Выход из ловушки, или кто и куда выходит.

 

Вариант первый. Принять мир таким, каков он есть. Внимательно наблюдать за происходящим (подключая «второе внимание», т. е. внимание, не обусловленное биовыживательными программами типичного биоробота), принимать участие в процессе Игры (пример такой игры – процессуально ориентированный неошаманизм Арнольда Минделла), переосмыслять происходящее (перепрограммирование, распрограммирование). В итоге – выход из звериных «программ» и эго поклонничества, освобождение Сознания от звериной игры, переход на более тонкий уровень бытия. Эго – это прежде всего «образ себя», чувство «меня» и «моего», а личность – «образ себя для других», т. е. то, как мы видим себя в соотношении с другими существами. «Земное эго» формируется психофизическими интересами биологической особи и представляет собой основу биоробота. «Земное эго» – удовлетворение программ биоробота – инстинктов и привычек; забота о своем теле и личных интересах. Это значит, что преодолеть зависимость от ЭГО возможно лишь при непосредственном осознании, что мы – это не наше биологическое тело с его территориально-пищевыми интересами. Лишь перестав испытывать привязанность к биологическому телу и его интересам, возможно развить непривязанность в отношении к текущему земному эго, разотождествиться с земным эго и постичь многообразие Игры Абсолюта. Во всех остальных случаях мы будем лукавить. Помните замечательные строки Саши Черного об идеале аскета, «отрешившегося» от земных соблазнов?

 

Жить на вершине голой,

Писать простые сонеты…

И брать от людей из дола

Хлеб, вино и котлеты.

 

Скованные инстинктами выживания биологического робота, мы не можем ощутить богатство духовного мира. За пеленой затхлой обыденной реальности скрыт священный мир духов, богов и сил. И этот духовный мир не изолирован от нас. Знаками, симптомами, смутными ощущениями наши демоны (в исконном значении этого слова, даймоны) пытаются пробудить нас к Священной Игре Абсолюта. В древности верили, что «демонические» силы способны изменять сознание человека. Боги даровали «харизму», но могли и лишать здравомыслия. Последнее состояние называлось ате – временное одичание или омрачение. Существовало даже понятие daemonios – «действие, совершенное по совету даймона». «Вторжение» сверхъестественных сил в сознание человека было довольно распространенным явлением. Нередко от таких сил люди пытались абстрагироваться и заявляли: «Это не я, но меня побуждает дух» (современный аналог: «Бес попутал»). Но это вопрос самоотождествления. Кем нам считать себя: функцией высокоорганизованной материи, неким неизменным «я», которое путешествует от тела к телу, или же мы не являемся ни телом, ни «я», но при этом способны отождествляться и с телами, и со всевозможными «я», порождениями «сознания–энергии», которым присущ тот или иной набор способностей действовать и переживать? Что, если Нечто лишь вовлечено в хоровод взаимоотношений различных относительных «я»? Но кто же тогда переживает эти относительные пространственно-временные «я»? Кто этот «Нечто», кто этот переживающий субъект, глубинное «я»? И есть ли у этого «я» сверхличностная, надсознательная природа? Об этих вопросах в той или иной форме задумывались во все времена. Возможно, именно множество различных измерений сознания (и, конечно, возможность доступа к этим измерениям в духовной практике) порождало древние идеи о наличии нескольких душ у одного человека. Такие представления характерны для шаманизма (двойники, потерянные души, духи-помощники). Представления о нескольких душах мы встречаем и в Древнем Египте («Ка», «Ах», «поля камыша»). Как пишет исследователь древнеегипетской религии М. А. Чегодаев, личность в Древнем Египте понималась как «хему» своего царя, то есть была его «выражением», «проявлением», его частичкой, точно так же как многочисленные боги были частями тела породившего их единого божества.

Эта личность представляла собой совокупность нескольких сущностей: тело, Ба (душа), имя, тень и Ка (двойник). От правильного и гармоничного взаимодействия этих сущностей зависели жизнь и здоровье человека. После смерти все эти субстанции отделялись друг от друга и начинали вести фактически самостоятельное существование, а место единой личности занимал Ах – категория, отчасти соответствующая нашему понятию «дух». Покойного в загробном мире ожидали нелегкие испытания.

Представление о «составной личности», которая в конечном итоге представляла собой проявление всесозидающей энергии (ци), было характерно и для Древнего Китая. Согласно традиционным китайским представлениям, в человеке есть три разумные души (хунь), обеспечивающие способность мыслить, и семь животных душ (по), ответственных за жизнедеятельность организма. Эти души – проявления двух парных противоположных аспектов пневмы (ци) – ян и инь. Души хунь проявления аспекта ян, а души по – аспекта инь. После смерти человека души хунь трансформируются в «духа» (шень) и еще некоторое время продолжают существовать, а затем растворяются в своем небесном источнике ян. Души по превращаются в «демонов», или «призраков», которые через некоторое время нисходят в подземный мир теней, к «желтым источникам» (хуань цюань), где их существование поддерживается жертвоприношениями потомков. В обратном случае души по растворяются в земном иньском источнике. Целью даосских практик было соединение двух аспектов инь и ян, представленных на индивидуальном уровне душами хунь и по.

«Соедини воедино души земные и дух небес» – говорится в «Дао-Дэ цзин». Души должны достичь единения как друг с другом, так и с Единым, то есть с Дао (Е. А. Торчинов).

Не значит ли это, что мы должны интегрировать нашу осознанность? Осознать все наши «я», все наши «души» и то, что лежит в их основе? Тогда, быть может, и произойдет великая трансформация и бренная плоть уступит место бессмертному, нетленному телу, обители целостного, гармоничного индивида.

 

Тело – темница?

 

В Древней Греции душу воспринимали и как «жизнь, дух тела», и как узницу в телесной темнице[164](пифагорейско-орфическая доктрина «soma–sema» – «тело – это темница, могила»).

Очень может быть, что такие диаметрально противоположные позиции – результат выбора, с чем отождествляться, идентифицировать себя. С позиции «земного я», физическое тело – наш родной дом, а все паранормальное, метафизическое – чуждо и инородно; с позиции отождествления с «сокровенным, духовным я» – ограничение телесными рамками может восприниматься как темница (но обязательно ли это так, мы еще обсудим позднее).

Наблюдая за переменой в сознании во время сна, болезни, опьянения, транса, вызванного приемом растительных психоактивных веществ, человек начинал осознавать, что «земное сознание» – не единственно возможное состояние бытия. Человек стремился воспроизвести метафизические переживания. Так появились ритуалы умерщвления «земного я» (сознания, обусловленного программами выживания) путем умерщвления плоти (аскеза). Земное сознание испытывает как минимум недоверие к различного рода «шаманским» путешествиям. Это объясняется тем, что с позиции нашего «земного я» выход из «физической реальности» – угроза, смерть для этого «земного я». Животное я смотрит на монахов, отшельников, аскетов с суеверным трепетом, опаской. Духовные подвижники, напротив, ориентируясь прежде всего на «интересы» «духовного я», взирают с состраданием на порабощенных земными страстями людей. Как говорит Сократ в диалоге Платона «Федон»:

«<…> такое убеждение и должно составиться из всего этого у подлинных философов, и вот что приблизительно могли бы они сказать друг другу: „Словно какая-то тропа приводит нас к мысли, что, пока мы обладаем телом и душа наша неотделима от этого зла, нам не овладеть полностью предметом наших желаний. Предмет же этот, как мы утверждаем, – истина. В самом деле, тело не только доставляет нам тысячи хлопот – ведь ему необходимо пропитание! – но вдобавок подвержено недугам, любой из которых мешает нам улавливать бытие. Тело наполняет нас желаниями, страстями, страхами и такой массою всевозможных вздорных призраков, что, верьте слову, из-за него нам и в самом деле совсем невозможно о чем бы то ни было поразмыслить! А кто виновник войн, мятежей и битв, как не тело и его страсти? Ведь все войны происходят ради стяжания богатств, а стяжать их нас заставляет тело, которому мы по-рабски служим. Вот по всем этим причинам – по вине тела – у нас и нет досуга для философии.

Но что всего хуже: если даже мы на какой-то срок освобождаемся от заботы о теле, чтобы обратиться к исследованию и размышлению, тело и тут всюду нас путает, сбивает с толку, приводит в замешательство, в смятение, так что из-за него мы оказываемся не в силах разглядеть истину. И напротив, у нас есть неоспоримые доказательства, что достигнуть чистого знания чего бы то ни было мы не можем, иначе как отрешившись от тела и созерцая вещи сами по себе самою по себе душой. Тогда, конечно, у нас будет то, к чему мы стремимся с пылом влюбленных, а именно разум, но только после смерти, как обнаруживает наше рассуждение, при жизни же – никоим образом. Ибо если, не расставшись с телом, невозможно достичь чистого знания, то одно из двух: или знание вообще недостижимо, или же достижимо только после смерти. Ну конечно, ведь только тогда, и никак не раньше, душа остается сама по себе, без тела. А пока мы живы, мы, по-видимому, тогда будем ближе всего к знанию, когда как можно больше ограничим свою связь с телом и не будем заражены его природою, но сохраним себя в чистоте до той поры, пока сам Бог нас не освободит. Очистившись таким образом и избавившись от безрассудства тела, мы, по всей вероятности, объединимся с другими такими же, как и мы[165], и собственными силами познаем все чистое, а это, скорее всего, и есть истина. А нечистому касаться чистого не дозволено“. Вот что, Симмий, мне кажется, непременно должны говорить друг другу все подлинно стремящиеся к знанию и такого должны держаться взгляда».

В Древней Греции существовала теория о том, что человек имеет две «души», одну божественного, другую земного происхождения (Ферекид Сиросский). Сокровенное «я», продолжающее существовать сквозь череду перевоплощений, древнегреческий философ Эмпедокл называл не псюхе, а даймоном. Он избегал употреблять термин «псюхе» в отношении к вечному, божественному началу человека. Даймон, по его представлениям – это носитель скрытой божественности человека. Мир чувств – это ад, в котором дух испытывает муки за свои провинности. Дух должен освободиться от земного мира посредством катарсиса (священного очищения от преступления, греха, нравственной нечистоты), освободиться от любого следа чувственности. Причем главное средство спасения – не справедливость, а чистота, аскеза (аскесис – сознательное упражнение духа через воздержание от чувственных соблазнов). Даймон, который томится в земном мире, не имеет ничего общего с механически детерминированным (обусловленным) восприятием и мышлением. Поэтому и совершенствовать чувственный мир, производное от чувственного восприятия и мышления – дело бессмысленное и неблагодарное. Очищение, освобождение даймона должно быть не рациональным, а магическим, с использованием специальных музыкальных вибраций, особых ритуалов и самоограничения, хотя правильнее будет сказать не само ограничения, а ограничения, умерщвления псюхе, «психофизического я», разотождествления с ним.

 

КТО и КУДА? Ответы Востока

 

Восток дал нам, пожалуй, самые подробные и практически применимые ответы на вопрос – что такое Мир Земной Жизни, что представляет собой ЛОВУШКА и, наконец, КТО и от ЧЕГО освобождается. Ранее мы уже затрагивали тему восточных духовных практик. Здесь мы рассмотрим основные религиозно-философские аспекты ключевых учений Востока – адвайты-веданты, кашмирского шиваизма, буддизма и даосизма. Естественно, в рамках данной работы мы не претендуем на исчерпывающее описание этих тщательно проработанных и выверенных веками учений.

 

Адвайта-веданта

 

Главный принцип учения Шанкары (адвайта-веданта[166]), которое является одним из наиболее распространенных (и даже популярных) учений индуизма: «Брахман (Абсолют) реален, мир нереален, Атман (индивидуальная душа) в сути своей то же самое, что Брахман». Таким образом, учение Шанкары провозглашает абсолютное тождество истинного Я и Абсолюта (Атман есть Брахман). Этот бескачественный (ниргуна) и безличный недвойственный Абсолют, иногда условно характеризуемый как Бытие – Сознание – Блаженство (Сат – Чит – Ананда), есть единственная реальность. Весь множественный мир с его субъект-объектной двойственностью есть не что иное, как результат иллюзии (майя), космической иллюзии, скрывающей единство подлинной реальности и развертывающей мнимое многообразие (посредством своего рода «наложения» – адхъяса – неподлинных характеристик на подлинные, наподобие того, как это происходит при иллюзорном восприятии змеи, за которую принимают веревку). По отношению к индивиду майя выступает как незнание (авидья). По отношению к божественному первоначалу, Творцу мира – Ишваре, майя выступает как его сила (шакти). Однако существование души, мира и его созидателя в действительности является иллюзорным, допустимым лишь на «профаническом» (вьявахарика) уровне познания. На высшем (парамартхика) уровне существования и знания нет никакой множественности, а есть лишь недифференцированный Абсолют (Брахман). И хотя, с одной стороны, о чистом состоянии Брахмана говорят, что он не обладает никакими качествами (ниргуна), но поскольку Брахман – основа и изначальная субстанция всей Вселенной во всем ее многообразии, он также обладает всеми качествами (сагуна). При переходе от реальности Ниргуна Брахмана к реальности Сагуна Брахмана проявляется сила, творящая весь мир (шакти). Неведение искажает чистую реальность Брахмана и становится причиной дробления недвойственной реальности на воспринимающих субъектов и воспринимаемый мир.

Мудрец, постигший и непосредственно переживший тождество Атмана и Брахмана через интуитивное знание (джняна), освобождается от неведения. Это освобождение и избавление от иллюзии субъект-объектного существования (мокша) и есть цель Адвайты.

Некоей альтернативой воззрениям адвайты-веданты (в аспекте отношения к проявлениям высшей реальности) выступает учение другой восточной школы – школы кашмирского шиваизма. Согласно этому индийскому учению, Высшая Реальность может быть представлена как Верховный Господь, который по своей свободной, независимой воле раскрывает себя самому себе как мироздание (вишва). Поскольку проявление мироздания подразумевает и включает также проявление ограниченных субъектов и их объектов переживания (прамат и прамея) на различных уровнях творения, то можно сказать, что Верховный Господь, скрывая свою подлинную природу, принимает разнообразные формы и делает себя проявленным в виде несчетного количества прамат и прамей в творении. Таким образом, несчетное количество прамат и прамей, которых мы встречаем на различных уровнях существования, – это не что иное, как произвольно принимаемые формы Высшего Господа. При этом Верховный Господь, делая себя проявленным как бессчетные количества ограниченных субъектов и объектов в творении, не отказывается от своей сущностной природы. Он остается превыше своего самопроявления, будучи вечно трансцендентным Высшим Сущим и Высшим Переживающим, переживая проявленное мироздание как свою самопроекцию и самопроявление по своей свободной и независимой воле. Все творение мироздания есть только проявление его божественной славы, и, как таковое, оно иногда описывается как его божественная игра (Лила), происходящая из его собственной природы (свабхавы). В качестве индивидуальных эгопереживающих и самоосознающих себя существ Абсолют наслаждается миром посредством действия (кармы).

 

Буддизм

 

В буддизме, как и в адвайте-веданте (философия адвайты-веданты, кстати, и возникла в полемике с буддизмом, причем при этом впитав в себя ряд важных положений этого учения), существование эмпирического, относительного «я» рассматривается как порождение иллюзии, плод заблуждающегося ума. Земная жизнь со всеми ее горестями и страстями – всего лишь «болезнь» сознания. Обратившись к врачевателю (Будде), распознав болезнь (поставив правильный диагноз) и получив надлежащее лекарство (Дхарму – Учение Будды), мы обретаем шанс исцелить сознание, реализовать Пробуждение.

Важно отметить, что, согласно буддийским текстам, Будда дал 84 тысячи учений об освобождении (священное число полноты, завершенности), сообразно способностям живых существ. Поэтому разные буддийские учения, несмотря на различие в методах, ведут к одной цели – Пробуждению. Это важно учитывать также и потому, что различные буддийские школы имеют разный терминологический аппарат или, напротив, используют одни и те же понятия с различным значением. В данной работе у нас нет задачи дать целостную картину этих учений. Мы ограничимся лишь кратким обзором и будем пользоваться понятиями по возможности в их наиболее общем значении.

 

* * *

 

Любые порождения омраченного ума (клиштамановиджняна, манас – санскр.) – в том числе всевозможные теории об основании нашего бытия, об Абсолюте – согласно буддийскому учению, лишь концепции эго (эго – психосоматическая личность, относительное «я», которое не существует на самом деле, но является как бы симптомом больного сознания). Рассуждения непробужденного ума о нашей изначальной природе, построенные на уровне посюстороннего опыта (т. е. не основанные на мистическом опыте), не могут быть истинными, так же как не могут существовать «сыновья бесплодной женщины», «рога зайца» и «шерсть черепахи». Умозаключения на уровне относительного, иллюзорного «я» – всего-навсего лишь продукт посюстороннего опыта и посюсторонней же логики. Рассудок хорош лишь для решения вопросов этого (эгоцентричного, больного) мира, мира, где точкой отсчета является обособленное эго. Экстраполяции же ментальных конструкций на «мир иной», т. е. распространение выводов, сделанных на основе «посюстороннего» опыта, на реальность, запредельную такому опыту, – всего лишь плод суетного рассудка. В этом мире мы являемся «умозаключенными», а эгоизм – наш главный тюремщик, подгоняющий нас плетьми страстей. Чтобы действительно постигать то, что выходит за границы чувственно– и умопостигаемого, нужны иные, нежели здешние «рассудительный» ум и «физическое» чувство, инструменты. Если сознание не выходит за рамки рассудочно-чувственного восприятия, то бессмысленно заниматься метафизическими построениями, поскольку таковые будут лишь домыслами и фантазиями. Поэтому в буддизме бесконечные абстракции суетного рассудка уступили место непосредственной практике трансформации, исцеления сознания. Нирвану[167]и качества Высшей Реальности сами по себе описать невозможно. Это просто бессмысленно. Это так же нелепо, как всю жизнь рассуждать о вкусе сахара, так ни разу его и не отведав (равно как неразумно будет со стороны того, кто знает вкус сахара, пытаться передать это ощущение «непосвященным» в словесных описаниях). Единственно, что имеет смысл, так это освобождение от невежества относительно изначальной природы живых существ, что позволит нам самим ощутить «Единый Вкус» Природы сознания-ума.

Невежество (заблуждение, неведение), на санскрите авидья, в буддизме – совсем не то же самое, что «ошибка рассудка», которую можно исправить, получив правильную информацию и надлежащее рациональное образование. Хотя по существу авидья – это ошибка ума, но это не интеллектуальная (или не только интеллектуальная) ошибка. Противоположность авидьи (неведения) – джняна (Ведение, Мудрость) – не есть некое отвлеченное представление, которое можно получить посредством слов.

Лишь разоблачая ложь-омрачения, которые и есть «родитель» нашей несчастной жизни (сансары[168]), сосредотачиваясь на символах трансцендентного (священного инобытия, превосходящего возможности чувственного и умозрительного постижения), мы пробуждаемся и приоткрываем завесу омрачений (аффективных состояний невежества, страсти, гнева, страха и т. д.).

Символ не есть само трансцендентное, а лишь «зримое» присутствие «в мире сем» незримого, лишь указатель к трансцендентному, направление к нему. Символ (в буддизме это может быть икона (танкха), священное изображение (мандала), священный звук (мантра), притча или метафора) указывает на опыт, лежащий за пределами слов и физических чувств, как перст, указывающий на луну. Если не знать этого, символы превращаются в идолов, которым суеверно поклоняются, не понимая их «представительской» функции. Непонимание символического значения религиозных явлений ведет к слепому поклонению авторитетам, к озлобленному законничеству и выхолощенному формализму, обрядоверию. Символы «представляют» в нашем измерении абсолютную реальность. Символы – это выражение абсолютной реальности в относительном, иллюзорном мире. Тайное учение буддизма, ваджраяна, иначе называют еще учением символизма. Благодаря практическому применению Учения Будды (практике Дхармы) мы возвращаемся к нашей истинной природе, которая находится за пределами всех понятий, за пределами четырех крайностей: есть, нет, и то и другое, и ни то и ни другое; это состояние полной ясности, осознанности, открытости и безграничности.

Осознанность – одно из ключевых понятий буддизма. Осознанность – это способность воспринимать, не впадая в омраченные состояния (клеши) привязанности-вожделения и неприязни-антипатии любой степени интенсивности. Эти, казалось бы, противоположные эмоции – желание присваивать и желание избегать – имеют много общего, поскольку в разных пропорциях присутствуют во всех омраченных чувствах. И все эти эмоции – проявления неосознанности. Желание присваивать, захватывать, удерживать – неосознанность. Страх – одновременно желание присваивать и желание избегать (форма неприязни к тому, что угрожает предмету вожделения, предмету желания) – это неосознанность. Гнев, ненависть как форма сильной неприязни, в которой все же таится желание обладать, – также неосознанность. Казалось бы, гнев и страх – эмоции противоположные. Однако на самом деле у них общий корень – неприязнь и привязанность. Различия относятся лишь к степени интенстивности, пропорциональному соотношению и формам проявления.

В состоянии осознанности естественно проявляется наша изначальная Природа, имеющая такие фундаментальные качества, как бодхичитта, проявляющая себя в относительной реальности как мудрость, а также как безмерная любовь и сострадание ко всем живым существам. Осознанность (в относительной реальности) – способность наблюдать, не избегая и не привязываясь к воспринимаемым объектам, при этом проявляя качества изначальной Природы. Это способность проявлять ненапряженное, безмятежное терпение. «Терпение» – не синоним понятия «сдержанность», которая является формой неприязни, но в скрытой форме. Как правило, «сдержанность» приводит к неврозам и даже психозам, поскольку сдержанность – это удержание в себе неприязненных эмоций, которые не растворяются, а откладываются в подсознании. В любой удобный момент они готовы вырваться оттуда на поверхность. Терпение, напротив, чуждо неприязни, так как терпение – это аспект безмерной любви, мудрости и сострадания, то есть бодхичитты.

 

С точки зрения относительного мира, Абсолютная Природа – это Пустота (Шуньята). Все ведь познается в сравнении, но абсолютная реальность безотносительна, и поэтому она «пуста» от любого рода определений и рациональных обозначений. Когда мы постигаем эту природу, то обретаем пробуждение, просветление. Но пока мы не достигли просветления (пробуждения), наша настоящая природа скрыта от нас, и мы ведем себя подобно тем, кто имеет несметные сокровища, но при этом не осознает этого и считает себя нищим. Буддийская практика позволяет «вернуться» к нашей врожденной природе, воссоединиться с нашим нетленным богатством. В теории татхагатагарбхи[169], в ати-йоге (дзогчене)[170], а также в определенной степени в учении виджнянавады (йогачары)[171]и сатипаттхане (медитации осознанности) учения тхеравады практика – это самоосвобождение сознания из пут иллюзорного мира, подобного волшебству, сновидению, пузырю на воде, радуге, молнии, отражению луны или миражу. Все это традиционные метафоры искаженного восприятия действительности. Природа Будды едина для всех, и в этом контексте нет никаких различий между живыми существами.

Если не учитывать этого важного момента, то, например, с дуалистической точки зрения (представление о принципиальном различии природы Бога и сотворенных им живых существ) может показаться, что человек, практикующий «восточные» недуалистические учения, пытается собственными силами прийти к Богу. Дуалисты утверждают, что «немощный человеческий ум не способен постичь безграничную мудрость Божию», поскольку это тварный, производный ум. Человек способен лишь «довериться» творцу, который единственный знает, как спасти свое заблудшее творение.

Однако с точки зрения буддизма, можно сказать, что сама изначальная природа всех живых существо побуждает нас к освобождению от оков (выходу за границы) омраченной реальности. Инициатива пробуждения исходит от самой абсолютной реальности, от нашей изначальной Природы. Это вовсе не значит, что эго по собственному желанию выходит за границы самого себя (переставая быть человеком или иной формой омраченной жизни) и сливается с Абсолютом.

По сути, человек, как и все живые существа со всеми мирами, в которых они обитают, – всего лишь одно из состояний Ума, различных состояний сознания, порожденных неведением и омрачениями (формами привязанности и неприязни). И именно от этих иллюзий и наваждений освобождается сознание, а отнюдь не иллюзии освобождаются от себя самих же.

Зерно незагрязненной высшей мудрости (природа будды) имеется в каждом потоке ума (в сознании каждого живого существа). В зависимости от причин и условий это «зерно» способно «прорасти». То есть каждый обладает потенциальной способностью постичь Истинную Природу всего сущего.

Естественная нирвана – высшая, действительная природа всех явлений. Она изначально чиста, и именно благодаря ей возможно устранить омрачения ума и достичь Освобождения. Сама суть Освобождения (Пробуждения) тождественна этой изначально чистой природе (см.: Далай-лама XIV Тензин Гьяцо «Гарвардские лекции»). Высшая Нирвана – освобождение от клеш (омрачений ума) и препятствий на пути к всеведению (способности полностью понимать и знать, как помочь всем существам).

Поэтому не «немощный ум» пытается познать всемогущего творца, а само сознание освобождается от немощи ума благодаря своей неотъемлемой нетварной, изначальной природе.

Сознание может переходить от одной иллюзорной формы существования к другой, от одного сновидения к другому. Но покуда не наступит пробуждение, покуда иллюзии не рассеются, страдание неизбежно. И это страдание – глубинная тоска, проистекающая от неведения и смутного ощущения, что мы заблуждаемся и живем во лжи. Мы вечно чего-то хотим, вечно чего-то жаждем. Но истинная суть этой жажды – жажда постичь нашу настоящую природу и стремление жить в согласии с ней.

Иллюзорно также все несовершенство, все зло Вселенной. Здесь можно вспомнить пример с куском веревки, в сумерках принимаемой за змею. Так и в сумерках нашего неведения относительно нашей настоящей природы мы проецируем на мир наши аффекты и представления. В сумерках неведения нам видятся монстры, в ноги нам впиваются колючки, а тело наше жалят назойливые насекомые. Причем, хотя все эти кошмары и являются порождениями нашего омраченного ума, на относительном уровне они выглядят вполне реально и приносят вполне реальную боль и страдания.

В конечном счете иллюзорный мир – это даже не плод нашего относительного эго (которое всего лишь порождение неведения), а плод нашего больного ума, находящегося во власти представлений о двойственности мира (разделения на субъект-объектные полюса), во власти эгоцентризма. Этому уму чудится и эго, и все, что этому эго видится, и именно он воспринимает себя как это эго, как ограниченная личность.

Когда мы практикуем Учение Будды (Дхарму), ум освобождается от омрачений. Тогда растворяются как иллюзорные чудовища нашего сознания, так и наше эго (основа возникновения этих чудовищ). Остаются лишь изначальное совершенство, чистота и неизреченное счастье. В царстве лжи, иллюзии нас опять-таки удерживают не какие-то действительно существующие злодеи («стражи мира сего»), в иллюзии нас удерживают наше неведение и аффекты (клеши – «загрязнения ума», «болезнь ума», «недуг ума-сознания»), которые зачастую обнаруживают себя, представляются нам как существующие сами по себе «агенты Матрицы». Иллюзорный мир, полный страданий и неудовлетворенности – всего лишь недоразумение, т. е. неузнавание индивидуумом своей собственной Природы и ее проявлений. По сути, явления – это пустые формы, чудесное представление ярких видимостей, которые существуют лишь как недвойственная игра Абсолютной Реальности. «Все проявления возникают как лицо в зеркале» (Тантра «Гаруда драгоценностей»). Восприятие сознанием проявлений своей Природы как чего-то «другого», отличного от него – и есть неведение. В действительности видимости – это видимости «ригпа»[172], ясной осознанности.

 

Покой ума, о котором говорится в буддийских учениях, вовсе не подразумевает отсутствие активности. Ум в активном состоянии столь же прекрасен (на более тонком уровне вообще нет противопоставления «активности» и «покоя»).

Еще один парадокс состоит в том, что часто человеку может казаться, что он способен на невероятное разнообразие творчества, на создание действительно нового. А на самом деле все возможные (пусть даже бесконечные) варианты его творений омрачены неведением уже в самом своем истоке. Это та самая «ложка дегтя», которая портит всю бочку с медом.

К слову, идея производства и потребления НОВИЗНЫ стала доминирующей идеей Нового Времени. Современный человек просто не мыслит себя без «новостей». Причем количество стало для него куда важнее качества. Ценно не что и как, а сколько. Общество потребления – это общество количества, общество статистики.

Архаический человек имел прямо противоположные представления о приоритетах – главной ценностью считались не новизна, а «качество» и «мастерство исполнения» (то, что впоследствии Кастанеда назовет «безупречностью»). Вещи переживались как обладающие душой и силой. С ними устанавливались особые взаимоотношения. И эти отношения тоже ценились. «Новое» было для древних людей скорее источником неприятностей, поэтому к новизне не только не стремились, ее даже избегали. Страх перед новым, конечно, был проявлением другой крайности неведения – «неприязни».

Стремление творить – отражение самой Изначальной Природы человека. Это естественное, неотъемлемое качество Природы человека и всех живых существ. Но увы, в непробужденном состоянии это стремление отражения, искаженного неведением. Лишь освободившись от омрачений (загрязнений неведением и клешами) ума, возможно говорить о творчестве как проявлении Изначальной Природы, о творчестве ясного ума, постигшего бодхичитту.

Неведение относительно нашей исконной природы и субстанциализация нашего относительного временного «я», вера в самостоятельного, независимого эмпирического субъекта, в его независимость от своей субъект-объектной феноменальной составляющей порождают привязанность к этому призраку-«я»; мы жаждем эгоцентрического «восприятия», испытываем привязанность к «объектному миру», боимся утрат и ненавидим то, что может лишить нас объектов нашей страсти.

Постижение ложности наших представлений ведет нас к избавлению от абсурдной навязчивой привязанности призрака-«я» к миражам–«объектам чувств», а значит, и к избавлению от суетных надежд и страхов, ненависти и жадности, любых «волнений», или реакций на раздражители, будь то удовольствие или отвращение. Причем это не путь к подавлению эмоций и вытеснению желаний, это путь к постижению иллюзорности как объектов, так и субъектов желаний. Легко избавиться от того, чего вовсе не существовало (когда, конечно, ты это полностью осознаешь). Желания снедают всех живых существ, желания неисчерпаемы. Недаром мир живых существ назван в буддизме миром желаний.

 

Дикий зверь бежит из пущей в пущи,

Краб ползет на берег при луне,

И блуждает ястреб в вышине,—

Голодом и Страстью всемогущей

Все больны – летящий и бегущий,

Плавающий в черной глубине.

 

(Н. С. Гумилев «Открытие Америки»)

Желания – очень странная штука. Желать чего-либо можно, испытывая в данном предмете недостаток. Голодный хочет есть, не знающий славы – прославиться и т. д. Еще древнегреческие мудрецы знали, что наличие желания – свидетельство недостаточности, несовершенства, неполноценности.

Однако чего желать тому, кто все уже имеет? Возникает новый парадокс. Удовлетворивший все желания оказывается все в том же несовершенном состоянии. Ведь у него уже нет «недостатка». Так можно рассуждать бесконечно, ходя вокруг да около, прихрамывая, но так и остаться без ответа. Как же удовлетворить все желания? И что делать, удовлетворив все желания?

Разрешение загадки таится в более глубокой проблеме и это – вера в наличие самого желающего, испытывающего в чем-то потребность.

Существует принципиальная разница между миром желаний - удовольствий и настоящим счастьем. Иногда эти понятия – «удовлетворенность» и «счастье» – путают и смешивают. Но в действительности это абсолютно разные вещи. Удовлетворенность, комфорт – это состояние временного удовольствия, чувство преходящего насыщения. Это чувство неизбежно проходит, сменяясь новыми желаниями. Желания – неотъемлемая характеристика кармически обусловленного существования, мира причинно-следственного круговорота бытия иллюзорного, эгоцентрического существа. Счастье не зависит от прихотей «желающего» эго, получающего удовольствия или испытывающего страдания неудовлетворенности. Основа настоящего счастья – Мудрость, постижение Глубинной Природы ума.

Пока существует привязанность к делению на «я» и «других», на «мое» и «чужое», пока в сердце царит желание обладать и присваивать, НЕИЗБЕЖНО будут возникать конфликты, соперничество, вовлеченность в круговорот эмоций и страстей. Боль и страдания естественны в таком мире, мире неудовлетворимых желаний.

Еще одно доказательство «вневременного» и «внепространственного» присутствия Мудрости – «случайные» сходства воззрений, которые обнаруживаются в разных культурах.

Теория, раскрывающая основы человеческой психологии, которую в XVII веке предложил английский философ Томас Гоббс, очень напоминает буддийскую интерпретацию возникновения человеческого общества, развивающегося из базовых склонностей и антипатий «алчного эго», о которой шла речь выше.

Вот почему, считает Гоббс, если два человека желают одной и той же вещи, которой, однако, они не могут обладать вдвоем, они становятся врагами. На пути к достижению их цели (которая состоит главным образом в сохранении жизни, а иногда в одном лишь наслаждении) они стараются погубить или покорить друг друга.

При отсутствии гражданского состояния всегда имеется война всех против всех. Отсюда видно, что, пока люди живут без общей власти, держащей всех их в страхе, они находятся в том состоянии, которое называется войной, и именно в состоянии войны всех против всех. Ибо война есть не только сражение, или военное действие, а промежуток времени, в течение которого явно сказывается воля к борьбе путем сражения.

Постоянные войны приносят массу неудобств. Вот почему все, что характерно для времени войны, когда каждый является врагом каждого, характерно также для того времени, когда люди живут без всякой другой гарантии безопасности, кроме той, которую им дают их собственная физическая сила и изобретательность. В таком состоянии нет места для трудолюбия, так как никому не гарантированы плоды его труда, и потому нет земледелия, судоходства, морской торговли, удобных зданий, нет средств движения и передвижения вещей, требующих большой силы, нет знания земной поверхности, исчисления времени, ремесла, литературы, нет общества, а, что хуже всего, есть вечный страх и постоянная опасность насильственной смерти, и жизнь человека одинока, бедна, беспросветна, тупа и кратковременна.

Состояние войны всех против всех характеризуется также тем, что при нем ничто не может быть несправедливым. Понятия правильного и неправильного, справедливого и несправедливого не имеют здесь места. Там, где нет общей власти, нет закона, а там, где нет закона, нет несправедливости. Сила и коварство являются на войне двумя основными добродетелями.

Но справедливость и несправедливость есть качества людей, живущих в обществе, а не в одиночестве.

Нет абсолютного зла и абсолютного добра, есть лишь стремление сохранить свою жизнь любой ценой. Если для этого нужно уступить часть своей свободы, заключив общественный договор, то разумные существа уступают ее без колебаний. Ведь они знают, что, взяв на себя некоторые обязательства, а значит, и некоторые самоограничения, они тем самым выиграют несравненно больше. Жизнь в обществе несравненно более безопасна и комфортна. Когда же люди заключают общественный договор, появляются понятия справедливости и несправедливости, совести и бесчестия, поскольку возникает Закон. Те, кто живет согласно совместно принятой договоренности, называются теперь добродетельными, а те, кто ее нарушает, – преступниками. Жить по совести – значит жить, внутренне соизмеряясь с общепринятой договоренностью, ведь общественный закон помогает выживать каждому. Нарушение закона ощущается как действие, претящее лучшей жизни, а потому преступника начинают мучить угрызения совести.

Ибо искусством создан тот великий Левиафан, который называется Республикой, или Государством (Commonwealth, or State), по-латыни – Civitas, и который является лишь искусственным человеком, хотя и более крупным по размерам и более сильным, чем естественный человек, для охраны и защиты которого он был создан.

Любое естественное влечение человека есть поиск выгоды для себя и своих близких, т. е. тех, кто потенциально и актуально выгоден для него.

Эти слова – «влечение» и «отвращение» – обозначают движения: одно – приближение, другое – удаление.

Когда люди чего-либо желают, они говорят, что они это любят, а когда к чему-либо питают отвращение, они говорят, что они это ненавидят. Желание и любовь, таким образом, обозначают одно и то же с той разве разницей, что желание указывает всегда на отсутствие объекта, а слово «любовь» – большей частью на присутствие его.

Добро. Зло. Каков бы ни был объект какого-либо человеческого влечения, или желания, – это именно то, что человек называет для себя добром; объект своей ненависти или отвращения он называет злом, а объект пренебрежения – дребеденью и пустяком.

Во многом теория Гоббса повторяет идею, возникшую на Востоке значительно раньше.

 

* * *

 

Буддизм наряду с практикой медитации всегда придавал особое значение философской подготовке. И это не случайно. Настоящий порядок на рациональном уровне действительно необходим. Хорошо исследованная работа аналитического ума – стартовая площадка для «полета» в открытый мир.

Исследование рассудка вовсе не означает тотального доверия ему. Напротив, нужно это для того, чтобы увидеть границы рассудочной деятельности, границы ее возможностей. А границ в рассудке предостаточно. Узрев эти границы, мы можем уяснить, что понимание понимает лишь само себя, не действительность «как таковую», а только реальность рассудка.

Рассудок – вещь коварная. «Доказывающий» и «объясняющий» ум неустанно трудится, строит замысловатые мыслеформы, конструкции-небоскребы. А воздвигнув сей колосс, рассудок заставляет нас верить в то, что это громоздкое ментальное строение и есть миро-здание.

Рассудку все и всегда надо расставлять по полочкам, навешивать на чувственное восприятие ярлыки, делать выводы и… конечно, – решать всевозможные задачи и составлять паззлы. Неутомимый рассудок занят поиском цели, ввязыванием во всевозможные конфликты. Ему просто необходимы столкновения, изнурительная борьба и победы, доставшиеся нелегкой ценой. Проблемы – среда его обитания, его хлеб. Рассудок сам «морочит» себя и сам пожинает плоды посеянных им семян. Дробить действительность и сражаться – вот главный лозунг различающего ума.

А в сути, кроме редукции действительности, рассудку мало что удается.

Правда, в сочетании с эмоциями (в особенности – не очень светлыми) рассудок способен к весьма «решительным» и столь же «разумным» мерам.

Когда же наконец происходит осознание границ и ограничивающей функции рассудка, эти ментальные лабиринты растворяются, и мы оказываемся в балагане абсурда. В этом цирке легко застрять, поскольку все здесь забавно и нелепо, как в волшебном мире, в который попала Алиса. Вырвавшись из-под тирании рассудка, многие существа надолго остаются в этом мире. Эффекты синестезии (скрещивания чувств, вроде – запах звука, цвет запаха и т. д.) завораживают. Зазеркалье магически притягивает. Однако это не предел мечтаний и не цель практики буддизма.

Если нам удается преодолеть притяжение этого милого нелепого карнавала абсурда, мы оказываемся… в открытом мире.

 

Неведение – неосознавание того, кто мы на самом деле и каковы истинно воспринимаемые нами феномены. Иначе неведение можно назвать глупостью, под которой понимаются различные заблуждения: принятие части (элемента) за целое (систему), ошибочное признание проявления за его основу и т. д., непонимание взаимосвязи элементов системы и сущности самой системы. Такое неведение – основа «зла» в царстве рассудочного ума, а также основа НЕУМЕРЕННОСТИ и базовых эмоций (психофизиологических реакций на переживаемые ситуации).

В вечном потоке осознавания, в нашем уме, с безначальных времен существует неосознанная привязанность к понятию «я» и «мое». Это всего лишь понятие, но ум неосознанно цепляется за него. Происходит цепляние ума за одно из своих проявлений или скорее – за целую совокупность проявлений, которому и присваивается этот ярлык – существующее само по себе «я», «личность», наделенная особыми качествами и характеристиками, «присваивающая» и «отталкивающая» феномены. Таким образом, корень неведения – вера в обособленное от всего остального мира «я» (эго), одержимое при в Я занностью и непри Я знью.

Цепляние ума за одно из своих бесконечных проявлений порождает мир несуществующих по сути субъектов, воспринимающих такие же несуществующие объекты. Так возникает мир, подобный иллюзии.

– Привязанность (страсть КО-МНЕ, прилипание к объекту желания, похоть сердца, жадность, стяжательство – все эти синонимы и обозначают одно: цепляния омраченного неведением ума, который «превратился» в «я», за свои неосознанные объективированные проявления). В момент приобретения и обладания объектом желания-страсти существо переживает эмоцию удовольствия, радости. Но эта радость рано или поздно сменяется другими эмоциями. На смену удовольствию приходит тревога. Ведь когда есть «я» и «мое», появляется также понятие «другой». А этот «другой» может лишить «меня» столь драгоценного «моего».

– Тревога (прямое следствие привязанности, беспокойство от ожидания возможной утраты того, к чему привязан, к чему испытываешь страсть, чего боишься потерять). Переход от страсти КО-МНЕ к страсти ОТ-МЕНЯ. В беспокойстве еще не имеется конкретного врага, есть лишь смутное ожидание, ощущение угрозы. Возникает внутреннее напряжение. Когда смутная угроза принимает конкретные очертания врага, беспокойство перерастает в гнев (готовность атаковать противника и собственно эмоции, сопровождающие акт столкновения с врагом).

– Антипатия (следствие привязанности, реакция, обращенная против кого-либо, чего-либо, что представляет угрозу и может отнять то, к чему испытывается привязанность: страсть ОТ-МЕНЯ, гнев, ненависть, раздражительность, отторжение, избегание, отвращение, неприятие). Ревность – тоже форма антипатии; в корне ее – страх, что «мое» может достаться или уже досталось «другому». Если противник или обстоятельства оказываются сильнее, гнев может смениться скрытой враждебностью.

– Скрытая враждебность. Когда открытая борьба невозможна, существо проявляет скрытую враждебность – реакция обмана – существо испытывает неприязнь, но не может открыто выражать свою антипатию и вынуждено притворяться, что относится к своему врагу с симпатией. Иначе говоря – на лице улыбка, а в кармане – фига.

– Страх. Скрытая враждебность может сползти к откровенному страху. Возникает желание убежать, избежать столкновения, спрятаться, скрыться.

– Горе. Если бежать бесполезно, возникает эмоция горя – неосознанное стремление разжалобить врага.

– Апатия. Если бежать бесполезно, а разжалобить врага не удается, возникает апатия, оцепенение. Внешнее состояние смерти тела. Подсознательный расчет таков – от мертвого скорее отстанут. Но когда ситуация затягивается, апатия превращается в глубокую депрессию.

 

* * *

 

Поскольку появляется «другой», появляется и понятие «чужое». А это в свою очередь влечет еще одну волну эмоций, лейтмотивом которых является зависть. Завидовать можно разным вещам: высокому статусу в обществе, таланту, богатству, здоровью, силе, интеллекту и т. д. Если «я» обладаю чем-то, чему завидуют другие, это порождает «гордыню». Тогда уже «я» хожу с гордо поднятым носом и ловлю на себе завистливо-угодливые взгляды, не понимая, что зависть имеет в себе оборотную сторону. Ведь если другие хотят обладать тем, что я имею сейчас, завтра я могу лишиться своего «преимущества» и сам буду ходить в толпе «завистников». Это еще один аргумент в пользу тщеты мирской славы.

Часто бывает так, что и «благодетель» и «враг» «присутствуют» в одном лице. Например, если объект страсти не выражает к тебе желаемый интерес, «любовь» может превратиться в ненависть или желание разжалобить и таким образом – расположить к себе объект желания. В конце концов, это приводит к апатии (депрессии).

Конечно, существует и другой путь – отказавшись от привязанности, начинаешь видеть не объект своего желания, а живое существо. Иногда это переживается как прозрение – вместо своих эмоций, которые, более не удерживаемые страстью, рассеиваются как туман, начинаешь воспринимать реальность такой, какая она есть, не проецируя на нее образы своих кумиров и врагов.

Порой мир без эмоций представляется как общество в стиле антиутопии – повсюду роботы, лишенные чувств, безжалостные и бессердечные. В действительности все обстоит совершенно иначе.

 

* * *

 

Первое условие настоящей любви – РАВНОСТНОСТЬ, или БЕСПРИСТРАСТНОСТЬ. Казалось бы, странное сочетание – любовь и беспристрастие. Как их возможно совместить? Но в этом-то и весь секрет. В равностности мы перестаем испытывать ненависть к врагам и отказываемся от привязанности к друзьям и родственникам. Равностность – это вовсе не тотальное безразличие. Равностность – не однообразие. Напротив, она подразумевает одинаковое отношение ко всем живым существам без нашего омраченного разделения их на близких и дальних, друзей и врагов. Это значит – возлюби не только ближнего своего, но и дальнего чужого. Равностность – совсем не то же самое, что и холодное, бездушное безразличие. Безразличие – реакция-эмоция оскверненного, омраченного ума. В равностности нет эмоционального подтекста. Вместо этого равностность проникнута бесстрастной (и неизбирательной) любовью. Такая любовь выше привязанности, ревности, желания обладать, удерживать. В страсти мы не столько стремимся принести счастье, сколько желаем заключить в клетку, пусть даже и золотую, предмет нашего вожделения. Настоящая любовь – любовь ко всем живым существам и к каждому существу в отдельности. Она превыше любой страсти и любой антипатии.

В буддизме любовь (добросердечие, любящая доброта) относится к классу БОЖЕСТВЕННЫХ, БЕЗМЕРНЫХ СОСТОЯНИЙ УМА, достигаемых через отказ от личных склонностей и привязанностей. Любовь как активная доброжелательность направляет свою безмерную силу на всех живых существ. Вместе с Радостью (Со-радованием), Состраданием и Равностностью Любовь – одно из четырех «божественных, безмерных состояний».

Любящая доброта воистину безмерна. Безмерная любовь направлена на всех живых существ, в этой заботе нет беспокойства и суеты. «Марфа, Марфа! – восклицает Иисус. – Ты печешься о многом, а нужно лишь одно». И это одно – Любовь! В этом состоянии наш ум пребывает в радостном умиротворении. В открытом видении такая Любовь как безмерное лучезарное сияние, распространяющееся повсюду и все приводящее к гармонии, к динамическому единству.

Бог есть любовь, читаем мы в Новом Завете.

… любовь от Бога; и всякий любящий рожден от Бога и знает Бога. Кто не любит, тот не познал Бога; потому что Бог есть любовь (1 Ин. 4:7, 8).

По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою.

Любовь не делает ближнему зла; итак, любовь есть исполнение закона.

В ком нет любви, в том нет Бога. Без любви самые «героические» поступки превращаются лишь в демонстрацию гордыни, то есть эгоцентризма («Я такой молодец, что совершил этот акт самопожертвования» – вот мысль «благочестивого» гордеца, – «обо мне будут помнить благодарные потомки»).

 

Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий.

Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто.

И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы.

(1 Послание к Коринфянам апостола Павла, 13:1–3)

 

Таким образом, Любовь – это то качество, которое объединяет все религии, поскольку религии (в своей возвышенной составляющей) обращены к нашей Изначальной Природе.

 

Четыре божественных безмерных состояния – не привнесенные откуда-то извне состояния. Они – природные состояния нашего ума, проявление его настоящей природы. Мы лишь должны узнать эти изначальные качества. В «ограниченном» виде они уже проявлены в нашем поведении. Забота о родителях и детях, о наших друзьях и возлюбленных – тоже проявление любви, но любви еще не равностной, не безмерной. Зачастую, желая принести добро близкому человеку, мы готовы заставить страдать всех вокруг.

Тем не менее мы способны развить божественные качества, и тогда из ограниченных они превращаются в безграничные, из представляемых – в невообразимые и уже не ограниченные ничем. Нам лишь нужно актуализировать, повысить уровень любящей доброты, присутствующий в нас изначально. Добросердечие – проявление на относительном уровне нашей абсолютной, не омраченной неведением Природы. Нам надо лишь ослабить напряжение, создаваемое эгоцентрическими устремлениями, и Природа сама проявит себя.

Начинать практику любящей доброты следует с того и тех, к кому мы уже испытываем симпатию – это наши близкие и друзья, наша семья, наши соседи. Далее мы распространяем и переносим нашу любовь на всю страну, весь народ, всех людей, всех живых существ, даже на того, к кому ранее мы испытывали антипатию. Охватив всех живых существ, мы практикуем безграничную любовь, при этом произнося строки молитвы «Четырех Безмерных»: