Эволюционное развитие психики 1 страница

... Без этой предыстории существование мыслящего человеческого мозга остается чудом³.

Ф. Энгельс

Человек — хоть будь он трижды гением —

Остается мыслящим растением.

С ним в родстве деревья и трава.

Не стыдитесь этого родства.

Вам даны до вашего рождения

Сила, стойкость, жизненность растения.

С. Я. Маршак

Рефлекторный характер психики. Маленькие дети изображают человека очень своеобразно: огромная голова с глазами и сразу — ноги. Никаких лишних, с точки зрения трехлетнего художника, деталей: «У него есть глаза, чтобы смотреть, и ноги, чтобы ходить гулять!» Мы знаем, что психика — это отражение окружающего мира в мозгу человека. Но зачем «понадобилось» эволюции такое «удвоение» мира, зачем нужна психика? Для ответа на этот стран­ный вопрос вспомним, что основное условие существования любого живого организма есть уравновешивание его с окружающей средой. Такое уравновешивание достигается благодаря тому, что на любое жизненно важное изменение в окружающей обстановке организм отвечает какой-то целесообразной приспособительной реакцией. Отсюда можно сказать, что психика — это специальный аппарат для отражения реальности и регулирования организма в соответст­вии с отраженными свойствами окружающей среды. «Отражение» по-латыни — «рефлекс». Поэтому изложенная точка зрения на пси­хику называется рефлекторной теорией.

Впервые догадку о таком характере отношения организма и среды высказал еще в XVII в. великий французский ученый Р. Декарт. Недаром И. П. Павлов поставил ему памятник на территории своего института в Колтушах, близ Ленинграда. Согласно Декарту, все движения в организме совершаются благодаря наличию нервов, «которые наподобие тончайших нитей тянутся от мозга ко всем частям прочих членов тела, причем связаны с ними так, что нельзя прикоснуться почти ни к какой части человеческого тела, чтобы тем самым оконечности нервов не пришли в движение и чтобы это движение не передалось посредством упомянутого нерва до самого мозга».

Интересно, что у Декарта можно найти намеки и на механизмы условного рефлекса. В одном из писем он писал: «На мой взгляд, представляется совершенно несомненным, что в том случае, если вы пять или шесть раз подряд отхлещете как следует собаку в тот момент, как начинают играть на скрипке, то животное станет и впредь выть и убегать при первых же звуках музыки». Впрочем,

мы обращаем внимание на эти намеки и понимаем их только благодаря тому, что нам известно стройное учение И. П. Павлова об условных и безусловных рефлексах. Но условные и безусловные рефлексы представляют собой закономерный ответ организма на воздействия внешней среды, который совершается посредством нервной системы.

А какова психика у живых существ, не имеющих нервной си­стемы? Как вообще развивается психика? Прежде всего отметим, что существуют как бы две истории развития психики. Во-первых, это историческое развитие (филогенез), которое охватывает мил­лионы лет эволюции, и, во-вторых, несравненно более короткая история развития психики того или иного живого существа от рождения до конца жизни (онтогенез).

Рассмотрим сначала основные ступени исторического развития психики.

Знаменитый французский палеонтолог Ж. Кювье поражал совре­менников тем, что по найденной одной-единственной кости, при­надлежащей представителю какого-либо вида вымершего вида жи­вотных, был способен восстановить, реконструировать весь скелет и нарисовать изображение целого зверя. Советский скульптор М. М. Герасимов умел по сохранившемуся черепу человека, умершего сотни лет назад, создать его скульптурный портрет. Психологи умеют по строению нервной системы «предсказывать» основ­ные формы поведения того или иного животного. И наоборот, анализ поведения дает основание для выводов о строении нервной системы. Все эти предсказания — обыкновенное чудо науки, которая, раскрывая закономерные связи строения и функций предметов и явлений окружающего мира, открывает путь для самых смелых выводов и сопоставлений. Прослеживая зависимость между строе­нием нервной системы и поведением животного, ученые обратили внимание на то, что менаду этими двумя факторами находится третий, который, собственно говоря, прежде всего и интересует пси­хологов: это характер отражения окружающей действительности. Иначе говоря, особенности психики.

Элементарная сенсорная психика. Советский психолог А. Н. Леонтьев (его книга «Проблемы развития психики» удостоена Ленинской премии) показал, что первый этап развития психики — это стадия элементарной сенсорной психики. Для животных, обла­дающих такой психикой, окружающий мир «представлен» не в виде предметов в их отношениях друг к другу, как для высших животных (в том числе и для нас с вами!), а в виде таких отдельных свойств, элементов, от которых зависит удовлетворение основных жизненных потребностей.

Такому уровню отражения соответствует на низшей сту­пени эволюционного развития сетееидная (например, у кишечнополостных) и на высшей стадии узловая, или ганглиоз-ная, нервная система (у насекомых). В качестве типичного примера такого отражения лишь некоторых, но зато жизнен-

но важных свойств предметов и явлений А. Н. Леонтьев рассматривает поведение паука. Как только какое-либо насе­комое попадает в паутину, паук немедленно направляется к нему и начинает опутывать его своей нитью. Что же именно вызывает эту деятельность паука и на что она направлена? Путем ряда опытов удалось установить: для паука важен только один признак — вибрация (которую производят крылья на­секомого), передающаяся по паутине. Как только вибрация крыльев прекращается, паук перестает двигаться к жертве. Пауку, так сказать, безразлично все остальное: была бы вибрация.

Попробуйте, чтобы окончательно убедиться в этом, повторить следующий опыт. Прикоснитесь к паутине зву­чащим камертоном. В ответ паук немедленно устремится к камертону, взберется на его ножки, опутает их паутиной и начнет наносить удары своими конечностями-челюстями. Вывод ясен: для паука все, что вибрирует,— пища. По­ведение паука, которое в природных условиях выглядит столь совершенным (подумать только: коварно под­стерегает жертву, специально плетет паутину и т. д.!), при изменившихся условиях совершенно бессмысленно.

В этом, как мы у&идим дальше, основная особенность так называемого инстинктивного поведения, характерного для животных с элементарной сенсорной психикой.

Перцептивная психика. Следующий этап эволюции психики А. Н. Леонтьев назвал стадией перцептивной (воспринимающей) психики. Животные, которые находятся на этой стадии, отражают окружающий мир уже не в форме отдельных элементарных ощущений, а в форме образов целостных вещей и их соотношений друг к другу. Этот уровень развития психики требует новой стадии разви­тия нервной системы — центральной нервной системы. Наряду с инстинктами в поведении таких животных основ­ную роль начинают играть навыки, усвоенные в процессе жизни каждого отдельного существа. На высших этапах поведе­ние этих животных приобретает такие особенности, которые заставляют говорить о простейшем интеллекте и приводят к хорошо известной, но далеко не разрешенной проблеме: думают ли животные?

Рассмотрим основные типы целесообразного поведения животных — инстинкты, навыки и простейший интеллект. Важное предупреждение! Вы наверняка знаете историю странствий хитроумного Одиссея, героя бессмертного эпоса про­славленного поэта древней Эллады — Гомера. Возвращаясь на корабле из Трои в родную Итаку, Одиссей испытал по пути множество самых невероятных приключений, но, пожа­луй, самое опасное испытание ждало его в Мессинском проли­ве, который стерегли два чудовища — многоглавая Сцилла и страш­ная Харибда.

2 Заказ 199 33

Выражение «между Сциллой и Харибдой» стало крыла­тым. Оно обозначает, что человека подстерегают две опасности. Именно в таком положении находится зоопсихолог (а мы с вами теперь как раз зоопсихологией и занимаем­ся), когда пытается описать и объяснить поведение животных, сравнивая его с поведением человека. Первая опасность — антропоморфизм — уподобление животных человеку (человек по-древнегречески — «антропос»): «У них все как у людей». Другая опасность — упрощенчество, когда животное рассматри­вается как некая механическая машина.

Автор широко известной «Жизни животных» немецкий натуралист А. Брем был, конечно, антропоморфистом: у него животные наделены чисто человеческими чертами. По его мнению, животные бывают храбры или боязливы, бойки или трусливы, решительны или неуверенны, честны или плуто­ваты, откровенны или замкнуты, прямы или хитры, горды или скромны, доверчивы или недоверчивы, послушны или надменны, миролюбивы или задорны, веселы или грустны, бойки или скучны, общественны или дики, дружелюбно относящи­мися друг к другу или враждебны ко всему свету. У каждого животного находил Брем человеческие качества.

А как рассказывает ваш приятель о проделках любимой собаки? Сказывается тенденция: судить по себе. Проку для науки от таких рассказов мало (ведь вопрос об особенностях психики животных здесь фактически снимается), хотя читать и слушать интересно. Недаром И. П. Павлов запрещал сотрудникам пользоваться психологической терминологией при описании поведения и переживаний животных и даже «штрафовал» за такие выражения, как «собака вспомнила», «собака решила»... Снимается научная проблема и в том случае, когда животное уподобляется машине и его поведение объясняется законами механики.

Итак, помня О двух главных опасностях, рассмотрим особен­ности инстинктов.

Инстинкты. Инстинкты, инстинктивное поведение... Эти слова широко используются не только учеными, но и в обычных жизненных ситуациях. Спросите у знакомых, что такое инстинкт. Ответы будут разные, но, пожалуй, все подчеркнут, что это такое поведение живого существа, которое не требует выуч­ки. Животное «знает», как и что делает, от рождения. Это как бы вмонтированная в психику самой природой форма реагирования на окружающий мир. В применении к человеку об инстинктивных действиях чаще всего говорят тогда, когда дей­ствия эти как бы автоматизированы, человек совершает их, еще не успев подумать: «Инстинктивно отдернул руки от пламени костра»; «Инстинктивно замахал руками и, представьте себе, поплыл» и т. д. Правда, точно так же совершает человек и хорошо заученные действия, и их, конечно, надо отличать от врожденных.

Инстинкты всегда интересовали человека. Поразитель­ная сложность поведения муравьев и пчел, перелеты птиц, строительство плотин бобрами — все это вызывало мысль о разуме животных, о «милости» к ним со стороны сверхъестественного «создателя» и т. д. Недаром уже в древности люди пытались разгадать тайну инстинктов. Сущест­вует рассказ о том, что легендарный законодатель древней Спарты Ликург (помните «законы Ликурга»? Вы их изучали в курсе истории древнего мира) провел следующий опыт. Он поместил двух щенков одного помета в яму, а двух других вырастил на воле в общении с собаками. Когда щенки подрос­ли, он в присутствии большого стечения народа выпустил зайца. Щенок, воспитанный на воле, бросился за зайцем, поймал и задушил его. Щенок, воспитанный в полной изоля­ции, трусливо убежал от зайца.

Этим опытом Ликург доказал согражданам, какую роль иг­рает воспитание в формировании характера, и убедил их в необходимости той системы воспитания воинов, которая получила название спартанской. Но для нас здесь важно другое — подобные опыты (их потом неоднократно повторяли) показы­вают, что не инстинктом единым определяется поведение животных и что сам инстинкт совершенствуется в процессе жизни. Впрочем, говоря об инстинктах, следует иметь в виду, что они играют разную роль в поведении животных разных видов. «Чемпионы» по инстинктивному регулиро­ванию поведения — насекомые. Именно на основе наблюде­ний за жизнью насекомых замечательный французский есте­ствоиспытатель Ж. А. Фабр создал классический десятитом­ный труд «Энтомологические воспоминания» (энтомоло­гия— наука о насекомых), в котором описаны многочисленные акты инстинктивного поведения. Вся жизнь Фабра — волнующий пример любви к природе и своему делу. ' Исследователя отличало огромное терпение (он мог ча­сами лежать на земле, возле норки какого-нибудь жука) и наблюдательность. Во все научные труды вошло его наблюдение, например, за тем, как земляная оса-сфекс охотится за сверчком, «демонстрируя» при этом слож­ность инстинктивного поведения, его силу и... слабость. Сфекс прижимается к брюшку противника, повернувшись головой к концу его туловища.

Самое богатое воображение, восхищается неутомимый исследователь, не сочинит лучшего приема нападения. Несколько раз вкалывает сфекс жало в тело сверчка. Сначала под шею, затем в часть переднегруди и, наконец, у основания брюшка. В этих трех ударах кинжалом и обнару­живается все великолепие и непогрешимость инстинкта. Дело в том, что сфекс не убивает жертву, а только пара­лизует ее ударами в нервные узлы.- Затем парализован-

о*

ного сверчка сфекс втаскивает в норку — этими живыми кон­сервами будет питаться его личинка. «Великолепие и непог­решимость»? Да, но только в стандартных, неизменно пов­торяющихся ситуациях. Если, например, обрезать усики, за которые сфекс втаскивает сверчка в норку, «сообразительный» охотник начинает вести себя на редкость бестолково. Он оставляет жертву и отправляется за новой. Почему бы осе не ухватиться за одну из шести ножек добычи? Потому, что инстинкт — это жесткая программа, которая срабатывает только тогда, когда все внешние условия строго соблюдены и звенья ситуации последовательно, в определенном порядке, следуют друг за другом. Здесь-то и сказывается особенность элементарной сенсорной психики: животные реагируют не на предме­ты, не на целостную ситуацию, а на отдельные ее элементы. Каким бы сложным ни казался инстинкт — это всегда хотя и целесообразное в определенных условиях, но стереотипное, шаблонное, автоматическое поведение. Недаром говорят: инстинкт слеп.

Навыки. Окружающая среда постоянно задает животному нешаблонные, неожиданные задачи, и для их решения (не решишь — гибель!) в процессе эволюции возник более совершенный способ приспособления: к врожденным, «встроенным» в психику программам добавляются выученные, основанные на собственном жизненном опыте, свои, индивидуальные для каждого животного формы поведения, навыки. Вы уже догадались, конечно, что если инстинкты основаны на врожденных, безусловных рефлексах, то навыки — на приобретенных, условных.

Но и навыки имеют с точки зрения приспособления к окружающей среде ряд недостатков. Прежде всего, их выра­ботка у животных — очень длительный процесс проб и оши­бок. А ведь в природе далеко не всегда есть возможность пройти такой систематический курс обучения... Кроме того, каждый раз при каком-то изменении надо обучаться заново. Не успеешь — смерть.

Рассудочное поведение животных. И вот уже на стадии животного мира возникают зачатки высшего уровня поведе­ния — интеллект. Как выглядит такое поведение у обезьян, впервые описал немецкий ученый В. Келер. (Потом эти опыты повторялись, уточнялись и совершенствовались. Может быть, вам уже удалось посмотреть фильм «Обезьяний остров», где рассказывается об изобразительных и интересных исследованиях

советских ученых?)

На потолке клетки, в которой находится шимпанзе по кличке Султан, подвешен банан. Султан быстро прекраща­ет попытки допрыгнуть до банана, беспокойно бродит по клетке, вдруг останавливается перед ящиком, хватает его, торопливо перекатывает его под цель, залезает на него, когда он удален от цели еще примерно на полметра (по

горизонтали), и сейчас же, прыгнув изо всех сил, срывает банан. После подвешивания банана прошло около пяти ми­нут, промежуток между остановкой перед ящиком и первым укусом плода составлял немногие секунды, он протекал как единый целостный процесс.

В другом случае банан положили перед клеткой на таком расстоянии, что его нельзя было достать, просто

ВЫТЯНуВ руку.;

В клетке на полу валялось несколько разных палок. После небольшого замешательства обезьяна схватила одну из палок, просунула сквозь прутья решетки, подтащила желанный плод поближе и схватила его рукой.

Во всех таких случаях, а их описано великое множество, обращает на себя внимание ряд особенностей «рассудоч­ного» поведения животных. Прежде всего, здесь нет дли­тельных проб и ошибок, правильное действие возникает как бы внезапно, сразу; далее вся операция проходит как целостный непрерывный акт. Очень важно отметить, что найденное однажды правильное решение потом всегда используется в аналогичных случаях. Исключительное значение имеет то, что обезьяна использует другие предметы (ящики, палки и т. д.) для достижения своей цели. Ее деятельность, по словам А. Н. Леонтьева, становится двухфазной: первая фаза — подготовление (устройство пирамиды из ящиков или составление из двух бамбуковых палок одной длинной), затем вторая фаза — осуществление (подтягивание палкой плода). Для выполнения такого действия необходим новый этап отра­жения окружающего: надо обнаружить связь предметов, их отношение друг к другу, надо предвидеть результаты своих действий.

Использование орудий животными. Но, может быть,

животное действует подобным образом только в искусственной, созданной человеком ситуации? Используют ли обезьяны ору­дия в естественных условиях? Удивительные по достоверности данные на этот счет получила англичанка Д. Гудолл, кото­рая изучала поведение шимпанзе в Африке. Сказать легко: изучала. Сначала ей никак не удавалось приблизиться к обезьянам. Но, научившись пользоваться звериными тропами, мужественная девушка однажды обнаружила горную вершину, вокруг которой простиралась откры­тая местность, поросшая травой и отдельными группами деревьев. Дни и ночи проводила она одна на этой вер- \ шине, наблюдая за жизнью шимпанзе. Со временем Гу-! долл даже стала различать их «в лицо» и каждому животному дала имя. Через полгода обезьяны преодолели свой страх перед отважной исследовательницей. Ее книгу «В тени человека» невозможно читать без волнения. Вот несколько эпизодов, связан­ных с темой нашего разговора:

«В тот день настроение у меня было довольно подавленное: уже несколько часов бродила я по горам и не встретила ни одного шимпанзе. Направляясь к вершине, я вдруг заметила на фоне красной глины термитника знакомый черный контур... Около термитника сидел Дэвид Седобо­родый и старательно отщипывал от широкого листа шпажной травы.

Я глядела и не верила своим глазам: вот он просунул тонкую полоску в отверстие, проделанное в стенке термитника и, подержав ее там некоторое время, извлек обратно. Губами Дэвид обобрал что-то с травинки и снова принялся зондировать отверстие... Как только он исчез из виду, я кинулась к термитнику, где множество рабочих термитов уже деловито восстанавливали произведенные Дэвидом разрушения... Следуя примеру Дэвида, я засунула стебелек в отверстие, а когда вытащи­ла его обратно, на нем, крепко вцепившись челюстями, висели четыре сочных рабочих термитов и парочка солдат. Я разжевала одного из них, так как взяла за правило пробовать все, что едят шимпанзе (поистине — наука требует жертв! — Я. К-), но мне он показался совершенно безвкусным».

Дальнейшие наблюдения показали, что шимпанзе используют раз­личные предметы во время игр, во время драк и даже... в борьбе за власть, за место в стае. Так, шимпанзе по кличке Майк возвысился и стал занимать главенствующее положение следующим образом. Однажды он «завладел пустым керосиновым баком и стал всюду таскать его за собой. Прыгающий бак наделал много шума и грома и перепуганные шим­панзе спешили уступить ему дорогу. Но Майк этим не ограничился и научился управляться с тремя керосиновыми баками сразу; держа их перед собой и при демонстрации угрозы неистово колотя один о другой. Когда он, в конце концов, прекращал свою музыку, даже могучий Голиаф спешил к нему выразить свое почтение: нервно подергиваясь и склонив­шись к самой земле, он целовал, гладил и обыскивал шерсть изобрета­теля, признав таким образом его главенствующее положение...»

Ясно, что употребление животными различных пред­метов как средств для достижения каких-то целей не идет ни в какое сравнение с трудом даже первобытного челове­ка, с применением орудий. Отличия здесь очень серь­езные. Прежде всего, животные используют „_то, что случай­но попадается на глаза, орудия же труда создаются специально. При этом человек должен предвидеть, как и когда они будут использоваться. Для обезьян такое планирование, ко­нечно, невозможно. Оно превышает, так сказать, их умственные способности. Именно поэтому даже для самой со­образительной обезьяны предмет, который только что использовался в качестве орудия, теряет всякое значе­ние в любой другой ситуации. Она его не хранит и вообще теряет к нему всякий интерес. Но, может быть, самое важное отличие состоит в том, что, как писал Ф. Энгельс в работе «Роль труда в процессе превраще­ния обезьяны в человека», «ни одна обезьянья рука не изготовила когда-либо хотя бы самого грубого каменного ножа»⁴.

«Любознательность» животных. Одна из причин, застав­ляющих обезьяну хватать в руки палку и разные другие предметы,— любознательность, рефлекс «что такое?», как на­зывал его И. П. Павлов. Ученые установили, что животные испытывают настоящую потребность в новизне. Характерен

опыт: крыса в лабиринте. Налево пойдешь — найдешь пи­щу и воду. Направо — пусто, зато занятно: постоянно меня­ется освещение, цвет пола, окраска стен и т. д. Хлеба или зрелищ? Надо совершить выбор. Уже поведение животных определяется не только внешними сигналами: какой сигнал станет пусковым, вызовет ту или иную деятель­ность, зависит от внутренних условий, и прежде всего от потребностей. Оказалось, что новизна служит не менее

привлекательным стимулом, чем пища. Только очень голодное или испытывающее сильную жажду животное начи­нает явно предпочитать путь налево (хлеб и вода) пути направо (пусто, зато интересно).

Особенно развито стремление к новому, неизвестному у приматов (человекообразных обезьян). Наблюдая за тем, как обезьяна долгое время способна возиться, на­пример, с коробкой, в которой нет «никаких апельси­нов, ни яблок», И. П. Павлов утверждал, что это прояв­ление любознательности и что нелепое утверждение, будто у животных ее нет, нет в зачатке того, что есть у нас и что в конечном счете создало науку,— не отвечает действительности.

Общественное поведение животных. Вы, наверное, заметили, что в психике животных мы находим немало существенных предпосылок, на базе которых в особых условиях возникло человеческое сознание. Одной из таких предпосылок является, конечно, совместный характер существования животных и их общение между собой.

Вполне очевидно, полагал Ф. Энгельс, что «нельзя выводить происхождение человека, этого наиболее обще­ственного из всех животных, от необщественных ближайших предков»⁵.

Даже более примитивные животные, чем ближайшие предки человека, были вынуждены объединяться в сообще­ства для достижения главной цели — выживания. Важно по­нять, что эволюция приводит не только, так сказать, к индивидуальному усовершенствованию отдельного живого ор­ганизма, но и к возникновению «сотрудничества» между живот­ными, которое происходит в рамках семьи, роя, стаи, стада и т. д. Это «сотрудничество» направлено на выведение и сохранение потомства, оборону, борьбу с врагами, добыва­ние пищи и т. д.

Наблюдения над жизнью животных, которые стоят на раз­ных ступенях эволюционной лестницы, дает основание для интересного с психологической точки зрения вывода. Чем выше организовано животное, тем больше степеней свободы от своих собратьев имеет отдельный индивид, отдельная особь. Чем ближе к человеку, тем больше «и один в поле воин». По-видимому, на «робинзонаду», на длительное, изолированное

от себе подобных существование способен только человек, личность которого как бы запечатлела в себе всю историю предыдущих поколений. На другом полюсе стоят существа, вообще лишенные, так сказать, индивидуальной биографии. Только в массе, только в соединении с тысячами себе подобных обретают они возможность существовать. - Именно такое истол­кование дает французский ученый Р. Шовен загадочной сложности

жизни пчел.

Пчелиная семья, состоящая из десятков тысяч насекомых, представляет собой с этой точки зрения организм нового типа, вернее, некий «надорганизм», в котором отдель­ная пчела, как говорит ученый, всего лишь небольшая частица, не имеющая серьезного значения и почти лишенная индивидуального существования. Эта довольно остроумная ги­потеза позволяет понять всю сложность поведения общественных насекомых, сложность, поразительно не соответствующую количеству нервных клеток, которыми обладает каждое из них. Может быть, эти клетки суммируются в единую нервную систему?

Для существования сообщества животных, стоящих на бо­лее высокой ступени развития, необходим определенный порядок внутри сообщества. Так, оказывается, уже на птичьем дворе существует довольно жесткая иерархия (взаимозависимость) господства и подчинения, имеется определенная структура стаи. Эта структура устанавливается в результате постоянных турниров между обитателями курятника. Кто-то из «участников соревнования» оказывается более ловким, чем остальные. Этот победитель полу­чил наименование «альфа». «Альфа» безнаказанно раздает клевки направо и налево, ее же не клюет никто!

Что же обеспечивает «альфе» ее привилегированное по­ложение? Известный австрийский этолог (этология — наука о поведении животных) К. Лоренц считает, что в поддержании «порядка клевания» решающее значение имеют не только физическая сила, но также смелость, энергичность и даже самоуверенность отдельных особей.

Лоренц провел любопытные наблюдения за жизнью стаи галок. Оказывается, здесь споры из-за «места на общест­венной лестнице» существенным образом отличаются от раз­ногласий на птичьем дворе, где несчастные золушки «омеги» влачат поистине жалкое существование. У галок картина иная: особи, занимающие высокое положение, особенно сам «деспот», как Лоренц именует «альфу», не проявляют агрес­сивности в отношении к птицам, стоящим много ниже их. Зато они испытывают постоянное раздражение к возможным соперникам, к тем, кто стоит вместе с ними на верхних сту­пенях «пьедестала почета». Такой порядок поддерживается в стае длительное время. Но бывают и «дворцовые перевороты». Интересно, что супруга «альфы» в галочьей колонии, как утверждает Лоренц, автоматически поднимается до положе-

ния мужа. Необычайным во всем этом является даже не самый факт «повышения в звании», а удивительная быстрота, с которой распространяется весть о том, что маленькая самочка, золушка, дотоле третируемая почти всеми птицами, «обрела принца», стала супругой «альфы» птицы номер один. Еще более любопытно, что птица, повысившаяся в звании, знает о своем продвижении!

Читаешь эти наблюдения и только с большим трудом удерживаешься от всяких обобщений и аналогий. Вполне можно понять Р. Шовена, когда он пытается сопоставить порядки на птичьем дворе с нашими обычно человеческими проблемами. «Социология» животных, по словам Шовена, имеет в своем распоряжении еще слишком мало данных, чтобы аналогии и различия можно было четко выделить. И все же иногда как бы само напрашивается сопоставление с человеком... В любой группе детей — говорит Шо­вен — устанавливаются отношения подчинения и господства — среди школьников всегда можно выделить «альфу» и «оме­гу». Эти отношения нужно уметь распознать — хотя бы для того, чтобы защитить «омегу» от других и, быть может, «альфу» от самого себя.

Взаимоотношения в стаде обезьян представляют особый интерес. Прежде всего важно понять, что заставляет обезьян (да и других высших животных) стремиться к общению между собой. Принято думать, что животные — стопроцентные утилитаристы («практики»), они обладают только биологическими потребностями, которые единственно и способны вызвать какие-то эмоции. Оказывается, это не совсем так, а, может быть, даже и совсем не так.

Уже у животных, по наблюдениям профессора П. В. Си­монова (который, разумеется, оговаривается в скобках о том, что он отнюдь не ставит знака равенства между живот­ным и человеком), имеется класс потребностей, способ­ных вызывать положительные эмоции без некоего утили­тарного результата.

Особенно интересно для нас здесь изучение таких неутилитарных потребностей у наших ближайших «родственников», у обезьян. Ведь в конце концов, как подчеркивает известный советский зоо­психолог Н. А. Тих, потребности людей имеют глубокие биоло­гические корни в эволюции всего отряда приматов. С точки зрения исследовательницы можно говорить о возникновении у жи­вотных потребностей (а следовательно, и эмоций), которые выхо­дят за пределы биологической необходимости. Например, потреб­ность в питании уже у обезьян приобретает характер вкусового наслаждения. (Вот, оказывается, как глубоко уходят корни нашего пристрастия к лакомствам!) Разыскивание пищи тоже стало основой для возникновения особой познавательной потребности, основой «стремления к неизвестному», о которой мы уже говорили. Но