Мозаичная карта из с. Мадаба (Мадеба). VI в. 35 страница

На примере Петра Патрикия мы видим, что наиболее выдающиеся византийские дипломаты достигали чрезвычайно высокого положения в обществе. Так, Петр ценою личных заслуг приобрел власть и богатство, вращался в придворных и дипломатических кругах, жил в атмосфере политической борьбы и интриг двора и, бесспорно, был, как и Прокопий, хорошо осведомлен о важнейших политических событиях своего времени.

О мировоззрении и политических взглядах Петра Патрикия по сохранившимся фрагментам его трудов и рассказам современников судить очень трудно. Известно только, что Петр был вполне лоялен по отношению к правительству Юстиниана, был набожен и неукоснительно выполнял церковные обряды. В сочинениях Петра, как и в трудах других историков-дипломатов VI в., можно встретить пацифистские идеи; он сторонник мира и противник войны, особенно междоусобной. Пацифистские настроения Петра подтверждает его речь к персидским послам, приведенная у Менандра: «...вы должны избрать лучшее и полезнейшее и неизвестности войны предпочесть известнейшее всем людям благо — мир... Что мир — величайшее благо для людей и что, напротив, война есть зло, об этом никто спорить не будет. Несомненная победа может, однако, быть аргументом против этого мнения. Но я думаю, что и одерживающему победу худо живется из-за слез других людей. Так что и побеждать горестно, хотя, конечно, быть побежденным еще горестнее» 29.

Мемуары Петра Патрикия являются памятником дипломатической мысли Византии. В них даются важные советы послам, описывается техника посольского дела и процедура заключения договоров, определяются обязанности послов. Четко формулирует Петр Патрикий свое мнение о первейшем долге посла, который «заключается только в том, чтобы выполнить поручение» 30. Посол обязан с предельной точностью довести до сведения державы, с которой ведутся переговоры, требования своего правительства, но и не менее скрупулезно изложить своему государю условия другой стороны. Подобными правилами Петр руководствовался в собственной посольской практике: выполняя поручение Теодата к Юсти-{382}ниану, Петр раскрывает василевсу условия «запасного» варианта договора (об отречении остготского короля) не сразу, а лишь только тогда, когда император отклоняет условия основного варианта. Таким образом, посол в точности выполнил распоряжение Теодата 31. Но Петр не отрицает важности самостоятельных действий посла и значения его личности в сложной дипломатической обстановке: иногда, например, посол может умерить кротостью своих поступков жесткость содержания посланий своих правителей. Петр не отрицает необходимости прибегать в посольском деле к различным хитростям. Так, он упоминает о своеобразной дипломатической уловке — требовать невозможного, тем самым делая переговоры бесперспективными.

Мемуары Петра Патрикия в целом заслуживают доверия, хотя автору не чуждо тщеславное стремление прославить свою личность. Это подтверждается характеристикой мемуаров Петра, данной Менандром: «...в сочинении его можно прочесть все то, что поверенные двух государств говорили и как говорили о столь важном деле. Большая книга наполнена этими, как я думаю, доподлинно сказанными словами; разве кое-что прибавлено Петром для собственной славы, для того, чтобы потомству показаться человеком глубокомысленным и в красноречии неодолимым, когда бывает нужно смягчать грубые и высокомерные помыслы варваров. Все это читатель найдет в его книге» 32.

Петр Патрикий был дипломат-теоретик и одновременно практик; он не только сам влиял на дипломатические отношения империи с различными странами, но, видимо, способствовал развитию дипломатического дела: выработке правил приема и отправления посольств, определению прав и обязанностей послов и дипломатов более низкого ранга. Его ученость — тому порукой. Особенно ценны его известия о процедуре заключения договоров с иностранными державами, составляемых на языках обеих договаривающихся сторон, рассказ о церемониале их подписания. Петр Патрикий — яркий пример опытного, чрезвычайно широко образованного и знающего посольское дело дипломата Византийской империи.

Византия в VI в. вела сложные дипломатические переговоры не только с варварскими королевствами Запада или с сасанидским Ираном, но и с государствами Аравии и Эфиопии. В многолетней борьбе с Ираном Византийская держава была заинтересована в упрочении своего влияния в этих странах, в установлении с ними дипломатических и торговых отношений, в распространении христианства. Ценным памятником дипломатических связей Византии с Аравией и Эфиопией являются записки еще одного незаурядного дипломата VI в.— Нонноса, автора сочинения о посольствах на Восток — в Аравию и Эфиопию. К сожалению, как и труды Петра Патрикия, произведение Нонноса сохранилось лишь в отрывках, собранных у патриарха Фотия. Из выписок Фотия об историческом сочинении Нонноса мы можем также почерпнуть некоторые, хотя и весьма скудные, сведения о жизни и деятельности этого писателя.

Ноннос был сирийцем, потомственным дипломатом. Его дед и отец выполняли на Востоке важные дипломатические миссии византийского правительства. Сам Ноннос возглавлял византийские посольства к эфио-{383}пам, химьяритам и к арабам Йемена 33. Исключительный интерес имеет описание Нонносом посольства к царю (негусу) Аксума Элесбоа 34.

Послу византийского правительства Нонносу пришлось проделать далекий и трудный путь. От Александрии Ноннос со своими спутниками двинулся на барках по Нилу, а затем, после кратковременного сухопутного путешествия, морем на кораблях до Эфиопии. Побывав в стране химьяритов, Ноннос вторично пересек Красное море, а дальше двигался по суше, вероятно, от гавани Адулис до Аксума. На этом пути Ноннос попал на один из островов архипелага Дахлак, где встретил туземное племя негров-пигмеев, называемых ихтиофагами. Ноннос так описывает пигмеев: они малорослые, черного цвета, по всему телу обросшие волосами, ходят голые; нрава мирного, не имеют в себе ничего дикого и свирепого, говорят на неизвестном для окружающих народов языке, питаются устрицами и рыбами, выбрасываемыми морем на остров. Они пугливы и боятся неизвестных им путешественников.

В своем сочинении Ноннос описал путешествия византийского посольства, исполненные тревог и опасностей: по пути ему приходилось «бороться с кознями разных народов», подвергаться опасности нападения диких зверей и преодолевать трудности передвижения по непроходимым местам. Ноннос продвигался медленно, с большой осторожностью; путь из Адулиса в Аксум он проделал за 15 дней, медленнее всех других путешественников древности и его времени 35.

В Эфиопии Ноннос пробыл около девяти месяцев, с ноября по июль, однако дату его миссии установить трудно, скорее всего, он побывал там в 531 г. 36 Труд Нонноса был особенно ценен этнографическими и географическими сведениями об Аравии и странах Африки. Сохранившиеся отрывки содержат красочный материал о нравах и обычаях арабских племен, в частности их религиозных праздниках. Рассказывая о путешествии в Аксум, Ноннос упоминает о том, что близ местечка, называемого Авою, он и его спутники встретили огромное стадо слонов, насчитывавшее около 5 тысяч этих диковинных для византийцев животных. Любопытны сведения Нонноса о климате Африки и различных природных явлениях. Особенно интересен рассказ Нонноса о приеме его, византийского посла, во дворце негуса Аксума Элесбоа. Когда посла ввели во дворец, он увидел царя аксумитов сидящим на высокой, украшенной золотом колеснице, запряженной четырьмя слонами. Царь был опоясан льнозолотой набедренной повязкой, имел золотое ожерелье на шее, золотые браслеты на плечах и на руках, накладки на животе из жемчугов и драгоценных камней, льнозолотой тюрбан (факилион) на голове. В руке он держал позолоченный щит и два позолоченных копья. Вокруг царя стояли члены его совета. Описание внешности и одеяния царя {384} Аксума, данное Нонносом, отличается большой точностью, ибо оно совпадает с изо-

Чаша. Констанций II. Серебро, позолота, чернь. Конец IV в.

Ленинград. Гос. Эрмитаж

бражением негуса на аксумских монетах VI в. 37

Посол, войдя к царю, преклонил колено. Царь приказал ему подняться, взял грамоту императора и поцеловал скреплявшую ее печать. Затем он принял подарки василевса. Переводчик перевел грамоту, в которой император требовал от негуса прекращения торговли с персидским шахом Кавадом и объявления ему войны. Император предлагал негусу впредь торговать с Византией по нильскому пути. В конце приема негус взял в руки голову византийского посла, дал ему «целование мира» и отпустил с охраной 38. Феофан говорит, кроме того, что посол увез с собой дары негуса византийскому императору 39. Успешно завершив посоль-{385}ство, Ноннос благополучно преодолел обратный путь и возвратился в Византию.

Ноннос владел, помимо родного сирийского языка, греческим, на котором написал свои мемуары, и арабским, на котором вел переговоры с царями и князьями Аравии. Как и Петр Патрикий, Ноннос был вполне лоялен по отношению к правительству Юстиниана, хорошо знал нравы и обычаи народов Востока и заслужил доверие императора. Кроме того, он был широко образован, наблюдателен и сумел записать все, что ему удалось увидеть и узнать в его путешествиях. По своим религиозным воззрениям Ноннос, как и его отец, был монофиситом.

Этнографические и географические сведения, собранные Нонносом, существенно пополняли знания византийцев не только об Аравии, но и о странах Африки, еще малоизведанных и труднодоступных для византийских купцов, миссионеров и дипломатов.

Ценные сведения о внешней политике и дипломатии Византии в конце VI в., о появлении на международной арене новых народов тюрок и авар, о проникновении европейцев в Китай содержатся в сочинении еще одного историка-дипломата — Феофана Византийца.

Широкую известность получил поистине уникальный рассказ Феофана Византийца о том, как правительство империи овладело секретом разведения шелковичных червей и производства шелка. Веками Китай, монополист изготовления шелка, строго оберегал этот секрет. Византии, несмотря на все ее усилия, никак не удавалось проникнуть в эту тайну. По словам Феофана Византийца, в царствование Юстиниана один перс, несторианский монах, познакомил византийцев с неизвестным им искусством разведения шелковичных червей. Проповедуя несторианское учение, этот перс вместе с другим монахом проник в страну сиров (китайцев), где раздобыл грены шелковичных червей, спрятал их в своем полом посохе и благополучно доставил живыми в Византию. Весной он выпустил их на шелковичное дерево, и, вскормленные его листьями, они соткали шелковые нити. С этого момента началось производство шелка в Византии 40.

Плеяду византийских авторов, освещавших историю дипломатии и внешнюю политику империи в V — начале VII в., завершает писатель, силой таланта, пожалуй, мало уступавший Приску Панийскому,— Менандр Протиктор.

Менандр, в отличие от Приска Панийского, Петра Патрикия и Нонноса, не был дипломатом по профессии. По призванию он был историком, по образованию — юристом, по роду занятий — имперским чиновником. Но сохранившиеся фрагменты его исторического труда подобраны позднейшими компиляторами исключительно в аспекте дипломатической истории Византии. Такой ракурс ставит его автора в ряд с писателями, отразившими в своих сочинениях развитие византийской дипломатии в ранний период существования империи.

Менандр родился в Константинополе в последней трети VI в. в небогатой семье горожанина. Получив юридическое образование, он стал адвокатом, но суровая, требующая повседневного труда профессия юриста не пришлась по душе своенравному юноше. Он предался беспутной жизни {386} молодежи столицы, увлекался конскими ристаниями, борьбой цирковых партий, занимался гимнастикой в палестрах. Подобная жизнь грозила, однако, полным разорением, и призрак бедности, неуклонно его преследовавший, заставил Менандра образумиться. Молодость уходила, праздная жизнь и легкомысленные удовольствия оставляли в душе лишь горечь разочарования, и в правление императора Маврикия Менандр решил заняться трудом. Он пошел на службу в императорскую гвардию, дослужился до офицерского чина протиктора, делал и дальше служебную карьеру. Одновременно он начал писать исторический труд, посвященный истории своего времени и своего государства. Занятие историей он считал делом исторической важности. Человек, склонный к самоанализу и рефлексии, Менандр с потрясающей откровенностью, печалью и раскаянием описал в своем произведении ошибки и увлечения молодости. О дальнейшей судьбе писателя ничего не известно, не установлены ни точная дата его рождения, ни время его смерти.

Историческое сочинение Менандра дошло до нас, как и труд Приска Панийского, лишь в извлечениях Константина Багрянородного и в Лексиконе Суды. Сохранившиеся фрагменты довольно обширны и охватывают период с 558 по 582 г.

Менандр широко использовал дипломатическую переписку, донесения византийских послов, исторические сочинения, рассказы очевидцев и личные наблюдения.

Значительное место в труде Менандра отводится дипломатическим взаимоотношениям между Византией и Ираном. Особый интерес представляет описание посольства Петра Патрикия к персам для заключения мирного договора 41. Менандр, как никто другой, с документальной точностью подробно освещает все перипетии переговоров Петра Патрикия с знатным вельможей Ирана Зихом о заключении мира 561 г. В его труде приводятся длинные речи послов обоих государств: при этом автором тонко раскрыты дипломатические уловки, применяемые той и другой стороной: за пышной риторикой речей все время бьется острая мысль, ощущается желание сторон добиться поставленных тайных целей, не уронив престижа своего государства.

Обе державы, как Византия, так и Иран, ищут мира, но ставят перед собой различные задачи: Иран добивается длительного (на 50 лет) мира при условии уплаты Византией большой суммы денег за его сохранение. Ромеи же, наоборот, стремятся к краткосрочному мирному договору и без уплаты за него денежных взносов. Благодаря своим военным успехам Иран все же добивается своего: в 561 г. был заключен мир на выгодных для персов условиях. Менандр располагал текстом мирного договора 561 г. и сохранил его в своем труде почти полностью. Он перечислил 14 пунктов договора и описал всю процедуру подписания мира. Эти страницы его труда, бесспорно, имеют выдающееся значение для истории дипломатии раннего средневековья.

По окончании переговоров, когда стороны достигли договоренности по основным вопросам, был письменно составлен мирный договор сроком на 50 лет. Текст его был написан «по-персидски и по-эллински, затем эллинский оригинал был переведен на персидский язык, а персидский — {387} на эллинский» 42. Составляли договор от ромеев Петр Патрикий и Евсевий, от персов — Зих, Сурина и др. После написания договора оба текста были сличены друг с другом для установления равноценности содержащихся в них мыслей и формулировок.

Чрезвычайно любопытна описанная Менандром процедура окончательного оформления мирного договора. Когда договор был составлен на двух языках и с него были сняты копии, приступили к последнему этапу. Подлинники мирного договора, представлявшие собой свитки, были скреплены восковыми печатями и другими приспособлениями, которыми обычно пользуются персы, а также отпечатками перстней послов и 12 толмачей — 6 греческих и 6 персидских. Затем произошел обмен текстами договора — договор, написанный на персидском языке, вручил Петру Зих, а Петр передал Зиху подлинник, составленный на греческом языке 43. На этом церемония заключения договора была закончена, и послы разъехались по своим делам. Затем состоялась уплата ромеями персам установленной договором дани.

Поистине жемчужиной сочинения Менандра является описание посольства византийского дипломата Зимарха в страну тюрок. Этот рассказ, наполненный поразительно яркими, красочными деталями, в известной мере может соперничать с рассказом Приска о посольстве греков ко двору Аттилы. Если бы Менандр не написал ничего, кроме повествования посольства Зимарха к кагану Дизавулу, то уже одним этим он прославил бы свое имя.

Посольство Зимарха, хорошо снарядившись для дальнего путешествия, выехало из Константинополя в августе 568 г. Путь предстоял долгий и трудный, и немалые опасности подстерегали путешественников в неведомых странах 44.

На пути византийские послы встречали много различных племен и народов: согдийцы в своих селениях предложили им для покупки железо, желая внушить послам, что в их стране есть железная руда. Там же византийцы встретились с местными шаманами, которые совершили над Зимархом и его свитой обряд очищения. Разведя костер из веток благовонного дерева, они стали плясать под звон колокольчика и барабана, шептать заклинания на туземном языке, носить над собранными в одно место вещами греков зажженные ветки благовонного дерева и, впав в исступление, заклинали злых духов. «Отогнав, как они думали, вражью силу, они провели самого Зимарха прямо через пламя и таким путем считали, что подвергли очищению и себя самих» 45.

После обряда очищения посольство Зимарха, завершив многодневный путь, было доставлено в сопровождении проводников-туземцев на гору Эктаг (по-гречески — «Золотую гору»), где находилась резиденция самого Дизавула.

Шатер кагана тюрок был разбит в расселине горы; он был сооружен из искусно расцвеченных шелковых тканей и отличался сказочной роскошью. В знак почтения к византийским послам Дизавул принял их у себя сразу же по прибытии. Каган торжественно восседал внутри {388} шатра на двухколесном золотом кресле, которое тащила, когда в этом бывала надобность, лошадь. После обычного обмена приветствиями, вручения послами даров от василевса ромеев и произнесения дружественных речей началось пиршество, длившееся целый день. Во время пира греческих послов угощали не виноградным вином, а каким-то местным сладким напитком, ибо виноград не растет в стране тюрок.

На следующий день пир возобновился, но на этот раз он происходил в другом шатре кагана, еще более искусно разукрашенном шелковыми узорчатыми одеждами. В шатре стояли разного вида причудливые истуканы — кумиры язычников-тюрок, а Дизавул восседал на золотом ложе. В середине шатра была расставлена драгоценная утварь из чистого золота. И в этот день веселье в шатре кагана длилось много часов.

Пир в честь особо почетных послов был продолжен и на третий день. Для того, чтобы еще более поразить воображение ромейских послов блеском и богатством, на третий день их пригласили в помещение, где находились «деревянные столпы, обитые золотом, равным образом ложе, выкованное из золота, которое держали в висячем положении четыре золотых павлина. В передней части этого помещения на значительном пространстве были рядами выстроены телеги, на которых находилось большое количество серебра, как блюда, так и вазы, кроме того, очень много изображений четвероногих, также серебряных, ни в какой мере не уступающих тем, что у нас» 46.

По окончании переговоров Зимарх с двенадцатью слугами отправился вместе с Дизавулом в поход против персов, а остальные ромеи пустились в обратный путь на родину. Дизавул богато одарил всех послов, а самому Зимарху подарил служанку-пленницу.

Во время путешествия Дизавул повстречал на своем пути послов персов и принял их одновременно с послами ромеев, но первых осыпал упреками, а вторым оказал особые почести. «Дизавул,— пишет автор,— оказал ромеям больше почета, так что дал им возлежать (на пиру. — З. У.) на более роскошной циновке» 47. Не договорившись с персами, Дизавул двинулся войной в глубь их владений, а Зимарха с его свитой отправил в Константинополь. Посольство Зимарха завершилось заключением союза и договора о прочной дружбе между тюрками и Византией.

С огромными трудностями преодолев длинный путь, где его постоянно подстерегали опасности и засады, Зимарх благополучно возвратился в столицу. Во время путешествия Зимарх и его спутники повидали многие страны, познакомились с различными неведомыми для ромеев племенами и народами, в том числе с народами Средней Азии и Кавказа, в частности с аланами 48.

По живости изложения, достоверности деталей, правдивости описания виденного очевидцами рассказ Менандра о первом знакомстве Византии с тюркским каганатом Дизавула — явление выдающееся в ранней византийской историографии. Недаром до наших дней этот рассказ используется как источник по истории древних тюркских народов; многие сведения Менандра нашли подтверждение в археологических разысканиях последних лет и в восточных, в частности китайских, летописях. {389}

По своему мировоззрению и социально-политическим взглядам Менандр был довольно прогрессивным писателем. Признавая, как и другие историки его времени, власть рока 49, он убежден в изменчивости человеческого счастья. Однако слепой фатализм чужд Менандру. Веря в судьбу, Менандр одновременно преклоняется перед человеческим разумом и считает мудрость высшим жизненным благом. Разум Менандр ценит выше оружия. «Сила мудрости одерживает верх и над оружием потому, что сила военная не может ничего совершить, не истощая себя, тогда как мудрость духовная служит сама себе твердыней и притом охраняет того, кто ее приобрел». «Решающие победы в войне дает не телесная сила, а мужественный дух» 50.

Вместе с тем Менандр считает предусмотрительность одним из лучших качеств правителя, полководца и дипломата. «Ожидание опасностей,— пишет он,— ставит ожидающего их вне опасностей благодаря тому, что он заранее обезопасил свои дела от несчастья путем их предвидения» 51.

Активную деятельность Менандр предпочитает пассивному ожиданию решений судьбы. Человек по представлению Менандра — отнюдь не игрушка слепого рока: он не должен тупо покоряться ему и молчаливо ожидать его приговора. Он может активно бороться за высшее благо. Предметом благородной гордости человека является, по мнению Менандра, направленное к добру активное «участие в переустройстве вещей» 52. Менандр осуждает в человеке трусость и пассивность: «Душа, угнетаемая страхом, не позаботится заблаговременно решительно ни о чем таком, о чем позаботиться следует». Ожидание неизбежного и слепое подчинение судьбе, по мнению Менандра, расслабляет человека и лишает его энергии, стимула к действию 53.

Прославляя человеческий разум, Менандр верит также и в обаяние слова. Слово — высший посредник и защитник в человеческой жизни. Стремясь к установлению правды на земле, Менандр сознает однако недостижимость этой мечты человечества 54.

Менандр смело провозглашает своим жизненным кредо независимость образа мыслей. Историк особенно чутко должен прислушиваться к справедливому мнению людей. «Мне не должно умалчивать истину,— пишет он,— не скажу ничего в угоду сильным. Кто против общего мнения превозносит человека, не имеющего в себе ничего достойного славы, тот выставляет восхваляемого на посмешище другим» 55. Но еще в большей степени историк обязан остерегаться клеветников. Клевета — одно из величайших зол, губящих человечество. Ее могущество над людскими душами не знает границ. «Клевета, которая радуется несчастью других, никогда не перестает вредить, и, все более и более распространяясь, она делает свое дело, нашептывая в ухо другим на свою жертву» 56.

Этические воззрения Менандра отличаются жизнеутверждающим гуманизмом. Он искренне верит, что доброе начало в душах людей берет {390} верх над пороками. По своему оптимистическому восприятию мира Менандр ближе к доброжелательному Агафию, чем к желчному Прокопию. Он склонен к нравоучительным сентенциям, проповедующим истинную дружбу, справедливость, добро. «Дружба, утверждаемая деньгами, дурна, это дружба рабская, покупная, постыдная; та дружба подлинная, которая не корыстолюбива, полезна для обеих сторон и основана на природе вещей» 57.

Писатель прославляет такие качества, как стойкость и целеустремленность в выполнении людьми хороших дел: «Величайших похвал достоин тот человек, который, имея совершенные замыслы, доводит и свои действия до совершенного конца» 58. Иными словами, добрые помыслы человека не должны расходиться с его делами. Менандр всячески осуждает пустословие, бахвальство, чванливость, заносчивость; эти человеческие слабости особенно нетерпимы у послов, которым подобает сдержанная мудрость и предусмотрительность. Писателю импонирует молчаливость и сдержанность персидских дипломатов, которые утверждали, что «для персов непривычно посвящать важным делам излишнее количество слов» 59. Дипломату, по мнению Менандра, в равной степени должны быть присущи твердость суждений и неподкупность действий.

Менандр, осуждая коварство врагов Византии, понимает, что каждое государство во время переговоров стремится к своей пользе и иногда «выставляет впереди себя мир, как завесу» 60.

Менандр — горячий сторонник мира и противник войны. Он часто повторяет, что мир — великое благо для людей, а война — страшное зло 61. Народ и сановники в равной степени радуются миру. Особенно ненавистны Менандру междоусобные войны: «Междоусобная война, если ею пренебрегли, с трудом укрощается». «Храбрость прославляет того, кто проявляет ее против внешних врагов, а не против своих сограждан» 62. Описание ужасов войны, прославление мира, мирного труда, предусмотрительности, осторожности — лейтмотив многих сентенций и исторического повествования Менандра.

Менандр по своему мировоззрению был идеологом той части византийской чиновной интеллигенции, которая достаточно лояльно относилась к правлению преемников Юстиниана. Эта интеллектуальная элита была тесными узами связана с внешней политикой империи, выполняла различные дипломатические поручения правительства и пользовалась политическим покровительством и материальной поддержкой правящих кругов при Тиверии и особенно при Маврикии.

Если Приск писал о гуннской державе и ее правителе на основе личных впечатлений, то рассказ Менандра о государстве тюрок, хотя и наполнен красочными деталями, все же не принадлежит перу очевидца, а основан главным образом на устных рассказах участников византийского посольства или на каких-то утраченных ныне дипломатических документах. Однако Менандр, как и Приск, в своих рассказах о дипло-{391}матической деятельности Византии в VI в. отнюдь не плоский компилятор, а мыслящий историк, хотя и не обладающий таким жизненным опытом и таким талантом художественного изображения, как его предшественник.

Таким образом, произведения ряда византийских авторов, как в зеркале, отражали становление и развитие дипломатии в Византийской империи в IV—VII вв. По преимуществу это были записки дипломатов, путешественников, чиновников византийской администрации, создаваемые на основе личных воспоминаний и впечатлений,— субъективный элемент проявляется в них весьма сильно. Эти писатели значительно меньше, чем историки, компилируют своих предшественников, а больше опираются на собственный опыт дипломатов и администраторов. Их сочинения отличает свежесть восприятия окружающего мира, глубокие профессиональные познания в дипломатическом деле, достаточная объективность в описании общественного строя, быта и нравов народов, окружавших Византийскую империю. Сведения этих авторов помогают воссоздать картину развития византийской дипломатии, формы и методы имперской дипломатической системы, понять основные направления внешней политики Византии той эпохи. {392}

Военное искусство

В истории византийской военной литературы наблюдается вполне определенная закономерность, отражающая эволюцию военной организации данного государства. В этом отношении VI и Х вв. являются этапными. Первый рубеж знаменует начало перехода от поиска наемного характера к национальной армии периода фемного строя. Второй рубеж определяет исходный пункт реорганизации фемных ополчений в войско феодального типа.

Военно-теоретическая мысль византийцев в обоих случаях отразила эти существенные перемены. Именно VI и Х вв. представлены наибольшим количеством выдающихся произведений военной литературы, тогда как памятники предыдущих и последующих веков свидетельствуют о явном застое в развитии военной науки.

Наиболее концентрированное выражение передовая военно-теоретическая мысль ранней Византии нашла в двух сочинениях — так называемом «Византийском Анониме VI в.» и знаменитом «Стратегиконе Маврикия».

«Византийский Аноним VI в.» 1, возникший, вероятнее всего, в период царствования Юстиниана, написан неизвестным автором, принадлежавшим к кругам военно-технических специалистов. Автор хорошо знаком с произведениями античных писателей (Геродот, Пифагор, Ксенофонт), с событиями военной истории (греко-персидские войны, походы Александра Македонского и Ганнибала), с военно-теоретической мыслью древних (Онасандр, Арриан, Цезарь, Полиен, Полибий, Элиан, Вегеций и др.). Представляется вполне вероятным его личное участие в военных походах и непосредственное знакомство с боевой практикой. Достоинства трактата дают основание отнести его автора к хорошим образцам «кабинетного стратига» 2.

Армия, с которой имеет дело Аноним,— это старая армия периода Позднего Рима. Социальные перемены, исподволь вызревавшие в обществе, ее еще не коснулись — она по-прежнему в своей основной части комплектовалась из наемников, а также низших, деклассированных эле-{393}ментов городского и сельского населения. Все основополагающие концепции Анонима полностью лежат в русле идей римской военной науки, нашедшей наиболее полное выражение в сочинениях Вегеция. Прямого влияния Вегеция на анализируемый трактат не видно: глубокая авторская переработка исходного материала сводит на нет возможность установления его письменных источников. Однако именно в сопоставлении с трактатом Вегеция отчетливо выявляется то новое, что было внесено Анонимом в развитие военной науки.

Другой памятник рассматриваемого периода — «Стратегикон Маврикия» — является, пожалуй, самым известным памятником византийской военной литературы 3.