требуется сделать торможение какого – либо действия, надо не забывать, что оно, уже будучи раз заторможено, не проявится в первоначальном виде. При применении в дрессировке каких-либо реквизитов, надо сначала дать их слону обследовать. Неожиданное для слона прикосновение, или появление предмета – пугает слона. Надо сначала дать ему успокоиться, а затем продолжать дальше.

 

У всех животных есть свои движения, приобретенные ими опытным путем. Эти движения при дрессировке должны закрепляться вкусопоощрением, дабы ими пользоваться. Вкусопоощрение, смотря по состоянию аппетита, может быть разнообразно, а в некоторых случаях его даже должно менять, давать вперемежку яблоко, хлеб, сахар, морковь и т. д.

При дрессировке надо знать и привычки животного. Чувство страха, одиночества у слонов, как у стадного животного, в некоторых случаях помогает. Изучив выражения животного, можно знать и его настроение во время урока и согласоваться с этим; например, если слон спокоен, то уши его и хвост висят без напряжения мышц..

 

Испуг и беспокойство выражаются оттопыриванием вперед ушей и напряжением и оттопыриванием хвоста. Недовольство и, в очень редких случаях, злоба выражаются у слона крепко прижатыми к телу ушами и хвостом. Радость и игра выражаются у слона – похлопыванием ушами, вилянием хвоста и качанием в разные стороны головой (см. рис. 9 и 10). Плач выражается слезами, обильно текущими из глаз, и вялостью ушей и хвоста. При всем описанном, различные интонации гуденья, рев и трубный звук – хоботом, а также движения хоботом и всем телом ясно выражают желание и настроение слона.

Скучающий, прикованный к стойлу слон часто выражает тоску болтающимся вправо и влево хоботом, монотонным и однообразным покачиванием его из стороны в сторону. Во время игры слон оригинально свертывает и развертывает хобот, размахивая им во все стороны; При испуге или злобе, когда слон убегает, он свертывает хобот плотно, изображая улитку. При начале недовольства, имея намерение ударить, он конец хобота подвертывает и, ударяя или отталкивая, развертывает его. Ласкает слон хоботом, ощупывая и водя щупальцем по спине, голове и т. д., при чем особую ласку выражает тем, что он своим чувствительным щупальцем водит по глазам, как бы целуя их.

Мой «Бэби» пытался несколько раз щупать и мои глаза. Но_г несмотря – на то, что он старался это сделать нежно, для меня было нестерпимо, и я к сожалению должен был отстраняться от таких ласк.

 

Доместикация. [16]

 

Я изложил основные приемы моего способа дрессировки. Теперь я хочу еще указать на одно условие, которое в высшей степени облегчает работу дрессировки, и при котором мои приемы приводят к наиболее значительным результатам. Условие это— доместикация, одомашнивание, которое приводит к обезволиванию животного и делает его послушным выполнителем желаний хозяина.

Доместикация есть постепенное, длительное приучение животного к человеку, благодаря чему происходят очень существенные изменения его психики, помогающие дрессировке, которых нельзя добиться одним применением вышеизложенных приемов.

Постепенно у животного создаются ассоциации, на чем затем будет строиться дрессировка.

Весьма важно, чтобы животное стало объектом дрессировки с самого раннего его возраста. Понятно, что для одомашнивания самое лучшее, когда животное, в первый раз открывая глаза, видит ту окружающую его обстановку, при которой ему придется продолжать свою жизнь. К сожалению, с некоторыми животными этого сделать невозможно; например, ластоногие (за очень редкими единичными исключениями) не плодятся в неволе, другие же, так называемые дикие животные в зоологических садах и зверинцах плодятся, но отделить детенышей от матери в нужные моменты для полной доместикации редко удается. Например, львица, тигрица, леопард, рысь и вообще звери кошачьей породы в неволе при малейшем неумелом обращении со стороны ухаживающих за ними, затаскивают своих детенышей и даже поедают их. Когда мне приходилось получать норниковых животных и класть их под суку, то все – таки впоследствии наблюдалась резкая разница между норниковыми, принесенными с воли, и зверями, родившимися во втором, третьем поколении, в зверинце. Например, волчонок, принесенный мне из Муромских лесов в Ярославль, был выкормлен одновременно с Тещей (так звали волчицу, которую я получил из зверинца от волчицы, родившейся в том же зверинце). Оба они росли в одинаковых условиях, но разница в этапах дрессировки резко проявлялась. При первоначальном приручении повадко-приманкой волчонок на целых полтора месяца отстал от Тещи. Теща ласкалась уже и играла со мной на четвертом месяце от рожденья, а волчонок, несмотря на то, что я ему уделял больше времени, чем Теще, долго забивался в угол и боялся ко мне подходить. По прошествии трех лет, когда я уже выезжал на паре моих волков в санях по улицам Самары, Теща весело бежала, подняв кверху хвост, а волчонок прижимал уши и поднимал хвост при встрече с проезжающими. Теща ездила у меня в цирке на лошади и на северном олене, стоя на панно, а волчка пришлось отставить от этого номера, так как он очень боялся лошади. И так, несмотря на то. что животные однолетки находились в одной обстановке и увидели одновременно мир, разница все – таки давала себя знать. Но если взять животное слепым и воспитать его, то эта разница на много уменьшается, а потому желательно для успешной доместикации брать экземпляры с первых дней их рождения.

С собакой я поступал так. Если у суки имелось несколько щенков, то ради сохранения здоровья самки я с 3-хнедельного возраста начинал прикармливать щенят из рук; если же самка имела одного или двух детенышей, то я начинал применять повадко-приманку на пятой недели их жизни. Повадко-приманку я сопровождал звуком чмоканья, напоминающим им сосанье молока матери. Этот звук впоследствии переходил в короткий, похожий на воздушный поцелуй, общепринятый призывной звук для собак. Чмоканье с присасыванием было первым звуком, который щенок слышал от самого себя, и звук этот ему раньше всех звуков знаком. И вот этот самый звук устанавливал ассоциацию его со вкусом, что и заставляло детеныша идти на повадко-приманку. С птицами я поступаю, понятно, иначе. С голубями, утками, гусями, индюками, павлинами, горными курочками (см. рис. 11) и другими я устанавливаю слуховую ассоциацию со вкусом – постукиванием пальцем по полу или по столу, подражая звуку стучания клювом. Я помню два случая, когда моя горная дрессированная курочка стучала своим клювом по покрытому линолеумом чистому полу, призывая своих цыплят к месту, где должен быть по обыкновению насыпан корм. Мои вороны и галки на этот звук не реагировали. Только что взятые из своих гнезд птицы были мною кормлены особым способом.

 

Я клал на кончик пальца кусочек мяса и когда они, крича – «кааа», широко раскрывали свои клювы, я этот кусок мяса пальцем пропихивал в горло. Мной выращенный ворон Карп (как я его называл), впоследствии говорящий очень ясно: «кто там», раньше галок, грачей и ворон отзывался на зов (см. рис. 12). Я думаю, это происходило оттого, что самый звук слова «Карп», напоминал ему им же произносимый звук «карр»... Он даже при звуке шагов, очевидно, ожидая пищи, кричал своим низким гортанным, похожим на человеческий голос, свое «кто там», «кто там» (в тоне: «до» – кто, там – «фа» нижнее). Привожу такой случай. В Кишиневе в цирковую конюшню ночью забрались воры. Разбив окно, они проникли в пустующее стойло, где висели на стенке седла и сбруи, и сняли их. Кучера спали крепким сном. Когда жулики в полной темноте, нагруженные награбленным, проходили мимо клетки моего ворона, и вдруг услышали грубый голос – кто там? – воры побросали вещи и скрылись через разбитое окно.

Первая в жизни объекта слуховая ассоциация остается у животного до конца его жизни, если она вначале же умело закреплена в памяти его. Но бывает и обратное. Общепринятым чмоканьем люди зовут молоденьких щенят, протягивая к ним руку, как бы маня пищей, но обманывают животное, не давая пищи. Этим они заставляют животное через несколько таких опытов не реагировать на этот призыв и делают о собаках ложное представление, говорят, что они нелюдимые, приписывая им дикость, глупость и т. д. Я не позволяю себе никогда этого делать, зная, что это вредит доместикации.

Приманивая животное призывным звуком и пантомимой, я немедленно даю ему приманку; если же животное не идет на приманку, я во что бы то ни стало добьюсь того, чтобы оно подошло ко мне. Это и есть начало воспитания обезволиванием. Со звуком родного чмоканья ассоциируется и слово, предположим,, «иси», и если животное проявляет упорство, то. мое слово «иси» переходит не в призывной звук, а в приказательный, и я настойчиво повторяю его в различных интонациях до тех пор, пока животное не подойдет.

Собака, предположим, подойдя ко мне, хотя и неохотно, не принимает пищи; я все – таки лаской и поглаживанием выражаю ей одобрение и оставляю ее на некоторое время в покое.

Прогрессивное одомашнивание параллельно идет с постепенным обезволиванием[17] (иногда приходится прибегать к механическому способу).

 

Механический способ применяется в особо исключительных случаях и очень осторожно, по возможности без болевых ощущений, но с насилием. Например, собака, несмотря на то, что уже много раз подходила ко мне по первому слову: «иси», вдруг ни с того, ни с сего уходит прочь. Я, испробовав все средства обращения непосредственно к психике животного, был принужден применить механический. Привязав к ошейнику длинную веревку, снова призывал, подтягивая веревкой к себе. Животное, неохотно и слегка упираясь, все – таки было принуждено подойти ко мне. К таким мерам, повторяю, приходилось прибегать только в крайних случаях, и делал я это по возможности без всякой боли. Вся процедура механического воздействия на животных напоминает меры, допущенные нашей современной педагогикой. Предположим, ребенок не хочет есть и не садится за общий стол; его тащат за руку насильно и заставляют сидеть со старшими. Если ребенок вырывается, то его еще и нашлепывают, чего я не допускаю с животными, так как удары в момент дрессировки притупляют сознание и действуют обратно.

Такое механическое обезволивание применяется очень редко и весьма осторожно – Главное же – это непосредственное воздействие на психику лаской, интонировкой и вкусопоощрением. Применяю к интонировке, как поощрительное слово – «бравшейн» (сокращенное с немецкого – bravschön) и порицательный звук: «тссс»... Вот те два звука, которые в моем несложном лексиконе применяются с самого начала дрессировки и не изменяются до самого конца.

Намеренно играя со щенком, вы все – таки должны играть с ним, как старший с младшим, и быть постоянно на чеку. Предположим, собака, разыгравшись, начинает проявлять очень резко свое «я»; увлекаясь, кусает вас сильнее, чем бы это следовало. Вы сейчас же должны останавливать звуком «тссс», а потом и прекращать совсем игру. Это порицание впоследствии играет громадную роль. У обезволенной собаки короткое «тссс» сразу меняет настроение и из веселой собака сразу становится серьезной и внимательной, а иногда и угнетенной. Звуком «тссс» даже у проголодавшейся собаки во время кормления подавляется аппетит, и она даже бросает пищу. У молодых щенков приходилось вырывать насильно изо рта, разжимая челюсти, пищу, и всегда это механическое действие приходилось сопровождать продолжительным «тсс» Впоследствии обезволенному животному достаточно было короткое «тссс»..., чтобы оно меняло свое намерение. Звук «тссс» производит магическое действие на психику животных. Только в редких случаях это порицание не производит желательного действия, а именно, когда проявляются у животного инстинктивные чувства, как – то: чувство страха, полового возбуждения, при нападении на убегающего. Это последнее чувство особенно проявляется у чистокровных и полукровных животных. Например, такса. Как бы она ни была воспитана обезволиванием, но при виде убегающей дикой крысы, теряет всякое самообладание и никакое продолжительное «тссс» на нее не действует. Даже мои вполне обезволенные собаки – премьеры, как-то: «Запятайка» (полутакса) и «Пик» (чистокровный фокстерьер), в момент пробуждения инстинкта выходят из подчинения и, хотя на короткое время, проявляют свою самостоятельность. Только одна моя дворняжка «Бишка» при звуке «тссс» моментально сокращалась и опускала голову, прижимая уши и поджимая хвост. Самое подавление звуком «тссс» инстинкта есть, по – моему, очень сложный психологический процесс. Моя покойная «Бишка» отличалась от полукровки «Запятайки» (у которой было более крови таксы) и от «Пики» – чистокровного фокстерьера – тем, что была дворняжка, и потому обезволить ее было сравнительно легче. Чистокровные собаки – каждая порода имеет свои характерные особенности и инстинкты, которые при дрессировке доместикацией обезволиванием приходится ломать и идти, как говорится, наперекор природе. Инстинкт бывает в некоторых случаях большой помехой для обезволивания, а в иных и непреодолимым препятствием; например, мой слон «Бэби», купленный мною у Гагеноека в Гамбурге 4 – 5-месячным, в течение 3-летней последующей жизни у меня часто проявлял свое «я».

Так, напр.; сначала слон, не желая идти в свой слоновник, шел, куда не следует, и, как капризный ребенок, упираясь, когда его насильно вели, тянулся хоботом к огню – к электрической лампочке. Несмотря на приказание, упрямо продолжал делать по – своему и, когда приходилось применять насилие, ревел со злости, резко, громко и настойчиво пытался делать по-своему. Потом, с летами, он становился все послушней, терпеливей и сдержанней и только потому, что я не был ему слепой матерью, а был разумным отцом; ни разу не позволил я себе махнуть рукой и предоставить его самому себе – делай, мол, что хочешь, а обязательно ставил себе законом переламывать его упрямство. Один раз я нарочно, как урок, дал ему волю поступить по-своему. «Бэби» было уже три с чем-то года. Проходя из конюшни на арену со мной для репетиции мимо хода под галлереей, «Бэби» вдруг вздумал повернуть налево и пойти в тускло освещенный проход под галерку. Я успел загородить собой дорогу, но он не смотрел на мои замахивания и на мое громкое приказание: «алле!», отворачивая голову в разные стороны, стоял, как вкопанный, и сделал попытку сдвинуть меня лбом. Я был принужден взять его за ухо и с силой тянуть в сторону. «Бэби» заревел и, вырвав ухо, опять повернулся к проходу. Я снова схватил за ухо более крепко и, громко приказывая, повернул его назад. Но «Бэби» упрямо стоял на своем. Я, не выпуская из рук уха, уговаривая, сунул ему в рот сахар. «Бэби» сильнее заорал, выбросив языком изо рта Сладкий кусок. Что будешь делать? Очень не хотелось применять насилие, хорошо зная, что боль может отозваться на моей дрессировке губительно и надолго затормозить ученье. Но тут мне пришла мысль, что боль должна происходить, по крайней мере, не от меня. От служащего – тоже не хотелось бы, ибо слон будет бояться его; да и вообще очень и очень не желательно, если «Бэби» будет пугаться людей, между которыми ему приходится жить и перед которыми ему надо работать (давать представления). К моему счастью и несчастью, под галереей в это время топилась железная печь, которая отходила от стены приблизительно на 1½ аршина и «Бэби», с его толстым и надутым, как пузырь, животом, не мог пройти под галерею, не задев боком горячей печки. Я и пустил его, предварительно выпустив ухо, когда он менее сильно тянул его из моей руки, затем, отступив два шага назад, я отошел в сторону, давая ему дорогу. Я стоял молча и неподвижно. Слон, не ожидая такого исхода, на минуту постоял на одном месте, а затем упрямо двинулся вперед. Сунувшись между стенкой и печкой, слон сразу попятился назад – он обжег правый бок. Я пошел на арену, и мой «Бэби», поджав свой короткий и толстый хвост, побежал за мной, как ребенок. Я стоял молча. Бедный «Бэби» остановился около меня, опустив хобот, как плеть, и, тихо качая его, гудел, как бы жалуясь. Я не спеша погладил ладонью его глаз и, потрепав за ухом, начал репетицию.

Но вот был случай в Елизаветграде такой. Наш летний цирк стоял на возвышенном месте, на площади. Крыша на временном здании цирка была парусиновая. После представления, когда публика вышла из цирка, поднялся сильный ветер. Рванул шквал один раз шапито[18], затрещали кругом доски, к которым оно было привязано. Другой раз налетел сильнее и, разорвав парусиновую крышу пополам, перервал электрические провода. Наступила сразу тьма. Крики людей, топот лошадей, треск ломающихся досок, весь этот хаос покрыл собой оглушительный, резкий рев моего «Бэби». Я, пробираясь ощупью в конюшню, как-то случайно попал в уборную и руками нащупал керосиновую лампу. Зажечь ее была одна минута и, я бросился в конюшню. Осветив ту часть, где было стойло и где был прикован «Бэби», я увидел следующую картину: столбы, за которыми лежала раньше балка, служившая для удержания цепи, валялись, вырванные из земли вместе с досками, а «Бэби», подняв высоко хобот и растопырив уши, ревел и рвал ногу с цепью, желая ее освободить от балки. Разбив стойло и протащив на цепи несколько шагов за собой балку, которая, к счастью, застряла между денником и уборной, слон продолжал донельзя натягивать цепь, рваться вперед, ревя во все горло. Лошади в стойлах становились на дыбы и били задними и передними ногами во что попало. Я, рискуя быть убитым, подошел с тускло светившейся закоптелой лампой в руке к слону и, крича во все горло «Бэби», «Бравшейн», – старался заслонить собою брыкающихся лошадей и бегущих мимо людей. Я гладил слона на все манеры, чесал ему живот и за ухом. Обнимая его, как это делал при игре, целовал в хобот – ничего не помогало. Он рвал ногу, причиняя тем себе еще сильнее боль. Цепь впивалась в кожу все глубже и глубже. Упав на колени передних ног и, чуть не задавив меня, слон загребал хоботом землю, выворачивая камни... Постепенно цирк стал наполняться слабым светом запасных ламп. Ветер, хотя тише, но все еще рвал и бил брезентом по жидким доскам цирка. Мои служащие, боясь подойти близко к слону, издали бросили ему хлеб, овощи и подставили ему ведро с отрубями. Слон ничего не замечал. С большим трудом удалось освободить ногу от цепи и «Бэби», почуяв сразу облегчение, стоял и дрожал всем телом. Долго не мог слон успокоиться: поминутно вздрагивая, поворачивал по сторонам голову, топырил уши и с шумом выпускал воздух из хобота. Хорошо, что Зайка застряла удачно. Много было бы несчастья. Ломая на своем пути все, что ни попало, и, таща тяжелую балку по земле, обезумевший от страха слон натворил бы так много бед, что его пришлось бы только пристрелить.

Чувство страха затемняет рассудок, и слепой инстинкт самосохранения в этих случаях ведет к гибели самого животного. Обезволивание пасует, и доместикация остается не при чем. Животное делается невменяемым.

Чувство безумного страха, сильных болевых ощущений, полового возбуждения и т. д. – все эти чувства, как бы животное ни было одомашнено, мешают в сильной степени моему третьему способу дрессировки. Устанавливать в такие моменты сложные сочетательно – условные рефлексы, ассоциации идей, совершенно невозможно. Успех дрессировки зависит от настроения животного и дрессировщика.

Очень часто в моей странствующей артистической деятельности мешали мне дрессировать частые административные высылки из города в город. Неприятности с полицией и столкновения с губернаторами, не говоря уже о том, что заставляли отрываться среди процедуры установления контакта с животными (что очень вредило цели), так подавляли мое настроение, что оно отражалось вредно и на животных. Мое психическое состояние передавалось, помимо моей воли, животным. Едва заметное мое движение улавливалось ими. Мое скрытое от всех волнение как-то воспринималось зверями и заражало их. Не говоря о моих солистах, премьерах моей труппы, но и на статистов – животных действовали мои скрытые переживания.

Я помню, как в Одессе, во время царствования Каранкозова, когда я показывал в цирке номера с животными под названием – «Пожар гостиницы «Старый режим», где пожарных изображали свиньи и обезьяны, лошадей – собаки, появился в переднем проходе пристав с портфелем, в котором лежала бумага о запрещении мне играть и о моем аресте (мне заранее дали знать, чего надо было каждую минуту мне ждать). Я, не останавливаясь и не показывая вида, продолжал говорить мою сатиру и командовать животными. Но одно появление пристава, взволновавшее меня и передавшееся животным, заставило животных спутаться и разбежаться во все стороны: поросята полезли в первые ряды, а обезьяны на галерею, собаки, запряженные в пожарные бочки и линейки, лезли друг на друга, ломая свой реквизит.

После этого случая в другом городе с большим трудом пришлось восстанавливать прежний порядок действия. Животные, если раз собьются и испугаются, то долго не забывают. У них память великолепная, совершенно недооцененная людьми. Прекрасная память животных одновременно опасна и полезна при доместикации и обезволивании. Вот почему необходимо, в особенности п