Взаимоотношение психики человека и животного

В.Л. Дуров

 

Дрессировка животных

Психологические наблюдения над животными, дрессированными по моему методу (40-летний опыт)

 

ПРЕДИСЛОВИЕ.

 

Обширная работа В. Л. Дурова содержит богатый и разнообразный материал, который можно разделить на три группы. Во-первых, мы имеем здесь весьма большой материал по подробным наблюдениям за повседневным поведением разнообразных животных, с которыми В. Л. был в тесном общении в течение долгих лет своей работы над ними, а также материал по технике дрессировки.

Поведение некоторых животных изучалось В. Л. в форме ведения дневника, в который заносились с большим терпением, с протокольной подробностью все данные, которые удавалось подметить при повседневном наблюдении животного. Дрессировке подвергались разнообразные животные, принадлежащие к разным отрядам, при чем она производилась собственным оригинальным методом, без каких-либо побоев или насилий. Все своеобразные приемы дрессировки описаны автором весьма подробно, так что книга эта в этой своей части могла бы быть использована как своего рода руководство к дрессировке.

Дрессировка представляет несомненный интерес для зоопсихологии, и мы можем утверждать, что до сего времени такого подробного описания процесса дрессировки, без применения механического насилия, в литературе не существует.

В. Л. Дуров обладает большой наблюдательностью, и изложение им материала по поведению и дрессировке животных отличается большей детальностью, при чем им сообщаются новые факты из области зоопсихологии.

Вторая группа материала, собранного в этой книге, представляет собою описание некоторых наиболее выдающихся эпизодов из цирковой деятельности выдрессированных В. Л. Дуровым животных. Здесь автор затрагивает своеобразный мир цирковой арены, стоящей далеко от научной зоопсихологии, но в виду того, что сообщаемые факты иллюстрируют результаты дрессировки, они имеют определенный интерес, как зоопсихологический материал, показывая нам, до какой прочности можно довести приобретенные навыки животных, так что они проявляются в самой далекой от естественных условий обстановке. Эта часть материала иногда изложена языком, необычным для научного сочинения, что можно отнести к тому, что речь идет не о лабораторной зоопсихологи ческой работе, а о цирковых представлениях.

Третья часть материала представляет собою теоретические толкования автором сообщенных фактов в связи с существующими зоопсихологическими теориями. В настоящее время, как известно, работами школ И. П. Павлова и В. М. Бехтерева, а также американской школы зоопсихологов (Behaviorism) вопрос о психологии животных поставлен на путь так называемого объективного изучения ее, как комплекса своеобразных рефлексов, характерных для высшей нервной деятельности. Эта точка зрения, давшая уже весьма ценные научные результаты, намеренно игнорирует внутренний мир животного и его переживания. Подход В. Л. Дурова к животному несколько иной. Он старается учесть внутренний мир животного, внутренние мотивы его поступков, любовно обращаясь с животным, как с чем-то человекоподобным, но со своеобразной психикой, применяя при этом даже приемы гипноза. В опытах так называемого мысленного внушения животным В. Л. Дурову принадлежит, как нам кажется, несомненный приоритет.

Своеобразные толкования поведения животных В. Л. Дуровым имеют несомненный интерес для зоопсихологии. Вообще можно приветствовать появление в печати этой книги, которая явится ценным вкладом в зоопсихологическую литературу и сделает общим достоянием и предметом научной критики результаты многолетней оригинальной работы, зоопсихологическая сторона которой была до сего времени известна только тесному кружку специалистов.

Написанная живым языком книга эта будет, несомненно, прочтена с интересом не только специалистами, но и широкой публикой, возбуждая любовь к животным и интерес к вопросам зоопсихология.

 

Проф. Г. Л. Кожевников.

Проф. А. В. Леонтович.

 

ВВЕДЕНИЕ.

 

Цель моей книги состоит в том, чтобы на основании моего полувекового опыта, как это ни странно, указать на громаднейший пробел в мировой человеческой культуре, состоящий в том, что человек прошел мимо своего богатства, т.-е. мимо животного мира. Из множества различных видов животных человек приблизил к себе только около сорока. Если предположить, что это случайность, что человек по пути своего развития уклонился от животного мира и пошел по пути механических изобретений, то опять-таки становится обидно за то, что человек не прогрессировал параллельно в том и другом направлении, ибо эти направления могли бы великолепно пополнять друг друга, и получился бы грандиозный плюс к усовершенствованию жизненных удобств человека.

Все это произошло только потому, кажется, что не было так много тысячелетий науки зоопсихологии. И вот в эту-то молодую науку, в этот будущий грандиозный храм я и хочу вложить свой кирпичик.

Этот мой кирпичик состоит, прежде всего, из моего способа дрессировки (описание его составит первую часть моей книги), который откроет нам новые горизонты.

И вот эти мои знания и добытые результаты я хочу отдать народу, как долг за то, что он своим посещением моих представлений и своим сочувствием и моральной поддержкой дал материальную возможность вести мою работу.

Поперхнувшись славой и употребив последний лавровый лист в минувшее голодное время в суп (простите за шутку), я спешу собрать все мои литературные труды, заметки, читанные мною лекции по психологии и зоопсихологии, секреты (которые мы, артисты, скрываем друг от друга из-за конкуренции и от публики, дабы продать подороже, т.-е. поэффектнее свою работу) и принести их на общественный алтарь. По-моему, это будет не просто книга, а зеркало моей жизни и трудов. В ней я коснусь и психологии людей, так как эпоха, обстановка и соприкосновение с различными личностями, отражались различно на моей дрессировке животных, напр., эпоха мировой войны дала моей дрессировке совершенно новое, иное направление: я забросил показную дрессировку для увеселения и просвещения народа[1] и обратил ее на спасение человеческих жизней и на дьявольские способы массового уничтожения, как радикальную меру для прекращения самоистребления. А теперь мои мысли направлены иначе: дрессировку применить, как живую силу, для культуры и просвещения на благо трудящихся всего мира.

Побудительным стимулом зоопсихологической работы моей жизни явилась внутренняя уверенность в том, что психология животного также доступна воздействию путем сугестии, путем восстановления нити взаимного понимания между психологией животного и человека. Эту точку зрения я положил в основу дрессировки,

в основу волевого воздействия на психику животного. Таким образом, я раз навсегда отказался от метода воздействия на животную психику путем насилия, метода, легшего в основу дрессировки во всех странах. Путем ласки, путем установления взаимного доверия я старался довести психику животного до состояния обезболивания.

Когда таким путем проникновение в подсознательный мир животного уже не встречало препятствий в волевом самостоятельном противодействии животной психики, я имел возможность путем внушения свободно сугестировать мою волю с соответственной животной психикой. Короче говоря, в основу моей дрессировки была положена проповедь любви, проповедь, отрицающая всякое насилие, проповедь методов, переносящих космическую борьбу между отдельными организованными индивидуумами из мира физического насилия в мир интеллектуального, психофизиологического взаимодействия. Я стремился мобилизовать этот мир, как идеальный мир для мироздания будущего. Я шел, таким образом, с моими животными, с моими друзьями к великому царству справедливости, которое в человеческих отношениях грядет, как конечный идеал социализма.

Для меня было само собой понятно, что моей аудиторией не может быть соответственный научный институт, в тесном смысле этого слова. Ведь для моей работы необходимо верить во взаимодействие крупных комплексов людей (посетителей цирка), с одной стороны, собственная психика – с другой, и, наконец, мои дрессированные животные – с третьей. Здесь, в этой аудитории, я широко ставил, мои опыты, здесь я выступал с широкой пропагандой моего психологического миропонимания, и в этой аудитории, в которой были цирк и сама жизнь, я углублял, доказательно проводил то, что явилось целью всей моей жизни.

На первых же порах моей жизни я убедился, что для фиксации внимания моей аудитории необходимо в первую очередь отказаться от официально – научных методов популяризации; для живого интереса слушателей необходимо воспользоваться демократическими приемами шута русского балагана, этого самобытного художника, который достигал великого счастья, психологического симбиоза с широкими массами демократии. Поэтому я отказался от официального фрака лектора и одел шутовской костюм. Я могу засвидетельствовать лучшими моментами моих научно-артистических переживаний, что обе протянутые мной руки: одна – к демократической аудитории, другая – к миру моих животных друзей, – обе не оставались в воздухе, Мне удавалось достигать, моментов нечеловеческого счастья претворения идеала в действительность. Между нами – тремя элементами, упомянутыми выше, устанавливался контакт единого психологического переживания, а стало быть и взаимопонимания. Вот почему моя работа доселе была своеобразною, шла своими путями, в стороне от официальной психологической экспериментальной работы. Вот почему между мною и академическим миром кадровой профессуры будут всегда существовать пункты и тезисы противоречивых научных заключений, ибо методы и цели нашей работы были различны.

Ныне, на старости лет моей мечтою было бы дополнить мою деятельность путем воссоздания соответственных зоопсихологических лабораторий и правильно обоснованных зоопарков с показательными выставками.

Близко соприкасаясь с жизнью, реагируя на нее, как артист и естествоиспытатель, я бы хотел, чтобы учреждения, мною проектированные, имели научное, общественное и экономическое значение. Меняясь взглядами с работниками советской общественности в области продовольствия и животноводства, мне удалось выяснить возможность проведения в жизнь учреждений, имеющих как научное, так и серьезное прикладное значение. Основание такого учреждения при Зоологическом саде могло бы дать возможность в ближайшем будущем создать рассадники и резервуар правильно поставленного животноводства и в других местах, где это необходимо. Возможно, было бы создать учреждение, имеющее научное, популяризационное и прикладное значение.

Во второй части моей книги я представлю разработанный проект такого учреждения. При правильной постановке дела, оно может стать центром дальнейшей плодотворной разработки науки о психологии животных, не говоря уже об огромном практическом значении такого учреждения.

В части I моего труда я поделюсь с читателями теми наблюдениями над психикой животных, которые я сделал.

Мне хочется, чтобы животные перестали быть для человека какими-то ходячими машинами[2], которые он может эксплуатировать, как ему угодно, и по отношению к которым он не чувствует никаких нравственных обязательств.

Пусть он почувствует в животном личность, сознающую, думающую, радующуюся, страдающую. Понимая и уважая психику животного, он будет лучше понимать и уважать психику человека, а от этого взаимного понимания лучше станет жить.

Изучение психики животных с этой точки зрения приучит человека не только понимать, но и любить животное и вызывать его любовь к себе и тогда пользоваться его услугами часто и с его же желания; как проявление этого в некоторой степени мы часто встречаем у охотничьих собак в настоящее время. А при таких условиях пользы будет, конечно, значительно больше. Для изучения психики животных полезно было бы прежде всего решить следующие вопросы. Мы отлично знаем все душевные переживания наши, как-то: чувства, представления в мозгу, желания, стремления, влечения, – все это, мы, люди, называем психическим внутренним миром нашим.

Имеют ли животные свой внутренний психический мир? А если имеют, то какой? Такой ли, как наш, или особый другой? Если другой, то похожий ли на наш? Если похожий, то чем?

Для того чтобы ответить на все эти вопросы, мы должны тщательно изучить психику животных.

Ученые, занимающиеся разрешением этих вопросов зоопсихологии делятся на два мира: на субъективистов и объективистов.

Первые изучают эти вопросы с своей точки зрения, сравнивая личные душевные переживания с переживаниями животных.

Объективисты отвергают подобный метод, а судят о психике животных только по поведению его, по наружным, видимым проявлениям этого поведения. Спору и критике нет конца.

Я в своем труде не придерживаюсь никаких заранее предвзятых направлений и тем не ставлю себя в ограниченные рамки, описывая в I части так, как могу, знаю и понимаю, а потому для критики обоих лагерей могу служить хорошей мишенью; но прошу меня щадить, ибо я многого и многого не знаю: я практик, самоучка и только. Как я уже говорил выше, в последующих частях настоящего труда, я коснусь также психики не только животных, но и людей, а также и своих собственных переживаний, начиная с моего детства. Считаю, что душевные переживания как человека, так и животного в значительной степени подвергаются влияниям окружающей обстановки, воспитывающей все переживания индивидуума.

Физические явления, а с ними и психические переживания каждого живого существа со дня своего зачатия, зависят от эволюции окружающей жизненной обстановки. Изменение этой физической обстановки в свою очередь изменяет и психические явления, а с ними и душевные переживания индивида. Я, одна из песчинок животного мира, благодаря меняющейся жизненной обстановке, воспитавшей мои психические переживания, создал этот труд, как синтез всех моих переживаний, хотел бы назвать его просто: «Я».[3] У меня создалась особая жизненная обстановка, особые условия; у другого эти условия – другие, у третьего – третьи и т. д. Каждый из нас пишет по-своему, и в каждом отдельном случае труды будут отличаться друг от друга; но для того, чтобы труд каждого был достаточно усвоен и понят с точки зрения автора, который написал его, соответственно своим переживаниям, необходимо, по-моему, ознакомиться с обстоятельствами, вызвавшими эти переживания, т. е. читателю должна быть известна, возможно, большая часть жизни автора.

Вот почему я считаю возможным коснуться биографических данных из своей жизни во II части.

 

Да послужит это общим введением ко всей моей книге, а каждая часть ее будет иметь свое отдельное предисловие.

В заключение считаю своим приятным долгом принести глубокую признательность инж. Б. Б. Кажинскому, много потрудившемуся в деле систематизации того обширного материала из моих работ, который составляет теперь текст предлагаемой вниманию читателей книги.

 

В. Л. Дуров.

Москва, 6 декабря 1923 г.

ГЛАВА I.

 

Взаимоотношение психики человека и животного.

 

В первой части моей книги я опишу возможно полнее мой способ дрессировки, коим мне удалось достигнуть таких результатов, которые не были достигнуты общепринятыми способами. Полагаю поэтому, что мой способ заслуживает внимания, и особенно в виду того, что мне не приходилось нигде больше встречать применения таких приемов дрессировки, как мои. Они созданы и разработаны мною. И мне хотелось бы, чтобы они сделались достоянием общества и послужили бы ко благу человека как практическими результатами, к которым они приводят, так и теми интересными теоретическими выводами, которые из них вытекают.

Но мой способ есть способ живой; чтобы вполне усвоить его, нужно бы работать вместе со мной, изо дня в день наблюдая животное и методически действуя на него. Я боюсь, что изложенный в виде короткого сухого описания, он не будет понят в достаточной степени. А потому я решаюсь помимо, более или менее краткого систематического изложения метода, поместить в этой книге и целый ряд подробностей, мелких фактов, различных случайностей, протоколы опытов, а также мои мысли по поводу их и т. п. Иногда я буду делать большие отступления в сторону. Но все это, в конце концов, будет направлено к одной общей цели. Пусть читатель как бы сам присутствует при моей работе, и пусть из этих подробностей и второстепенных фактов он восстановляет для себя полную картину моего метода.

Начну рассказом о том событии моего детства, которое толкнуло меня к тому, чтобы большую часть моей жизни посвятить миру животных.

Я воспитывался в московской военной гимназии (впоследствии кадетский корпус). У нас, воспитанников, была любимая собачка «Жучка», с которой мы ходили на стрельбу, играли на плацу и кормили ее, уделяя кое-что из своего казенного стола. Дядька наш завел себе другую собаку, а нашу как-то обварил кипятком. Мы, воспитанники, в числе восьми человек, собрались на совет, решили отомстить дядьке и присудили принадлежащую ему собаку к смертной казни через повешение. Кинули между собою жребий, кому привести в исполнение приговор. Жребий пал на меня. Подманив предательски собаку к себе и накинув на нее петлю, я повел ее в сарай. Собака, помахивая. хвостом, доверчиво пошла за мной. Перекинув конец веревки через балку, я начал ее тянуть. Хрип собаки, какой-то незнакомый мне страх, заставил сильно биться мое сердце. Холодный пот выступил у меня на лбу. Я чувствовал, что совершаю что-то необыкновенное, что-то из ряда вон выходящее. Мысли мои проносились в голове одна за другой. Имел ли я право отнимать жизнь, которую не давал? Почему я так волнуюсь, что скажут товарищи? Я трус? Нет! «Но честь мундира», жребий, все это заставило меня крепче зажать в руке веревку и сильнее ее тянуть к низу. Не глядя на собаку, я сделал над собою усилие и сразу потянул веревку. Тяжесть дрыгающего тела, хрип собаки, сильно бьющееся мое сердце, дрожь всего тела, мысль, что я совершаю преступление, – все это заставило мою руку выпустить веревку. Тело упало. У меня как будто что-то внутри оборвалось.

В этот миг я полюбил умирающую собаку. Первая мысль была скорей прекратить ее страдания, т. е. добить. «Бедная! Она сейчас мучается, скорей, скорей». Я хватаю первый попавшийся на глаза камень и, не глядя, бросаю в собаку. Глухой удар во что-то мягкое, я с ужасом оборачиваюсь и смотрю на собаку. Полные глаза слез, с выражением страдания и глубокой тоски, укоризненно, кротко смотрят на меня, как бы спрашивая: «За что? Что я тебе сделала?» Ноги мои подкосились, и я упал без чувств. Когда я очнулся, то уже лежал в нашем лазарете (заболел нервной горячкой). Первое, что я увидел у подошедшего ко мне фельдшера, это глаза собаки страдальческие, укоризненно вопрошающие. Куда бы я ни смотрел, всюду видел эти тоскливые печальные глаза. С тех пор я понял, что и животные, также как и мы, люди, любят, страдают, радуются и наслаждаются. Я понял, что они такое же имеют право на жизнь, как и мы. На мое счастье, камень, брошенный мною, попал в глину. Собака осталась жива и потом по-прежнему доверчиво подходила ко мне, помахивая хвостом. Ее ласки еще больше заставляли мучиться мою совесть. С тех пор со мной случился полный переворот: я ни одного животного не пропускал мимо себя без особого к нему внимания и даже уважения. Я узнал тогда то, чего люди обычно не знают. Человек, царь земли, в своей гордости не желает снизойти к животным и принудить себя хоть немного понять их. Между человеком и. животным вечное недоразумение.