Тролли Воняют, но еще и Чуют

Некоторое время мы с троллями стояли смирно и молчали, прикованные к этой груде сокровищ. Единственным звуком был мягкий перезвон арфы.

— Это что все такое? — спросил я. Мои слова нарушили молчание.

— Ничего! — все вместе прокричали они, и перед отверстием встала стена троллей, загораживая мне путь.

— Арфа играет сама по себе, — сказал я с широко распахнутыми глазами.

— Нет, не играет. Это ветер.

— Арфа очень чувствительна к дуновению ветерка, — сказал Борк.

Тролли закивали, выражая свое согласие.

— Ой, да хватит, — сказала Бука. — Вам стоит и это тоже ему объяснить.

— Но... наша тайна, — сказал Борк.

— Он сам секрет, — сказала Бука. — Ты же чувствуешь, как от него пахнет.

— Чем от меня пахнет? — я устал от того, что они говорят, будто бы от меня чем-то пахнет. Я ощущал лишь прогорклый запах от троллей.

— Магией, — сказала Бука. — От тебя несет волшебством.

— Волшебством? Вы можете учуять... магию? — спросил я.

— Она пахнет сладостью, — сказал Борк, — но с некоей ноткой горечи. Как... терпкая ягода. Это сложно описать, но этот запах угадываешь безошибочно. А ты им весь переполнен.

— Ох, — сказал я, украдкой пытаясь себя обнюхать, чтобы понять, смогу ли я учуять сладость, горечь или ягоды.

— Так это значит, что все вещи в той дыре...

— Да, — ответил Борк.

— Но ты ими владеть не можешь, — сказал Помойка. — Ты даже прикасаться к ним не можешь. Мы их защищаем.

— От чего?

— От людей! — сказала Бука. — От противных, назойливых существ! Они и так создают кучу неприятностей, а с магией неприятностей от них будет только еще больше. Проклятия, голод, разрушения, безумие и смерть. В один прекрасный день они повергнут весь мир в пучину магического хаоса.

Все тролли закивали, соглашаясь.

— Люди использовали нас, чтобы мы находили для них волшебство, — продолжила Бука. — Мы были рабами (или наши предки были), нас держали на цепи, как собак, и заставляли искать, вынюхивать магию.

— Так что мы заставили людей поверить в то, что мы людоеды, и они оставили нас в покое, — сказал Борк. — Все это придумал мой пра-пра-пра-пра-пра-прадед.

— Не гони, — сказал Помойка. — Все мы знаем, что это была моя пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-прабабушка.

Борк хмыкнул и продолжил свой рассказ:

— Его звали Борк Храбрый. Однажды, когда он вынюхивал магию, его хозяин приказал ему съесть волшебный боб, чтобы посмотреть, что из этого выйдет.

— Бьюсь об заклад, он тоже был отравлен, как и яблоки, — сказал Помойка.

— Не перебивай, — сказал Борк и продолжил. — Борк не был глупцом. Тролли, конечно же, способны учуять волшебство, но мы не используем его и уж всяко не едим. Ну, думаю, что-то в тот день в Борке надломилось. Он схватил своего собственного хозяина и сказал, что сожрет его самого вместо магии, если тот не отпустит Борка. Легенда гласит, что он чуток укусил своего хозяина и тот со страха его и отпустил. Вскоре и остальные тролли прознали о чудесном избавлении Борка и сделали то же самое, угрожая съесть своих хозяев, их жен или детей. А один из троллей выторговал себе свободу тем, что пригрозил сожрать любимого козла, который был за домашнюю зверушку у хозяина.

— Ну, а потом такого рода россказни прошли по миру. Сказки о том, что тролли едят своих хозяев, или их жен, или детей. А вскоре троллей изгнали из Королевства, из ВонТам, из ЗаПределами и отовсюду, где живут люди. Теперь, когда мы приближаемся к ним, мы должны сделать вид, что собираемся их съесть и позволить им сбежать, чтобы они смогли рассказать о том, как их чуть не сожрали тролли. Это держит их на расстоянии, что очень хорошо.

— Но при этом вы все еще ищите магию? — просил я.

— Только так мы можем держать ее вдали от людей, — ответила Бука.

— Ох, — сказал я. Теперь тролли были ко мне очень близко.

— От тебя идет очень сильный запах, — сказал Помойка. — Даже ведьмы так не пахнут. От тебя просто разит волшебством.

— Ох, — снова сказал я. Тролли принюхиваясь еще плотнее сгрудились вокруг меня. Они что, бросят меня в свою копилку и тоже будут охранять? — Хм... может, я уже пойду? Мне надо в ВонТам. Хочу семью свою отыскать.

— Оставайся на ночь с нами, — сказала Бука. — Уже слишком поздно для прогулок.

— Ага, — сказал Помойка. — И, кроме того, это опасно. А ты не сможешь быть слишком осторожным, — они затащили меня обратно в свой лагерь, словно потерявшуюся зверушку.

Когда пришло время ложиться спать, я узнал, что у троллей нет ни хижин, ни какого другого укрытия. Я спросил, что же они делают, когда идет дождь или снег. Помойка весело посмотрел на меня и сказал:

— Позволяем осадкам выпадать.

Бука нагребла для меня сухой листвы, а потом накрыла меня огромными листьями, у которых был мягкий пушок. Так что мне было довольно уютно:

— Здесь ты будешь в безопасности, — сказала она.

Несмотря на то, что я был измучен, сон никак не шел. Тролли храпели, словно гром, а их зловоние становилось лишь сильнее в ночи. Я узнал, что, когда тролль пукает, от него воняет в сотню раз хуже, чем от человеческого рода.

Но, на самом деле, мне не давали покоя ни храп, ни вонь. Я продолжал думать о той куче волшебных предметов и том, как же тролли могут унюхать магию. Ее запах они почувствовали и от меня. И они продолжали прятать от человечества всякие разные волшебные штуки. Может ли быть такое, что мой штильцхен находится здесь, среди троллей.

Молча я выскользнул из своей кровати из листьев и на цыпочках прокрался к дыре. Ее снова прикрыли. Я смахнул несколько листьев и потянулся внутрь. Первой моя рука нащупала арфу, и я быстро ее отдернул. Если бы я ее вытащил, музыка могла разбудить троллей. Я не понимал, как арфа помогла бы мне. Конечно, она была волшебной, но был ли в ней штильцхен? Росла ли она вместе с магией? Я дотронулся до сапога и вытащил его. Это был старый, поношенный сапог с пятнами и дырками. Просто сапог. Я задумался, что случится, если я его надену. Я почти уже засунул в него ногу, когда раздалось громкое ворчание и фырканье. Прямо над кладом на дереве сидел Помойка.

— Семи-мильный сапог, — сказал он. — Сотворен ведьмой из ВонТам. Сделай лишь шаг, и ты окажешься за горами.

— О, это может оказаться весьма полезным, — я мог бы добраться до ВонТам в мгновение ока и смог бы сбежать, если бы случились какие неприятности.

— Полезным, — фыркнул Помойка. — С каждым шагом ты начинаешь ужасно чесаться, и это длится на протяжении семи лет. Последний парень, который носил эти сапоги, чесался двадцать лет. Нам удалось стянуть с него лишь один сапог. Он все еще обут в другой и все еще весь подвержен чесотке.

Я осторожно убрал сапог подальше от себя. Семь лет чесотки наверняка сведут человека с ума.

— А что, все эти вещи причиняют только вред?

— Все, — ответил Помойка. — Вот это зеркало, например. Оно расскажет или покажет тебе все, что ты захочешь.

У меня екнуло сердце. Я мог бы спросить у зеркала свое имя! Оно могло бы показать мне, где найти штильцхен!

— Но оно будет все больше и больше тебя порабощать, — сказал Помойка. — До тех пор, пока единственным, о чем ты будешь думать, — это ты сам и зеркало. Оно искажает человека и вселяет в него зло.

Сердце у меня сжалось. Я не хотел, чтобы меня искажали и делали злым. Всего в целом.

Я аккуратно положил сапог обратно под листву, и на мгновение мне показалось, что я смог уловить запах магии, как и говорили тролли. Она пахла сладостью с примесью горчинки, как пахнут подпорченные фрукты. Я подумал о яблоне. Те яблочки никогда не портились. Они выросли из самой магии. Из всего этого волшебного клада яблоня была единственным, где можно было найти штильцхен.

Я повернулся к Помойке:

— Слушай, а вот та яблоня, ты когда-нибудь видел ее магию в действии? — спросил я.

— Конечно, — ответил он. — И это волшебство просто ужасно, — он постучал по шлему.

— Борк сказал, что оленя растерзали волки.

— Ну, волков я никогда не видел. А оленя нашел мертвым прямо под деревом.

— Но ты сам не видел, как олень поедал яблоки. А ты знаешь вообще кого-нибудь, кто их ел?

Лицо Помойки скривилось, словно прокисшее молоко, он наставил свой толстый волосатый палец на меня:

— А теперь слушай-ка сюда. Я знаю, что в тебе есть что-то странное. От тебя забавно пахнет, не так как от большинства людей, но те яблоки тоже пахнут забавно. Неприятностями. Нам, троллям, известен такой запах. Яблочки нельзя есть, так что просто держись от них подальше. Понятно?

Я кивнул и отступил от Помойки и клада. Я пожелал троллю спокойной ночи и сделал вид, что направился в лагерь. Но, когда я вышел из его поля зрения, я скользнул в темноту деревьев.

Я бродил, пока не нашел яблоню. Яблочки мерцали в темноте, словно сияющие драгоценности, растущие на ветвях. Это, действительно, была магия, а судя по тому, что сказала мне ведьма, это была не просто магия. Штильцхен. Я почти чувствовал его, ощущал его почти до костей. Но, судя по словам троллей, этот штильцхен вырос на отраве.

Я прошелся вокруг дерева. Поднял палку и бросил ее в ствол. Протянул руку и дотронулся до одной из веток, а потом быстро руку убрал, словно ветви могли обжечь меня. Но они не обожгли. Наконец, я подошел ближе и положил руку на ствол. Дерево было очень теплым, что я почти мог ощущать пульсацию жизни внутри. Я подтянулся и забрался на ветки. Может быть, если я просижу здесь достаточно долго, магия впитается в меня и все станет хорошо. Я ждал очень долго, наверное, целый час. Ничего не почувствовал.

Наконец, я протянул руку и сорвал яблоко, потом поднес его к лицу. Такое идеально гладкое. Такое красное. Я подумал, что бы сказала Краснушка об этих яблочках. Она, скорее всего, выбила бы его из моей руки и сказала бы, чтобы я оставил магию в покое. Она вызывает лишь неприятности, может, даже саму смерть, если яблоки действительно отравлены. Мне же умирать не хотелось. Я позволил яблоку упасть на землю, потом спрыгнул вниз с ветвей и прислонился к стволу. Я прислушался к яблоне, ее гул эхом отдавался в моем сердце. Сон пришел ко мне, когда небо начало светлеть.

Помойка разбудил меня, ткнув оленьими рогами.

— Я нашел тебя по запаху, — сказал он. — От тебя больше неприятностей, чем от всего нашего клада в целом.

Помойка потащил меня обратно в лагерь, где начали просыпаться все остальные тролли. Они брюзжали, потирали глаза и почесывались своими волосатыми руками.

Бука помешивала бурлящий котел тины одной рукой, другая была полна извивающихся червей.

— Ты так и не сказал нам, как тебя зовут. Мы должны знать.

Я почти уже произнес Роберт, но потом подумал, что в сравнении с такими именами, как Борк и Помойка, Румп звучит не так уж и плохо.

— Румп, — сказал я.

Бука с одобрением хмыкнула:

— Самое лучшее человеческое имя, которое я когда-либо слышала. Они всегда так романтичны и сентиментальны, — сказала она, словно и не о моих сородичах говорила, — когда дают имена своим детям, будто это какие-то фантастические блюда — Бартоломей Арчибальд Реджинальд Рыбья Башка или как-то там... это просто глупость. Все, что нужно — просто набор звуков, чтобы тебя можно было отличить от кого-то другого, — она закричала на двух троллей, которые были примерно моего роста: — Жадина! Пещера! Быстро из ручья в грязь!

— А как же на счет судьбы? — спросил я.

Она фыркнула:

— Чем меньше, тем лучше, — она бросила червей в котел, потом зачерпнула чашку и передала мне. Я уставился на свое шевелящееся пойло.

— А вы что-нибудь другое едите? — спросил я.

— Тина очень полезна для тебя. Ее просто готовить, она делает тебя сильным и умным. Люди... они все всегда усложняют. Даже еду.

— А для троллей жизнь когда-нибудь осложняется?

Бука покачала головой:

— Когда тролли были под рабством у людей, тогда, может быть. Но мы не переживаем на счет большинства вещей, по поводу которых люди поднимают суматоху. Чем проще все вокруг, тем проще жизнь.

Просто. Им не понять, насколько все уже осложнилось для меня как внутри, так и снаружи. Трудно сложное превратить в простое так же, как и распутать узел. Ты даже порой не знаешь с чего начать.

Я позавтракал с троллями тиной (в этот раз уже было не так противно), а потом Помойка засандалил комком грязи в лицо Борку. Тот бросил грязь обратно. Следом присоединились и все остальные. Так что грязь летала повсюду. Я подумал, что мне бы уже пора собираться в путь, но тут мне прилетело грязевым комком. Я не мог больше стоять просто так, поэтому метнул свой комок. А Жадина с Пещерой в ответ бросили меня в грязь. Я смеялся, пока они катали меня в ней, понимая теперь, почему они в ней купались. Грязь пахла куда приятнее, чем они сами.

Теперь, когда я удостоверился, что тролли его не съедят, я притащил Ничто в лагерь (ослик все еще пасся на дороге). Тролли зафыркали от удовольствия, особенно Борк, который сразу того принял. Поразительно, но Ничто делал все, что говорил ему Борк! Его даже не пришлось тащить. Борк ехал на нем верхом, а Ничто передвигался сам!

— Ему нравится звук моего голоса, — сказал Борк. — От него он чувствует себя равным мне.

Я подумал, что мне надо начать рычать и фыркать, чтобы хоть чего-нибудь добиться от Ничто, но у меня родилась идея получше.

— Оставь его себе, — сказал я. — Знаю, что это не коза, но он будет здесь счастлив, а мое путешествие без него станет быстрее.

Борк потрепал Ничто по холке и улыбнулся, продемонстрировав острые желтые зубы:

— Отличная сделка за пару плошек тины.

— Ну... и за спасение от отравленных яблок.

Борк рыкнул, и я воспринял это за «да». Я отвязал седельную сумку от Ничто, похлопал его по крупу и попрощался. Он громко прокричал что-то по-ослиному, и я понял, что он говорит: «Скатертью дорога!»

Я со всеми попрощался. Некоторые из троллей попытались меня уговорить остаться еще на одну ночь, но я не думал, что смогу съесть хотя бы еще одну порцию тины. К тому же я настолько устал, что не смог бы вынести еще одну ночь их храпа и вони.

— Возьми немного тины с собой, — сказала Бука, протягивая небольшой кувшин. — Может, это поможет тебе некоторые вещи сделать гораздо проще.

— О... спасибо, — я сглотнул. — Спасибо за то, что не съели меня.

Они все забурчали и захмыкали. Даже несмотря на то, что я понимал: они смеются — это все равно звучало немного страшновато.

С сумкой в одной руке и тиной в другой, я направился вниз по дороге в сторону ВонТам. Я немного позавидовал троллям и их простой жизни. Моя же судьба простоты не допускает. Все, что осталось позади и все, что ждало меня впереди, все было ничем иным, как скоплением сложных хитросплетений.

 

Глава 21

ВонТам

«Дорогой Румп!

Мельника посвятили в рыцари. Ни за что не стану звать его лордом Освальдом. Он все тот же толстый жадный мельник, а его сыновья — уродливые тролли.

Твой друг,

Краснушка».

Я так и покатился со смеху. Если бы Краснушка могла встретить живых троллей, она бы увидела, что они гораздо любезнее, чем Фредерик и Бруно, да и симпатичнее тоже.

Гном нашел меня уже затемно, когда я остановился на обочине отдохнуть. Я отправил ответное сообщение, описывая свое местонахождение, а еще попросил Краснушку, если она решит мне ответить (что совершенно необязательно, потому что ответ может меня не найти), чтобы не говорила ничего об Опаль и детях. Никогда.

После тяжелого дня на ногах и почти без еды, не считая тины, я посчитал, что заслужил пирог с мясом, который дала Марта. Он лишь немного зачерствел, а спал я лучше, чем когда-либо в последнее время.

На следующий день я набрел на ручей вблизи от дороги, но еды у меня не было, поэтому я выпил немного тины (спасибо Буке). От нее немного мутило, но это было хоть что-то.

За три дня путешествия я не встретил ни души, а на четвертое утро показалась развилка. Один знак гласил "ВонТам", а другой направлял в "ЗаПределами". Сердце, казалось, перестало биться от радости. ВонТам! Такое чувство, как будто я нашел свою мать или штильцхен, а здесь, возможно, так и случится!

К обеду стало доноситЬся блеяние овец, коз и мычание коров, но все эти звуки вскоре утонули в блеянии овец. Овцы были повсюду: паслись на лугах, отдыхали в тени деревьев, пили из ручья.

Желудок заворчал. Я не ел ничего с прошлого утра, когда кончилась тина троллей. Интересно, получится ли пробраться в стадо и подоить одну из коров так, чтобы она меня не лягнула?

Я шел через небольшую деревню, где между маленькими домишками с соломенными крышами и дымящимися трубами сновали цыплята и гномы. Женщины развешивали белье на просушку, а дети приплясывали вокруг, стараясь поймать фей.

Подойдя к пожилой женщине, вытряхивающей коврик, я объяснил, что ищу человека, который мог бы знать мою мать.

— Она умерла, но была родом отсюда, и я хочу найти ее семью.

Увидев мои лохмотья и неприглядный внешний вид, женщина слегка отшатнулась. Должно быть, от меня пахло не лучше тролля.

— Как ее звали? — спросила она.

— Анна, — ответил я.

— Я ее не знаю, — был ответ. — Но в пяти милях отсюда есть другая деревня, там изрядное количество купцов и коробейников. Иди по дороге, на развилке налево.

— Спасибо, — сказал я, уходя, но желудок напомнил о себе. — Не могли бы вы дать мне что-нибудь поесть? Я в пути уже долгое время.

Женщина поколебалась, а потом кивнула.

— Подожди немного.

Вернувшись, она протянула мне ломоть хлеба и кусок козьего сыра.

Мне бы хотелось дать ей что-то в качестве благодарности, но все, что у меня было с собой, драгоценности Опаль, которые могли возбудить подозрение и потребовали бы слишком много объяснений или лжи. Поэтому я снова поблагодарил ее и пошел своей дорогой.

Когда я оказался вне ее видимости, то спустился к ручью и принялся за еду. Сложно было ожидать помощи от кого-то в таком виде, поэтому я постарался смыть с себя как можно больше грязи, пыли и запаха троллей. Оборотной стороной того, что я был теперь чистым, стало появление фей. Приходилось идти, пока они летали над моей головой и вокруг тела, а их голоса звенели у меня в ушах.

До следующей деревни я дошел уже в конце дня, она напомнила мою родную деревню на Горе. Маленькие однобокие дома были разбросаны невпопад, а единственным большим зданием была мельница, стоящая на краю леса. Люди были заняты доением коров, стрижкой овец и сеянием семян в садах. Счастливчики, они могут выращивать собственную еду.

Я остановил прохожего и спросил, не знает ли он женщину, которая жила тут много лет назад, которую звали Анна. Он ответил, что не знает. В отчаянии я прислонился к шаткому забору, надежда понемногу покидала меня. Я отгонял фей от лица и рук, но они то и дело возвращались, хихикая.

— Должно быть, ты везунчик, — позади послышался голос.

Я обернулся и посмотрел сквозь забор — перед деревянной лачугой сидел старик и прял. Вид кого-то, кто умеет прясть, возвращал надежду. Может, стоит упоминать не только имя моей мамы, но и то, чем она занималась.

— Везунчик? — переспросил я, смахивая фею с носа.

— Феи, они приносят удачу, — объяснил старик.

— Я самый невезучий из всех, кого знаю, — фыркнул я.

— Удача изменчива.

Я наблюдал за тем, как он прядет, ритмично скручивая шерсть.

— А много здесь тех, кто умеет прясть?

— Есть несколько человек. У нас довольно шерсти.

Конечно. Все эти овцы. Я открыл ворота и подошел ближе к старику и прялке. Обычная шерсть.

— И все прядут так же, как вы?

— Ну, думаю, что парочка из них лишилась пальца или двух из-за этого ремесла, но в основном мы все делаем одинаково. Ничего интересного в этом нет.

— Но я слышал сказки... истории о тех, кто умеет прясть чудесные вещи. Не обычную пряжу, а нечто... эм... более ценное.

Старик перестал прясть и взглянул на меня проницательными выцветшими глазами.

Я попятился.

— Ты не о Шерстяных ли ведьмах говоришь?

— Шерстяные ведьмы? Есть такие?

— О, да, — ответил он со смешком. — Эти ведьмы могут легко превратить шерсть в шелк, а траву в серебро! Говорят, отлично прядут, хотя сам я никогда не видел. Они путешествуют и продают свою работу, но не станут торговать с тем, кого знают. Они живут там, в этих лесах, — он указал в направлении мельницы.

Должно быть, ведьмам нравится прятаться среди деревьев.

— Спасибо, — отозвался я и повернулся, чтобы уйти.

— Гляди под ноги, — сказал старик.

Я застыл на месте.

— Прошу прощения?

— Ты наступил на мою шерсть, — он указал мне под ноги.

— Аа... правда. Извините... Спасибо.

Проходя по деревеньке, я смотрел под ноги, чувствуя взгляды затылком. Вряд ли им часто попадаются чужаки, так же как и нам на Горе. Проходя мимо мельницы, я поднял глаза. На улице сидела девушка и прочесывала шерсть. Она напомнила мне Опаль. Опаль, сделки, дети. Живот скрутило. Я снова опустил глаза и поспешил в лес.

Вначале я шел по пыльной дорожке, ведущей сквозь деревья, но вскоре она превратилась в узкую каменистую тропу, которая так сильно петляла, что я подумал было, не хожу ли я кругами. Тут след и вовсе исчез, как тогда, когда Краснушка нашла секретный путь до дома своей бабушки. В конце концов, тут живут ведьмы.

Феи мелькали перед носом, их голоса звенели в ушах. Может, стоило снова вываляться в грязи. А может, лучше найти тропинку и вернуться обратно? Но тут я увидел вдалеке дым, идущий из трубы. По мере моего приближения число фей, казалось, увеличивалось, они танцевали и верещали вокруг меня. Наконец, я вышел к небольшому домику с цветами вдоль изгороди и каменной дорожкой, ведущей к ярко-красной двери.

Красная дверь — плохой знак. Мне стало не по себе. Не стоило приходить сюда, эти ведьмы, наверняка, ничего не знают о моей матери и о моем даре. И вряд ли они дружелюбные.

Прежде чем я успел передумать, дверь открылась и из дома вышла девочка. Увидев меня, она восторженно завопила:

— Гость, надо же! Ой, заходи! У нас есть пирог!

 

Глава 22

Шерстяные ведьмы

Девочка схватила меня за руку и потащила внутрь. Первое, что я почувствовал, — это превосходный запах, сладковатый и пряный. В животе заурчало. Еда, настоящая еда!

Комната была большая, но соединяла в себе несколько, совсем как у меня дома: кухня, спальня и гостиная располагались каждая в своем углу в одном пространстве, которое пестрило цветами и тканями. Солнечный свет струился из трех длинных окон, занавески которых были замысловато расшиты цветами, виноградом и птицами. Четыре стула стояли вокруг дубового стола. Они были раскрашены в ярко голубой, фиолетовый, желтый и зеленый цвета, и каждый стул имел свою уникальную форму и размер, будто они были сделаны для разных заказчиков. Большая кровать занимала почти всё пространство вдоль стены и была покрыта одеялом, сотканным из сочных радужных оттенков. Казалось, комната была живая и распевала песенки.

— Как тебя зовут? — спросила девочка. – Ой, нет, не надо, дай сама догадаюсь, обожаю отгадывать! Она приложила палец к губам и оценивающе на меня посмотрела. Должно быть, она была всего на несколько лет старше меня, симпатичная девочка с черными кудряшками и зеленющими глазами, совсем как трава весной. — Тебя зовут Герберт, нет, нет, подожди, на Герберта ты не похож, Бертрам? Нет, тоже не похож... вот так загадка... должно быть, что-то необычное, что-то вроде Зелгмейер? Волденихт? Рольфандо?

— Ида, кто там? — послышался голос из-за маленькой двери справа. В комнату вошла женщина, сильно напоминающая девочку, только старше. В черных волосах виднелась седина, а вокруг гляз и губ были морщинки. Когда она меня увидела меня, то застыла:

— О, боже!

Женщина зажмурилась, глубоко вздохнула и снова открыла глаза.

— Что случилось, Сестра? — спросила Ида.

— Хэйдел! Иди сюда! — закричала женщина.

В комнату, прихрамывая, вошла еще одна женщина. Эта женщина напомнила мне ведьму. Она была не такой уж и старой, но сгорбленной, с тростью и косолапила на одну ногу. Лицо было перекошенным, один глаз был прищурен, а другой широко открыт. Губы были плотно сжаты, но, когда она поравнялась со мной своим широко открытым глазом, её лицо смягчилось, а рот приоткрылся от удивления.

— Ты это видишь? — спросила вторая женщина.

— Вижу что? — спросила Ида.

— Анну, — ответила та, что напоминала ведьму.

— Анна была моей матерью, — объяснил я.

Ида ахнула. Они все замерли, будто заколдованные. Они были настолько поражены, что даже дар речи потеряли. Я чувствовал себя идиотом.

В конце концов, Ида рассмеялась:

— Племянничек! — она поспешила ко мне и крепко прижала к себе, что было бы даже приятно, если бы я мог дышать. Потом она меня отпустила, прижала свои руки к моим щекам и сказала:

— Ну разве он не красавчик? Наш племянник! Сын Анны, кто бы мог подумать!

Вторая сестра моргнула и подошла ко мне. Она подставила свой палец мне под подбородок, поднимая моё лицо.

— Он очень похож на Анну, не так ли, Хэйдел?

В конце концов, Хэйдел тоже вышла из ступора, но ко мне она не подошла. Она молчала, оглядывая меня своим широко открытым глазом, а потом проворчала:

— Я не вижу, чему тут радоваться.

Она поковыляла к выходу. Тут же радость сошла с лица Иды, а её старшая сестра поглядела на меня, нахмурившись. Было ошибкой приходить сюда. Я им был не нужен. Я отпрянул назад, но Ида поймала меня за плечо.

— О, дорогой племянник, не обращай вниманиия на Хэйдел, — сказала Ида, — она всегда раздражительна, такова Батильда. Мы так рады, что ты к нам зашел! Можешь называть меня тётушка Ида. Проходи, попробуй....

— Ида! Нам ничего о нем неизвестно, — встряла Батильда, — откуда он пришел, как нашел нас или как его хотя бы зовут!

— Как его зовут, я не смогла отгадать. Так любопытно, обычно я всегда попадаю в точку, — лицо Иды потемнело.

Я посмотрел в сторону. Я был таким уставшим, что сама только мысль о рассказах о моём имени и обо всем остальном подкосила меня. Я не хотел видеть их реакцию на всё это.

— Меня зовут Роберт.

Батильда в замешательстве приподняла брови.

— Ну, я бы никогда не отгадала твоё имя, — разочарованно сказала Ида.

— Как ты нас нашел, Роберт? — спросила Батильда.

— В деревне я спрашивал о своей матери, но никто её не помнил, но потом, когда я спросил о прядении...

Батильда напряглась, но закивала головой. Должно быть, она знала, что моя мама пряла.

— О, ну иди же, поешь торта и посмотри, что мы тут готовим! — Ида потащила меня через маленький коридорчик, который вел в другую комнату, но Хэйдел тростью загородила проход:

— Ты, противный мальчишка! — заворчала она

— Хэйдел! Роберт — наш племянник и наш гость!

Хэйдел смотрела на меня сверху вниз, и мне показалось, что она могла разглядеть все мои секреты.

— Так, Роберт, перед тем, как ты войдешь сюда, иди, искупайся. Ты выглядишь так, будто купался в грязи!

Ванна находилась в углу комнаты. Батильда налила в неё горячей воды и выдала мне мыло и мочалку, чтобы я хорошенько отмылся. Затем они вышли из комнаты, последовав за Хэйдел.

После купания я завернулся в разноцветное стеганое покрывало, пока моя одежда сушилась возле огня.

— Это я сама шила, нравится? — входя в комнату, сказала Ида.

— Как тебе удается получить столько оттенков? — спросил я, проводя руками по замысловатым узорам.

— Всё на кончиках пальцев. Погоди, ещё увидишь то, над чем я сейчас работаю.

Пока сохла моя одежда, Ида кормила меня. Я ел очень и очень много. Я уже и забыл, что это такое быть чистым. Ещё я забыл, каково это кушать настоящую еду, вместо тепловатой жижи. И эта еда была даже лучше, чем мясные пироги Марты или бабушкино жаркое. Но это уж точно лучше жижи. Меня кормили свеклой, картошкой с травами и сыром, свежим хлебом и молоком. Я раньше никогда не пробовал торт, оказалось, что он похож на хлеб, только был сладким, рассыпчатым и сочным. Я съел три куска.

После ужина мне очень захотелось спать, особенно, когда надел свою теплую, выстиранную одежду, но у Иды были другие планы. Она отвела меня в другую комнату, где сидели Хэйдел и Батильда. Я остановился в дверях и разинул рот.

Хэйдел сидела за прялкой, а у её ног были мотки ниток таких цветов, которые не получишь с помощью красителей. Красные были ярче, чем клубника, желтый ярче солнечного света, голубой был, будто утреннее небо, а синий, как глубокие воды, зеленый, как листья в лесу, а остальные оттенки были такие, каких я никогда раньше не видел.

Батильда шила что-то вроде шали, создавая плавный замысловатый узор с помощью нитей, которые пряла Хэйдел. Она работала настолько быстро и ритмично, что невозможно было распознать, где были её пальцы, а где швейные иглы.

Но больше всего меня поразили гобелены. Каждый дюйм стены был покрыт яркими, полными жизни картинами: белый носорог на маковом поле, танцующие принцессы, рыцарь, защищающийся от огнедышащего дракона, пленница в башне. Посередине комнаты стоял большой ткацкий станок, заправленный нитками всевозможных оттенков. Ида села за станок и начала перебирать руками по ниткам, создавая живые картины — птицы, цветы и феи, они выглядели настолько натурально, что, казалось, могли дышать и шевелиться. Конечно, это было волшебство. Точно такое же как, когда я прял золото или когда моя мама это делала.

По мере того, как я наблюдал за всем этим, то ощущал покалывание в ногах, на кончиках пальцев, в груди и в голове. Это было местом, где всё началось, отсюда пошло и моё начало. Всё началось с моей матери, которая начинала тут.

— Как это работает? — спросил я.

— Заклинания, — с восторгом ответила Ида. — Волшебство.

— Ида! — предупреждающе одернула её Батильда.

— Большую часть работы проделываем мы, а не магия, — сказала Ида, — а заклинания — это всего лишь толчок в работе с тканями.

— Тебе не кажется, что ты увлеклась с заклинаниями? — сказала Хэйдел. Она начала прясть шерсть с легким оттенком лаванды, но за разговором цвет усилился и стал пурпурно фиолетовым.

— Такой цвет даже поднимет ткань в цене, — ответила Ида.

— Да, но как это на тебе отразится?

— Хэйдел, ты слишком много беспокоишься. Мной управляет не жадность и не гордость, только чувство прекрасного.

Хэйдел смотрела на гобелены, продолжая прясть, и по мере, того как она вошла в ритм, нити снова приобрели лавандовый оттенок.

— А вы можете менять только цвет нитей или состав тоже?

— Совсем немного, — ответила Хэйдел, — я никогда не поведу себя так глупо и алчно.

Она посмотрела на меня, и я снова почувствовал, что она видит меня насквозь, видит мою глупость и алчность, которые принесли мне столько проблем.

— Хэйдел очень осторожна, — сказала Ида.

— Нам всем следует быть очень осторожными, учитывая то, что случилось с его матерью, — сказала Хэйдел, кивая в мою сторону.

Батильда отложила шитьё:

— Хэйдел, такое могло случиться с кем угодно.

— С кем угодно, кто оказался бы таким же жадным.

— Любой может быть жадным, — ответила Ида.

— Очевидно так, — сказала Хэйдел.

— Прошу прощения, — заговорил я. — Но я никогда не знал, что моя мать...

— О, бедняжка! Какие же мы бесчувственные! — воскликнула Ида. Она оставила работу и поспешила успокоить меня.

— Да нет же, нет, просто... Ну, я о ней почти ничего не знаю. Я только знаю, что она была из ВонТам и что она могла прясть, но не так как все люди, но в чем проявлялось её глупость или жадность? — три мои тётушки прекратили работу и с осторожностью посмотрели друг на друга.

— Она что-то подобное делала? — спросил я, указывая на нити и гобелены.

— Нет, — ответила Батильда, — она обменивала всё, что создавала.

— Включая душу, — пробормотала Хэйдел.

— Хэйдел! — одернула её Ида. — Бедный племянник!

— Ну, бедный он благодаря ей. Думаешь, он не имеет права знать?

Все замолчали. Батильда и Ида уставились в пол, а Хэйдел смотрела на меня, её глаз подергивался.

— Я знаю, что она могла прясть, — заговорил я, ходя вокруг и около вопроса, который заботил меня больше всего. Я хотел узнать, что ж случилось с мамой. Я хотел узнать, можно ли было что-то сделать, чтобы решить мои проблемы, но я никак не мог решить, что именно я могу им о себе поведать. — Я знаю, что она могла прясть... ценности. Расскажите мне, что с ней случилось?

— Жадность, — ответила Хэйдел. — Жадность и магия засосали ее, и она сама спряла себе могилу.

— Хэйдел, пожалуйста, будь учтивей, — попросила Ида.

— Но это правда, ты была ещё слишком молода, чтобы это понять.

Ида было открыла рот, чтобы возразить, но Батильда остановила её.

— Она была прекрасной мастерицей, — мягко сказала Батильда. — Самой лучшей в ВонТам и не только.

— Не такой уж и отличной, учитывая обстоятельства, — возразила Хэйдел.

Батильда взглянула на Хэйдел и продолжила:

— Должна сказать, что она была недальновидна, чрезмерно самоуверенна, и, хотя она и была отличным мастером, отсюда и пошли все её неприятности. Видишь ли, Роберт, в нашей работе мы должны соблюдать баланс между работой, которую мы проделываем руками и магией, которой мы пользуемся для превращения нитей, — она протянула своё шитьё, будто показывая мне. — Мы не используем магию, больше, чем необходимо, мы мастера своего дела. Если мы начнем злоупотреблять ей, то потеряем контроль над работой и над тем, что в итоге получится. Мы потеряем контроль над собой.

Я вспомнил несчастного Кесслера, и у меня в животе вновь зародился тошнотворный страх.

— Анна знала об этом, но всегда выходила за рамки, всегда экспериментировала.

— Каким образом? — спросил я.

Батильда положила шитьё и смахнула прядь седых волос с лица.

— Твоя мать могла шерсть превратить в бархат, а траву в шелк. Прекрасные нити. Её работой все восхищались, но она опасалась, что потеряет баланс. И каким-то образом этот страх и повлиял на неё. Она всегда успешно торговала на рынках, и, несмотря на наши предупреждения, Анна поверила, будто её мастерство было могущественней любой магии.

— Вы имеете в виду, что она думала, что могла управлять магией?

Батильда закивала в знак согласия.

— Однажды Анна сказала одному богатому торговцу, что могла превратить любую ненужную вещь во что-нибудь прекрасное и ценное. И он поймал её на слове. У него была связка соломы в телеге, и он сказал, что поверить в её мастерство только, если она сможет превратить солому в золото. Он пообещал ей хорошую цену, если она сможет это сделать.

— Я предупреждала эту глупышку, — сказала Хэйдел, — но её одолели гордыня и алчность.

— Само собой это было опасно, — продолжала Батильда.

— Но она не могла знать насколько это опасно, — сказала Ида, — она не виновата. Торговец тоже был жадный!

— Когда она мне рассказала о сделке, я искренне надеялась, что у неё ничего не выйдет, — сказала Батильда. — Одно дело бархат, лен и шелка, но золото? Я не думала, что это возможно, во всяком случае, очень на это надеялась, но к моему ужасу, Анна преуспела и в том, о чем я подумать никогда не могла. Она спряла золото из соломы в идеальные сверкающие золотые мотки, даже чище королевского золота. Но даже её мастерство не справилось с тем количеством волшебства, которое для этого понадобилось.

Все три сестры опустили глаза в безмолвном горе.

— А тот торговец предложил ей честную сделку? — спросил я.

Хэйдел фыркнула будто лошадь:

— Ха, честную! Этот человек жестоко обманул её! Когда он вернулся и потребовал то, что она сделала из соломы, то поначалу обрадовался, более того Анна не могла потребовать достойной оплаты за свой труд. Вот, что происходит, когда жадность волшебства охватывает тебя. Ты теряешь контроль! Торговец отдал ей мешок зерна за кучу золота, уверяя её, что это и было честно, ведь без его соломы у неё ничего бы не вышло.

Я вздрогнул, вспомнив, как я первый раз менялся с мельником, как у меня язык не поворачивался что-то сказать, и я машинально принял всё, что он дал мне взамен. В тот момент я не понимал, что на меня нашло.

— Я помню тот день, — сказала Ида, — я была маленькая, но я помню, как она чуть в обморок не упала, держа в руках тот мешок с зерном. Её лицо! Она выглядела так, будто саму смерть увидела!

— Думаешь, она на этом остановилась? — сказала Хэйдел. — Нет, она будто стремилась стать самой алчной девчонкой в мире!

— Хэйдел, нельзя так говорить о нашей сестре. Она только хотела исправить ошибку, — сказала Ида.

— Да, но не вышло, не так ли?

Я почувствовал себя так, словно все мои проблемы были разложены перед моим носом, и что я надеялся получить решение:

— Что же произошло?

Глаза Батильды заблестели от слез. Она теребила в руках шитье, поднося его ближе к лицу, словно работа поможет ей справиться с нахлынувшими эмоциями.

— Она не верила, что из-за волшебства потеряла контроль. Она твердила, что это всё потому, что торговец дал ей солому. В следующий раз она спряла ещё больше золота из собственной соломы, надеясь, что в этот раз сможет честно сторговаться, но не смогла. Она отнесла золото на рынок и продала его за гроши. Люди всегда начинают торг со смешной суммы, а у Анны не было сил отказаться или предложить свою цену. Ей приходилось принимать то, что ей предлагали, и они получали золото.

Мне было знакомо это чувство. Сначала я его не замечал, но в случае с Опаль, я вспомнил свою беспомощность, как я не мог предложить свою цену или же отказаться принять то, что казалось мне отвратительным.

— Затем вернулся торговец, — заворчала Хэйдел.

— Да, это самая худшая часть истории, — сказала Батильда.

— Он вернулся с целой телегой соломы для Анны, — сказала Ида, — я запомнила это, и я знала, чего он хотел. Я знала!

Торговец был очень похож на мельника.

— Анна отказалась, — сказала Батильда, — но торговец сказал, что как раз направляется в Королевство, и что, наверняка, Король Гербертус, который правил в то время, заинтересуется даром Анны. Эта была ужасная угроза. Анна была очень независимой и знала, что король захочет использовать её дар в своих целях. Итак, она ещё раз спряла торговцу золото, а в качестве оплаты он дал ей новое веретено, чтобы она могла ещё прясть для него.

— Румпель, — сказала Хэйдел, — она была заперта в румпеле.

Её голос был таким мягким, я почти не расслышал её.

— Что? Где она была заперта?

— Румпель, так мы называем нашу работу. Означает, что мы погружены или застряли в магии. Мы заворачиваем нашу работу в магию, а твоя мать себя в неё завернула, да так крепко, аж до смерти.

— Хэйдел, что за глупости! — сказала Ида. — Нельзя человека обернуть магией! И ещё я уверена, что Анна никогда больше не пряла после ухода. Скорее всего, она умерла при родах.

— Она умерла сразу после того как я родился, — сказал я.

— Вот видите!

— Ну, если тебе от этого легче, Ида, то продолжай так думать. Но я считаю, что как только потеряешь баланс между магией и мастерством, румпель тебя хватает и начинает крутить очень быстро, он держит тебя настолько крепко, что вырваться невозможно. Он душит тебя. Она так и не освободилась от него и неважно, от чего она умерла. Румпель никогда не отпускает. Хэйдел смотрела на меня искоса до тех пор, пока по всему моему телу не побежал холодок, пробирающий до костей.

— А что произошло дальше? — спросил я.

— Она знала, что торговец никогда не оставит её в покое, — ответила Батильда, — и в тот же день она убежала, никому не сказала куда и ничего с собой не взяла, кроме веретена, которое ей дал торговец.

— Я умоляла её не уходить, — сказала Ида, вытирая слезы с лица, — я бежала вниз по дороге, рыдая ей вслед. Я ждала её целыми днями на улице. О, как же мне хочется обмотать свои нити вокруг толстой жадной шеи торговца! — добавила она, покрутив нитки в руках.

— Последнее, что мы о ней слышали, это то, что она вышла замуж за человека издалека и вскоре умерла от болезни. Мы и не знали, что у неё есть сын...

Они продолжали что-то говорить, но их слова до меня не долетали. Румпель. Так вот значит как назвала меня мама? Потому что попалась в ловушку магии и знала, что я тоже в неё попадусь? Да, это имело смысл, но легче мне от этого не стало. Я не почувствовал себя бОльшим человеком, чем был, я не стал выше или умнее, на что я всегда надеялся, наоборот, я почувствовал себя очень маленьким и таким одиноким, как никогда.

— Роберт, пойдем, ты наверно очень устал, — Ида подняла меня и отвела обратно на кухню. — Ну вот, мило и уютно.

В углу возле камина из соломы покрытой двумя одеялами была сооружена кровать для меня.

Ида нахмурилась и прикусила губу:

— Мы с сестрами спим на одной кровати, а другой у нас нет, к сожалению. Я подумала, что здесь тебе будет удобно.

— О, — сказал я, выдавливая улыбку. Мне не хотелось показаться неблагодарным. — Тут прекрасно, солома... она такая... теплая.

Ида пристально на меня посмотрела. Она была такой доброй и радостной, когда я только пришел, а теперь я мог видеть в её глазах беспокойство, такое же, как и у её сестер.

— Спокойной ночи, Роберт, — она вышла, оставляя меня наедине с догорающим камином.

Каждая часть моего тела была истощена, я плюхнулся на соломенную кровать и закрыл глаза. Я слишком устал, чтобы думать. Единственное, что крутилось у меня в голове снова и снова, пока я засыпал, было слово Румпель, Румпель, Румпель...

 

Глава 23

Сойти с ума

Я проснулся от приглушенных голосов в темноте. Где я находился? Кто это разговаривал? Мне грозила опасность? Моё сердце тяжело билось, и тут я вспомнил, что был у Шерстяных Ведьм, моих тётушек, сестер моей матери. Они же только что мне рассказали о том, как она умерла и о том, почему я был тем, кем был. Они назвали мне моё имя.

Румпель.

Шепот ведьм доносился с противоположного конца комнаты. Я их не видел, но изо всех сил старался услышать, о чем они говорили.

— Что-то он нам не договаривает, — шептала Хэйдел.

— А что, по-твоему, он должен нам сообщить? Анна умерла, когда он был младенцем, он не мог знать о её неприятностях!

— Анна-то умерла, но ведь это не означает, что её неприятности ушли вместе с ней. Если она была заперта в румпеле...

— Ой, да ладно вам! Не была она в ловушке!

— Ты не понимаешь, — сказала Хэйдел, — если она была в ловушке румпеля во время рождения малыша, то, возможно, магия не умерла с ней. Возможно, она передалась ребенку.

— Думаете, что мальчик тоже под властью румпеля? — спросила Батильда.

— Ой, не говори глупости! — зашипела Ида. — Скорее всего, он обладает тем же даром, что и она. Мы могли бы его обучить нашему мастерству, только на этот раз...

— Нет! — резко зашептала Хэйдел. — Это может нам всем навредить. К тому же, откуда мы знаем, от чего он бежит?

Наступила тишина, затем заговорила Ида:

— Думаете, что он пришел к нам за помощью?

Хэйдел заговорила серьезным голосом:

— У румпеля очень сильные чары, если мальчик родился с этим, то, наверняка, его магия теперь ещё сильнее.

— Эта мысль, должно быть, мучила Анну, как же она, наверно, страдала! — сказала Батильда.

— Она это заслужила, — ответила Хэйдел.

— Как тебе не стыдно, Хэйдел! — огрызнулась Ида. — Никто не заслуживает таких страданий, слышишь, никто!

— Может, лучше его расспросить обо всем? — предложила Батильда.

— Если бы он хотел, он бы давно нам всё рассказал, оставьте его в покое, — возразила Ида.

— Разве мы не имеем права знать? Если он от чего-то бежит, рано или поздно это что-то настигнет его. От румпеля не спрячешься.

— Но он такой маленький и такой ещё молодой, мы должны суметь ему помочь! — сказала Ида.

— Мы же не смогли помочь Анне, мы ничего не смогли сделать, — ответила Батильда.

— Откуда нам знать, как может отразиться на нас его появление, — сказала Хэйдел.

Все замолчали и больше ничего не говорили. Вскоре я услышал их ритмичное посапывание, но сам не мог заснуть, обдумывая их слова, особенно одно. Своё имя. Румпель. Теперь я был полностью в этом уверен. Меня звали Румпель, это была моя сущность. Поэтому я мог прясть золото. Поэтому тролли учуяли, что от меня пахло магией. Я был рожден в магии, магия окутывала меня. Какую цель преследовала моя мать, когда дала мне это имя? Было ли это предупреждением или криком отчаяния? А может быть просто невыносимая правда?

Батильда сказала, что от румпеля нельзя избавиться. Знала ли о румпеле Лесная Ведьма? Знали ли мои тётушки о штильцхенах? Если я найду один, сможет ли он мне помочь? И разрешат ли тётушки остаться у них? Я же могу быть опасным для них, они сами так сказали, но мне некуда было идти. Они были сестрами моей матери, единственная семья, которая оставалась у меня на всём белом свете.

Я поплотнее завернулся в одеяла, чтобы почувствовать тепло и уют, но я ощущал лишь одиночество и страх. Больше всего на свете я хотел оказаться на Горе, сидеть с бабулей у камина и слушать её истории о проблемах с магией у других людей.

Я снова услышал разговоры тётушек, когда проснулся утром. Они сидели за столом, каждая на своём стуле: Батильда на фиолетовом, Хэйдел на голубом, а Ида на желтом. Это означало, что зеленый стул принадлежал моей матери.

При виде меня тётушки замолчали. Хэйдел тщательно изучила сено, на котором я спал, как будто я во сне мог превратить его в золото.

Ида дала мне два куска хлеба на завтрак.

— Как ты спал? — спросила она меня, внимательно вглядываясь, словно хотела увидеть румпеля, который овладевал мной.

— Прекрасно, спасибо! — ответил я, присаживаясь с хлебом на зеленый стул. Больше за завтраком никто и слова не проронил.

Тётушки занялись своими делами. Они пекли хлеб, вычесывали шерсть, подметали. Когда я предложил помощь в работе по дому, Ида значительно смягчилась и очень обрадовалась, когда я сказал, что могу подоить козу. Она вручила мне ведро:

— Элоиза пасется на заднем дворе.

— Элоиза?

— Коза, разумеется! Её зовут Элоиза.

— Никогда раньше не встречал животных с именами.

Конечно, называть нашу козу Молочком, а осла Ничто было довольно странно, но давать животному человеческое имя было просто неслыханно.

— Неужели! — сказала Ида. — Как глупо! Как же можно ожидать от них уважения или отдачи, если не дать им хорошее имя? Вполне разумно.

Пока я доил Элоизу, то думал, что тётушка сумасшедшая. Я надоил молока до краев ведра. Молочко давала всего несколько глотков. Может и Ничто был бы не таким злобным, если бы у него было настоящее имя. Возможно, ему не нравилось, что его зовут Ничто, не меньше, чем мне отзываться на имя Румп.

В тот вечер я снова сидел с тётушками, пока они работали. Ида работала над тем же гобеленом, что и в предыдущий вечер, и по мере того, как у неё получались феи, я почти слышал их писк и смех. Батильда шила что-то новое тем вечером, что-то из зеленой ткани, но я не мог понять, что это было. Хэйдел сидела в тёмном углу и пряла, но шерсть, которая наматывалась на катушку, будто мерцала, озаряя темноту.

В пальцах покалывало, пока я смотрел, как они работают, будто им хотелось прясть. Я крепко сжимал кулаки, стараясь выгнать из себя это ощущение. Хэйдел подняла глаза, впиваясь в меня взглядом. Я повернулся к Иде.

— Расскажите поподробнее о своей работе? — попросил я Иду.

Ида расплылась в улыбке от удовольствия, как будто всю жизнь ждала момента, чтобы кому-то показать своё мастерство.

— Представь воду, которую вычерпывают из родника, так же и ты вычерпываешь магию из себя, медленно, стараясь не пролить. Ты сам оцениваешь, сколько тебе нужно, когда представляешь на что израсходуешь магию. Затем, ты проливаешь магию в нити из своих пальцев, не много, только немного побрызгать.

Её пальцы быстро двигались по станку, вставляя и выдергивая нити, цвета в которых кружились и переливались.

— Откуда ты берешь магию?

— Отовсюду! — рассмеялась она. — Магия повсюду! В воздухе, в почве, в огне и в воде, в звездах и облаках, а так же в солнце. Солнце пышет магией. Из всего, что тебя окружает можно добыть магию.

— Но как?

— Так же как ты вдыхаешь воздух в легкие.

— А что, если вдохнуть слишком много?

— Ну я...— Ида замешкалась, — тогда выдыхаешь её обратно. Можно почувствовать, когда она начинает овладевать тобой.

— Но как вытолкнуть её из себя?

Она смутилась. Было видно, что она пытается объяснить то, что она всегда знала, но как точно она это делала, он объяснить не могла. Это так же, как смотреть, или нюхать, или шевелить пальцами.

— Просто выталкиваешь её из себя.

— А что, если не вытолкнуть её из себя? Что, если позволить ей овладеть тобой?

— Тогда попадешь в беду,— резко ответила Хэйдел, — как твоя мать.

Больше я не задавал вопросов.

Следующие несколько вечеров я намеренно изучал работу тётушек. Особенно, мне хотелось увидеть, как Хэйдел вдыхает и выдыхает магию во время прядения. Но за ней было очень тяжело наблюдать, потому что она всегда смотрела на меня своим большим глазом так, что меня дрожь охватывала. Поэтому я в основном наблюдал работу Батильда и Иды. Я концентрировался на их пальцах, стараясь рассмотреть, как в них входит магия, но ничего не мог разглядеть. Хотя и не было ни вспышек, ни пламени, для меня это всё выглядело как волшебство.

Я пытался забыть о том, что прял золото, и на следующей неделе Ида и Батильда помогли мне в этом, подарив новую одежду, целых два комплекта! Кто ещё, помимо королей или знатных людей мог похвастаться этим? Ида сшила для меня коричнево синие штаны и две рубашки. А Батильда подарила мне два свитера: один цветной, а второй зеленый, яркий, но, в то же время, спокойный, как весенняя трава на Горе. Зеленый цвет был моим любимым.

— Хэйдел этот цвет специально для тебя сделала, — сказала Ида.

— Спасибо! — поблагодарил я.

— В цвет твоих глаз, — проворчала Хэйдел.

— У тебя глаза, как у мамы,— сказала Батильда.

— Надеюсь, мы тебя удивили дарами,— сказала Ида, подчеркивая рифму, от чего я заулыбался. Думаю, что стихоплетство — наша семейная черта.

Пока я складывал свитер, я размышлял о том, какой была моя мать. Как она улыбалась и смеялась. Интересно, она тоже любила рифмовать? Тётушки редко о ней говорили, а если и упоминали о ней, то всегда с грустью или, в случае с Хэйдел — со злостью. Я представлял себе, что моя мама была очень похожа на Иду, с такими же черными волосами и веселой улыбкой.

— А чем-нибудь, кроме моих глаз, я похож на мать?— спросил я её.

Ида помотала головой:

— Остальным ты должен походить на отца, держу пари, он был красавчик!

— Я его не знал, он умер ещё до моего рождения на приисках.

— Кто же заботился о тебе все эти годы?

— Бабуля, но теперь и она умерла.

Глаза Иды наполнились слезами:

— О, бедняжка! Больше с тобой не должно случиться ничего печального!

Она крепко прижала меня к себе, так, что у меня искры из глаз посыпались. Мне нравилась Ида, но мне не очень нравились все эти слезы и обнимашки, которые так любят девчонки. Я скучал по Краснушке.

Спустя несколько недель, мои тётушки начали ко мне относиться с меньшей подозрительностью, и мы зажили обычной жизнью. Ида относилась ко мне лучше всех, она готовила мне очень много еды, а я всё ел и ел. Батильда была доброй,но очень тихой, а Хэйдел держалась от меня на расстоянии. Если я оказывался рядом с ней, её большой глаз открывался ещё шире, а второй прищуривался ещё сильнее. Казалось, она считает меня заразным. А я никак не мог забыть её слов: от румпеля не спрячешься.

Весна плавно перетекла в лето, и тётушки теперь работали не у камина, а у открытых окон, в надежде на прохладу. Открытые окна привлекали фей.

— Ох уж эти феи!— приговаривала Ида, выгоняя зеленоволосую фею с пушистыми крылышками из комнаты. — Мне кажется в этом году их больше!

— Да уж, — подтвердила Хэйдел, глядя на фей, которые сидели на моей рубашке.

— Что их так здесь привлекает?— невинно спросил я.

-Им нравятся яркие цвета, — ответила Батильда. — Цвета — это следующее, что их привлекает после золота, поэтому у нас их больше обычного, но такого нашествия у нас никогда не было!

Три феи кружились возле моей головы. Их было чуть слышно, но я уловил, как одна напевала про золото. Я очень надеялся, что тётушки не заметят.

Теперь выгонять фей из дома стало моей работой. Я поджидал их у окна с тряпкой, замахиваясь ей каждый раз, когда они подлетали. Обычно они смеялись, и это превратилось в своеобразную игру, но иногда мне удавалось ударить их, они кувыркались в воздухе и улетали прочь вверх ногами. Меня это веселило.

В прохладные дни, когда окна были закрыты, я помогал тётушкам. Батильда давала мне держать нитки, чтобы они не запутывались, пока она шила, а иногда я сортировал нити для Хэйдел в соответствии с их оттенками.

Больше всего мне нравилось помогать Иде. Она разрешала мне выбирать цвета или картинки для своих работ.

Мы с Идой сочиняли рифмы, пока работали. Она знала множество слов, и мы играли с ними. Вот мой любимый стишок:

В ВонТам живут три прелестные ведьмочки,

И шьют, и вяжут, и пряжу прядут,

Прекрасный наряд они мне подарили,

Теперь я с ними одет и обут.

Не позволяйте этим ведьмам

Солому превращать в богатство,

Иначе золотишко это

Доставить может неприятности!

Иногда мы с Идой так увлекались, что и не замечали, как говорили стихами:

-На голове твоей сидит фея!

— Должно быть, она смотрит на нити…

— Смахни её поскорее!

— Давай, и не говори: подождите!

Однажды утром, когда я надевал штаны, я заметил,что в длину они стали выше коленей.

— Мои штаны уменьшились!— закричал я тётушкам. Я пританцовывал, штаны были узкие, и в них было неудобно.

Тётушка Ида рассмеялась, прикрывая рот руками.

— Да ничего с твоими штанами не случилось, причина в тебе,— сказала Хэйдел.

— Я ничего не сделал.

— Роберт, посмотри на себя, ты вырос!— сказала Ида, смеясь и качая головой.

Я перестал прыгать и чуть не упал:

— Я что?

— Ты ещё удивляешься, с твоим-то аппетитом! — сказала Хэйдел. — Даже коровы столько не едят!

Я посмотрел на себя, а потом взглянул на Иду. Когда я только к ним пришел, я с трудом доходил ей до груди, а теперь мой нос равнялся с её плечом.

— Но я не могу вырасти,— всё ещё не веря, говорил я.

— Теперь можешь,— рассмеялась Ида. — Кушай кашу, пока не остыла!

Я был очень рад и в то же время смущен: я вырос! Может быть, это произошло, потому что я узнал своё имя? Должно быть, поэтому.

Я был так счастлив, что и думать забыл обо всем остальном: о прядении, о золоте, о румпеле и о том, что пообещала мне Опаль. То, что я вырос, заставило меня поверить, что и всё остальное переменилось. Возможно, я уже не был так околдован?

Тем утром я съел две миски овсянки, набив живот так, что тот чуть не лопался. Я практически ощущал, как расту! На половине третьей миски Ида начала рассказывать сплетни с рынка.

— Королева ждет ребенка,— восторженно сказала она.

Я подавился кашей, закашлялся и выплюнул её.

— Надеюсь, что он не будет таким же уродливым как отец,— проворчала Хэйдел.

— А кто сказал, что это будет мальчик? — спросила Ида.— Возможно, родится маленькая принцесса.

У меня свело живот, я отодвинул миску с кашей. Я уже не слышал разговоров тётушек, на меня нахлынуло странное чувство. Я ощущал, как маленькие ниточки внутри меня разрастались, сплетались вместе, крепко обвивая всё во мне. Это был румпель — моё проклятие.

Это ощущение не покидало меня весь день.

Моей единственной надеждой было то, что если я буду прятаться, то и не узнаю о рождении малыша, тогда не придется его забирать. Тётушки жили далеко от Королевства. Мелкие новости до них не доходили, однако большие всегда, а рождение наследника-это большая новость! Шанса на то, что я не узнаю о рождении ребенка, не было. Нужно было уходить, уходить далеко и жить одному.

Это должен был быть счастливый день. Я вырос.

Но я думал только о том, что сходил с ума.

 

Глава 24