Функции сновидения и преимущества осознанности

 

Давайте вернемся к вопросу, поставленному в начале главы? «Почему мы видим сны?». Мы уже рассмотрели несколько возможных ответов, однако их может быть намного больше. Тем не менее мы вправе справедливо исключить из рассмотрения любую теорию, которая не в состоянии правдоподобно объ­яснить природу сновидений, возникающих как у землеройки или кита, так и у безволосых, например, приматов, то есть нас! Каким бы ни было объяснение феномена сновидений, наши сны должны вызываться теми же причинами, какими они на протя­жении многих веков вызывались у всех млекопитающих. Поэ­тому вопрос можно сформулировать иначе: «Почему видят сны все млекопитающие?» А потому, что все млекопитающие обла­дают способностью к БДГ-сну. На вопрос, почему мы видим сновидения, можно верно с биологической точки зрения от­ветить: «Потому что человек тоже является млекопитающим и тоже способен переживать БДГ-сон». Однако техническая пра­вильность этого ответа не приносит удовлетворения, так как немедленно возникает другой вопрос: «А откуда взялся БДГ-сон у млекопитающих?»

Этот вопрос можно отнести к вопросам эволюционной биологии. Согласно доступным свидетельствам, активный сон, или БДГ-сон, возник 130 миллионов лет назад, когда ранние млекопитающие прекратили откладывать яйца и стали живородящими (потомство рождалось живым, его не нужно было высиживать). С другой стороны, спокойный сон, или не-БДГ-сон, возник на 50 миллионов лет раньше, когда теплокровные млекопитающие впервые отделились от рептилий — своих холоднокровных предков.

Эволюция сна, а позже и сновидений, слишком обширна и значительна, чтобы быть случайной. По всей видимости, ею двигал механизм естественного отбора, ставший известным благодаря Дарвину. Смысл его в том, что в результате эволюции право на закрепление получают только те генетические му­тации, которые дают организму заметные преимущества. Бла­годаря генетическому разнообразию развитие каждого вида со­провождалось появлением одновременно широкого спектра ха­рактеристик. Некоторые из них давали преимущество в данных обстоятельствах. Особи, обладавшие более благоприятным на­бором качеств, получали возможность существовать намного дольше и могли обзаводиться потомством, которому переда­вали свой набор генов. Потомки, в свою очередь, оказывались более приспособленными к жизни и могли дублировать полу­ченный генетический набор. Так проходили века, и в конце концов этот набор приобретали все члены данного вида. Долж­но быть, примерно то же случилось со сном и сновидениями, то есть мы можем предположить, что они играли некую адап­тивную (т.е. полезную) функцию.

Дневной цикл всех животных подчиняется приблизитель­но двадцатичетырехчасовому ритму отдыха и активности. Не­которые, например совы и мыши, отдыхают днем и активны ночью. Другие — такие, как человек,— всегда активны в светлое, а отдыхают в темное время суток. Сон, в таком двадцатичеты­рехчасовом цикле обычно приходится на фазу отдыха. Таким образом, основным адаптивным преимуществом сна можно считать привязку состояния неподвижности животного к фазе отдыха, когда оно находится в относительной безопасности в собственном гнезде, норе или доме. Сон — оригинальная идея матери-природы — стремится после наступления темноты увес­ти нас с улиц и уберечь от неприятностей.

Если вы вспомните, что не-БДГ-сон появился сразу после отделения млекопитающих от рептилий, то получите подсказку о дополнительной функции сна. Рептилии зависели от внешних источников энергии (особенно от солнца). Эти источники были необходимы для поддержания достаточной температуры тела, позволяющей заниматься жизненно необходимыми делами (поисками пищи, самосохранением и размножением). Несмот­ря на пользование неограниченным кредитом, предоставляе­мым солнцем, рептилии иногда (скажем, по ночам) были ли­шены его тепла. Но ведь даже ночью могла возникнуть острая необходимость пополнить запас энергии, например, для того, чтобы убежать от голодного ночного хищника. С другой сторо­ны, теплокровные млекопитающие больше не находились в полной зависимости от милосердия погоды или времени суток: они могли самостоятельно поддерживать внутреннюю темпе­ратуру. Плата за это, однако, оказалась очень высока: для того чтобы быть теплокровным, требовалось больше энергии. Необ­ходимость экономить энергию привела теплокровных млеко­питающих к тому, что сохранение энергии стало для них адап­тивной особенностью, обеспечивающей выживание.

Чтобы увидеть, насколько эффективно выполняет сон эту функцию, рассмотрим двух мелких млекопитающих с высоким уровнем обмена веществ — землеройку и летучую мышь. Землеройка спит очень мало и живет не более двух лет. Летучая мышь, напротив, спит двадцать часов в сутки и в результате может прожить более восемнадцати лет! Если мы преобразуем годы жизни в срок бодрствования, то получим, что бодрствую­щая жизнь летучей мыши длится три года и превышает про­должительность бодрствующей жизни землеройки. Теперь ка­жется несомненным, что сон выполняет функцию сохранения энергии, предохраняя теплокровных и быстро двигающихся млекопитающих от «перегорания». Очевидно, что в старом афо­ризме о важности здорового ночного сна больше правды, чем вымысла!

«Хорошо, — скажете вы, — теперь понятно, зачем нам нужен спокойный сон. Но для чего же существует сон активный, а вместе с ним и сновидения?» Для этого определенно должна существовать важная причина, потому что у такого состояния множество недостатков. Один из них состоит в том, что во время сновидения мозгу требуется намного больше энергии, чем в состоянии бодрствования или спокойного сна. Другой недостаток заключается в существенном возрастании уязвимости тела, из-за его парализованности. Для каждой особи количество снов, сопровождаемых сновидениями, прямо пропорционально сте­пени защищенности этой особи от хищников. Чем более опасна жизнь, тем меньше животное может позволить себе видеть сны.

Несмотря на такие препятствия, активный сон должен был принести с собой и определенные преимущества для млекопитающих, живших 130 миллионов лет тому назад. Об одном из таких преимуществ мы можем догадаться, если вспомним, что на этом этапе эволюции матери млекопитающих сменили откладывание яиц на живорождение. На вопрос о том, какие преимущества активный сон мог давать древним матерям, мы сможем ответить, если вспомним, что вылупившиеся из высиженных яиц ящерицы и птицы появляются на свет полностью готовыми к выживанию. Живорожденные отпрыски, в том чис­ле и человеческие детеныши, менее развиты после рождения и совершенно беспомощны. Им еще придется пройти через обу­чение и развитие в течение первых нескольких недель, месяцев и лет жизни.

В отличие от взрослого человека, у которого БДГ-период длится полтора часа, новорожденный ребенок спит восемнад­цать часов в сутки и половину этого времени видит сны. Ко­личество и пропорции БДГ-сна уменьшаются с возрастом. Это позволяет многим исследователям заключать, что БДГ-сон иг­рает большую роль в развитии детского мозга(11). Сновидение является внутренним источником интенсивной стимуляции, способствующей созреванию нервной системы и готовящей ребенка к встрече с безграничным миром внешних стимулов.

Знаменитый французский исследователь сна Мишель Жуве из Лионского университета предложил похожее трактование функции активного сна: благодаря полному параличу тела, сно­видения способствуют проверке и отработке генетически запрограммированных (инстинктивных) типов поведения без соответствующих им моторных реакций. Поэтому в следующий раз, когда вы заметите, что новорожденный улыбается во сне, не удивляйтесь, он просто тренирует улыбку, чтобы покорять сер­дца тех, кого еще встретит на своем пути.

Итак, теперь мы знаем, для чего детям нужны сновидения. Но если все сказанное верно, то почему же способность к БДГ-сну не исчезает, когда человек становится взрослым? Должно существовать нечто большее, дающее вескую причину продол­жать видеть сны. Эта причина существует: активный сон тесно связан с обучением и памятью.

Существуют два типа свидетельств связи сновидений с обучением и памятью. Множество исследований показывают, что задачи обучения, требующие значительной концентрации разнообразных способностей, влекут за собой увеличение продолжительности БДГ-сна. Второй тип свидетельств менее прямой, однако довольно убедительный: опыт показывает, что некото­рые типы обучения сопровождаются уменьшением БДГ-периодов. Психологи различают два типа обучения: подготовленное и неподготовленное. Подготовленные знания усваиваются лег­ко и быстро, тогда как неподготовленные даются медленно и с большим трудом. По теории бостонских психиатров д-ра Рэймона Гринберга и д-ра Честера Перлмена, только неподготов­ленное обучение проявляет БДГ-зависимость. В одном из их экспериментов крысы очень легко усваивали, что за одной из двух дверей их ждет сыр, а за другой электрический импульс. Такое обучение называется «простым перебором», им отлично владеют различные животные. Однако если в последующих экспериментах изменять местоположение награды и наказания, то большинству животных будет очень трудно (или невозмож­но) научиться правильно определять, где и что находится. Ины­ми словами, для крыс «последовательное изменение положе­ния» является примером неподготовленного знания.

По окончании обоих экспериментов Гринберг и Перлмен лишали крыс БДГ-сна, после чего снова проверяли способность к обучению. В результате были сделаны следующие выводы: лишение крыс БДГ-сна совсем не повлияло на обучение прос­тым перебором, но заметно ослабило у животных восприимчивость к последовательному изменению расположения. «Та­кая особенность, — отмечают Гринберг и Перлмен, — довольно интересна, поскольку способность решать задачи последовательного изменения положения отличает животных, облада­ющих БДГ-сном (млекопитающих), от животных, таким сном не обладающих (рыб)». Вполне может быть, что именно БДГ-сон позволяет нам обучаться сложным вещам.

Гринберг и Перлмен заключают, что сновидения «появля­ются у тех животных, нервная система которых способна вос­принимать необычную информацию». Они полагают, что эво­люция состояния сна «сделала возможным для представителей семейства млекопитающих более гибкое использование инфор­мации. Такой процесс возникновения сновидений хорошо сог­ласуется с существующим мнением о программировании и перепрограммировании информации в рабочих системах. Так, некоторые авторы указывают на преимущества механизма перепрограммирования мозга, направленного на избегание пересечений между конфликтующими функциями»(12).

Одним из этих авторов является Кристофер Эванс. В книге «Ночной ландшафт: Как и почему мы видим сны», он изложил теорию, предлагающую аналогию между сновидениями и некоторыми аспектами работы компьютеров. Д-р Эванс, английский психолог, увлекающийся компьютерами, предположил, что сновидения — это время, когда компьютер мозга находится в режиме «off-line», то есть обрабатывает информацию, полу­ченную днем, и совершенствует свои программы.

Таким образом, сновидения связаны не только с обучением и памятью, но и играют некую роль в обработке полученной нервной системой информации, а также приглушают травма­тические переживания(13) и устанавливают эмоциональное рав­новесие. Состояние сна предлагается рассматривать как время восстановления психических функций. Согласно идее профес­сора Эрнста Хартмана, БДГ-сон, восстанавливая некоторые нейрохимические связи, истощенные за время бодрствования, позволяет нам адаптироваться к окружающей обстановке и улучшить настроение, память и другие психические характеристики.

Кроме того, сновидения играют основную роль в умень­шении возбудимости мозга. Это производит благоприятное воздействие, например, на наше настроение, делая нас менее раздражительными. В своей диссертации Дженет Даллет рассмотрела множество теорий, касающихся функций сновидения. Она пришла к выводу, что «современные теории имеют тен­денцию фокусироваться на функции управления окружающей средой и обычно используют для этого один из трех подходов: (а) решение проблем, (б) обработка информации, (в) интег­рация эго»(15).

Наконец, психолог Эрнст Росси предложил гипотезу о развивающей функции сновидений:

В сновидениях мы становимся свидетелями чего-то большего, чем обычные желания. Мы переживаем драмы, отражающие наше психологическое состояние, и участвуем в процессе его изменения. Сновидения — это лаборатория, в которой мы экспериментируем над изменениями в нашей физической жизни... Такому конструктивному, или синтетическому, подходу к сновидениям можно дать четкое определение: сновидение — это эндогенный процесс психологичес­кого роста, изменения и трансформации.(16)

Можно сказать, что эти разнообразные теории о роли сна отчасти верны, отчасти нет. Ситуация очень напоминает известную историю о слепых и слоне. В этой истории каждый слепой пытался, прикоснувшись к слону, определить, на что он похож. И каждый считал, что по схваченной части сможет составить целостную картину. Слепец, схвативший хвост, кричал, что слон похож на веревку; схвативший ухо, думал, что это ковер; тот, кому досталась нога, настаивал на схожести слона со столбом. Таким же образом сторонники различных сновидческих теорий хватают лишь части, упуская целое. Фрейд, например, изучив множество мнений, осудил практически все предшествовавшие взгляды на сновидения и за деревьями не разглядел леса. Свою теорию, возводившую в основу явления секс, он считал «взгля­дом сверху». Но, как известно теперь, сам Фрейд ошибочно принял лес за целый мир. Позволив себе некоторую непоч­тительность, можно сказать, что Фрейд ухватил слона за мо­шонку.

Оставим на некоторое время в стороне специфические функции сна и поговорим о функции более общей и фундамен­тальной. Если сновидение — это форма деятельности мозга, то возникает вопрос: для чего нужна деятельность мозга? И если основная биологическая цель организма — выживание, то дея­тельность мозга должна служить этой цели. Мозг обеспечивает выживание, регулируя взаимодействия организма с миром и с самим собой. Возможно, последнее лучше всего достигается в состоянии сна, когда количество чувственной информации, по­лучаемой из внешнего мира, сведено к минимуму.

По мере продвижения организма по эволюционной лест­нице, требовались все новые формы познавательной и согласо­вывающей деятельности. Вот четыре основные разновидности действий, приведенные в порядке возрастания сложности: реф­лекторная, инстинктивная, привычная и намеренная. Поведе­ние, находящееся внизу эволюционной шкалы, относительно стабильно и автоматично, в то время как высшее поведение намного гибче. Автоматические действия лучше всего подходят для неизменных ситуаций. Например, каждую минуту нашей жизни мы должны дышать, поэтому очень важно наличие реф­лекторного механизма, обеспечивающего эту функцию. Инс­тинктивные действия пригодны тогда, когда обстановка, окру­жающая нас, не очень отличается от обстановки, окружающей наших хищников. Привычки пригодны, если обстоятельства меняются не слишком быстро. И, наконец, намеренные дейст­вия призваны регулировать те перемены окружающей среды, с которыми привычки не в силах справиться. Высший уровень познания, позволяющий осуществлять намеренные действия, всегда связывали со способностью сознания отражать действительность. Говоря о сновидениях, роль такой познавательной функции можно отдать осознанию.

Отражающее сознание предлагает нам пользоваться преимуществами гибких и творческих действий не только наяву, но и во сне. Сознание позволяет сновидцу отделить себя от окружающей обстановки и увидеть возможности альтернативных поступков. Таким образом, осознанно сновидящие получают возможность действовать не только рефлекторно, но и гибко. Особое значение для них имеет освобождение от связывающих привычек. Они способны на раскрепощенные действия, в пол­ном согласии со своими стремлениями. Они способны твор­чески взаимодействовать с содержанием сновидения. Поэтому несправедливо говорить, что осознанные сновидения появились лишь как аномальная и бессмысленная диковинка. Наоборот, они представляют собой высокоразвитую адаптивную функцию, наиболее совершенный продукт миллионов лет биологической эволюции.

 

Значение сновидений

 

Несмотря на то что сновидения выполняют важные биологические функции, о них нельзя говорить как о «бессмысленной биологии». Напротив, это, по крайней мере, биология, на­полненная смыслом. Но значит ли это, что сновидения являют­ся бессмысленной психологией? Необязательно. Ответ на во­прос «Что означает сновидение?» сильно зависит от того, какой смысл вы вкладываете в слово «означает». Вы, наверное, согласитесь, что отыскание значения чего-либо (в нашем случае, сновидения) предполагает подбор того или иного объяснения. Впрочем, заметьте, что вид объяснения различен для разных людей. Одни привыкли интерпретировать сновидения, считая их посланиями самому себе. Другие стремятся отыскать механистические объяснения физиологического и психологического плана. Третьи склонны трактовать сны в собственных, близ­ких для них терминах. Какой подход считать правильным? Вер­нее, какой из них к какому сновидению подходит?

Фрейд полагал, что природа событий, происходящих во сне, символична и выражает бессознательные мотивы. Эта точка зрения верна в одних ситуациях и совершенно неправильна в других. Многие интерпретаторы сновидений считают, что каж­дый элемент каждого сна равным образом подходит для символического трактования и, таким образом, «все сны равны». Такой подход можно понять, поскольку тем, кто о представлен­ном на их суд сне не скажет ничего, кроме «ваш сон — полная бессмыслица» или «ваш сон не очень интересен», вряд ли удастся надолго сохранить свою работу. Услышав такой ответ, человек, скорее всего, уйдет и станет искать кого-то другого, способного дать более «реальное» объяснение его сну. Понятно, что человек, желающий истолковать свой сон, считает, что он имеет хотя бы частичное значение.

В случае психотерапевта и его клиента, подходящее объяс­нение сна должно быть психологическим. Тем не менее предпо­ложение о том, что каждый сон имеет важное психологическое толкование, еще требует строгой проверки. Считать все сны одинаково информативными равносильно вере в то, что каждая сказанная вами фраза одинаково интересна, связна и важна!

Существует и другой — «экзистенциальный» — взгляд на сновидения. Он предлагает рассматривать их как жизненные переживания, составленные из воображаемых взаимосвязей элементов, которые могут быть символическими, буквальными или чем-то средним. Полет, например, может служить сим­волическим выражением многих бессознательных желаний, та­ких, как стремление преодолеть все ограничения, или, по пред­положению Фрейда, стремление реализоваться в сексуальной активности. В другом случае полет может стать просто удобным способом передвижения сновидца.

Рассудительно взглянув на вещи, мы станем мудрее, если поймем, что символическая значимость событий, происходя­щих во сне, имеет эмпирический, а не аксиоматический харак­тер. Сны даются нам для экспериментов, а не для заключений. Можно предположить, что интерпретация уместна тогда, когда сновидец уверен, что она необходима, и эта уверенность подт­верждена соответствующими обстоятельствами.

Действительно, конкретный сон иногда можно истолко­вать в символических терминах, однако важно понимать, что интерпретацию не стоит ставить на первое место. Если сны содержат важные послания, как предполагает изречение «Неинтерпретированный сон подобен нераспечатанному письму», то почему же мы отбрасываем многие из них? Ведь именно так мы поступаем, когда забываем сновидения (а забываем мы боль­шую их часть). Теория «писем самому себе» попадет в еще более затруднительное положение, когда мы вспомним о происхож­дении снов у млекопитающих. Взгляните на домашнего пса. В своей жизни Бобик увидел десятки тысяч снов. Как вы думаете, сколько из них он интерпретировал? Ни одного! А хозяева? По крайней мере, несколько. Но человек — единственное мле­копитающее, обладающее способностью символической речи. Какой же цели служат сновидения тысячам сновидцев, не явля­ющихся людьми? А если они были полностью бесполезны для наших предков, то зачем вообще возникли?

Ответ очевиден: в функциях сна должно быть нечто боль­шее, чем просто «разговор с самим собой». Более того, эти функции должны исправно выполняться, не требуя вспомина­ния снов, а тем более их интерпретации. На самом деле, есть очень веская причина, по которой вспоминание снов бесполез­но для всех, не наделенных речью видов, включая и наших предков. Подумайте, каким образом нам удается отличить вос­поминания о сне от реально произошедших событий? Этой способности мы научились благодаря языку. Вспомним теорию Пиаже об эволюции детского восприятия сновидений. В детст­ве, вспоминая наши первые сны, мы считали их «реальностью», как и все остальное. После неоднократных попыток родителей объяснить, что некоторые наши переживания являются «всего лишь сном», мы научились различать внутренние события во сне от внешних физических. Но смогли бы мы разделить две реальности без посторонней помощи?

Животные не могут рассказать друг другу, чем сновидения отличаются от действительности. Представьте себе, что по одну сторону от высокой изгороди живет кот, по другую — злой пес. Предположим, коту приснился сон, что свирепый пес умер, и вместо него за изгородью поселилось семейство мышей. Что бы случилось, если бы по пробуждении кот помнил свой сон? Не понимая, что это было лишь сновидение, движимый голодом, он перепрыгнул бы через ограду в поисках пищи. И тут же сам превратился бы в пишу для пса!

Таким образом, способность вспоминать сны могла бы сослужить плохую службу котам, собакам и другим млекопитающим, исключая человека. Именно этим и объясняется то, что сновидения так трудно вспоминаются. Такое положение вещей тоже может быть результатом естественного отбора. С помо­щью механизма забывания снов эволюция защитила нас и наших предков от опасных заблуждений. Однако если предложенное мной объяснение трудности вспоминания снов верно, то, вопреки Крику и Митчисону, оно не должно принести человеку никакого вреда именно потому, что мы в состоянии точно различить сон и реальность.

В заключение хочу выразить уверенность в том, что в сновидениях больше творчества, чем информативности. Они больше похожи не на написание писем, а на создание миров. Если мы убедились, что неинтерпретированный сон не похож на нераспечатанное письмо, то тогда на что он похож? Развенчав одно изречение, разрешите обратиться к другому, позволяюще­му ближе подобраться к его тайнам: «Неинтерпретированный сон подобен неинтерпретированной поэме».

Если я прав, то у снов больше общего с поэмами, чем с письмами. Слово «поэма» происходит от греческого «творить», а я уже говорил, что сны ближе к творчеству и не могут быть просто средством получения информации. Все ли поэмы стоит интерпретировать? Все ли они одинаково связны, полезны и прекрасны? Если в течение всей жизни вы каждую ночь будете писать по дюжине поэм, то думаете ли вы, что все несколько сотен тысяч ваших творении будут шедеврами? Навряд ли. Ока­жутся ли все они хламом? Также навряд ли. Среди огромного множества виршей найдется небольшая часть чего-то стоящего и лишь горстка шедевров. Так же и со сновидениями. Поставив в течение ночи пять-шесть шоу, вы обнаружите, что многим из них недостает вдохновленности. Однако вы можете совершен­ствовать вашу сновидческую жизнь, и вскоре время, проведен­ное в сновидениях, станет приносить больше удовлетворения. Подумайте, стоит ли тратить время на интерпретацию всех снов? И если вам покажется, что поэма или сон нуждаются в вашей интерпретации, то приложите максимум усилий, чтобы понять, что они для вас означают.

Нужно быть очень своеобразным поэтом, чтобы, создавая свои произведения, руководствоваться только развлечением или инструкциями критиков и интерпретаторов. Для того что­бы с головой погрузиться в творчество, поэту не требуется поддержка критиков. Чтобы стихотворение глубоко нас трону­ло, чему-то научило, вдохновило и, возможно, принесло оза­рение, нам вовсе не нужно его интерпретировать. Однако от­сутствие необходимости в трактовании не означает его беспол­езность. Наоборот, умная критика и интерпретация могут иног­да углубить наше понимание поэзии, а при некоторых обстоя­тельствах даже помочь разобраться в себе. То же можно отнести и к сновидениям.