Конституционная хартия 1815 года и некоторые другие акты бывшего Цар­ ства Польского. СПб., 1907. С. 14—16

тель, живший в России, 6 октября 1814 г. писал Александру I, что предоставление Польше конституции создаст и для России внут­ренние трудности. Вообще, по его мнению, польский народ еще не созрел для конституции.⁷ Позиция Пруссии и Австрии понятна: они никакой конституции и автономии не вводили на отошедших к ним польских землях, которые должны были довольствоваться лишь местным самоуправлением. Как во внутренней, так и во внешней политике Александр I продолжал лавировать. Во главе дипломатического ведомства России стояли К. В. Нессельроде и И. А. Каподистрия. Каждый из них проводил свой курс во внеш­ней политике. В то время как Нессельроде выступал в роли про­водника политики Священного союза и последователя Меттерни-ха, Каподистрия был их противником. Александр I поручил пред­ставить «конституции вольных городов Кракова и Торна» А. П. Чарторыйскому,⁸ который и участвовал в составлении кон­ституции Царства Польского. Со своими проектами конституции Александр I познакомил и Каподистрию.⁹

13 мая 1815 г. населению Царства Польского были дарованы конституция, самоуправление, собственная армия и свобода печа­ти.¹⁰

Конституция Царства Польского была одной из самых либе­ральных в Европе. Русский император провозглашался царем (ко­ролем) Польским, но его власть законодательно ограничивалась конституционной хартией. Император должен был в момент коро­нации царем Польским клятвенно обещать соблюдать конститу­цию. Законодательную власть представляли король и две палаты Сейма. Первая, верхняя, палата — Сенат, который должен был со­стоять из сенаторов, пожизненно назначаемых императором. Се­наторами могли быть принцы крови, епископы и кастеляны. Ниж­няя — палата депутатов (иначе — палата послов), число которых равнялось 128, избиралась прямым голосованием: 77 депутатов избирались дворянами на сеймах, 51 —остальными избирателями в гминах. Избирательные права получали все дворяне и граждане, соответствовавшие определенному имущественному цензу. Поль­ские крестьяне, к тому времени уже имевшие личную свободу, избирательных прав не получили. Провозглашалась независи­мость суда. Но все же император, как царь польский, сохранял значительные прерогативы. Конституция несла на себе печать со­словной ограниченности, и все же ее принятие было важным со­бытием не только для населения царства Польского. Факт провоз­глашения этой конституции рождал надежду на то, что и в го­сударственном устройстве России произойдут кардинальные перемены. Наличию в составе России автономий, наделенных кон­ституциями, Г. В. Вернадский давал такую оценку: «Автономные конституционные провинции Финляндии и Польши представляли

⁷ Внешняя политика России XIX—начала XX вв. С. 112—113.

Там же. С. 636.

См.: Мироненко С. В. Самодержавие и реформы: Политическая борьба в России в начале XIX в. М., 1989. С. 155—156.

ПС31. Т. 33. № 25842.

разительное противоречие с абсолютной и самодержавной Рос­сией. Преодолеть это противоречие можно было, лишь отменив эти особенности (что и сделали Николай I и Александр II) либо распространив конституционное устройство на остальную Россий­скую империю, а автономию окраин внутренне преодолеть при по­мощи перестройки Российской империи на федералистической ос­нове. Именно такого пути искал Александр I после 1815 г.».¹¹ То, что намерение Александра I было именно таким, подтвердила его речь, произнесенная по-французски 15 марта 1818 г. (после чего был прочитан ее перевод на польский язык). В этой речи по поводу открытия польского Сейма Александр I ясно дал понять, что ду­мает в дальнейшем заняться судьбой России. Обращаясь к собрав­шимся, он, в частности, сказал: «Вы мне подали средство явить моему отечеству то, что я уже с давних лет ему приготовляю и чем оно воспользуется, когда начала столь важного дела достигнут надлежайшей зрелости». Далее в речи Александра I следовало об­ращение к полякам, которые, как он считал, были «призваны дать великий пример Европе»: «Докажите своим современникам, что законно-свободные постановления, коих священные начала сме­шивают с разрушительным учением, угрожавшим в наше время бедственным падением общественному устройству, не суть мечта опасная, но что, напротив, таковые постановления, когда приво­дятся в исполнение по правоте сердца и направляются с чистым намерением к достижению полезной и спасительной для челове­чества цели, то совершенно согласуются с порядком и общим со­действием, утверждают истинное благосостояние народов. Вам принадлежит ныне явить на опыте сию великую и спасительную истину».¹²

Речь Александра I произвела очень большое впечатление, в первую очередь на тех, кто сопровождал его в Варшаве. Один из них, А. И. Михайловский-Данилевский, писал в своем дневнике: «Русских, находившихся в Варшаве, всего более занимала речь, произнесенная императором при открытии народного собрания, в которой было сказано, что государь намерен был и в России ввести политическую свободу. Без сомнения, весьма любопытно было слышать подобные слова из уст самодержца, но надобно будет ви­деть, думал я, приведутся ли предположения сии в действие».¹³ В России содержание речи также быстро стало известно. Отклики были различными. В консервативных кругах речь императора по­сеяла беспокойство из-за опасения, что_вслед за Польшей консти­туцию введут в России, а вслед задней отменят крепостное право. В то же время у либерально настроенной части общества появи­лась надежда на перемены в/России. Подтверждением того, что

¹¹ Вернадский Г. В. Государственная уставная грамота Российской империи
1820 года: Историко-юридический очерк. Прага, 1925. (Литография). С. 147. Цит.
по: Ланда С. С. Дух революционных преобразований: Из истории формирования
идеологии и политической организации декабристов. 1816—1825. М., 1975. С. 349.

¹² Московские ведомости. 1818. № 29; Северная почта. 1818. № 26.

¹³ Цит. по: Шильдер Н. К. Император Александр I: Его жизнь и царствование.
СПб., 1898. Т. 4. С. 92.

Александр I не оставил намерения вернуться к реформам, могут служить несколько проектов государственных преобразований, со­ставленных в 1814—1818 гг. и сохранившихся в бумагах импера­тора.

♦ *

Среди сохранившихся документов послевоенной поры следует упомянуть в первую очередь три записки. Первая, датируемая де­кабрем 1814 г., —это написанная В. П. Кочубеем записка «О по­ложении империи и о мерах к прекращению беспорядков и вве­дении лучшего устройства в разные отрасли, правительство со­ставляющие».¹⁴ Вторая, помеченная 1 декабря 1815 г., записка А. Д. Гурьева «Об устройстве верховных правительств в России».¹⁵ Третья — письмо Алексея Борисовича Куракина Александру I от 23 декабря 1815 г.¹⁶ Весьма важный мотив записки Кочубея —со­знание того, что победа над Наполеоном I не устранила необхо­димости вернуться к реформам. Вместе с тем конкретные предло­жения его сводились к мысли об упорядочении в организации и деятельности центральных и местных органов власти. Он крити­ковал то положение, в котором находились Государственный со­вет, Сенат, министерства, настаивал на проведении в жизнь прин­ципа разделения властей, согласно которому Государственный со­вет должен был олицетворять законодательную власть, Сенат — судебную, а министерства — исполнительную. Большое место в записке Кочубея было отведено мерам по улучшению финансового положения в стране, в частности — поднятию курса ассигнацион­ного рубля. Но предполагаемые перемены касались частностей. В записке подчеркивалась незыблемость самодержавия. В ней не чувствовалось столь характерного для начала XIX в. беспокой­ства, связанного с необходимостью привести верховную власть в соответствие с идеями «истинной монархии», поставить власть им­ператора, пусть самодержавного, в рамки законов, которые и он не должен нарушать. Записка Гурьева, в сущности, совпадала с содержанием записки Кочубея. В письме Куракина предлагалось повысить ответственность чиновников и усилить контроль над ни­ми.

Наряду с В. П. Кочубеем, Д. А. Гурьевым, государственными деятелями, в той или иной мере сознававшими необходимость пре­образований, представил записку и известный абсолютно другими взглядами А. А. Аракчеев. Его записка, датируемая 1814 или 1815 г., называлась «О Министерском комитете».¹'Идея, положен­ная в основу записки Аракчеева, несла в себе на первый взгляд ра­циональное зерно. Желая упорядочить деятельность министерств и устранить разобщенность в их действиях, он предлагал наделить

¹⁴ Бумаги Комитета, учрежденного высочайшим рескриптом 6 дек. 1826 г. //
Сб. РИО. 1894. Т. 90. С. 5—26.

Там же. С. 39—107. 16РГИА. ф. 1409. Д. 1750.