Министерство высшего и среднего специального образования рсфср 8 страница

Интересный пример «включения» фонетического уровня не­понимания описан в истории антифашистской пропаганды. Анти­фашистская передача «Человек из народа», транслировавшаяся из Советского Союза на Германию на немецком языке в годы второй мировой войны, выходила в эфир в минуты пауз между передачами гитлеровских радиостанций и на их волне. Выска­зывания «человека из народа», ограниченные во времени, со­стояли всего из нескольких фраз, например: «Все ложь! Вспом­ните, что Гитлер обещал всем победоносно завершить войну еще в 1941 году». Опасность вклинивания восточной информа­ции заставила фашистских дикторов говорить скороговоркой и сокращать паузы, и тут-то и срабатывал фонетический барь­ер. В результате стали поступать многочисленные жалобы нем­цев на непонимание дикторского текста и невозможность раз­личить, где кончается одна передача и начинается другая [77].

Когда врачи не хотят, чтобы больной понял их, они говорят на латыни, и если больной сам не врач, то он, конечно, ничего не поймет—срабатывает фонетический барьер, который врачи используют сознательно. Тот же самый фонетический барьер, конечно, и не подозревая о его существовании, но уже понимая его действие, используют маленькие дети, когда изобретают свои

тайные языки, в которых, например, в словах перед каждым слогом ставится другой слог—помеха, затрудняющая понима­ние речи. Например, если один малыш говорит другому: «Ки-МИкиША, киПОИкиДЕМ киЛОкиВИТЬ киРАкиКОВ ки НА ки РЕЧкиКУ», то даже бдительные родители могут сразу и не спохватиться, поскольку непонятная речь блокирует понимание.

Фонетический барьер, как и все остальные, работает авто­матически. Однако нельзя представить себе дело таким обра­зом, что сначала определяется язык сообщения как чужой, за­тем сообщение квалифицируется как опасное и как следствие этого возникает непонимание. Так можно объяснить происхож­дение этого барьера, но не его действие, которое значительно проще: мы не понимаем фонетически непривычную речь. Между тем это именно защита, так как ее можно «убрать»—если нам очень важно получить сообщение, то мы понимаем любую, да­же совершенно бессвязную речь. Но в обычных условиях барь­ер — на месте, и поэтому контрсуггестия, защита от воздействия, включаются автоматически — мы не понимаем.

Семантический уровень непонимания. Точно так же авто­матически срабатывает защита от воздействия и в том случае, если коммуникация происходит, казалось бы, на нашем языке, во всяком случае фонетически он «наш», но по передаваемому смыслу «чужой». В таком случае фиксируется не чужая фоне­тика, а чужая семантика, и можно говорить о семантическом непонимании. Существование этого барьера на пути понимания определяется самим фактом многозначности слов любого язы­ка. Любое слово, да и любое действие, имеет обычно не одно значение и в зависимости от контекста употребления включает в себя еще много-много смыслов. «Смысловые поля» слов у раз­ных людей различны, и, следовательно, одни и те же (на пер­вый взгляд) слова и действия могут по разным причинам иметь различный (от чуть-чуть другого до прямо противоположного) смысл для разных людей.

Особенно хорошо это видно на примере использования жар­гонов или тайных языков. В таких языках известные всем обычные слова «наделяются» совершенно новыми значениями, благодаря чему непосвященный человек не в состоянии что-ли­бо понять. К примеру, в так называемом блатном жаргоне «капуста», «хвост», «перо» не имеют ничего общего с тем зна­чением, которое они имеют в обыденном языке. Следует, одна­ко, уточнить, что далеко не всегда при использовании жаргона или подобного ему языка специально преследуется цель «быть непонятным». Существует, скажем, научный жаргон, профес­сиональный, студенческий. Так, далеко не все родители студен­тов знают, что их дети могут называть родной дом «стойлом», а общежитие «резиденцией». И если их сын сообщает, что «у нашего ректора, наверное, крыша поехала — он решил, что на­до стоять буквой зю не месяц, а два», то сомнительно, что они

поймут, о чем идет речь. Мало того, они могут решить, что это их не касается. Между тем речь идет о том, что сыну предстоит поехать на картошку на целых два месяца и он по этому поводу высказывает свое мнение о начальстве. Кроме того, возможен «жаргон» внутри каких-то компаний, обязанный своим возник­новением обычно общим для всех воспоминаниям, событиям. Но каково бы ни было происхождение «непонятного» языка, его пользователи всегда образуют некую группу «знающих язык». Вот пример:

«Между слушателями произошел разговор, и, хотя они говорили по-рус­ски, я ничего не понял, настолько он был загадочен... Миша имел обыкнове­ние, обсуждая что-либо бегать по комнате, иногда внезапно останавливаясь.

— Осип Иваныч? — тихо спросил Ильчин, щурясь.

— Ни-ни, — отозвался Миша и вдруг затрясся в хохоте...

—.Вообще старейшины... — начал Ильчин.

— Не думаю, — буркнул Миша.

Дальше слышалось: „Да ведь на одних Галкиных да на подсобляющем не очень-то..."...

— А как же Сивцев Вражек?...

—Да и Индия, тоже неизвестно, как отнесется к этому дельцу-,—доба­вил Ильчин..

_ На кругу бы сразу все поставить,—тихо шептал Ильчин,—они такс музычкой и поедут.

— Сивцев! — многозначительно сказала Евлампия Петровна. Тут на лице моем выразилось, очевидно, полное отчаяние, потому что

слушатели оставили спой непонятный разговор и обратились ко мне» (М. А.

Булгаков. «Театральный роман» [18, с. 383—384]).

Часто именно семантический уровень непонимания возника­ет в общении детей и взрослых, хотя они говорят на одном язы­ке, но у детей наблюдается, как правило, урезанные семантиче­ские поля слов, и поэтому нет полного взаимопонимания.

Действие семантического уровня непонимания приводит к очень резкому снижению эффективности общения. Это связа­но не только с тем, что какие-то наши переживания и слова «не дойдут» до партнера, семантический барьер может не про­сто задержать непонятное, но и перестроить его—«свято место пусто не бывает» — на место одного смысла слова, непонятного по причине семантических различий, подставляется другой смысл, вместо одной эмоции видится другая, в результате воз­никает не просто отказ, а неверное, другое понимание, причем часто неожиданное. Иначе говоря, эффект общения есть, а эф­фективность низкая.

Очень ярко эти неожиданные эффекты проявились, напри­мер, в первых опытах демонстрации кино, когда оно только начинало свою историю. Не будучи знакомы с «языком кино», люди просто вообще ничего не понимали и, видя, например, крупным планом лицо артиста, принимали его за отрубленную голову, пугались и уходили [99]. Такая реакция есть явное и очень яркое проявление именно семантического уровня непо­нимания.

Для адекватного понимания какого-либо сообщения необхо­дима определенная общность «тезаурусов» отправителя инфор­мации и адресата. Этот термин введен в научный обиход совет­ским философом Ю. А. Шрейдером. В переводе с древнегрече­ского «тезаурус» означает «сокровище». В данном случае под ним понимается «представление о мире», вся совокупность ин­формации, которой располагает данный человек. Причем у со­беседников не должно быть больших различий в запасе инфор­мации, ибо это препятствует эффективным коммуникациям. На­пример, отмечает Ю. А. Шрейдер, «текст очень содержательной математической статьи не содержит, по существу, никакой ин­формации для человека, который не является специалистом в данной области математики. Тот или иной жест руководителя может не иметь никакого смыслового значения для новичка, но быть вполне конкретным приказом с точки зрения опытного ра­ботника, давно знающего своего руководителя. Таким образом, взаимная согласованность тезаурусов источника информации и адресата является предпосылкой успеха коммуникации» Г115,с.26].

Эта согласованность тезаурусов может существовать на раз­ной основе. Представители одного поколения понимают друг друга лучше, чем «отцы и дети». Люди, которые читали одни и те же книги, смотрели одни и те же фильмы, жили одной жизнью, имеют не только похожий жизненный опыт, но и один и тот же «духовный багаж». Например, полный смысл вопроса «Здесь продается славянский шкаф?» может понять только че­ловек, смотревший фильм «Подвиг разведчика». Человек же, не знающий происхождения этой фразы вряд ли ее поймет адек­ватно. Представим себе, что происходит жаркий спор, и кто-то, пытаясь успокоить уж очень разволновавшегося спорщика, ска­жет ему: «Александр Македонский, конечно, великий полково­дец, но зачем же стулья ломать». Всем, кто смотрел фильм «Ча­паев», смысл реплики ясен: «Успокойся, не нервничай, не кипя­тись, здесь все друзья и т. п.». Но если человек никогда не ви­дел этого фильма, то он воспринимает эту фразу как абрака­дабру, да еще может и обидеться, заподозрив что-то для себя оскорбительное в этих «непонятных» словах.

— Сергей, опомнись, — сказал Скворцов. — Конечно, Александр Маке­донский был великий человек, но зачем же стулья ломать?

— При чем тут Александр Македонский? — сердито спросил Шумаев. Чашкин улыбнулся.

— Стыдно, Сергей, не знать классиков. А вот лейтенант Чашкин, тот знает, судя по его лицу. Ну-ка, скажите ему, Чашкин, откуда это? Чашкин покраснел и сказал:

— Из «Чапаева» (И. Грекова. «На испытаниях» [32, с. 464J).

Очень часто семантический уровень непонимания проявляет­ся в тех случаях, когда у человека нет тех же ассоциаций, зна­ний, того культурного контекста, который позволяет адекватно

воспринять не только прямое, «буквальное» значение слов и вы­ражений, но и другие, подразумевающиеся смыслы. Очень мало, например, найдется людей, которые будут думать, что не пол­ностью понимают такой всем известный отрывок из «Евгения Онегина»:

Он по-французски совершенно Мог изъясняться и писал, Легко мазурку танцевал И кланялся непринужденно. Чего ж вам больше? Свет решил,.. Что он умен и очень мил. [86, т. 5, с. II].

Действительно, что тут непонятного? Все слова ясны, разве что слово «мазурка» не очень (ясно, что танец, но какой?), общий смысл тоже очевиден. Мы даже можем вполне оценить ироничный оттенок последних двух строк—подумаешь, говорит по-французски, умеет танцевать и кланяться, много ли нужно ума. Между тем контекст содержит в себе определенный смысл. А состоит он в том, как пишет Ю. М. Лотман, что в при­веденном отрывке «перечислены признаки, по которым светская элита отграничивала людей своего круга от,,чужих"» [62, с. 125]. Если мы не знаем об этом своеобразном «социальном пароле» той эпохи, то не сможем полностью понять и пушкин­ский текст.

Но даже в тех случаях, когда люди владеют общим куль­турным контекстом своей эпохи, несогласованность их тезауру­сов все равно может иметь место. Она будет определяться тог­да другими причинами—уровнем образования, профессией, индивидуальными особенностями. Непонимание очень ярко про­является в восприятии терминов, иностранных слов, используе­мых, например, в газетах. Обычно смысл этих слов или хотя бы их оценочная окраска легко понимается из контекста, и поэтому человеку трудно осознать, что слова эти ему непонятны, что ему неизвестно их значение. Однако в прямом эксперименте реаль­ная ситуация с пониманием значения и смысла этих слов про­ясняется.

В эксперименте, проводившемся в Новокузнецке, участвова­ло 112 человек—студенты первого курса факультета русского языка и литературы. Им предложили дать определение словам, входящим в обычную газетную лексику: бундесвер, эскалация, левые силы, курс акций, тенденция, координация, вояж, потен­ция, стабильность, реакционер и др. Из 1120 ответов правиль­ными оказались 89 (7%), неточными—426 (39%), неправиль­ными 605 (54%). Из 112 человек не знали значения слов «вояж» — 57 человек, «координация» — 66, «либерал» — 65, 94 че­ловека не смогли объяснить, что значит «курс акций», 58 — не дали определения понятию «левые силы». Вот некоторые при­меры определений, данных участниками эксперимента:

Агентура — общество, руководимое работой; что-то вроде того, что было при Шерлоке Холмсе; управление, или контора какая-либо.

Вояж— поклажа; человек; свадебное путешествие; большая сумма.

Леыые силы — малочисленные люди при расколе партии;

люди антисоветских взглядов; отходники, которые отошли от основной линии партии; сторонники капиталистических идей.

Курс акций— следование определенным взглядам; денежная валюта; определенная работа по вопросам политики; выпуск денежной лотереи.

Либерал — пессимист; человек, относящийся к высшим слоям.

Вермахт — военное министерство в 30-х годах в Германии;

президент в Германии; верхушка темных сил над бундесвером;

главнокомандующий.

Эскалация — прекращение военный действий, свертывание;

что-то военное; перенос войны в другое место [16].

Можно легко представить себе, какие искажения возможны при понимании речи человека, использующего эти слова. Такие изменения смысла, связанные с непониманием отдельных слов, при дальнейшей трансляции могут все дальше и дальше ухо­дить от первоначальных намерений, искажаясь до неузнавае­мости.

Стилистический уровень непонимания. Следующим уровнем

непонимания, который может быть причиной затруднений в об­щении и его низкой эффективности, является уровень стилисти­ческий или синтаксический.

Человек обязан понять и, следовательно, отразить в каком-то ответе или действии только то словесное обращение, которое подчинено установленной грамматической структуре. В против­ном случае он вправе третировать обращающегося как невежду или иностранца, а в случае глубокого нарушения грамматики не находить смысла в его словах и, следовательно, игнориро­вать их.

Не только явное нарушение грамматики вызывает реакцию непонимания, но и явное нарушение стиля, некоторого соотно­шения между формой и содержанием сообщения. Например, следующая тирада может вызвать у слушающего в лучшем случае смех: «Показ Пушкиным поимки золотой рыбки, обе­щавшей при условии ее отпуска в море значительный откуп, не использованный вначале стариком, имеет важное значение. Не менее важна и реакция старухи на объяснение ее старика о не­использовании им откупа рыбди, употребление старухой ряда вульгаризмов, направленных в адрес старика и принудивших его к повторной встрече с рыбкой, посвященной вопросу о ста­ром корыте» [111, с. 62].

Может привести к непониманию и стилевое переусложненйе, когда родной язык воспринимается почти как иностранный. Пример такой ситуации, к сожалению, довольно часто встре­чающейся в действительности, в юмористической форме выгля­дит так: «Доклад кончился, и председательствующий профес­сор Дробыш предложил задавать вопросы. Первым поднялся Пятаков:

— Скажите, пожалуйста, ваш молоток не очень сильно тря­сет?

Докладчик, услышав вопрос, оторопело захлопал глазами. Его путь в науку пролег через среднюю с уклоном и высшую школы. С живым производственником он встретился впервые. Наступила томительная пауза. На помощь молодому коллеге пришел многоопытный профессор Дробыш:

— Товарищ имеет в виду, — пояснил он, — в какой степени одна из важнейших характеристик установки—вибрационная константа — соответствует условиям применения, исключающе­го негативное воздействие виброфактора на исполнителя.

—Вопрос понял,—облегченно кивнул головой кандидат.— Поясняю. В результате проведенных экспериментов удалось выяснить, что частотная амплитуда среднеквадратичной по­грешности отклонения рабочей поверхности от мнимой геомет­рической оси совпадает с математическим ожиданием резуль­тата, поэтому есть все основания предполагать, что данное со­ответствие действительно имеет место.

Теперь захлопал глазами Пятаков. На помощь опять по­спешил профессор:

— Докладчик считает, что работать молотком можно. У вас

еще есть вопросы?» [38, с. 86].

По сути дела, стиль сообщения, стиль коммуникации точно также «наводит» на определение групповой принадлежности его «хозяина», как фонетика и семантика. Если стиль коммуни­кации определяется как «чужой», а тем более «враждебный», то понимания ждать не приходится. Существенно, что различе­ние «своего» и «чужого» зависит не от «объективных» характе­ристик стиля, а от субъективных представлений слушающего. Скажем, студент первого курса университета еще не очень вла­деет «переводом с научного» стиля, но если он хочет стать «своим» среди ученых, он поймет научный стиль гораздо луч­ше, чем человек, искренне не любящий этих «очкариков с гал­стуками, говорящих на каком-то птичьем языке».

Важно отметить, что стиль—это не только способ словес­ных сообщений, но и способ достижения соответствия формы и содержания в коммуникации. В главе «Старые знакомые» го­ворилось о том, что понимание другого крайне затруднено в тех случаях, когда в его поведении не соответствуют друг другу, не стыкуются вербальные и невербальные элементы. Это тоже проявление несоответствия формы (невербальное, экспрессивное поведение) и содержания (информации в словах). Возможно

также несоответствие избранной словесной формы тому эмоци­ональному содержанию, которое передается. В любом случае можно говорить о «неправильном» стиле коммуникации, кото­рый и приводит к трудностям в понимании.

Логический уровень непонимания. Еще одной причиной не­эффективности общения может быть логический уровень непо­нимания, который вызывается неприятием одним из участников общения логики и аргументов другого. Если человек, с нашей точки зрения, говорит или делает что-то в противоречии с пра­вилами логики, то мы его не только отказываемся понимать, но и эмоционально воспринимаем его отрицательно. При этом неявно предполагаем, что логика есть только одна — правиль­ная, т. е. наша. Однако ни для кого не секрет, что есть и «жен­ская», и «детская» логика. И каждый человек живет и думает по своей логике, но вот в общении, если эти логики несоотне­сены или если у человека нет ясного представления о логике партнера, о ее отличиях от собственной, тогда и «срабатыва­ет» барьер логического уровня непонимания.

Примеров несовпадения логических правил, используемых разными людьми, достаточно много. Когда ребенок говорит, что «солнце живое, потому что оно движется», он мыслит по своей, подчиняющейся достаточно строгим законам логике. И хотя взрослого человека не убедит его аргумент и он может даже посмеяться над ним, тем не менее для детей это вполне доста­точный аргумент, и они друг друга отлично понимают.

В исследованиях советских психологов, проводившихся в 20-х годах в Туркмении, испытуемым предлагалось два вида силлогизмов. В одном случае силлогизмы строились из посылок, в которых испытуемые имели собственный практический опыт, только опыт этот переносился в новые условия. Например: «Там, где жарко и сухо, хорошо растет хлопок; в Англии холодно и сыро; растет там хлопок или нет?»

В другом случае силлогизмы оперировали материалом, в ко­тором испытуемые не имели личного опыта и операции вывода из силлогизма должны были носить чисто теоретический харак­тер. Например: «На дальнем севере, где снег, все медведи бе­лые; Новая Земля находится на дальнем севере. Какого цвета там медведи?»

Испытуемые, живущие в наиболее отсталых условиях (пре­жде всего женщины-ичкари), отказывались делать какие-либо выводы даже из силлогизмов, относящих к первому виду. Они обычно заявляли, что не бывали в неизвестном для них месте и не знают, растет ли там хлопок. Лишь при продолже­нии опыта и просьбе ответить на вопрос («что следует из слов экспериментатора?») они соглашались сделать вывод («по ва­шим словам, должно получиться, что там хлопок расти не мо­жет, если там холодно и сыро; когда холодно и сыро, хлопок не растет»).

Еще более решительно они отказывались делать выводы, когда предлагался второй вид силлогизмов. Как правило, мно­гие отказывались принять большую посылку, заявляя, что «они никогда не были на севере и никогда не видели медведей;

для ответа на этот вопрос нужно обратиться к людям, которые были на севере и видели медведей». Часто они, полностью иг­норируя посылку, заменяли вывод из силлогизма собственными соображениями («медведи бывают разные, если он родился красным, он и останется красным»; «мир большой, я не знаю, какие бывают медведи») и заводили общие, основанные на слу­хах рассуждения о жизни медведей разговоры, т. е. каждый раз уходили в сторону от решения задачи.

Некоторые испытуемые полностью отрицали возможность сделать какой бы то ни было вывод из силлогизма этого вида, заявляя, что они «могут рассуждать только о том, что они ви­дели», «не хотят врать», «дать ответ на этот вопрос могут толь­ко те люди, которые или видели, или знают». Даже наводящие вопросы («как получается по моим словам?») не приводили здесь к успеху. Они отказывались обратиться к операции логи­ческого вывода из данных посылок.

Полное отрицание возможности сделать вывод из положения, в котором нет собственного опыта, недоверие к любой логиче­ской операции, если она носит чисто теоретический характер, однако признание возможности делать выводы из собственного практического опыта — вот наиболее характерные особенности этой группы испытуемых [64].

Очевидно, что если коммуникация, адресованная таким лю­дям, будет построена исключительно по правилам формальной логики, то она вряд ли будет эффективной.

По сути дела, логика тоже бывает «наша», «своя» и «чу­жая». Чужая логика — неправильная, и следовательно, к ней мы можем относиться недоверчиво или пренебрежительно. Если мы отказываем логике сообщения в правильности, то на нас не произведут никакого впечатления разнообразные «следова­тельно», «исходя из... мы можем заключить», «потому что» и т. п., так как мы расцениваем это только ка.'к «подделку» поХ логику, и ей не верим. В таком случае можно сказать, что воздействие.«натыкается» на логический барьер непонимания.

Внешние барьеры. На основе проведенного анализа видов контрсуггестии, выделенных Б. Ф. Поршневым, можно, вероят­но, сделать следующие выводы. Защита от воздействия другого в общении может принимать вид избегания, отрицания автори­тетности источника или непонимания. Во всех случаях результа­том срабатывания того или иного барьерного механизма будет непринятие воздействия — оно не будет воспринято и, следова­тельно, не окажет никакого влияния. Основаниями для защиты являются различные признаки. Так основанием для защиты по типу избегания являются те признаки партнера (автора, ис-

точника воздействия), которые позволяют определить его как «плохого», «неприятного», «опасного», «враждебного». Основа­нием для защиты по типу отрицания авторитетности являются те признаки партнера, которые позволяют отнести его к «чу­жой», «плохой», «неавторитетной» группе. Основанием для защи­ты по типу непонимания могут быть различные признаки пере­даваемого сообщения, которые позволяют определить автора сообщения как «чужого». Эти признаки могут фиксироваться на фонетическом, семантическом, стилистическом или логическом уровне. При наличии в коммуникации хотя бы одного из этих оснований для контрсуггестии может сработать защита, и эф­фективность коммуникации будет под угрозой.

Необходимо особо подчеркнуть одно важное обстоятельство. Не следует представлять себе эти барьеры в коммуникации как результат сознательной, произвольной и направленной защиты от воздействия. Описание видов контрсуггестии как способов защиты может привести к представлению, что в реальном об­щении происходит сознательное и развернутое во времени уп­равление барьерами. Дескать, сначала определяется, кто пе­ред нами («свой» или чужой»), и если чужой, то принимается решение его избегать. Или человек слышит какую-то сложную и трудно воспринимаемую фразу, «делает вывод», что она опа­сна и от нее надо защититься, и включает непонимание. Такие представления мало соответствуют действительности и могут быть искусственно выделены лишь только в эксперименте с це­лью изучения социально-психологической природы барьеров [5; 84; 183]. В реальном общении барьеры присутствуют, скорее, в виде независимых механизмов, которые «приданы» человеку для защиты, но их действительная природа ему не­известна. Например, мы можем не слушать собеседника не потому, что он «чужой», а потому что мы заняты своими мыс­лями. Включение барьера «избегания» в виде невнимания в дан­ном случае никак не связано с определением качеств партнера, т. е. он как бы применяется «неправильно», если исходить из его происхождения. Однако человек «не знает» об этом про­исхождении, да и о самом барьере, просто он занят, и сраба­тывает механизм, ограждающий его от воздействия.

Систему барьеров можно представить себе как автоматизи­рованную охрану — при срабатывании сигнализации автомати­чески перекрываются все подступы к человеку. Во многих слу­чаях сигнализация срабатывает вовремя. Однако возможны и другие варианты — ложная тревога и отключение сигна­лизации.

Во многих ситуациях барьеры непонимания могут сослужить человеку плохую службу, когда ничего угрожающего или опас­ного в воздействии нет, а ложное срабатывание сигнализации приводит к тому, что нужная и актуальная информация не вос­принимается. Например, слишком тяжело изложенная инфор-

мация не воспринимается теми людьми, которым она важ­на; использование «плохих» аргументов дискредитирует в об­щем очень важную мысль; правильные предложения, исходя­щие от неприятного человека, никогда не выслушиваются, а человек, не обладающий авторитетом, но обладающий ре­шением какого-то насущного вопроса, может положить жизнь на то, чтобы объяснить это решение другим, но его никто н&'у(слышит и т. д. и т. п. Поскольку система защит работает в автоматическом режиме, постольку она как бы встроена в человека, является частью его и обычно им не осознается. Требуются особые усилия, чтобы избежать ошибок, вызванных ложными срабатываниями системы.

Противоположной ситуацией является «отключение» защи­ты. Предположим, некто выясняет, что единственным владель­цем жизненно важной информации является очень неприятный для него человек. Обычно он избегает даже встречаться с ним, но в данном случае контакт очень нужен. Проведя работу с собой, объяснив себе, что у всех есть недостатки, что от него не убудет, если он один раз поговорит с этим человеком, он идет на встречу и получает важную информацию.

Любой нормальный человек в обычной ситуации не будет даже пытаться понять текст на «чужом» языке. Однако спе­циалист, для которого этот текст—статья по его теме, при отсутствии других вариантов приложит все усилия, чтобы ее понять (перевести). Любящие люди обычно понимают друг друга «с полуслова» или вообще без слов, т. е. в таких усло­виях, когда взаимопонимание объективно крайне затруднено и возможно только при недействующих барьерах. Их отклю­чение в таких случаях связано с особой заинтересованностью в партнере.

«Я давно хотел спросить у вас одну вещь. Он глядел ей прямо в ласко­вые, хотя и испуганные глаза.

— Пожалуйста, спросите.. -

— Вот, сказал он и написал начальные буквы: к, в, м, о, э, н, м, б, з, л, э, н, и, т? Буквы эти значили: «Когда Вы мне ответили: этого не может быть, значило ли это, никогда или тогда?» Не было никакой вероятности, чтобы она могла понять эту сложную фразу; но он посмотрел на нее с таким видом, что жизнь его зависит от того, поймет ли она эти слова. •

Она взглянула на него серьезно, потом оперла нахмуренный лоб на руку и стала читать. Изредка она взглядывала на него, спрашивая у него взгля­дом: «То ли это, что я думаю?»

— Я поняла, — сказала она, покраснев. — Какое это слово? — сказал он, указывая на н, которым обозначалось никогда. — Это слово значит никогда,— сказала она,— но это неправда!

Он быстро стер написанное, подал ей мел и встал. Она написала т, я, н, м, и, о... Он вдруг просиял: он понял. Это означало: «Тогда я не могла ина­че ответить» (Л. Н. Толстой. «Анна Каренина» [100, т. 8, с. 465]).

Подобных примеров можно привести множество, но, ви­димо, дело не в них,а в принципе.

Важно также подчеркнуть, что все перечисленные барьеры можно охарактеризовать как внешние в том смысле, что они включают фильтр недоверия, не пропускающий воздействия «внутрь» человека, они охраняют мир человека снаружи. Что же происходит, если эти внешние барьеры отключены или во­время не сработали? В таком случае человек доверяет собе­седнику, а значит, воздействие состоится, и можно надеять­ся на эффективную коммуникацию.

Наилучшим примером достижимости огромной эффективно­сти воздействия одного человека на другого является гипноз. Гипноз возможен только при условии доверия гипнотизируемого к тому, кто внушает, даже можно сказать, при условии веры в гипнотизера. Естественно, все внешние барьеры в такой си­туации не работают, и влияние гипнотизера невероятно ве­лико. С помощью гипноза возможно изменение физиологиче­ского состояния организма человека, снятие боли, стресса, на­пряженности, доступно управление его психическими процес­сами—памятью, мышлением, восприятием и управление его поведением. Вот интересный пример: в одном из эксперимен­тов испытуемым, которые находились в третьей стадии гипно­за (сомнамбулической), характеризуемой, в частности, после­дующей амнезией, внушалось, что по выходе из гипноза они не будут видеть некоторые предметы. По выходе из гипно­тического состояния испытуемых просили перечислить предме­ты, лежащие перед ними на столе, среди которых находились и «запрещенные». Испытуемые действительно не указывали на запрещенные предметы, но «не видели» также и другие пред­меты, семантически с ними связанные. Например, если испы­туемым внушалось, что они не будут видеть сигареты, то они не замечали при перечислении не только лежащую на столе пачку сигарет, но и пепельницу с окурками, спички и т. п. Некоторые предметы, семантически связанные с запрещенны­ми, могли быть указаны испытуемым, но в этом случае он забывал их функцию. Например, один из участников экспери­мента, указав на лежащую на столе зажигалку, назвал ее «цилиндриком», другой именовал ее «тюбиком для валидола», третий с недоумением разглядывал зажигалку, пытаясь по­нять, что это за предмет [80, с. 10].