Лекции.Орг


Поиск:




Пастинор идругие стероидные контрацептивы 6 страница




— Х‑хх, х‑хх, Тамара Николаевна, х‑хх, х‑хх, тут Вам…

Его рецепт берут без единого слова, а еще через мгновение на стекле прилавка появляется небольшая сине‑золотистая коробочка явно импортного препарата. Коробочка пока остается в углу прилавка на стороне у провизора:

— Во вторую кассу, рубль одиннадцать, пожалуйста. По одной утром и вечером. Да и Вашей тете надо лежать не вставая.

— Я знаю…

Толик стал в коротенькую очередь. Его сердце уже билось не столько от недавнего бега, сколько от какой‑то внезапно переполнившей его внутренней радости, что все так быстро и успешно получилось. Толик чувствовал себя героем, способным пройти любые трудности и взять жизнь за рога. Наконец беленький квадратик чека наколот на иглу, и заветная упаковка надежно уложена во внутренний карман, поближе к сердцу. Вот и все, завтра дело за малым, и уж с этим Толик справится без проблем. В руке оставалось без малого девять рублей. Толику был так приятен вечерний весенний воздух, и он не спеша побрел к Финляндскому Вокзалу, смакуя каждый вдох. В успехе мероприятия сомнений не было, Толик раскусил «розовую» тайну пахикарпина — это чтоб подпольных абортов не делали!

Рядом с Финбаном у метро лоточники торговали цветами. Толик замедлил шаг, затем остановился возле одного небритого южанина и выбрал хороший букет за девять рублей. Одиннадцать копеек ему простили. Толик с букетом растеряно стал у метро — пятака на турникет у него не было. Забыл в пылу. Но даже эта маленькая досада, его совершенно не расстроила. Рядом стайкой проходили какие‑то студентки. «Девушки, извините ради Бога, не могли бы вы мне дать пятак? Право забыл по глупости, а возвращаться не могу — на свидание опаздываю». Вид молодого человека с цветами и таким признанием моментально оживил девчонок, наперебой посыпались необидные шутки и пятаки:

— Возьми два, назад то ехать… Да бери, чтоб у подруги не выпрашивать!

Толик послушно взял монетки и исчез в толпе. Его сразу обволокло одиночество общественного транспорта. Кто‑то цеплял за локоть, кто‑то наступал на ногу, но этих людей как бы нет, есть только собственные мысли о том, что завтра воскресенье и лишь первый этап операции. Если все пойдет удачно, то второй этап будет в понедельник, а во вторник утром будет третий этап — проверка действия и окончательное сожжение мостов. Во вторник утром Толян уже будет свободным человеком без «генетических хвостов». Зайдя в свой подъезд он спрятал букет под лестницей и пошел спать. Пропажу денег предки еще не обнаружили, а после всех скитаний ужинать в их обществе совсем не хотелось.

Утром отец с матерью вышли на свой короткий моцион. По выходным они вместе любили ритуально погулять с Кнопкой, маленькой гавкучей болонкой. Едва хлопнула дверь, как Толик сел за телефон. На счастье трубку взяла сама Лариска. «Привет, Ларис. Ты это… Короче, я это… Долго думал, ночь не спал. Нам надо встретиться. Прости меня. Я тебя люблю!» Почему‑то сказать это заочно оказалось куда легче. Договорились, что она выйдет через час, а Толик будет ее караулить у подъезда. Можно успеть прыгнуть под душ, быстро почистить зубы и подушиться папиным одеколоном. Потом Толик опять залез в родительскую шкатулку и вытащил еще один червонец, теперь уже на культурные мероприятия. Вот и знакомый подъезд. Легкая Ларискина фигурка моментально выпорхнула из дверей, едва он подошел — похоже она караулила его у окна. Глаза девчонки наполнялись слезами, она все еще не могла поверить, что этот букет ей! «Ой, а цветы теперь куда?» Похоже, что Лариске еще ни разу в жизни цветов не дарили. Толик пожал плечами, и полез по Ларискиным карманам в поисках платка. Лариска прижимала к себе то цветы, то Толика, а слезы все текли и текли… Опять смазалась тушь, и платочек стал грязным и мокрым. Наконец Лариска чуть успокоилась и зашептала:

— Пошли ко мне. Отец на шабашке сегодня, кому‑то там балкон стеклит, а мама на базар поехала. Часа два у нас точно есть!

Дома Лариса достала громадную хрустальную вазу. Эта ваза стояла высоко на шифоньере в окружении очень красивых кукол. Точнее куклы были пластмассовые, дешевые и самые обычные. Необычными были их одежды — все они были наряжены в необычные подвенечные платья, в малюсеньких коронках с фатой. Даже изящные кружевные туфельки умело скрывали гротескную пухлость кукольных ножек. Белоснежные одежды миниатюрных невест здорово выделялись над темным деревом шифоньера. Это Лариска с мамой баловались — пообшивали старых кукол, что остались от Ларискиного детства и детства Ларискиных знакомых. Девчонка водрузила вазу с букетом на телевизор, вроде как на самое видное место в комнате.

— Толь, а что мне маме сказать? Спросит ведь, откуда цветы…

— А скажи как есть. Скажи Толик подарил!

Она опять заревела и бросилась к Толику с объятьями. Потом с видимым усилием отнялась от его тела и бросилась закрывать шторы. В этой квартире — тюль и занавески, покрывала, наволочки, накидочки, скатерти, салфетки — все было самодельным носило ярко выраженный свадебный характер. Толика эти белоснежные цветочки‑завиточки‑голубочки поначалу забавляли, а потом раздражали. Реминисценции с работы Ларискиной мамы ему казались верхом безвкусицы и мещанства. Хотя сейчас он об этом не думал. Ларискино упругое тельце заходило под ним, и он даже не успел снять полностью джинсы. Так и влился в нее с болтающимися на одной ноге штанами. Впервые он был не конем‑молчуном, а нежным влюбленным. Он склонялся к уху своей покорной девочки и тихо шептал: «Ларисонька, кисонька, лапушка, моя, моя, моя…» А Лариска лишь тихо выла в ответ, чуть наискось прикусив губу, и из глаз ее уже в который раз бежали слезы блаженства и радости. Потом Лариска поскакала в ванну, Толик поплелся за ней ополоснуть свое хозяйство под краном. Он засунул руку за очередную свадебноподобную портьеру, где изысканная капроновая тюль удачно скрывала простую клеенку и перекрыл воду. Потом скомкал белых лебедей и отодвинул занавеску. Лариска стояла перед ним, такая маленькая, голая и беззащитная. Покрывая свою рубаху темными разводами капель, Толик прильнул к ней начал целовать Ларискино голое тело. Целовал он быстро‑быстро, и так же быстро тараторил «люблю‑люблю‑люблю…»

Потом они оделись и пошли гулять на Неву, потом в какое‑то скучное и дурацкое кино. Кино они не смотрели. Сидели себе на самом заднем ряду и тихо там целовались весь сеанс. Затем забрели в простенькое кафе и проели там почти все деньги. Домой решили идти пешком. Со скульптур Летнего Сада уже сняли деревянные «тулупы» и за решеткой снова блистали Аполлоны и Афродиты, а не убогие будки, похожие на сельские туалеты. Они зашли в эту Мекку всех ленинградских влюбленных. Там Толик вдруг рухнул на одно колено и громко сказал:

— Лариса вот тебе моя рука! И мое сердце!

Прохожие шарахнулись и захихикали. Как‑то манерно и слишком театрально, не шутит ли? Лариска галантно взяла Толикову руку и тихо ответила смущаясь назойливых зрителей:

— Толя, а я согласна. Я ведь тебя тоже люблю, ты ведь знаешь…

Толька вскочил, и как‑то по гусарски поклонился. Они еще с минуту под ручку шли по алее, пока не наткнулись на первую попавшуюся свободную лавочку. Толик попросил его не перебивать и заговорил о свадьбе — свадьбу предстояло сыграть сразу после «Последнего звонка» в школе. Это ничего, он все равно сумеет поступить в университет. Пусть будет трудно, но он подготовиться. Лариске надо будет пойти к маме в ателье, потом она тоже сможет стать настоящим мастером подвенечного платья. Плюс ее зарплата и его стипендия, на двоих хватит! Но только на двоих… Не на троих. Да я понимаю, деды и бабки у нас молодые будут, помогут, никуда не денутся. Но ведь Толику учиться надо. Не получится это с ребенком. Вот курсе на третьем — тогда без проблем! Такой вот подход и называется планированием семьи. Ларискины глаза погрустнели:

—Я не пойду на аборт — сказала она похолодевшим голосом — я себе платье подвенечное уже давно придумала. Я его в альбоме нарисовала. Мама смотрела, кое‑что подправила, и сказала, что сошьет. Там фасон такой, что и животом можно…

— Господи, Лариска! Да не надо на аборт! Я тебе завтра четыре таблетки дам. Ты их выпьешь. Если у тебя там ребенок здоровый, то ничего не будет, а если какой урод — то его сам твой материнский организм отторгнет! А если не отторгнет — шей себе платье с животом!

— Нельзя беременным таблетки… Мне так мама говорила.

— Ой, Ларис, ну чего ты такая наивная! Вон твоя сестра импортную палочку, ну тот тест на беременность за какие деньги покупала у валютчиков‑спекулянтов? Ну пусть не за деньги, пусть ей мамкины клиенты в благодарность за платья подарили. Это не важно! Они то все равно такое за валюту или по переплате доставали. Важен импортный тест! Тебе вот охота ребенка‑урода? Нет! И мне не охота. Это специальные французские тест‑таблетки — они только здоровых детей оставляют. Я у Гарика‑валютчика доллары купил, а на них эти таблетки одному морячку специально для тебя заказывал! Да не бойся ты, они вроде как витамины, их в Америке и Европе всем школьницам раз в месяц дают, сам по «голосам» слышал. Ну че ты, Лариска, такая необразованная.

—Ну если только один раз… — неуверенно согласилась Лариса.

Наутро перед школой Толик дожидался Лариску у подъезда. Едва она вышла, как он схатил ее увлек обратно в парадную, где зажал в объятьях и страстном поцелуе. Лариска что‑то затараторила, что пора идти, а то они точно на алгебру опоздают. Толик не спеша открыл портфель и достал… бутылку молока. Он сунул бутылку в Ларискину руку, а затем быстро извлек что‑то из кармана. На протянутой руке лежали четыре белых овальных капсулы.

— Пей их быстро, одну за одной.

Толик все рассчитал. Он пятнадцать минут будет с ней идти в школу. Он постарается немного опоздать, и времени забежать в туалет у Лариски точно не будет. Значит не выблюет. Потом алгебра, сорок пять минут — в той умной книжке про лекарства, какую читали с Митьком‑Кухарычем, было написано, что всасывание в желудке в течении часа. Вот мы час и обеспечим!

До школы дошли без приключений, и едва все сели, как они оказались перед дверью класса. Глаза Сан‑Сюзаны удивленно расширились, чего‑чего а увидеть Толика и Лариску вместе, да еще и за ручку, она никак не ожидала. Кивком головы предложила пойти сесть на свои места. Даже не стала метать свои гневные речи по поводу опоздавших. Опоздавших она не любила, и поэтому к ней опаздывали редко. У АА луче прогулять, чем опоздать.

Лариска сидела от Толика довольно далеко, через ряд. Хрупкая и маленькая она никогда не вылезала с первых парт, а вот рослый Толик всегда сидел на «камчатке». Однако если подвинуться на нужную позицию, то Лариску ему было хорошо видно между застывших голов одноклассников. Первую половину урока она что‑то там писала в своей тетрадке, наклонялась за линейкой в портфель и иногда грызла ручку. А вот потом. Потом минут десять она сидела неподвижно, а после ее скрутило. Она положила руки на живот и грудью оперлась о парту. Очкастая Алка Федорова, дебелая бабища, что сидела от Лариски через ряд и прям перед учительским столом из‑за своего плохого зрения, небрежно швырнула на Ларискину парту какую‑то конвалютку с таблетками. По серебристой фольге похожи на баралгин, Толику мать такие от зубной боли давала. Любят бабы друг друга «от месячки» лечить. Лариса отрицательно помотала головой и передала таблетки назад Федоровой. Движение ее руки показалось Толику каким‑то слабым. Потом Лариса подняла руку и сконфуженным голосом произнесла:

— Извините, Александра Александровна, я выйду.

Вставала Лариса как‑то медленно и излишне долго — уже весь класс вперил в нее глаза. Сан‑Сюзана нервно подскочила к полускорченной Лариске и уставилась ей в лицо своими колючими рентгеновскими глазами. Затем АА заговорила привычным властным голосом:

— Немедля иди на первый этаж в медпункт! Сама дойдешь, или пусть тебе Федорова поможет?

— Сама, сама. Спасибо, мне уже лучше.

Стараясь выглядеть бодрой и по своей привычке закусив криво губы, Лариска вышла из класса. Математика на втором этаже, до медпунка один лестничный пролет. На первой ступеньке с Лариской неожиданно что‑то случилось — в глазах не то внезапно потемнело, не то страшно посветлело, в ушах раздался нестерпимый звон, переходящий в высокочастотный писк, после чего ее мышцы полностью ослабли, и она отключилась. Все случилось так внезапно, за какие‑то доли секунды, что Лариса не успела даже сесть на ступеньку — так и грохнулась на лестнице. Все что она успела — это лишь чуть‑чуть развернуться, поэтому хоть и полетела она строго вниз, но удар о край бетонной ступеньки пришелся не в лицо, а за ухом. Техничка Ивановна, что мыла вестибюль услышала страшный хлюп с хрустом — очень характерный звук разбиваемого черепа. На ее вопли прибежала медичка и АА, потом завуч, потом Крючок — трудовик, его мастерские на первом этаже рядом… Потом вообще все, кому не лень. Когда Лариску занесли в медпункт, она не дышала. Хотя она и на лестнице уже не дышала. «Скорая» приехала. Два больших дядьки с носилками, ящиком и каким‑то аппаратом бегут в медпункт. Торчат там минут двадцать, потом один устало выходит перекурить. Появляются менты, начинают ходить вверх‑вниз, чего‑то мерять. Наконец Лариску несут на выход под белой простыней вперед ногами.

Толик это видит и ему страшно. Первый раз по настоящему страшно. Нет, Лариска блядь и ее не жалко, но ведь впереди жизнь, институт… Нет, надо молчать, молчать и молчать! Тогда ничего не будет. На переменке Толик запирается в туалетной кабинке и спускает оставшиеся таблетки в унитаз. Потом выходит на школьный двор, прячется за старой елкой и нервно прикуривает сигарету. Тут же сжигает коробочку и оставшуюся пустую конвалюту. Все, следов нет. Ничего не знаю — будут менты чего спрашивать, скажу что ебать‑ебал, но любил. Скажу жениться хотел, а что беременная не знал.

Прозектор Серега тронул меня за плечо:

— Шеф, там похоже токса с черепной травмой. По Вашей части, вроде, может глянете? Габриэлян просит, его труп.

— Ладно, а что о теле у нас почитать есть? Не густо, писульки «Скорой» со слов уборщицы… Ну пошли, проведаем Габриэляна с его мадам.

Да, похоже токса на лицо. В желудке четыре полупереварившиеся белые капсулы. Мозг и печень малокровны, а вены и артерии малого таза расширены до предела. Да я тут особо и не нужен, Габриэлян и сам дока, меня позвал больше из вежливости, хотя может чего ему надо… Все пробы крови и других биожидкостей, печени, сальника и, разумеется, желудочного содержимого он уже взял. Остатки капсулок лежат по отдельным пробиркам. С головой все ясно — на черепе громадный перелом, трещина проходит через основание. Так Велозиев круг, это серьезно, латеральный синус, ерунда. А вот и вклинение продолговатого мозга — ясно, это и есть непосредственная смерть. Теперь капнем на шажок в сторону — что еще интересного? О, матка беременная, стенки сжавшиеся. Плодное яйцо почти из зева вышло. Аборт в ходу.

— Слышь, Арсен. Распотроши это красиво, я пойду фотоаппарат принесу. Похоже грохнулась малолетка от ортостатического коллапса, судя по перераспределению крови. Да плюс аборт… А на стенки матки посмотри! Короче, на отравление пахикарпином похоже. Придется труп с неделю в холодильнике подержать. Пробы я в ИВС и в нашу лабораторию пошлю, случай не срочный, раньше не сделают.

Глаза Арсена Акоповича в мольбе уставились на меня:

— Анатолич, закончи ты. Мне надо с дочкой на гимнастику, а жена дежурит. Ну закончи, а? Долма с меня!

Я долму люблю, особенно ту, что Наира готовит. Я холостой, мне всегда жрать хочется, поэтому согласен. Поделил пробы, кое‑что для верности закинул в жидкий азот. Раз столько работы подвалило, то можно не торопится, теперь все равно в общагу поздно попаду. Пойду ка я покурю на улице, такой день хороший. Из прозекторского зала надо выходить осторожно. Хоть прозектура судебная, военная, да режимная, никогда не знаешь, когда на родственников нарвешься. И как они умудряются все узнать и сюда через КПП пробраться? Сейчас все вроде спокойно. Я усаживаюсь за только что зазеленевшими кустами и с наслаждением прикуриваю беломорину. Через прозрачную салатную кисею однодневной листвы вижу серую ментовскую форму, а за ним балахонистый пиджак следака. Это не родственники, все свои, присаживайтесь ребята, покурим. Начинаются стандартные вопросы, что нашел, да что думаю. Вот что мне не нравиться в их братии, так это то, что они готовы всем и вся устраивать допросы. Ну подождали бы чуть‑чуть — получили бы официальный протокол предварительного заключения, а через недельку и окончательного. Я небрежно помахиваю вычурно согнутой папиросой, манерно пускаю дым, закидываю ногу за ногу. Рисуюсь немного перед следствием. Да мол, чего там искать — пока стопроцентно утверждать юридического права не имею, так как результаты анализов не получил, но дело похоже ясное — отравление пахикарпином при попытке неудачного медикаментозного криминального аборта.

Следак достает записную книжку и просит написать название лекарства по‑латыни и по‑русски. Я пишу. Краем глаза замечаю, что к нам подходит какая‑то женщина. Почему‑то мне кажется, что это Николаевна, следачка с «железки». Наверное идет по поводу того алкаша на четвертом столе, что вчера ночью поцеловался с электричкой. Дописал, поднимаю лицо. Нет, не Николаевна. Красные сухие глаза, черная шаль на плечах, руки бессмысленно теребят какой‑то детский альбом для рисования с выглядывающим из него белым бутафорским цветком из тюля с блестками. Да, влип. Это МАТЬ, и судя по возрасту, это ЕЕ мать. Я нервно швыряю окурок и торопливо встаю. Конечно, от матери много чего полезного можно узнать, да только пусть с этим следователи возятся. А у меня здоровье не железное. Я вон и работу выбрал, где даже «больные» не жалуются. Однако быстро слинять не получилось. Она меня взяла ЗА РУКУ. Никогда ИХ родственники не берут НАС за руку. Мать заговорила, вроде бы по делу и вроде бы в пустоту:

— Когда мне отдадут Ларису? Она платье себе придумала. Красивое, подвенечное. Не знаю, успею ли…

Мать отпускает меня и открывает альбом, я машинально прячу освобожденную руку за спину. Мне неудобно, но интересно, я стою и смотрю альбом. На первой странице нарисована невеста в красивом наряде. Мать листает дальше, это бант, это шлейф, это фата…

— Думаю, что успеете. Нам не менее семи дней на экспертизу потребуется. Да Вы не волнуйтесь, у нас хороший холодильник…

Похоже, что про холодильник я зря. Дочь все же. На мое спасение со скамейки поднимается следак с дежурными извинениями, пониманиями, успокоениями и просьбой пары вопросов. Путь к отступлению открыт. Быстрыми шагами я скрываюсь в своей надежной крепости‑прозектуре и сразу задвигаю засов. Совершенно необходимая вещь при наличии родственников во дворе. Поднимаюсь на второй этаж и смотрю в окно из‑за шторы, тихо, по шпионски. Там следак беседует с матерью. Похоже, от нее сейчас многого не добиться. Опять стршно захотелось закурить. Сел за стол, закурил. В ординаторской никого, и я ловлю себя на мысли, что я вроде как от взгляда матери прячусь. Глупость какая. К чужой смерти я привык, она меня не трогает. Почти.

Возвращается следователь, черт, надо идти все доделать побыстрее. Следак покрутился вокруг трупа. Да ему здесь и особо смотреть нечего. Ну тыкнул ему пинцетом на полнокровные вены, он что поймет. Спрашивает мое мнение про лекарство. А чего тут думать, препарат группы А и сравнительно редкий. Если брали в аптеке, то найти легко — звони в городское Аптекоуправление, в учетно‑рецептурный отдел. Но это конечно, если недавно брали… Если есть описание подозреваемого и свежий рецепт, езжай и спроси провизора, потом делай очку, если провизор тебе чего похожее на твоего подозреваемого опишет. Не поленишься, посадишь гада раньше, чем мои анализы придут. Мне ли тебя учить, мое дело вот — мясо… Я отодрал кусок светло‑голубой клеенки и красиво расположил матку. Разрезал, как художник, чтобы показать аборт в ходу. Сфотографировал этот натюрморт, отобрал немного биоматериала, на случай если придется устанавливать отцовство. Что еще мне пригодится? Ничего. Я кинул матку в глубину пустого распахнутого тела, а она, прыгнув мячиком, улетела куда‑то под ребрами к горлу. Да какая разница, куда. Следом кинул сердце и мозг, а потом сверху завалил остальной требухой со столика. Рядом возник Серега со здоровым иглодержателем и толстой черной ниткой.

— Все, Сереж, ушивай. А потом отмой ее хорошо. Чтоб не пятнышка! На ней будет очень красивое подвенечное платье.

 

 





Поделиться с друзьями:


Дата добавления: 2016-10-23; Мы поможем в написании ваших работ!; просмотров: 206 | Нарушение авторских прав


Поиск на сайте:

Лучшие изречения:

Наука — это организованные знания, мудрость — это организованная жизнь. © Иммануил Кант
==> читать все изречения...

804 - | 698 -


© 2015-2024 lektsii.org - Контакты - Последнее добавление

Ген: 0.013 с.