Исходная форма воздействия

 

Я убежден, что основанием воздействия на животное в моем способе является то еще не достаточное изученное нами влияние, которое мы называем внушением, а иногда гипнозом.

Когда мы разговариваем с людьми и стараемся передать им наши мысли, то мы тоже, в сущности, внушаем им. Но не об этом сознательном словесном внушении я говорю здесь.

Помимо того внушения, исходящего из наших сознательных центров и передаваемого словами, существует другая форма психического воздействия, психического общения между живыми существами, часто не сознаваемая ясно и совершающаяся не через посредство слов, а каким-то еще неясным для нас способом. С одной стороны, можно предположить, что здесь воспринимающий как-то автоматически угадывает мысль воздействующего по его мимике, жестам и т. п. Некоторые психологи думают, что в этом случае психическое состояние одного существа передается другому при помощи лучистых колебаний эфира, т.-е. как бы нервных волн, которые, подобно электрическим волнам в беспроволочном телеграфе, выходят- из одного сознательного организма и входят в другой. Может быть, оба эти механизма действуют вместе, это, разумеется, только гипотеза. Но самая эта непонятная, чудесная передача психики, мыслей, чувств, желаний несомненно существует. Из нее-то я и исхожу при работе и она-то, и кладется в основание моего метода дрессировки. Животное, благодаря радостной, творческой обстановке, вступает со мною в психический контакт и уже заранее смутно предчувствует, предугадывает, что мне от него нужно, что оно должно сделать. И вот на этой-то подготовленной почве безотчетного предугадывания я начинаю действовать техническими приемами моего метода (см. описание ниже), вследствие чего и достигаю своих общеизвестных результатов.

Но читателю нужно удостовериться, убедиться в том, что такой способ психической передачи действительно существует.

Я приведу три случая в моей жизни, когда, при некоторых исключительных обстоятельствах, мне удалось воздействовать на животных при помощи одного лишь внутреннего моего духовного напряжения, не применяя технических приемов, заставить их делать то, что мне нужно. Эти случаи, думается мне, довольно ясно обнаруживают существование этой таинственной формы психической передачи мысли от одного мыслящего существа другому.

Первый случай был в начале моей артистической деятельности. Я временно жил в селе Богородском. Это дачное место близ Москвы, за Сокольниками. Мне было тогда 14 лет. Играя на бильярде в ресторане с товарищами, мы разговорились о том, кто трус, кто храбрый. В нашей компании был молодой Ланин. Его родители имели в Богородске несколько лучших дач. Отец имел завод минеральных вод (знаменитая ланинская вода). Молодой Ланин рассказал нам, что у них одна дача пустая и в ней живет только собака – злой ульмский дог. Сначала собака жила на свободе, но неоднократное составление протоколов за его укусы проходящих обывателей, заставило Ланина запереть дога в отдельную небольшую дачу. Собаке передавалась пища через окно на веревке. Живя в одиночестве, вечно на запоре, собака совсем одичала. Я предложил следующее пари, если я войду в дом один, и дог меня не тронет, то я выигрываю пари. Мое предложение было подхвачено, и Ланин принял пари. Тотчас же во главе с ним мы отправились к даче ульмского дога. По дороге я предварительно изложил мое требование, которое еще более заставило товарищей удивляться и считать меня первым храбрецом в мире, хотя это мое предложение далеко не было доказательством моей храбрости. Зная еще тогда, хотя и смутно, психику собак, я предупреждал своим заявлением могущие быть нежелательные явления, ставя в обязанность нашего пари следующее: как только я войду в дачу, тотчас же товарищи должны запереть дверь за мной на ключ. Понятно, на первый взгляд это еще более казалось опасным и рискованным. Условие было принято, и вот за запираемой дверью ключ щелкнул, и я один в комнате. Товарищи снаружи прильнули к стеклам окон смотреть через спущенные сломанные жалюзи и ждали, когда дог будет меня грызть. Без мебели, пустая, состоящая из пяти комнат дачка! В одной, самой отдаленной от входа комнатке стоял на трех ножках сломанный диван. При моем появлении ульмский дог лежал под ним на тряпье и мочале, выдернутой из того же дивана. Звон замка, и дог с лаем бросился через все комнаты ко мне навстречу. При виде спокойно стоящего незнакомого человека он замедлил шаг и оскалив зубы, злобно зарычал. Я сделал легкое движение к нему навстречу, вытянул вперед шею и не спускал глаз с его глаз. Дог медленно приближался ко мне, все сильнее и сильнее рыча, слюна бежала из открытой пасти, глаза налились кровью. Я, согласно темпу движения вперед дога, тоже придвигался к нему тем же темпом. Он остановился и я остановился. Мы впились друг в друга глазами, началась предугадка; только рычанье с захлебыванием нарушали тишину, но вот дог остановился как бы на стойке, вытянул хвост палкой и растянувшись немного, смотрел мне яростно в глаза своими небольшими, с красными веками, немигающими, бесцветными глазами. В такой выжидательной позе стояли мы оба друг против друга не шевелясь. Вот дог чуть подвинулся ко мне, ближе передвинул свои ноги, я тоже подвинулся к нему и опять мы оба неподвижно замерли.

Проходят томительные секунды, кажущиеся вечностью. Но вот в глазах моего врага предугадкой заметил я что - то дрогнувшее. Зрачки дога как будто сузились, глаза слились с мордой в одно что-то неопределенно - серое (дог был дымчатого цвета), глаза его как будто отделились от серого и поплыли в сторону, вверх. Я делаю едва заметное движение вперед, – глаза удаляются, плывут назад, – еще мое движение вперед, – глаза дога на минутку остановились, как бы прилепились опять к своим местам, зубы дога защелкали. Моя вытянутая вперед голова и морда дога были друг от друга на расстоянии аршина, но при моем чуть заметном движении вперед глаза пошли назад. Я вперед, – глаза назад, я еще больше вперед, – дог отступил немного назад. Теперь я уже быстро приближаюсь к нему, – он уже боязливо пятится назад; я за ним, – он от меня, я уже переступил порог другой комнаты, а дог повернулся ко мне задом и бежит от меня. Я смело шагаю за ним, он от меня, и в последней комнате трусливо, поджав хвост, подполз под сломанный диван. Гром аплодисментов за окнами заставил меня очнуться. С триумфом был я выпущен через дверь моими товарищами наружу. Они шумно выражали свое удивление и восторг. Пари было выиграно.

Второй случай имел место в августе 1918 года. Мой цирк функционировал на берегу Рижского залива в городе Дуббельн. Я за грубое обращение с животными уволил от службы одного из моих служащих Александра, последний знал, что без него трудно будет обойтись, когда наступит время моих дебютов, ибо он ухаживал за медведем и изучил все его привычки. Александр рассчитывал, что я его возьму обратно, думая, вероятно: «Придет время, начнутся дебюты Дурова, и он пришлет за мной, иначе не придется показывать ему Топтыгина, кто без меня оденет цепь медведю и подаст на арену?» Я, однако, решил не брать его обратно на службу; грубое обращение с животными равносильно уничтожению результатов моей длительной работы. Но пришло время выступать в цирке. На четвертый или пятый дебют, хорошо не помню, стояло на афише первый раз «дрессированный медведь», большими буквами красовались на афише следующие номера: «Первый раз в городе Дуббельн выступит директор цирка знаменитый и т. д. и т. д. В. Л. Дуров со своим великаном Мишкой Топтыгиным, который будет исполнять следующие номера; трудное гимнастическое упражнение – хождение по бутылкам под куполом цирка; Мишка-танцор; Мишка-пьяница выпьет бутылку водки из горлышка за здоровье публики; в заключение триумфальная поездка Топтыгина в экипаже на тройке остяцких, сибирских собак».

Александр, видя, что его не берут, что он навсегда потерял место, вздумал зло отомстить мне. В то время гостил у меня со своей женой мой старый друг, известный литератор Владимир Алексеевич Тихонов[9]. Он знакомился с нашим цирковым бытом. Впоследствии написал рассказ, назвав его «Заколдованный круг».

В роковой день В. А. и я за самоваром разговорились по поводу моего вечернего выступления. В. А. почему-то стал меня уговаривать, чтобы я не рисковал и отказался от медвежьего номера. В. А. говорил, что у него какое-то предчувствие, и он ни за что не пойдет в этот вечер меня смотреть. Я уверял, смеясь, что ничего не может произойти – мой Миша милое, добродушное животное, он не имеет понятия, что значит кусаться, за пять лет своей жизни у меня Топтыгин ни разу никого не укусил. Наступил злополучный вечер. Я во время первого отделения (мой выход был всегда третьим) ходил кругом цирка и проверял сторожей. Цирк стоял в саду и уличные мальчишки, балуясь, влезали па крышу, курили и могли нечаянно поджечь цирк.

Сторож тоже был ненадежный – алкоголик. Я, проходя по не освещенному сзади саду, заметил какую-то темную фигуру, сидящую на корточках у входа в конюшню. При моем приближении фигура выпрямилась, побежала от меня и скрылась. Я узнал Александра. Ничего не подозревая, я вошел в конюшню.

Меня поразил рев Мишки. Я думал, что бы это могло значить? Наверное, новый служитель забыл его напоить. Затем я был чем-то отвлечен и, войдя в уборную, стал завиваться, забыв о Топтыгине.

Далее, я на арене по обыкновению читаю монологи, показываю собачку, козла, кошку с крысами и т. д. Дошла очередь до Мишки. Служащий в конюшне передал мне цепь. Миша спокойно, как всегда, пошел за мной на арену. Влез по гладкому шесту наверх и, балансируя, ловко прошел по бутылкам; комично спустился, обняв гладко выструганный шест всеми четырьмя лапами; быстро съехал на землю, растянувшись на арене, на бархатном ковре, мило под музыку протанцевал вальс, кружась на задних лапах.

Но вот и последний номер. В заключение медведь должен сесть в коляску, взять из рук моих бутылку с молоком, якобы с водкой, и, везомый собаками, пить из горлышка бутылки. Подали тройку остяцких собак. Я по обыкновению подвожу медведя к экипажу. Он садится в него, и я одной рукой закидываю цепь за спину Мишки, а другой рукой даю ему бутылку с молоком.

И вот в первый раз, сверх ожидания, вместо бутылки он схватил мою левую руку и вцепился зубами немного ниже плеча, Общий крик ужаса огласил цирк. Медведь, не выпуская руки из пасти, обнял меня своими могучими лапами и подмял под себя. Очутившись' в мягком душном мешке, я употреблял все усилия вырваться. Служащие растерялись настолько, что один из них, старший, бросился наверх к музыкантам и оттуда начал бросать маленькие кусочки хлеба на арену, словно как бы птичкам. Публика бросилась в разные стороны: из партера полезли на ложи, из лож на галерею; с галереи публика бросилась вниз, стремясь к главному выходу. Там образовалась давка. Городовой влез на галерею и, вынув свою селедку (шашку), махал ею по воздуху.

Дамы, забыв все на свете, сидели на барьерах лож верхом. Ужас на всех лицах. Медведь не выпускал меня из своих крепких и цепких лап, зубы его, благодаря хорошему, плотному шелку моего костюма, скользили по руке сверху вниз и мяли мои мускулы. Один из артистов моих, режиссер Ферони, взял в конюшне вилы, чем загребают навоз и, подбежав к медведю, ткнул вилами в зад. Оставив тут же вилы, он бросился бежать из цирка. Медведь от боли оставил меня и, в свою очередь, бросился в публику. Моментально толпа очистила всю правую сторону цирка. Медведь, видя, что здесь уже нет публики, пошел на другую, сторону. Тут я вскочил на ноги и прежде всего закричал во все горло: «успокойтесь, успокойтесь!» Зная, что паника опаснее зверя, я бросился к медведю и изо всей силы ударил Мишку ногой в первый раз в жизни. Моя нога, одетая в туфельку, потонула в мягкой шубе великана.

Медведь встал на задние лапы и медленно пошел на меня. Я впился в его глаза своими глазами и стал отступать, ведя его за собой. Началась игра в предугадку. Я пятился, желая за собой вывести медведя в конюшню, дальше от паники. Чувствую по глазам медведя его желание бросить меня и уйти в сторону. Мой грозный голос «Алле», и медведь снова шел на задних лапах за мной с налитыми кровью маленькими глазами, с пеной у рта.

Громадный медведь был страшен: вот-вот он хочет уйти опять от меня, с предугадкой ловлю его желание. Мой грозный оклик «Алле» и угрожающие движения снова заставляют медведя идти на меня.

Расстояние с одного конца арены до другого и в конюшню – довольно большое. Медведь ясно выражает желание меня оставить и броситься туда, откуда слышался визг женских голосов и плач детей. Это видимо его раздражало. При более резких звуках он особо рычал, глотая слюни, и косил глаза. Но я, напрягая всю свою энергию, глазами фиксировал чрез зрачки медведя как бы в его мозг. Мысленно приказывая не отрываться от моих глаз, я пятился назад. Получилось знакомое чувство. Знакомое мне ощущение при внушении. Медведь как будто уплыл куда-то вверх, и только одни глаза его следовали за мной. Глаза то увеличивались, то уменьшались, но плыли медленно за мной. Наконец, мы в конюшне. Ощущаю под ногами другую почву. Тревожный топот лошадиных копыт по полу в стойлах донесся до моего слуха. Последний грозный мой крик «Алле на место», и медведь покорно, поджав уши, опустился на лапы и бросился в свою клетку. Я подскочил к клетке и одним движением закрыл ее, опустив решетку вниз. Наступила реакция: закружилась голова, я чуть не потерял сознание. Тут только в первый раз я почувствовал боль во всей руке. Привожу газетную заметку, появившуюся после этого инцидента, как пример субъективной оценки переживаний присутствовавшего свидетеля происшествия.

 

Рижский Вестник».

 

Понедельник 10 августа 1898 года.

О прискорбном случае, имевшем на днях место в Дуббельнском цирке Дурова.

 

«Новое Время» пишет: «Когда Дуров в последнем отделении уже заканчивал демонстрацию животных, медведь, бывший на арене и только что проделывавший замысловатые кунстштюки, вдруг освирепел, бросился на своего дрессировщика, в одно мгновение подмял его под себя, и вцепился ему зубами в плечо. К счастью, подоспел служащие цирка и вилами отбросили зверя. Не растерялся и Владимир Дуров. Помятый и израненный, вскочил он с земли и кинулся снова на медведя, бросившегося уже было в места для зрителей.

Дуров все время, успокаивая страшно перепуганную публику, усмирял разъярившегося медведя и сам водворил его в клетку и только после этого, зашатавшись, едва не лишился чувств. Публика с горячим сочувствием отнеслась к израненному Дурову, который, несмотря на боль и опасность, сохранил настолько присутствие духа и смелости, что заботился о других больше, чем о себе. Бывшие в публике врачи подали Дурову немедленную помощь и' сообщили, что состояние его здоровья не внушает особых опасений, хотя исхода поранений определить еще нельзя».

Что заставило медведя броситься на меня, почему получилась такая метаморфоза? А вот почему: по найденному около медвежьей клетки пузырьку и по исследовании в нем остатков содержимого выведено следующее заключение: Александр перерезав горло живому голубю, влил в пузырек кровь и напоил медведя за час до его выступления. Кровь, как конфертатив, возбуждающе подействовала на зверя. Еще до моего выхода рев его был мною замечен. Поднесенная с молоком бутылка произвела на него особенно возбуждающее, действие, что и вылилось в безумном поступке.

 

Ему, по всему вероятию, инстинктивно захотелось не молока, а еще крови, так как такая маленькая порция, которой его угостил Александр, оказалась недостаточной и только раздразнила его. Мишка всегда стонал и рычал, когда кто-нибудь из публики давал ему маленький, кусочек сахара и удалялся от клетки. Медведь, проглотив сахар, раздраженно рычал и метался недовольный, требуя еще.

Громадный медведь, когда он становился на задние лапы, был выше меня на целую голову, сила его была необычайная. Один раз медведь, услышал мой голос, бросился ко мне на арену раньше нужного времени. Служащий, стоя в конюшне, в ожидании выхода, замотал руку цепью. Когда Мишка побежал ко мне, служащий не успел пустить сразу цепь и упал. Медведь потащил его как щепочку. Служащий был высокий и полный. Он сначала упирался, стараясь свободной рукой за что-нибудь задержаться, но быстро Мишка протащил его по земле.

Получилась необычайная картина – появился на арене медведь, таща громадного человека в грязной рабочей блузе по блестящему освещенному электричеством ковру.

В настоящее время чучело Мишки Топтыгина находится в моем музее (см. рис. 1).[10]

Полтора года спустя после дуббельнского случая он околел от ожирения сердца.

Теперь приведу последний, более яркий факт. Уже четвертый раз комиссия, состоящая из докторов, профессора и представителей печати, посетила мой дом. Я пригласил всех присутствующих в нижний этаж. Мы, между прочим, пройдя в зимний зверинец, подошли к большой клетке, где в это время мой служащий кормил львов кониной. Лев и львица были мною приобретены 7-месячными котятами. Чудный экземпляр – африканский лев «Принц», влюбленный по уши в свою «Принцессу», мирно жил три года в своей просторной клетке, занимающей три четверти громадного сарая. «Принц» и «Принцесса», часто играя, развивались и росли, как говорится, не по дням, а по часам.

Присутствующие любовались величественным видом моих питомцев. С каким спокойствием и достоинством львы получали свою порцию мяса из рук находящегося с ними в клетке. Служащий не спеша вынимал из ведра сырую конину и делил между «Принцем» и «Принцессой». Львы медленно с чувством, толком и с расстановкой жевали, хрустя костями, свежую конину.

В это время редактор А. А. Суворин предложил мне произвести следующий опыт. «Попробуйте, В. Л. – сказал А. А. – внушить что-нибудь льву. Ну хоть, например, чтобы он бросился на свою львицу». Я возражал, приводя мною уже заявленные раннее доводы: внушать можно только обезволенному. «Принц» и «Принцесса» мирно живут со дня рождения. Мое воспитание было направлено на то, чтобы убить все дикие инстинкты.

Но г. Суворин настаивал, и комиссия как один присоединилась к нему. Я уверял, что ничего не выйдет. Я не знал даже, как это внушить.

Мне предложили все-таки попробовать. Процесс внушения должен быть следующий: смотря в глаза льву, я должен представить в своем воображении мясо, лежащее у передних лап «Принца»; затем последовательно вообразить, что львица подходит к воображаемому мясу и хочет у льва отнять его.

Затем производится внушение – броситься на нее. Я согласился, заранее предполагая, что ничего не выйдет. Я уставился в глаза спокойно облизывавшемуся и лежавшему около самой решетки «Принцу». «Принцесса» лениво потянулась и разлеглась, вытянув лапы. Тишина... В моем мозгу проходили мысли: какая досада, ничего из этого не выйдет. Я предупреждал, что только обезволивание и особое воспитание должны вызывать восприятие моих внушений. Возьмите постороннюю собаку – да она вам и в глаза-то не будет смотреть. В то время, как в моей голове протекали эти мысли, я заметил, что лев смотрит тоже в мои глаза. Несколько секунд, и он уже тоскливо зевнул (признак нервного раздражения, встречается часто у собак и обезьян), еще раз зевнул, перевел глаза на решетку, опять повернул голову и устремил уже тревожно свой взор на меня. Тишина и напряженное внимание окружающих. Я начал забываться, т.-е. увлекаться, мысль моя вся у «Принца». Воображение рисует только что съеденное мясо. Я вижу кусок конины у ног льва. «Принц» облизывается. Он опустил голову, не спуская с меня глаз, вниз и как будто бы дотронулся носом до воображаемого мяса. Я ушел сам в себя, напрягая мысль. Рисую в своем воображении «Принцессу», освещенную светом, проникающим со двора в дверь.

Она пригнувшись крадется. Ее желтая лапа, с выпущенными когтями, приближается к мясу. Страшный рев огласил сарай. «Принц», как сумасшедший, на самом деле бросается моментально к львице. «Принц» в первый раз в своей жизни вцепился зубами в «Принцессу», которая не осталась в долгу. Они моментально слились в один катающийся громадный клубок, решетка шаталась и гудела от ударов. Мы в страхе выскочили из сарая, взволнованные, горячо рассуждая; поднялись в верхний этаж в греческий зал и не переставая делились своими впечатлениями. Я был более поражен, чем посетители. Все происшедшее расстраивало мои логические выводы, построенные на результатах долголетних наблюдений. Когда все разошлись, я, желая скорее успокоиться, лег в постель. Через несколько минут встревоженная прислуга доложила мне, что лев разорвал руку служащего, изранив от плеча до кисти. «Принц» поймал лапой через решетку проходящего мимо М. Первый раз в своей жизни «Принц» вел себя как дикарь.

Мне пришло в голову тотчас же спуститься к нему и попробовать взглядом успокоить его. При моем появлении лев ходил беспокойно взад и вперед по клетке, а «Принцесса», как только он приближался к ней, оскаливала зубы и фыркала. Я пробовал успокоить интонировкой, но лев как бы меня не замечал и продолжал беспокойно ходить мимо меня. Я сделал незнакомое ему раньше угрожающее движение – замахнулся на «Принца» рукой. Лев на время остановился. Глаза его скользнули только по моему лицу и он, высоко подняв голову и глядя куда-то поверх моей головы, ходил по клетке взад и вперед, – я стоял и выжидал. Но вот он со стуком лег в углу клетки. Я подошел и поймал его взгляд. «Принц» оскалил зубы и отвернулся. Я еще ближе придвинулся к нему и вторично поймал его взгляд.

Лев, открыв пасть, вскочил. Как только его глаза встречались с моими, он каждый раз поднимал свои щеки, показывал зубы и фыркал, обдавая меня горячим дыханием. Вот он все дольше и злобнее стал всматриваться в мои глаза. При моем малейшем движении в сторону, «Принц» вдруг с рычанием бросался к решетке и царапал передними лапами гладкий пол клетки. Теперь стало ясно для меня, – лев не переносил хладнокровно моего взгляда.

Отдохнув от напряжения, я переводил свой взор на «Принцессу». «Принц» начинал еще тревожнее ходить, мечась со стороны в сторону. Резкое мое движение и пристальный взгляд моментально заставили «Принца» броситься к решетке. Он быстро, стоя на одном месте, передвигал передними лапами по полу, как бы бежал ко мне. Глаза его горели зеленым фосфорическим светом. Теперь он уже их не отрывал от моих глаз. Лег с открытой пастью, выпустив когти (см. рис. 2). Но чем дальше, тем все тише и покойнее. Перестав бить по полу хвостом, «Принц» щурил глаза, как бы засыпая. Лев мягко произнес: «мияу-мияу», облизнулся и полузакрыл глаза. Я продолжаю не отрываясь глядеть на льва, мысленно ласкаю его, пальцами шевелю гриву «Принца», чешу у него за ухом и все это – мысленно. Его «мияу» как бы застряло в горле, глаза крепко закрылись на несколько секунд. Я отошел от клетки. Лев лениво, но уже более спокойно поднялся с пола и аппетитно потянулся.

 

После злополучного опыта, когда мы ушли из зверинца наверх, мне и в голову не пришло разъяренного льва успокоить таким же путем, путем внушения. Около 3-х недель спустя после описанных случаев редакция одной газеты прислала своего фотографа с просьбой заснять льва «Принца» во время внушения.

Несмотря на присутствие фотографического аппарата и чужих лиц, я заставил «Принца» смотреть мне в глаза, что и зафиксировано фотографом (см. рис. 3).

 

Приведу одну из газетных заметок о случае с «Принцем»:

 

МОСКОВСКАЯ КОПЕЙКА.

 

Москва. Понедельник, 24 февраля 1914 года.

В «Уголке» Дурова.

 

Третьего дня, мне в компании нескольких журналистов удалось посетить «Уголок Дурова», помещающийся на Божедомской улице. Собственно говоря, это не уголок, а целый дворец.

– Животных у меня здесь пока немного – сказал В. Л. – Девять вагонов находятся в провинции. Здесь у меня музей, театр, в котором я читаю лекции для учащихся и показываю чисто научные опыты с животными.

Прежде всего, В. Л. познакомил нас с превосходно выдрессированной крысой.

– Осталась от толмачевского погрома, – шутил он. Это у меня превосходный эксперт. Я, например, не могу отличить маргаринового масла от настоящего, а крыса может.

Крыса в это время бегала по руке хозяина, забиралась на плечо, по приказанию вертелась кругом и целовала своего хозяина.

Затем был продемонстрирован «Карл», «Ванька-встанька», с которым производились опыты мнемоники, т.-е. проявление необычной памяти.

– Это фокус, – сказал В. Л. – А вот я покажу вам опыты гипноза с собакой.

– Пик, поди сюда!

На зов прибежала небольшая собачка, с умной мордочкой.

– Господа, дайте мне – какие-нибудь предметы, которые мы положим в определенное место, и я заставлю Пика найти и принести их.

Пик был посажен на стул. (Предметы были положены без него).

Г. Дуров взял Пика за голову и начал пристально всматриваться в его глаза, напрягая всю силу воли, чтобы умственно заставить собачку выполнить задание. – Алле!

Пик как-то нерешительно соскочил со стула, повертелся на месте и затем подошел к положенному предмету и принес его в зубах нам.

Хозяин и Пик удостоились наших аплодисментов.

Сильное напряжение воли не прошло бесследно для гипнотизера. На лбу его выступил пот, а пульс бился со скоростью 120.

Пик затем произносит слово: мама.

После этого мы прошли в музей, где размещены чучела различных животных.

– Это мое кладбище печальных воспоминаний, – с грустью промолвил В. Л.

– Вот медведь, у которого мне однажды пришлось быть в лапах; вот страус, на котором я ездил.

И о зверях, которых уже нет в живых, В. Л. Дуров рассказывал с такой же нежной любовью, с какой отец рассказывал бы о своих детях.

– Люблю зверей, в них вся моя жизнь, – говорил он. – Если бы все так любили их, поверьте, что всем жилось бы значительно лучше.

Спустившись в зверинец, мы натолкнулись на умилительное зрелище: в одной клетке мирно сожительствовали кошка с крысой, а в другой – козел с волком.

Разрушение инстинкта полное.

Видели мы необыкновенно большую морскую свинью[11], которая, по словам хозяина, великолепно ходит на задних ногах.

В заключение В. Л. подвел нас к железной клетке, в которой помещался свирепый царь зверей со своей супругой.

При нас происходило кормление этой достойной четы. Сторож без всяких предосторожностей вошел прямо в клетку и начал раздавать мясо льву и львице.

– Попробуйте загипнотизировать льва, – предложили мы. — Внушите ему, чтобы он бросился на львицу.

В. Л. впился глазами в глаза царя пустыни. Через некоторое время раздалось грозное рычание, и лев яростно набросился на львицу.

За чаем начались долгие разговоры о гипнозе, монтевизме и уме животных. К сожалению, за неимением места, я не могу в данный момент поделиться с читателями своими впечатлениями об этих интересных разговорах.

Добавлю лишь, что гипноз со львом окончился самым печальным образом.

После нашего ухода, поздно вечером, мне позвонил В. Л. Дуров и сообщил, что лев набросился на его сторожа и сильно ободрал ему руку».

Случай со львом представляется мне особенно интересным. Здесь было не простое бегство, как в первом случае, с собакой, и не автоматическое следование за мной, как во втором случае, с медведем.

Нет, здесь лев выполнил определенное сложное задание; сделал то, чего никогда не делал, и на что не могли натолкнуть его никакие другие обстоятельства, а только мое внушение, переданное без слов, без жестов, одним лишь напряженным моим взглядом.

Итак, я полагаю, что такая же передача моих мыслей, то в большей, то в меньшей степени, существует всегда в моем способе дрессировки. Животное, таким образом, уже предчувствует, предрасполагается к совершению того, что мне нужно.

 

Техника моего метода.

 

Основной принцип техники моего способа внушения эмоциональных рефлексов – апеллирования к разуму животных – по существу тот же, что и принцип техники старого, механического способа.

Задача всякой дрессировки сводится к тому, чтобы приучить животное по данному сигналу производить какое-либо нужное действие, например, чтобы при слове «хоп» животное прыгало, при слове «садись» – садилось, при звуке дудочки – вертелось и т. п. Поэтому техника всякой дрессировки сводится к трем основным, исходным моментам:

1) Заставляют животное, так или иначе, сделать нужное движение.

2) Делают так, чтобы это движение доставляло животному удовольствие или избавляло от боли.

3) Одновременно дают нужный сигнал.

Если это удается проделать несколько раз в одной и той же форме, то у животного образуется ассоциация по смежности (сочетательный рефлекс). Оно как бы думает: «Если я слышу такой-то сигнал и при этом произведу такое-то действие, то я получу такое-то удовлетворение». Раз ассоциация установилась, цель достигнута. Животное теперь всякий раз, при данном сигнале, будет производить нужное движение. Для примера возьмем вышеописанные приемы механической дрессировки лошади.

Нужно добиться, чтобы при соответствующем движении шамберьером лошадь маршировала, т.-е. особенным образом переступала ногами. Для этого, прежде всего, вызывают соответствующее движение при помощи сечения (как это было описано мною раньше). Сечение, в конце концов, заставляет лошадь автоматически поднимать ногу требуемым образом. Цель достигнута, требуемое движение вызвано. Но теперь нужно, чтобы лошадь почувствовала очевидную выгоду этого движения. Для этого ее перестают сечь. Движение шамберьера, как уже говорилось, является сигналом. И вот у лошади устанавливается ассоциация, она как бы думает: «если соответствующим образом движется шамберьер и я поднимаю ногу, – меня не секут». И теперь лошадь аккуратно делает нужное движение. Цель достигнута.

Мой способ отличается от вышеописанного механического, как я уже говорил, тем, что я не применяю боли. Я стараюсь вызвать требуемые мне движения каким угодно приемом, только не болью, отсюда и награда у меня другая, в награду я кормлю и ласкаю животных. Одновременно даю нужный сигнал, и у животного создается ассоциация: «если я при данном сигнале сделаю такое-то движение, то получу вкусную награду». И животное делает то, что мне нужно.

Преимущество этого метода не только в его гуманности, но, как уже было сказано, в том, что он не подавляет психики животного, и оно, находясь в повышенном, активном состоянии психики, оказывается способным выучить гораздо более сложные вещи, благодаря чему я и достигаю моим методом таких результатов, каких нельзя было достигнуть старым методом.

Из трех вышеупомянутых моментов: 1) вызывание действия, 2) награда и 3) сигнал, наиболее важным является, конечно, первый.

Самое трудное состоит именно в том, чтобы первоначально заставить животное сделать то, что нужно. Связать это движение затем с наградой и сигналом уже легко. Поэтому на первом моменте нужно остановиться особенно внимательно.

Основной технический прием, которым я заставляю животное первоначально делать то, что мне нужно, есть жестикуляция. Жестикуляция есть комплекс таких моих движений, которые наводят животное на нужное мне его движение. Но жестикуляцию на практике все время приходится связывать с наградой, которою у меня являются: прикармливание, ласка, или одобрение словом: «браво». Эту награду я называю вкусопоощрением. Таким образом, на практике, первый и второй моменты идут рука об руку и не отделимы друг от друга.

Жестикуляция и вкусопоощрение составляют одно целое и играют главную роль при моем способе дрессировки.

Как жестикуляция, так и вкусопоощрение друг без друга не могут быть полезными; они друг друга дополняют.

Самое главное – это уменье почувствовать время и момент применения вкусопоощрения. Пропущенный момент портит часто все заранее добытое-.

Чувствовать момент и подхватывать его вовремя – этому, думаю, научиться трудно, требуется особое чутье, особый талант. Чем больше нервного чутья, тем поразительней результаты. Приблизительное чувство пользования вовремя вкусопоощрением можно, по-моему, в себе развить, как можно развить музыкальный слух у человека, а слух ведь есть талант.

Третий момент – подача сигнала – на практике, в сущности, также тесно связан с двумя первыми. Я буду называть его интонировкой.

Впрочем интонировка употребляется не всегда. Во многих случаях я обходился без нее.

Жестикуляция обнимает собою очень много всевозможных действий, посредством которых можно заставить животное понять ваше желание.

Вкусопоощрением и интонировкой закрепляется каждый раз вызванное движение животного, и затем оно охотно повторяет заученное бесчисленное количество раз.

Итак, в сущности на практике все три момента, жестикуляция, вкусопоощрение и интонировка, применяются одновременно. Но повторяю, главное внимание прежде всего приходится обращать на первый момент, на жестикуляцию. И он представляет из себя и наибольший теоретический интерес[12].

Теперь приведу несколько примеров, показывающих, как жестикуляция, подкрепляемая вкусопоощрением и интонировкой, наталкивает животное на нужные действие.

 

Первый пример: собака.

 

Допустим, вы хотите приучить собаку садиться при слове: «садись».

Как уже говорилось выше, животное не должно быть голодным, но и нельзя брать его вполне сытым, ибо в этом случае вкусопоощрение перестало бы действовать. Мы берем собаку полусытою.

Вы окликаете ее: «Трезор»! При этом оклике уши ее поднимаются. Собака вопросительно смотрит на вас. Вы ласково повторяете «Трезор, иси»; она, не спеша, встает и подходит к вам с немного опущенной головой, готовой к вашему поглаживанию, но, не видя и не чувствуя поглаживания, собака вопросительно смотрит вам в глаза и ждет... Вы берете кусок мяса, собака внимательно следит за движением вашей руки; вы держите – мясо немного выше головы собаки, вертикально, так, чтобы голова ее была загнута (немного назад, на туловище, собака невольно садится), ей так удобнее смотреть на мясо. Когда она опускает зад, вы, не спуская с нее глаз, говорите: «Садись, садись, Трезор, садись»! Зад коснулся пола. Собака села и тотчас получает мясо. Ласковое поглаживание по голове довершает действие; вы опять, не спеша, берете другой кусок мяса. Собака съела, встала и опять смотрит за вашей рукой. Опять прежнее движение со словом: «садись». Собака умильно, помахивая хвостом, смотрит то на мясо, то в ваши глаза. Мозг ее спокойно работает. Она шевелит ушами, когда слышит одно и то же слово «садись... садись»... несколько десятков раз.

Движение руки с мясом, положение ее головы, неприятное ощущение в шее опять заставляют опустить зад, и тотчас же она получает мясо и слышит слово: «браво». Так надо повторять несколько раз, и если в это время вам никто не помешает, т.-е. не будет отвлекать внимание собаки, то Трезор при слове: «садись» быстро и охотно сядет, ожидая лакомства и ласки.

Необходимо произносить слово с одной и той же интонацией. А затем это становится ненужным, собака будет воспринимать слово, как таковое, сознательно и навсегда. Память у животных удивительная, в особенности слуховая.