Средняя школа - лучше не вспоминать!

Оделл Шепард сказал как-то: "Память дана человеку не чтобы помнить, а чтобы забывать". Период моего обучения в средней школе в точности соответствует данному высказыванию. Быть может, из-за того, что это время было для меня самым несчастным в жизни, я вспоминаю его только обрывками. Стоит приоткрыть дверь памяти, как неприятные впечатления обступают меня со всех сторон. И тогда меня вновь охватывает чувство одиночества. "о рту пересыхает, и я готова бежать в свой внутренний мир, где нет ни шумных коридоров, переполненных народом, ни жестокого презрения одноклассников, ни несправедливых придирок учителей. Как большинство аутичных детей, я не любила перемен и не умела приспосабливаться к обстоятельствам; новая школа принесла мне одни неприятности. Окончив дневную школу "Долинная страна", поступила в седьмой класс школы "Вишневый холм" в Норвиче, штат Коннектикут.

Это была большая частная дневная школа для девочек из среднего класса. Она сильно отличалась от моей маленькой младшей школы, где в классе ее мной учились лишь тринадцать человек и все предметы преподавал один учитель. Кроме того, учителя младшей школы поддерживали постоянный контакт с моими родителями.

Тридцать-сорок человек в классе и новый учитель по каждому предмету оказались для меня непосильным бременем. Я затерялась в шумной, крикливой толпе. По-прежнему плохо давались мне предметы вроде математики или французского, т. е. излагаемые не на основе зрительных образов, непосредственных впечатлений, а посредством абстрактных понятий. Единственное, что запомнилось мне уроков математики, практическое объяснение числа "пи", выражающего отношение длины окружности ее диаметру. Я помню, как учитель взял вырезанный из картона круг, обернул его по окружности шнуром, а затем показал нам, что длина шнура составляет три диаметра с хвостиком. На языке цифр это выражалось как 3, 14. Число "пи" я поняла потому, что увидела своими глазами. Оно было реально.

Хорошо успевала я и по биологии — опять-таки потому, что изучение живой природы было основано; на визуальном восприятии, а не на абстракциях.

Как и в младшей школе, мне легко давалась творческая работа: на уроках труда мы работали с настоящим серебром, и я создавала ювелирные украшения по собственным проектам. Но на остальные уроках я, как и раньше, отчаянно скучала, и от скуки начинала развлекаться по-своему. Теперь я понимаю, что хулиганила не только от скуки — мне было интересно посмотреть на реакцию одноклассников, а при мысли о том, что будет, если поймают, меня охватывал настоящий азарт.

Так, например, перед уроками физкультуры я дожидалась, пока все остальные уйдут из раздевалки, а затем прятала их одежду. После урока толпа девчонок бегала по школе в тщетных поисках своих платьев, а я, наблюдая за их мучениями, хохотала до упаду. Часто нам приходилось идти на следующий урок в физкультурных костюмах (свое платье я, разумеется, тоже прятала, чтобы на меня не пали подозрения).

Немало забавляла меня и другая шутка: я привязывала шнур от шторы к крышке парты так, что как только девочка, сидящая у окна, открывала парту, штора с грохотом падала, вызывая в классе немалое смятение. Такие проделки развлекали меня и помогали развеивать скуку.

Разумеется, учителя жаловались маме на мои плохие оценки и дурное поведение. Мама позвонила доктору Штайну и рассказала о моих проблемах. Доктор Штайн был давно и хорошо знаком с директором школы "Вишневый холм". Вот какое письмо он написал директору:

Дорогой Джим!

Вчера вечером я беседовал по телефону с миссис Грэндин. Она обеспокоена проблемами своей дочери Темпл, обучающейся в Вашей школе, и полагает, что между девочкой и учителями возникло непонимание.

Я знаю семью Грэндин с июля 1956 г. С декабря 1958 г. по июнь 1959 г. я регулярно занимался с Темпл. Она из тех необычных детей, которые из-за трудностей, сопровождавших их раннее детство, получают ошибочный диагноз "повреждение мозга". Однако тщательное психологическое обследование в 1956 году, повторное — в 1959 году, а также мои собственные долговременные наблюдения над ребенком полностью опровергают этот вывод. Как вы знаете, психологические тесты направлены, в частности, на выявление органических нарушений. В 1956 году Темпл показала коэффициент IQ, равный 120, в 1959 году — 137. Как видите, интеллект ее существенно выше нормы; она лишь не умеет его правильно использовать.

Позвольте мне выразить свое мнение словами заключения, данного психологом:

"Нужно отметить, что Темпл обладает очень высоким интеллектом; проблема в том, что она не умеет высвобождать аффекты и, таким образом, использовать свой интеллект разумно и творчески. Другой проблемой является некоторая незащищенность, так что сильный стресс вызывает искажение восприятия реальности и импульсивное поведение, не характерное для одиннадцатилетнего ребенка. Из положительного отмечу отсутствие серьезных отклонений в поведении; видно, что она, используя функциональное мышление, контролирует свои действия интеллектом. Она вполне способна справляться с различными ситуациями по мере их возникновения, хотя механизмы контроля расходуют большую часть ее энергии. Темпл не психотик и не близка к этому. Скорее ее можно назвать невротичным ребенком: у нее хорошо сформирована личностная организация, ее механизмы контроля поддерживают эту организацию во всех случаях, исключая, однако, случаи тяжелого стресса. Сейчас все составляющие ее личности, имеющие отношение к здоровью, активно развиваются, и нестабильность в поведении является частью этого бурного развития. Со времени прошлого визита виден прогресс — и прогресс поистине необыкновенный!

По моему мнению, Темпл обладает большим потенциалом, особенно творческим, хотя некоторые ее странности сразу бросаются в глаза. Не следует забывать, что сейчас Темпл вступает в пору взросления, что ей пришлось покинуть шкалу, учителя которой изучили все ее хорошие и дурные стороны, поддерживали девочку в трудные минуты и вместе с ней радовались ее успехам.

Пожалуйста, дайте мне знать, если у Вас возникнут какие-либо вопросы или если Вы сочтете, что я смогу быть полезен Вам и Вашим сотрудникам. Жаль, что в последние два года мы так редко видимся.

Доктор Штайн не ошибался: прогресс был налицо. По большей части я старалась "вписаться" в обстановку и не создавать окружающим лишних проблем. И мои старания не остались без награды. Я была удостоена избрания в школьный комитет. На еженедельных общешкольных собраниях я была "полицейским": следила за порядком и, если кто-нибудь начинал шушукаться и мешать собранию, заносила имена нарушителей в особую книжечку. Я очень хотела попасть в комитет и ради такой цели отказалась от своих обычных развлечений вроде прятанья чужой одежды перед уроком физкультуры.

Прогресс наблюдался и в других областях. Я смотрела по телевизору "Сумеречную зону", с увлечением читала научную фантастику и клеила модели самолетов. Я изобретала новые конструкции и проверяла, смогут ли они летать. Однажды, еще совсем маленькой, я склеила воздушного змея и привязала 1 его к своему трехколесному велосипеду. Тогда я обнаружила, что если сделать крылья змея плоскими, и загнуть их заднюю кромку, змей становится несколько менее устойчив, зато может круто набирать высоту. Много лет спустя я прочла в "Уолл-Стрит джорнэл" рекламную статью о новой конструкции самолета с закрылками на концах крыльев — точно такими же, какие я придумала когда-то для воздушного змея!

Интересом к технике я, несомненно, обязана дедушке-инженеру. Он вместе со своим партнером запатентовал основное устройство автопилота. Это устройство воспринимает движения крыльев самолета в магнитном поле Земли. Данное изобретение до сих пор используется в самолетостроении. Дедушка был со мной терпелив и всегда находил время для ответов на мои вопросы. "Почему небо синее?" "Отчего бывают приливы и отливы?" На эти и на многие другие вопросы он давал научные, но вполне понятные ответы.

С людьми же я не умела ладить по-прежнему. Окружающих, как правило, отталкивало мое импульсивное поведение, напряженная манера речи, странные идеи и шутки. Оставляли желать лучшего и мои отметки.

Однако не плохие отметки и не дурное поведение привели к тому, что спустя два с половиной года меня выгнали из школы. Причиной послужила одна из моих вспышек гнева — увы, они случались достаточно часто. Одноклассники дразнили меня, а я защищалась кулаками. Меня неоднократно предупреждали, что такое поведение недопустимо. Однако все предупреждения вылетели у меня из головы, когда Мэри Лурье, моя одноклассница, по дороге в музыкальный класс обернулась ко мне и, задрав нос и презрительно скривив губы, прошипела: "Отсталая! Вот ты кто! Просто отсталая!"

Меня охватила ярость. В руке у меня был учебник истории. Не раздумывая, я резко выбросила руку вперед. Учебник просвистел в воздухе, словно снаряд, и ударил Мэри углом в глаз. Она завизжала; я прошла мимо, даже не подняв книгу с земли.

Тем же вечером дома зазвонил телефон. Я взяла трубку и услышала голос мистера Харлоу, директора школы "Вишневый холм". Он даже не попросил к телефону маму или папу. Просто сказал:
— В школу можешь больше не приходить. Ты неисправима. Миссис Лурье очень расстроена. Ты понимаешь, что могла выбить Мэри глаз? И все — из-за твоего невыносимого характера!

Я молча повесила трубку. К горлу подступала тошнота; я вся дрожала от гнева и досады. Мистер Харлоу даже не спросил, что же произошло! Ему не пришло в голову, что стоит выслушать и другую сторону. Все очень просто: я не такая, как все, — значит, я во всем виновата!
— Темпл, кто звонит? — спросила из гостиной мама. — Это меня?
— Нет.

Я сделала глубокий вдох и вошла в гостиную, где собралась вся семья. Мама читала вслух сестрам и брату; папа отдыхал после работы с газетой в руках.
— Так кто же звонил? — спросил папа, откладывая газету.
— Мистер Харлоу, директор школы. — И я пересказала родителям наш разговор.
— Тебя исключили! Темпл! — Мама в испуге вскочила с кресла. — Что случилось?

Я все объяснила. Мама внимательно выслушала и, как обычно, встала на мою сторону. Позже, когда младшие отправились спать, а папа вышел прогуляться, мы обсудили, что же теперь делать.

В течение следующих нескольких недель мы с мамой объездили всю округу в поисках подходящей школы. Наконец я остановила свой выбор на школе, с которой мама работала в прошлом году. Она писала сценарии документальных фильмов, и один сценарий был посвящен детям с задержкой развития. Он получил приз лучшего документального сценария штата Огайо. Другой фильм, снятый для канала PBS, рассказывал о детях с расстройствами в эмоциональной сфере. Мама изучала материал на примере учеников школы "Горная страна" в Вермонте. Мы отправились в эту школу и решили, что мне она подходит. Она была небольшой — как школа "Долинная страна", которую я посещала до "Вишневого холма". Ко времени моего появления в "Горной стране" было всего тридцать два ученика — мы могли не сомневаться, что эта школа обеспечит мне внимание и индивидуальный подход. Для ее персонала я буду не "одной из многих", портящей общую картину своими странностями, но Темпл Грэндин — отдельной личностью, заслуживающей внимания и интереса только потому, что я — это я. В маленькой школе с индивидуальным подходом к каждому ученику мне будет легче справиться со своими проблемами.

Но где-то в дальнем уголке моей души по-прежнему хранился образ "волшебной" машины, которая успокоит меня и даст мне силы стать больше похожей на других людей.

Глава 5

Школа-интернат

В январе 1960 года мама отвезла меня в новую школу. Из окна автомобиля я видела высокие сугробы по обеим сторонам дороги. Ледяной холод сжал мое сердце — холод страха и тревоги, и в следующий миг я выпалила несколько вопросов разом.
— А у меня будет своя комната? Ты говорила, там есть ферма с домашними животными. А лошади есть? Я смогу кататься верхом? И уезжать далеко-далеко? Что если мне там не понравится? А вредных мальчишек там не будет?
— Помедленнее, Темпл! — рассмеявшись, воскликнула мама. — Не могу же я отвечать на десять вопросов сразу! Школа "Горная страна" создана для одаренных детей — таких, как ты. Она стремится помочь детям раскрыть свой внутренний потенциал, развить их эмоционально и умственно и подготовить к получению высшего образования. Школа существует уже одиннадцать лет, и до сих пор большинство ее учеников добивались успеха в жизни.
— Успеха. Успеха. И я добьюсь успеха! — повторяла я, как заведенная.
— Там ты встретишься с новыми друзьями.
— И с лошадьми!
— Да, с лошадьми и другими животными. Школа предлагает большую программу художественного и трудового воспитания, туризм и путешествия на каноэ. Музыка, основы сельского хозяйства, театр, балет, крикет, рыбная ловля, плавание, лыжи, коньки... Темпл, я уверена, тебе понравится в этой школе! Там есть все, что может тебя увлечь!

Я прижалась лбом к холодному стеклу. Ловить рыбу, ходить в походы, кататься верхом... Все эти удовольствия представали передо мной в виде ярких картин, манили и притягивали к себе. Но одна ползучая мыслишка отравляла все удовольствие.
— А математика и французский там есть? — спросила я. Мне подумалось, что за таким количеством развлечений ни на математику, ни на французский просто не останется времени.
— Да, Темпл, в "Горной стране" есть и математика, и французский, и все прочие общеобразовательные предметы. Ты сможешь там и учиться, и развлекаться, и завести новых друзей.

Шины взвизгнули на крутом горном повороте — и вот перед нами, в уютном окружении сосен и кленов, выросло несколько больших зданий, какие-то хозяйственные постройки и традиционная для Новой Англии каменная ограда.
— Я вижу лошадей! — завопила я, прыгая на сиденьи от восторга.

Мы затормозили под указателем: "Школа „Горная страна", 32 ученика, 1000 метров над уровнем моря". Не успела мама припарковаться перед самым большим зданием, как по ступенькам нам навстречу сбежал какой-то человек.
— Добро пожаловать, миссис Грэндин, добро пожаловать! Я — Чарльз Питерз, директор школы "Горная страна". — Он улыбнулся мне. — А ты — Темпл, верно? — Открыв дверь, он помог маме выйти.

Я молча кивнула.
— Пойдем со мной. Я покажу тебе школу и расскажу, чем ты будешь у нас заниматься. Думаю, тебе здесь понравится, Темпл. У нас 1900 акров земли — горы, долины, реки, озера... Есть где расти и развиваться на приволье.

В течение следующего часа он водил нас с мамой по школе, показывая не только классные комнаты, театр и библиотеку, но и сыроварню, конюшни и загоны для овец.
— Те, кто интересуются животными, могут работать у нас на сыроварне или в конюшнях и заботиться о своих любимцах, — рассказывал мистер Питерз. — Теперь пройдемте в мой кабинет, и я расскажу вам об условиях жизни, академических требованиях и целях, которые мы преследуем.

В кабинете, удобно устроившись в кресле, мистер Питерз начал свою речь.
— Основное внимание в школе "Горная страна" уделяется самоконтролю — основе дисциплины и уверенности в себе, необходимых во взрослой жизни. Мы поощряем учеников участвовать в общешкольной жизни. Это приучает их к индивидуальной и групповой ответственности, способствует преодолению негативных эмоций, а самое главное — позволяет уяснить, какими бывают последствия тех или иных собственных действий. Мы помогаем молодежи научиться дисциплине и освоить разумные, творческие пути решения жизненных проблем.

Затем он указал, что в педагогической работе школы выделяются четыре момента. Во-первых, сотрудники стараются понять проблемы каждого ученика и ищут пути их преодоления. Во-вторых, большое внимание уделяется развитию навыков обучения. В-третьих, ежедневное общение с учителями и одноклассниками приучает ученика жить в обществе. Наконец, постоянное соревнование между учениками как в школе, так и за ее пределами помогает им наиболее полно раскрыть свои способности. Философия школы базируется на принципе уникальности каждого человека: у любого ученика есть возможность добиться успеха в тех занятиях, к которым он особенно расположен; его слабости также учитываются в школьной и внешкольной работе. Ученикам, которым недостаточно воздействия особым образом организованной среды, предоставляется дополнительная помощь психолога. Вдумчивый, индивидуальный подход к каждому ученику позволяет успешно решать проблемы самоконтроля, соблюдения ограничений и поддержания должной мотивации.
— Прежде чем ты станешь нашей ученицей, Темпл, мне хотелось бы знать, что ты думаешь о нашей школе. Готова ли ты стать частью нашей общины?

Такой вопрос удивил меня. Подчеркнутое "Да!" стало ответом мистеру Питерзу.
— Жить ты будешь в одном из наших "семейных" блоков. У тебя будут свои обязанности — но, конечно, и свои развлечения. — Он встал и протянул мне руку. Я притворилась, что не заметила ее. — Темпл, мы рады приветствовать тебя в нашей школе!

Мама вошла вместе со мной в "семейный" блок. Там воспитательница (играющая в "семье" роль матери) показала мне мою комнату.
— Темпл, я уверена, тебе здесь понравится. У тебя все будет хорошо. — Мама стояла в дверях, готовая уйти. — Что ж, я пойду...

Не глядя на нее, я раскладывала свои трусы и носки по ящикам гардероба.
— Дорогая, без тебя наш дом станет тихим и пустым.

Я разглядывала лохматую бахрому гольф и терла ее между пальцами. Мне нравилось комкать в руках эту жесткую, ворсистую ткань.
— Я буду скучать по тебе, Темпл!

Мама быстро подошла и поцеловала меня в щеку. Мне до слез хотелось обнять ее, прижаться к ней, но как дать ей знать о своих желаниях? Я застыла, как столб, снова пойманная в ловушку аутизма. Тело мое жаждало нежного прикосновения, но я отдернула голову от маминого поцелуя, страшась даже такой, нежной любовной ласки.

Сидя на краешке кровати, я оглядывала комнату. Здесь было все, что может мне понадобиться: гардероб, стол, стул, лампа и кровать. Я достала из сумки рекламную брошюру школы "Горная страна" и перечитала ее. Брошюра, полная обещаний любви и понимания в сочетании со строгой дисциплиной, разнообразными занятиями, обучением, отдыхом, религиозным воспитанием, наблюдением терапевта и психиатра — все это обещало мне, аутичному ребенку, страдающему неконтролируемыми вспышками гнева, возможность многое узнать и многое освоить.

Обучение началось в первый же вечер. Я стояла в общей очереди в столовой, ожидая звонка, приглашающего на ужин. Вокруг слышались смех и оживленные голоса, но меня как будто никто не замечал. Вдруг девочка немного постарше меня влезла в очередь прямо передо мной.
— Эй, здесь я стою! — заговорила я, делая шаг вперед.
— Отвали! — ответила она и оттолкнула меня. Не думая, что делаю, я развернулась и врезала ей со всей силы. Она завопила. Шум и смех мгновенно смолкли: в столовой воцарилась мертвая тишина. От толпы отделилась немолодая женщина и направилась ко мне. Мне хотелось бежать, спрятаться или завизжать во все горло.
— Ты — Темпл Грэндин, верно? — спросила она, подойдя ко мне. Я кивнула.
— Что ж, пойдем поговорим. — Она взяла меня под руку и повела к выходу. В обычной ситуации я бы вырвалась и отскочила. Но женщина была в шелковой блузке, и прикосновение шелка приятно ласкало мою руку, словно подтверждая, что собеседница не желает мне зла.
— Фибе, — обратилась она к девочке, влезшей без очереди, — пожалуйста, займи место за столиком для Темпл и для меня.

Она повела меня в укромный уголок столовой и усадила за столик.
— Меня зовут мисс Дауни. Темпл, расскажи мне, что случилось.

Я окаменела от изумления. До сих пор учителя довольствовались тем, что винили во всех стычках только меня, и редко кому приходило в голову интересоваться моим собственным взглядом на происшедшее.

Не гладя на мисс Дауни, я рассказала, как Фибе пыталась пролезть без очереди.
— Это я видела, Темпл. Конечно, никому не нравятся люди, которые не соблюдают очереди. Но, — тут мисс Дауни приподняла мою голову за подбородок, заставив меня посмотреть ей в лицо, — драка — не способ разрешения конфликтов.

Затем она объяснила, что я должна научиться ладить с людьми и сдерживать свой бурный темперамент.
— Школа "Горная страна" не терпит физического насилия ни в каком виде! Ты понимаешь, о чем я говорю?
— Я не собираюсь никого бить, — пробормотала я, снова уставившись в пол.
— Хорошо. Тогда пойдем ужинать. А с Фибе я поговорю позже.

С того вечера, сколько мне помнится, Фибе никогда больше не лезла без очереди. Но я по-прежнему реагировала на любую обиду вспышкой гнева и, не раздумывая, бросалась на обидчика с кулаками.

В течение первого полугодия я дралась постоянно. Мисс Дауни была со мной терпелива и старалась меня урезонить. Но однажды, когда я, споткнувшись о шнур при игре в крокет, ударила засмеявшуюся надо мной одноклассницу, мисс Дауни на целую неделю лишила меня привилегии, ради которой я только и жила, — катания верхом. Целых семь дней я должна была сидеть в спальне, выходя оттуда лишь в классную комнату и в столовую! Ни увещевания, ни угрозы не смогли укротить мой буйный нрав; но эта неделя многому меня научила. Я по-прежнему хулиганила во время скучных уроков, но никогда больше не пыталась решать спор кулаками.

Я стала спокойнее и научилась сдерживать злость, однако мое поведение стало более стереотипным. За прошедшие несколько лет мои нездоровые увлечения — такие, как увлечение выборами, постоянные вопросы и бесконечная болтовня — пошли на убыль. Однако перемена обстановки плохо подействовала на мои нервы. Как большинство аутичных детей, я остро переживала неустойчивость окружающего мира: разлука с домом и родными, жизнь в новом, незнакомом месте стали для меня большим стрессом. Подобно другим аутичным людям, я хотела, чтобы все вокруг оставалось неизменным. Я даже одевалась всегда одинаково и носила изо дня в день одну и ту же куртку. Когда воспитательница захотела переселить меня в другую комнату, побольше и получше, я запаниковала и отказалась.

Только мое тело никак не хотело оставаться прежним: оно стремительно взрослело. Гормональные изменения, свойственные подростковому возрасту, еще больше расшатывали мои нервы. С появлением менструаций приступы беспокойства и тревоги усилились. В определенные моменты я чувствовала себя мельницей во время урагана. В голове проносились бессвязные фантазии, повышалась импульсивность поведения, мне становилось еще труднее ладить с соучениками. Учеба была мне неинтересна, и я перебивалась с "двойки" на "тройку" по всем предметам, кроме биологии.

Эти нервные приступы, сопровождавшиеся сердцебиением, сухостью во рту, мокрыми от пота ладонями и судорогами в ногах, выглядели как типичные приступы паники, однако, по-видимому, были связаны более со сверхчувствительностью, нежели с повышенной тревожностью. Возможно, именно поэтому ни валиум, ни либриум не приносили мне облегчения. Паника усиливалась в течение дня — хуже всего был для меня промежуток от двух до четырех часов пополудни. К девяти-десяти вечера паника прекращалась.

Вспоминая этот период своей жизни, я вижу, что в появлении тревожных приступов наблюдалась определенная цикличность. Во время менструации тревога уменьшалась. А вот поздней осенью, когда дни становятся короче, мне делалось совсем худо. Исследования ученых подтвердили, что продолжительность дня влияет на развитие депрессии. У некоторых людей искусственное продление дня при помощи специальных ламп с полным спектром смягчает депрессию. Кроме того, нервные приступы были выражены слабее, когда я болела, — особенно при высокой температуре. (Родители аутичных детей часто рассказывают, что при лихорадке поведение ребенка улучшается.)

Различные стимулы, для большинства людей малозаметные и незначительные, вызывали у меня стрессовую реакцию "по полной программе". Стоило зазвонить телефону — у меня начинался приступ паники. Каждый раз, когда я проверяла почтовый ящик, сердце мое колотилось как сумасшедшее. Что, если писем нет? Что, если в письме я прочту какую-нибудь дурную новость? Игра в кегли по вечерам заставляла меня нервничать, а школьные походы приводили в настоящий ужас. Я боялась, что очередной приступ начнется на глазах у всех, и я не смогу сдержать его никаким усилием воли.

Что касается нервных приступов, интересно отметить, что некоторые стимулы, не существенные для ребенка, становятся значимыми только после полового созревания. Если говорить обо мне, то с семи до шестнадцати лет я страдала от повторяющихся обострений энтеробиоза. Меня мучил зуд, и родители были бессильны мне помочь, пока к началу полового созревания он не прошел сам собой. В двенадцать-тринадцать лет зуд меня почти не беспокоил, но после полового созревания он начал вызывать у меня стрессовую реакцию со всеми ее физиологическими симптомами: сердцебиением, потливостью и чувством беспокойства. Обычный зуд, для большинства людей неприятный, но не более, заставлял меня дрожать так, словно за мной гнался крокодил. Недавние исследования показали, что секреция женских гормонов способна влиять на чувствительность нервной системы. Возможно, поэтому на зуд от остриц я начала так бурно реагировать с появлением менструаций.

Думаю, если бы в детстве я получала больше тактильной стимуляции, особенно давления, в подростковом возрасте мне не пришлось бы так страдать от сверхчувствительности.

Современные научные исследования позволяют предположить, что приступы паники связаны с недостаточной регуляцией норадренергической активности. Норадреналин — адреналиноподобное вещество, стимулирующее нервные импульсы и усиливающее активность мозга. Выработка норадреналина может быть как слишком низкой, так и слишком высокой. В статье, опубликованной в "Journal of autism and developmental disorders", Дж. Л. Янг с коллегами описывают следующие стадии развития сверхтревожности: "Непомерно сильная реакция на незначительные стимулы, нарушение различения и оценки стимулов, всплески тревоги, дезорганизация поведения, избегание стимулов (зачастую путем „ухода в себя")".

У аутичных детей повышен также уровень норепинефрина — вещества, отвечающего за передачу нервных импульсов.

Каковы бы ни были причины моей гиперстимуляции и постоянного перевозбуждения, я, как свойственно аутичным людям, реагировала на это усилением стереотипного поведения. Приступы паники отравили мне взросление; я готова была на все, чтобы от них избавиться. Я колебалась между "взрывным", импульсивным поведением и попытками сбежать во внутренний мир, где меня не коснутся никакие внешние стимулы. Я пыталась даже отказаться от походов вместе с классом, потому что во время этих путешествий очень нервничала. Физическая активность — такая, как интенсивный физический труд или скачка галопом на лошади, — уменьшала напряжение, но ненадолго.

Большую часть времени я жила под постоянной угрозой приступов паники, не имея возможности ни справиться с ними, ни избежать их. Я оказалась в ловушке: физиологические симптомы, не зависящие от меня и не поддающиеся коррекции, угрожали всем моим прежним достижениям.

Глава 6

Дверь

К шестнадцати годам я уже не чаяла освободиться от нервных приступов. Физиологические симптомы усиливались, казалось, с каждым днем. Различные исследования, которые мне случалось читать с тех пор, описывают подобные приступы как "паническую тревогу", вызванную чрезмерной чувствительностью нервной системы к звуковым и тактильным стимуляторам. Интенсивная визуальная стимуляция меня не беспокоила. Деннис Чарни и его сотрудники из Йельского университета полагают, что такое состояние вызывается нарушением работы той системы мозга, которая в норме тормозит возбуждающие нервные импульсы. Сейчас я понимаю, что такое сверхчувствительность и как она развивает в детях тактильно-защитное поведение. Но в то время, страдая от приступов, я чувствовала себя так, словно взбиралась по скользкому канату, висящему над бездной. Случайно я открыла способ снизить на время силу приступов. Однажды летом мы отправились в парк развлечений и катались там в числе прочих аттракционов на "Сюрпризе" — карусели, где люди стоят вдоль стен, пристегнутые ремнями безопасности. Карусель крутится все быстрее и быстрее — и в какой-то миг пол отделяется и падает вниз, но люди остаются прижатыми к стенкам центробежной силой.

Я наблюдала за одноклассниками, не решаясь испытать это ощущение сама. Лу сошел с карусели и подошел ко мне.
— Давай, Темпл! Это страшновато, зато здорово! — Он взглянул мне в лицо. — Боишься? Ну давай, не робей, а то я подумаю, что ты струсила!

Твердо решив не трусить, я купила билет и поднялась на аттракцион. Ноги у меня дрожали, а сердце билось где-то в горле, когда я занимала свое место. Заработал мотор, и от его рева по спине у меня побежали мурашки. "Сюрприз" набирал скорость — мотор ревел, словно разъяренный великан. Блеск солнца, синева летнего неба, белизна облаков — все смешалось в одну вертящуюся карусель. Запахи леденцов, воздушной кукурузы и хрустящих лепешек, до тех пор существовавшие по отдельности, слились в один незнакомый запах. Словно приклеившись к стенке, я ждала, когда опустится пол. Во рту было горько от страха; я старалась крепче прижаться к стене. Наконец раздался душераздирающий скрежет, и я увидела под ногами далекую землю — но, переполненная впечатлениями, не почувствовала ни тревоги, ни страха. Мне было хорошо и спокойно—я отдыхала.

Впервые за долгие-долгие месяцы мне стало легче. Снова и снова я покупала билет на аттракцион и испытывала все те же ощущения: сперва бешеный напор внешних стимулов — затем легкость, расслабление и спокойствие. (Новейшие исследования гиперактивных детей показали, что их возбуждение снижается при проводимых дважды в неделю сеансах стимуляции вестибулярной системы путем... вращения в специальном кресле.)

Через несколько недель после посещения парка приступы возобновились с новой силой. Сердце билось так, что я чувствовала его даже через свитер. Все тело покрывалось потом, словно в сауне. Руки дрожали, а в горле стоял плотный ком, не дающий сглотнуть. И тогда "Сюрприз" стал моим новым навязчивым увлечением. Аутистическая логика подсказывала только одно решение: мне нужен "Сюрприз"! Я не давала покоя директору, умоляя его поставить карусель у нас на территории. Я вернулась к герою своего детства, Альфреду Костелло, и писала сама себе безумные письма от его имени. Вот одно из таких писем:

Прислушайся к моему письму. Я, Тень, — твоя единственная надежда. Судьба нашей школы зависит от тебя, Голос Тени — ты, Темпл Грэндин.

Я — Тень. В последний раз я обращаюсь к тебе с советом. Я хочу, чтобы вы построили "Сюрприз", и, поверь, на то есть причина. Послушай моего предупреждения сейчас, пока еще не поздно. Без "Сюрприза" наша школа обречена. Мной управляют неведомые таинственные силы. Мне нужна твоя помощь. Построй "Сюрприз". Это единственное, что спасет школу от падения в небытие. Сейчас вы все на волоске от страшной гибели.

Но если школа падет в вечную бездну, вы, ученики, не узнаете об этом, пока не попытаетесь покинуть ее пределы. Вы не сможете выйти за границу школьных владений. Силовое поле преградит вам путь. Вы окажетесь в этой тюрьме до конца своих дней. Я думаю о вас. Постройте "Сюрприз", пока не поздно. Я не знаю, почему "Сюрприз" должен остановить силы, толкающие вас — школу и учителей — к небытию. Поговори с директором, мистером Питерзом. Он скажет, что это глупости — но однажды, когда его машина врежется в невидимое силовое поле, ему откроется истина. Скорее, скорее, пока не поздно! Прислушайтесь к Голосу Тени. Я хочу спасти вас. Я знаю знаю знаю я умираю. Пожалуйста, поспеши, пока не поздно поздно поздно.

Тень — Альфред Костелло

Поспеши, пока не слишком поздно!

Следующее письмо было написано несколько дней спустя:

Привет тебе. Голос Тени!

Делаешь ли ты все возможное, чтобы предотвратить падение нашей школы в бездну небытия? Прислушайся к моему совету! Пока не поздно, вы должны построить "Сюрприз". Когда школа исчезнет, вы не поймете, что случилось, пока не попытаетесь выйти за границу школьных владений. Вы почувствуете силовое поле, преграждающее вам путь. До конца своих дней вы останетесь пленниками в "Горной стране". Никогда не вернетесь в мир. Вы станете жертвами собственной глупости, если не прислушаетесь к совету высшего существа, пришедшего из-за временного барьера. Я знаю. Верьте мне. Установите "Сюрприз". Вам кажется, что это безумная идея, но Тень знает лучше. После этого письма я пошлю Голосу Тени, Темпл Грэндин, еще одно предупреждение. И оно будет последним.

Пожалуйста! Пока не поздно!

Тень — Альфред Костелло

Адрес Тени:

Лунная база — 2, Галактика-2

Разумеется, даже в тогдашнем взвинченном состоянии я понимала, что Тень — Альфред Костелло есть лишь плод моего воображения, герой из детских историй, но паническая тревога побуждала меня к действиям. Сейчас, перечитывая эти письма, я с трудом верю, что когда-то писала их. Но это правда. Как и в детстве, мне было недостаточно просто придумать историю. Я должна была рассказать ее вслух, чтобы моя фантазия обрела реальность. Так случилось и с фиксацией на "Сюрпризе". Мне не довольно было просто думать о том, чтобы построить "Сюрприз" в школе, — я должна была хоть что-то проделать в этом направлении. Однажды я даже приклеила "следы Тени" к стене в спальне, чем вызвала немалый переполох.

Склонность к фиксациям стала моим вторым "я". Теперь, оглядываясь назад, я вижу, что вела себя, словно лабораторная крыса под действием амфетаминов. Исследования показывают, что крысы, которых брали на руки в детстве, после укола амфетамина ведут себя менее стереотипно, чем крысы, не знавшие ласки. Дальнейшие исследования позволили выяснить, что крысята, которых брали на руки, а затем возвращали к матери, вырастая, оказывались менее подвержены стереотипному поведению под действием амфетаминов, чем те, которых потом возвращали к выводку, растущему без матери. Однако мое поведение не было искусственно вызвано амфетаминовыми инъекциями; приступы же становились все чаще и сильней. Реальный мир, не поддающийся контролю, начал пугать меня. Каждый день был все более непредсказуем. Я жаждала покоя, но мой организм не давал мне расслабиться. Моя речь, действия, отношения с окружающими — все несло на себе печать стресса.

Однажды в воскресенье я сидела на службе в церкви. Посещение церкви вменялось нам в обязанность, хотя на меня наводило невыносимую скуку. Когда священник начал проповедь, я, по обыкновению, ускользнула в свой внутренний мир — тихий, мирный, полный приглушенных тонов и пастельных красок. Вдруг громкий стук ворвался в мое уединение. Я удивленно подняла глаза — и увидела, что священник стучит кулаком по кафедре.
— Стучите, — воскликнул он, — и Он ответит вам!

"Кто?" — удивилась я, и выпрямилась, прислушиваясь к проповеди.
— "Я есмь дверь: кто войдет Мною, тот спасется..." — Священник сошел с кафедры и встал прямо перед прихожанами. — Перед каждым из вас, — продолжал он, — дверь, открывающая путь на небеса. Откройте ее—и будете спасены! — Он снова поднялся на кафедру. — А теперь — гимн 306 "Благослови сей дом"...

Номера гимна я уже не слышала. Как многие аутичные дети, я все понимала буквально. Мои мысли сосредоточились на одном: дверь! Дверь, открывающая путь на небеса. Достаточно войти в нее — и я спасена! Хор запел, и когда я различила слова: "Благослови дверь дома моего, для радости открытую всегда...", я поняла, что должна найти эту дверь.

Следующие несколько дней я рассматривала любую дверь как открывающую путь к спасению. Дверь шкафа, дверь в ванную, входная дверь, дверь конюшни — все они были изучены и отвергнуты. Нет, это не те двери.

В один прекрасный день, возвращаясь в свою комнату после ужина, я увидела, что к нашему коттеджу что-то пристроено. Рабочие уже закончили свое дело и ушли. Я обошла вокруг пристройки. К стене была прислонена лестница; я положила учебники на землю и полезла вверх. Добравшись до высоты пятого этажа, я увидела маленькую площадку и... дверь. Маленькую деревянную дверь, за которой меня ждала неизвестность.

Я вошла в небольшую смотровую комнату. Три окна во всю стену открывали вид на горы. Я стояла у окна и видела, как месяц поднимается из-за горных вершин навстречу звездам. Меня охватил восторг. Впервые за несколько месяцев я была уверена в настоящем и с надеждой смотрела в будущее, полное радости и любви. Я нашла дверь! Дверь на Небеса. Мои мысли устремились в одном направлении. Я нашла путь к спасению! Все, что мне нужно, — открыть дверь и войти. Разумеется, в то время я еще не понимала, что дверь — это зримый символ; мысля картинами, я нуждалась в конкретных образах для усвоения абстрактных представлений.

Уже почти стемнело, когда я спустилась по лестнице на землю. Я была уже не той, что прежде. Теперь я понимала, что нашла ключ к своей судьбе. В тот вечер я записала в дневнике: "Воронье Гнездо похоже на храм. Там мне открывается красота природы — но не только. Глядя в окна Вороньего Гнезда, я понимаю, что должна победить свои страхи и не позволять им становиться у меня на пути".

В последующие дни и месяцы я часто бывала в смотровой комнате, или Вороньем Гнезде, как часто называли ее плотники. Войдя в эту комнату, я успокаивалась и могла размышлять спокойно. В Вороньем Гнезде я лучше понимала себя и окружающих.

В тишине Вороньего Гнезда я вспоминала свое Детство — страхи, конфликты, отчаянные попытки найти общий язык с окружающим миром. Сейчас, думалось мне, я более или менее научилась общаться; но между мной и другими по-прежнему зияет пропасть непонимания. Может быть, это оттого, что у меня аутизм, а у моих родителей его нет? Они не понимают мою логику — а я, мысля наглядными образами, не понимаю их логику? Или, может быть, это обычное непонимание между детьми и родителями, через которое проходит каждый подросток? И можно ли перебросить через эту пропасть мост любви?

Снова и снова я поднималась в Воронье Гнездо. Мне казалось, что там я узнаю о себе что-то новое. Да так оно и было. В Вороньем Гнезде я впервые осознала, что мной управляют непостоянные увлечения — такие, как увлечение "Сюрпризом". Там я однажды поняла то, что мама пыталась объяснить мне все эти годы. Каждый человек должен найти свою дверь и сам ее открыть. И за меня никто этого не сделает. Маленькая деревянная дверь, открывающаяся на крышу — и в огромный мир, — стала для меня символом будущего. Все, что мне нужно, — войти.

Год спустя после обнаружения Вороньего Гнезда я снова стояла в той же комнате и смотрела в окно. Над головой, притягивая, маня к себе, сверкали мириады звезд. Я знала, что выходить на крышу нельзя; но ночь и неведомое властно влекли меня к себе. Я отодвинула засов, и дверь со скрипом открылась. Ветер ворвался в комнату, и его песня позвала меня наружу. Одно, бесконечно долгое, мгновение я стояла неподвижно — и наконец, распахнув дверь, шагнула на крышу. Дверь захлопнулась у меня за спиной. Я вышла в новую жизнь; теперь, чувствовала я, что бы ни случилось, обратного пути нет.

Предчувствия не обманули меня. В один прекрасный день я была поймана при попытке пробраться в Воронье Гнездо и отправлена к психиатру. Но я пережила пробуждение души и ума, и никакой психиатр не смог бы отнять у меня вновь обретенные сокровища.

Прежде всего он, как водится у таких докторов, попытался завладеть моим вниманием и всецело подчинить меня себе (таким манером подобные люди и выколачивают из пациентов гонорары), но я не поддавалась.
— Темпл, ты же знаешь, что ходить в Воронье Гнездо нельзя. Это запрещено правилами, и, кроме того, это просто опасно! Разве не так?
— Для меня не так.
— Темпл, да что ты там ищешь, на крыше?
— Себя. Свою жизнь. Бога. Психиатр расхохотался.
— Дорогая моя, ты ведешь себя, как вдова моряка, что каждый день ходит на пристань и ждет, когда на горизонте покажется корабль. Но этот корабль никогда не вернется! Обещай мне, что больше не полезешь на крышу.

Я не дала такого обещания и продолжала ходить в Воронье Гнездо. Теперь ко "мне, моей жизни и Богу" прибавился волнующий азарт "запретного плода". Я нарушала правила: поднималась по лестнице тайком, оглядываясь по сторонам, не смотрит ли кто?

Я так и не смогла избавиться от детской тяги к нарушению запретов. В Вороньем Гнезде я немало размышляла о правилах и авторитетах. Открывая деревянную дверь и поднимаясь на крышу, я выходила из-под власти школьного начальства. Сперва мне казалось, что, выходя за дверь, я избавляюсь от любой власти, любых правил и установлении; в мире остаются лишь я сама, моя жизнь. Бог и свобода выбора. Но потом я поняла, что и за дверью имеется власть — власть над собой.

Хотя внутри меня было теперь больше спокойствия, чем раньше, школьные занятия по-прежнему доставляли мне одни огорчения. Оценки мои оставляли желать лучшего, и, что еще хуже, меня это совершенно не волновало. В школе было скучно, скучно, невыносимо скучно, пока... пока в мою жизнь не вошел мистер Брукс, учитель психологии. Он рассказывал о поведении животных. Я всегда любила животных и была в восторге от рассказов мистера Брукса. На одном из занятий он показал нам фильм об оптических обманах — таких, как Трапециевидное Окно и Комната Иллюзий. Он объяснил, что Комната Иллюзий устроена таким образом, что обманывает глаз. Если в концах комнаты поставить двух человек одного роста, то один из них будет казаться вдвое выше другого.
— А ты сможешь сделать такую комнату? — спросил меня мистер Брукс. — Нет, я не буду тебе ничего объяснять. Посмотрим, догадаешься ли ты сама?

Загадка Комнаты Иллюзий стала моим новым увлечением. Полгода я пыталась склеить ее модель из картона. По крайней мере моя склонность к фиксациям направилась в конструктивное русло, и во мне пробудился интерес к науке. В поисках решения этой задачи я обратилась к скучному школьному материалу в надежде найти там что-нибудь, что меня заинтересует.

Однако у меня всегда оставалось время для катания на лыжах, верховой езды и участия в скачках. Я с увлечением шила костюмы для школьных спектаклей и помогала рабочим на строительстве нового школьного здания. Особенно мне удавались кровельные работы: я клала черепицу в самых сложных местах — вокруг чердачных окон — и очень гордилась своим умением.

Я по-прежнему была непохожа на окружающих. Соученики дразнили меня, обзывали "скелетом", "лошадярой" и "повторюшкой". Было очень обидно.

Общение с окружающими оставалось для меня проблемой. Часто я выглядела грубой и резкой. Я прекрасно знала, что хочу сказать, но мои слова почему-то не соответствовали мыслям. Теперь я понимаю, что главной моей проблемой было неумение подстраиваться под ритм чужой речи, из-за чего мои слова звучали грубее, чем нужно. Однако я умела выражать свои мысли в письменной форме и часто после посещений Вороньего Гнезда заносила их в дневник.

Маленькая деревянная дверца стала для меня важным символом и во многом определила мою жизнь. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что она означала взросление. Приближалось окончание школы. За выпускным вечером, как и за дверью, лежал огромный неведомый мир. И ярлык аутичности не отменял для меня вопроса, встающего перед каждым подростком: есть ли жизнь после школы?

 

Глава 7

Волшебная» машина

За предыдущей дверью меня ждали несколько заботливых и понимающих людей. Если бы не они, я скорее всего оказалась бы в школе для детей с задержкой развития. Мне вспоминаются слова отца: "Что ж, Темпл поставила рекорд: ухитрилась провалиться почти по всем предметам. Что делать? Может быть, ей действительно будет лучше во вспомогательной школе?" Но мама, да будет она благословенна, встала на мою защиту. А потом мистер Брукс, учитель психологии, задал мне загадку Комнаты Иллюзий — и я заинтересовалась школьными предметами, по крайней мере, настолько, насколько нужно было для разрешения этой задачи.

Подлинным спасителем стал для меня другой учитель, мистер Карлок. Его интересовали не ярлыки, а скрытые способности учеников. Даже директор сомневался, смогу ли я окончить старшую школу. Но мистер Карлок верил, что в каждом человеке заложено стремление к совершенству. Он направлял мои навязчивые увлечения в конструктивное русло.

Он не пытался вытащить меня в свой мир, а вместо этого сам входил в мой.

Он, кажется, понимал, что мне прежде всего необходимо понимание и признание. Он принимал меня такой, как я есть, и я глубоко доверяла ему. Объясняя мне символический смысл Комнаты Иллюзий, он сказал: "Темпл, вещи не всегда таковы, какими кажутся". Эти слова привели меня в ярость: следуя аутистической логике, я видела весь мир в черно-белых красках и не признавала никакой неясности. Каким я вижу предмет, таков он и есть. Я не признавала компромиссов. Хотя я активно участвовала в общественной жизни школы, но моя резкость часто обижала соучеников. Мистер Карлок не читал мне нравоучений; своим собственным поведением он ненавязчиво помог мне понять, что я постоянно завидую окружающим и стремлюсь их превзойти. Он научил меня широкому взгляду на мир и терпимости, которой мне, из-за моего аутизма, недоставало.

Заметив, что мое символическое мышление ориентировано на философские категории, мистер Карлок начал давать мне философские книги. Однажды он сообщил:
— Темпл, ты стала лучше говорить! У тебя уже не такой монотонный голос.

Не монотонный? Я размышляла об этом несколько дней и наконец поняла, что стала более восприимчива к другим людям — поэтому изменился и голос. Мне больше нет нужды защищаться от мира сухой невыразительной интонацией.

Много лет спустя, узнав, что моя речь все еще отличается от речи обычного человека, я была потрясена. Я не замечала в своем голосе ни спотыкающихся интонаций, ни бесцветности. Возможно, моим родителям следовало бы обратить внимание не столько на психотерапию, сколько на речевую терапию. Быть может, работа с магнитофоном больше, чем копание в глубоких тайнах подсознания, помогла бы мне найти свое место в жизни. Если бы хоть один психолог оставил в покое проблемы моего бессознательного и вместо этого занялся речью! А ведь я иногда замечала, что людям неприятно со мной разговаривать, но не понимала почему.

Мистер Карлок стал для меня учителем, другом, человеком, которому я доверяла свои секреты. Однажды одноклассница сказала мне: "Ты не привлекаешь мальчиков, Темпл. В тебе нет сексапильности". Я, рыдая, повторила эту фразу мистеру Карлоку.

Он не стал надо мной смеяться, не заявил, что все это чепуха. Вместо этого он сказал:
— Темпл, ты яркий, одаренный человек, а это гораздо важнее простой "сексапильное". Когда ты вырастешь, то будешь привлекать окружающих не только физически, но и интеллектуально.

Так мистер Карлок вернул мне уверенность в себе. Благодаря ему, другим учителям, влюбленным в свое дело, а особенно маме, безгранично верившей в меня, я начала учиться. Успехи мои оставались весьма скромными, но впервые в жизни я действительно хотела учиться. И мистер Карлок поддерживал меня, живо откликаясь на каждый мой успех.

Каннер провел исследование 96 аутичных детей. Он обнаружил, что 11 из них, добившиеся успеха во взрослой жизни, в подростковом возрасте пережили внешне не мотивированное изменение в поведении. "В отличие от большинства аутичных детей, — пишет Каннер, — они смогли трезво отнестись к своим особенностям и начать сознательную работу над своими недостатками".

Мистер Карлок почувствовал, что я готова к переменам и саморазвитию, и своей заботой и вниманием помог мне двинуться вперед.

В первый год обучения в старшей школе я отправилась на лето в Аризону, на ранчо к тете Энн. Она тоже очень мне помогла.

Сперва, когда мама предложила провести каникулы у тети, я не хотела ехать. Помимо всего прочего, до сих пор я покидала школу только несколько раз, уезжая домой на выходные. Такова была стандартная практика "Горной страны". Мистер Питерз, директор школы, понимал, что постоянная, неизменная обстановка не только благотворна, но и необходима для его учеников. Поездка на ранчо заставит меня приспосабливаться к совершенно новым условиям, не говоря уж о путешествии через всю страну, встречах с новыми людьми, новыми местами, незнакомыми ситуациями... Все это могло вызвать у меня новые нервные приступы.

Со своими приступами я могла справляться двумя способами: либо уходить во внутренний мир и стараться минимизировать любые внешние стимулы, либо "вышибать клин клином" — бросаться в поток ошеломляющих впечатлений. Я помнила, как успокоила меня и помогла расслабиться гиперстимуляция на "Сюрпризе", в парке отдыха. Мощный наплыв тактильных и вестибулярных стимулов преодолел мое стремление избегать любых раздражении. Сопротивляться этому я не могла. Затем некоторое время я чувствовала себя спокойно — но очень недолго. На ранчо не было "Сюрприза", зато там были лошади, на которых можно скакать до изнеможения, и тяжелый физический труд.

На ранчо я надоедала всем разговорами о Комнате Иллюзий. Снова и снова рассказывала я тете Энн, как хитро у нее устроены углы, как я боролась с этой загадкой и как наконец мистер Брукс дал мне книгу по психологии с подробным, все объясняющим чертежом. Хотя мои картонные модели и не позволили достичь окончательного результата, с каждым разом я подходила к разгадке все ближе и ближе. Получив чертеж, я изучила его и сделала миниатюрную модель Комнаты Иллюзий из фанеры.

Я эмоционально "застряла" на своих поисках и успехе и повторяла эту историю снова и снова. Тетя Энн была добра и терпелива: она меня слушала, хотя, должно быть, ее немало утомляло это бесконечное повторение одного и того же.

Как и мистер Брукс, она старалась направить мои навязчивые идеи на что-то конструктивное. По ее просьбе я починила изгородь, перекрыла крышу насосной будки; наконец, не раз помогала ей заводить быков и коров в станок для скота — приспособление, которое удерживает животных во время клеймения, вакцинации или кастрации.

Физический труд успокаивал мои нервы и смягчал приступы. Но самое неизгладимое впечатление произвела на меня работа со станком для скота. Корову или быка заводили в это устройство так, что наружу высовывалась одна голова — словно у средневекового преступника, выставленного на публичное поругание. У станка были стальные и деревянные боковые панели, соединенные внизу в форме буквы V. Когда животное оказывалось внутри, а его голова — в отверстии снаружи, человек тянул за веревку, и панели начинали сдвигаться, пока наконец корова не оказывалась прочно зажатой между ними. Теперь она не могла ни сопротивляться, ни выскочить наружу. На моих глазах взволнованных, отчаянно мычащих коров одну за другой заводили в станок — и через несколько минут давления перепуганные животные успокаивались. Почему? Может быть, не грубое, но достаточно сильное давление успокаивало перевозбужденные коровьи нервы? А если так, быть может, такое же давление поможет и мне?

Часами я наблюдала, как испуганные и взвинченные до предела животные, почувствовав давление деревянных стенок станка, прекращали мычать и биться. Наконец я попросила тетю Энн позволить испытать станок для скота на себе. Отрегулировав высоту отверстия для головы так, чтобы оно соответствовало моему росту, я встала на четвереньки и забралась в станок. Энн потянула за веревку, сдвигающую панели, и вскоре я ощутила сильное давление стенок. Обычно я избегала подобных ощущений — начиная с далекого детства, когда выскальзывала из объятий доброй толстой, приторно пахнущей тетушки. Но выскользнуть из станка было невозможно. Я не могла избавиться от давления — оставалось только прекратить сопротивление и отдаться своим чувствам. Эффект оказался одновременно стимулирующим и расслабляющим. Но главное — что всегда очень важно в отношении аутизма и чего я не могла добиться в случае с тетушкой, — мои ощущения были под контролем! Я могла отдавать тете Энн указания, и она усиливала или ослабляла натяжение веревки. Так я обнаружила, что станок действительно может мне помочь, и, как того следовало ожидать, со всем пылом отдалась этому новому увлечению.

По окончании каникул тетя Энн написала маме:

…Как ты знаешь, я ожидала прибытия Тэмпл на ранчо со смешанными чувствами радости и тревоги. Ты рассказывала мне, что она то и дело "западает" на какую-то идею и в такие моменты не способна говорить ни о чем другом. Слышала я и о том, что на чрезмерно строгие запреты она отвечает бурными вспышками гнева. Последнего мне видеть не пришлось — ведь я не вижу смысла ни в каких запретах, кроме тех, которые диктует нам рассудок и здравый смысл. Ты говорила, что Темпл большая мастерица — вот это точно! Мне поистине с ней повезло: у меня-то, как ты знаешь, вечно все из рук валится, и ранчо за последние годы пришло просто в плачевное состояние из-за недостатка умелых рук. А Темпл работает охотно и с радостью. По ее просьбе я купила кожу и набор серебряных бусинок; Темпл сделала для лошадей сбрую, украшенную серебром. Наши ребятишки хотели увидеть "настоящее родео" — Темпл бесстрашно взяла на себя роль судьи и распорядителя и отлично с этой ролью справилась. Мы отчаянно нуждались в воротах, таких, которые можно было бы открывать, не выходя из машины; Темпл сконструировала модель из спичек и ниток, затем промерила высоту и ширину, рассчитала вес и построила ворота, открывающиеся из машины с помощью веревки. Если потянуть за веревку, они открываются, держатся открытыми некоторое время, а затем под действием собственной тяжести захлопываются снова.

Чтобы не захвалить совсем твою дочку, скажу, что в одном ты была права: ее действительно невозможно отвлечь от любимой темы. Темпл мыслит символами: найдя символ, на который можно, так сказать, перенести вес своих тревог и сомнений, она говорит уже только об этом. Историю о двери, ведущей на путь новых достижений и открытий, я слышала столько раз, что уже, наверно, выучила наизусть. Несколько раз я пыталась прервать Темпл посреди рассказа. Она безропотно меня выслушивала, а затем продолжала ровно с того места, на котором остановилась. Конечно, слушать ее довольно утомительно; но, право, в остальном Темпл была так умна, понятлива и всегда готова помочь, что ради этого стоило порой потерпеть скуку.

Станок для скота, о котором ты уже, несомненно, слышала, стал для нее символом, примиряющим два противоположных стремления: желание подчиниться тактильному воздействию и наслаждаться им и, в то же время, нежелание принимать такое воздействие от окружающих — даже от тебя, родной матери, а тем более от "толстой тетушки". Я не сразу поняла, почему Темпл так увлеклась этим станком. Скажу честно, мне пришлось пережить немало неприятных минут, когда Темпл забиралась в эту штуку, явно наслаждаясь своими ощущениями, а я стояла рядом и мучительно соображала, что же сказать, если здесь появится кто-нибудь из работников и спросит, чем это мы занимаемся. Но, даже не понимая, что означает для Темпл станок, я видела, что этот символ очень важен для нее и помогает ей найти решение своих проблем. Именно поэтому я—за станок. Если Темпл соорудит такое же устройство для себя — прекрасно. Я не вижу в этом ничего болезненного; это просто один из способов, которыми ее необычный мозг решает свои необычные проблемы.

Я верю в ум и способности Темпл — их нужно просто направить на конструктивный путь — и горжусь тем, что в ее продвижении есть, возможно, и моя небольшая заслуга. Придет день, когда я смогу гордо сказать: "А ведь я знала ее еще ребенком!.."

С любовью,

Энн Бречин

В школу той осенью я вернулась с новым навязчивым увлечением. Мистер Карлок направил его в конструктивное русло. По его совету я сколотила из фанеры первый собственный станок.

Мои труды вызвали озабоченность у школьного психолога. Разговор со мной он начал так:
— Ну, Темпл, я еще не решил, что для тебя символизирует это фанерное чудище — материнское чрево или гроб...
— Ни то, ни другое, — ответила я. Он поерзал в кресле, затем наклонился ко мне, словно хотел поделиться каким-то секретом.
— Темпл, у нас нет проблем с самоидентификацией, а? Мы ведь не считаем себя коровой или кем-то подобным?
— А вы не считаете себя сумасшедшим или кем-то подобным? Разумеется, я не считаю себя коровой! А вы?

К концу разговора у психолога совсем опустились руки.
— Ты ведешь себя странно, Темпл, очень странно, — заявил он. — Персонал "Горной страны" старается проявлять к тебе терпение и понимание. Но эта фанерная коробка переходит все границы! У меня нет выбора: я обязан поставить твою мать в известность о твоем поведении и сообщить ей, что я думаю по этому поводу.

Психиатры также сочли мое увлечение странным, болезненным и недопустимым. В конце концов они попытались отобрать у меня станок — что, естественно, только усилило мои нервные приступы. Объединенными усилиями персонал убедил и маму, что использование станка приносит мне вред. Станок стал для нас предметом постоянных споров; тогда-то я твердо решила доказать, что это приспособление способно оказывать расслабляющее действие не только на меня. Что оно — не фантом моего больного воображения, что это действительно полезная штука, которая может помочь и другим. В первый раз в жизни (если не считать истории с Комнатой Иллюзий) я почувствовала, что должна учиться — учиться ради достижения какой-то реальной цели. Я должна выяснить: почему станок успокаивает испуганных коров и помогает мне снять нервное возбуждение?

Часто, сидя в Вороньем Гнезде, я задавала себе этот вопрос, связывая его со всей своей судьбой. Что бы ни готовило для меня будущее, я знала, что мне предстоит пройти через маленькую деревянную дверцу — символ спасения, радости и любви. Дверь. Дверь. Моя дверь. Что встретит меня за дверью, зависит только от меня самой. Мне нужно поверить в себя — тогда и другие в меня поверят.

Однако меня одолевало немало тревог, и многие из них касались секса. Я пыталась не обращать внимания на подобные проблемы, делать вид, что их не существует, но это не очень-то удавалось.

Находясь в станке, я много раз испытывала приятные, незнакомые ранее ощущения — это наводило меня на размышления о любви. Ребенком я мечтала об уютной норке в три фута длиной и три высотой.

Мой станок, наконец построенный, стал воплощением этой норки из детской мечты. Порой я боялась, что станок обретет надо мной власть, что я уже не смогу без него жить. Но затем поняла, что это всего лишь устройство, сколоченное из обрезков фанеры. Дело не в нем, а в моих мыслях и чувствах. Те же чувства я могу испытать и без станка. Мысли рождаются не в станке, а в моем мозгу.

Станок позволял мне почувствовать себя ближе к родным и друзьям — маме, мистеру Питерзу, мистеру Бруксу, мистеру Карлоку и тете Энн. Разумеется, станок — всего лишь механическое устройство, однако он помог мне преодолеть барьер тактильно-защитного поведения. Благодаря ему я ощутила любовь и заботу этих людей и научилась выражать свои чувства к самой себе и окружающим. Как будто.отворилась дверь, за которой все эти долгие годы скрывались мои эмоции!

Первый построенный мною станок был в точности скопирован с устройства, виденного летом на ранчо. Чтобы запереться в нем, а затем выбраться наружу, мне требовалась помощь со стороны. Понятно, что в школе это было не слишком удобно. И тогда я решила построить модель, с которой можно было бы управляться в одиночку. Станок не только помогал мне выражать свои чувства; я не позволяла себе залезать в станок, пока не сделаны все домашние задания, — таким образом, он выступал в роли награды.

Наконец настал день, когда передо мной открылась первая из многочисленных дверей. Последний школьный день! Мне выпала честь произнести речь — одну из речей на торжественном собрании по случаю окончания школы.