Новый мир осознанных сновидений

 

Интерес науки к исследованию снов пережил период бур­ного роста, который начался в 50-х годах, достиг своего апогея к середине шестидесятых, а затем пошел на спад. Впрочем, в то время, как научный интерес к предмету ослабевал, интерес об­щественный начал пробуждаться. Новая волна научного инте­реса возникла сравнительно недавно, и проявилось это в лабо­раторных исследованиях осознанных сновидений и в неожи­данно пристальном внимании к этому феномену. Каким же образом это произошло?

Появлению науки об осознанных сновидениях способство­вало множество факторов. Бесспорно, очень значимы были исследования в области физиологии сна в 50— 60-е годы. Они создали предпосылки базовой методологии лабораторных ис­следований, предопределив события, последовавшие в 70-х годах и позднее. Все это подготовило почву. Другие события посеяли семена интереса к осознанному сновидению, ростки которых начали плодоносить лишь недавно.

Одним из самых важных в ряду этих событий была пуб­ликация в 1968 году книги английского парапсихолога Селии Грин «Осознанные сновидения». В основу этой книги была по­ложена подборка печатных материалов (о которых мы уже упо­минали выше) и случаев, собранных Институтом психофизических исследований, возглавляемым Селией Грин. Стоит от­метить, что интересы института касались не столько психо­физиологии, сколько парапсихологии. Интерес д-ра Грин к осо­знанным сновидениям корнями уходил в английскую парапсихологическую традицию, восходящую к Фредерику В.X. Майерсу и к основанному и XIX веке Обществу психических иссле­дований.

В существовавшей в то время обстановке большинство ученых воспринимали «Осознанные сновидения» как авторс­кую интерпретацию фактов. Десять лет спустя Селия Грин все еще могла заявить (и в ее заявлении была доля истины), что «осознанные сны не изучались никем, кроме последователей, питавших интерес к парапсихологии».(6) Боюсь, правда, что од­ной из причин, по которым традиционная наука не занималась углубленным изучением этого предмета, был интерес к нему парапсихологов, который обеспечил осознанному сновидению вполне определенную репутацию и поставил его в ряд с лета­ющими тарелками, привидениями, телепатией и столоверче­нием. То есть со всем тем, что для ортодоксальной науки совер­шенно неприемлемо.

Но каковы бы ни были поводы для неприятия, причины его на самом деле были в том, что время научных исследований осознанных сновидений еще не пришло. В 1976 году д-р Грин сделала следующее красноречивое заявление:

 

Что до осознанного сновидения, то думается, что сама парадоксальная природа данного феномена подводит нас к резонному заключению о его чрезвычайном инте­ресе. Можно предположить, что небезынтересными окажутся сведения о том, каково нейрофизиологическое состояние человека, ум которого находится в состо­янии рациональной активности в то время, как сам он (по физическим параметрам) пребывает в состоянии сна. Если бы это состояние в точности соответствовало состоянию того, кто просто спит и видит сны, это вы­глядело бы странно и интересно. Если бы они отличались, то характер отличий мог бы пролитьсветна истинную природу сна и умственной деятельности.(7)

 

Книга Селии Грин содержала самый широкий обзор всей доступной литературы по данной теме. Кроме того, изложение предмета было выдержано в довольно строгом научном стиле. Несмотря на это, в академических кругах книга была принята холодно, и, по иронии судьбы, ее сухой академический стиль явился основным фактором, ограничившим успех у широкой публики. Но свою роль она все же сыграла, стимулировав инте­рес к осознанному сновидению у тех людей, которые приложили впоследствии немало усилий к разработкам в этой области.

Вышедшая в 1969 году в США книга Чарльза Тарта «Измененные состояния сознания» вызвала, пожалуй, больший резонанс, чем малоизвестная книга Селии Грин. В антологии Тарта были перепечатки 35 статей на разнообразные темы, среди них — гипноз, осознанные сновидения, медитация, психоделики. Здесь были все основные сведения, имеющие отношение к теме на период до конца 60-х годов. Эта книга, несомненно, пос­лужила источником вдохновения многих молодых ученых, явилась стимулом в развитии интереса к широким возможнос­тям измененных состояний сознания, Я случайно оказался од­ним из этих молодых ученых и поэтому не могу не вспомнить вступительные слова Тарта. «Когда бы я ни затрагивал тему снов, — писал он, — я всегда рассматривал очень необычный их тип, «осознанные» сны, то есть сны, в которых спящий знает, что он спит».

Затем, после краткого представления темы и изложения своего опыта осознанных сновидений, Чарльз Тарт приводит перепечатку «Опытов со снами» ван Эдена. Сделав этот труд общедоступным, Тарт оказал неоценимую услугу всему следую­щему поколению исследователей, поскольку в нем вводился термин «lucid dreaming» (осознанное сновидение) и объяснялся его смысл.

Сильным толчком к пробуждению широкого интереса к «осознанным сновидениям» послужила популярная книга Энн Фэрэдей, изданная в начале 70-х годов. Будучи психотерапевтом и опытным исследователем сна, Фэрэдей описывает осознанные сновидения как безусловно положительное явление. «Это замечательное состояние сознания, — пишет она, — на мой взгляд, является одной из самых чудесных граней человеческого опы­та». Фэрэдей была уверена, что осознанные сновидения обуслов­лены стремлением к самоинтеграции в состоянии бодрство­вания, и утверждала, что «... это состояние сознания, с его ощу­щением «потусторонности», — одна из самых высоких наград в игре в сновидения, которую вы начинаете получать вместе с навыками этой игры все чаще, по мере роста вашего самосознания».(8)

Пожалуй, еще только один автор воодушевил обществен­ность идеей сна с той же силой, что и Энн Фэрэдей, если не больше. Я говорю о Патриции Гарфилд, чья книга «Творческое сновидение», 1974 года издания, содержит прекрасную коллекцию техник и «инструментов» для работы с осознанными сновидениями и немало другой полезной информации, вклю­чая обзор подходов к управлению сном в различных культурах. Гарфилд описывает также личный опыт — особенно ценный для меня — развития довольно неплохих (примерно раз в неде­лю) навыков осознанного сновидения. Я не побоюсь сказать о «Творческом сновидении», что эта книга внесла бесценный вклад в нынешний рывок в исследовании осознанных снови­дений.

Впрочем, существует еще один автор, чьи книги оказали значительное влияние на формирование существующего ныне интереса к осознанному сновидению. Это — Карлос Кастанеда. Являются ли его занимательные и крайне популярные произве­дения «невыдуманными историями» или «исторической вы­думкой», как то заявляют их многочисленные почитатели и противники, — вопрос сложный. В некоторых из них упомина­ется необычное состояние сознания, удивительно напомина­ющее осознанное сновидение. Кастанеда называет его снови­дение. И, возможно, я не единственный, кто задавался вопросом: каким же образом в разговорах определилась разница между «сновидением» и сновидением — курсив ведь напечатать легче, чем произнести. Может, дело в том, что «Карлос» и «дон Хуан» не тратили время на разговоры об обычных снах? Так или иначе, очарование его книг многих подвигло на знакомство хотя бы с идеей осознанных сновидений, так что, может быть, и не важно, каким образом Кастанеда выделил этот тип снов.

Всякий раз, когда я читаю лекции по осознанному сно­видению, находится кто-нибудь из аудитории, кто обязательно вспомнит аналогичную тему у Карлоса Кастанеды. Обычно всем приходит в голову известный эпизод из «Путешествия в Икстлан», в котором персонаж по имени дон Хуан предлагает персо­нажу по имени Карлос найти свои руки во сне, якобы для того, чтобы таким образом получить контроль над сновидением. Учитывая, что Карлос был выведен полным идиотом, указание искать свои руки во всех мыслимых местах, возможно, и пошло ему на пользу. Для большинства же других будущих сновидцев попытка найти свои руки может помочь только в качестве признака сна; в самом же осознанном сновидении созерцание своих рук — отнюдь не самое интересное занятие.

Еще меня спрашивают: каково мое мнение о книгах Карлоса Кастанеды? Обычно я отвечаю, что очень благодарен Кастанеде за то, что его «Сказки о силе» вдохновили стольких читателей заняться исследованиями своего внутреннего мира и открыть для себя существование иных реальностей. Это хорошая но­вость. Что же касается плохой, так это то, что множество фактов противоречит авторскому утверждению о «невыдуманности» его историй. Этноботаник, к примеру, возразил, что судя по описанию флоры и фауны, встречавшихся Карлосу в Сонорской пустыне, несложно заключить, что антрополог Кастанеда ни­когда там не был. Во всяком случае, пустыня, которую описы­вает Карлос, — это не Сонорская пустыня.(9) Аналогично, читая приводимые Карлосом описания мира сновидения, я сомневал­ся, а бывал ли он там на самом деле.(10)

Плодотворный вклад Селии Грин, Чарльза Тарта, Патри­ции Гарфилд, Энн Фэрэдей и Карлоса Кастанеды в конце 60-х — начале 70-х годов создали благоприятный климат для роста интереса к осознанному сновидению не только у любопытству­ющей публики, но и у студентов, у тех, кто готовился стать психологами, учеными. И чтобы уяснить все сложности, кото­рые пришлось преодолеть, прежде чем осознанные сновидения стали «научно приемлемыми», надо взглянуть на позицию про­тивоположной стороны, существовавшую в то время.

Отношение к осознанному сновидению в академических кругах резко контрастировало с наблюдаемым сейчас. Его мож­но было выразить одним словом: скептицизм. В среде профес­сиональных исследователей сна и сновидений ортодоксальная точка зрения принималась как нечто философски объективное, в противовес крайней субъективности осознанных сновидений. По причине философской природы этого скептицизма может оказаться небесполезной информация о том, что же, собствен­но, думали об этом философы?

Философским трудом о сновидении, оказавшим, пожалуй, с начала 50-х годов самое заметное воздействие на умы, была монографиия Норманна Малкольма «Сновидение»(11), — работа, содержавшая массу провокационных заявлений. Вначале про­фессор аналитической философии Малкольм обещает опровер­гнуть общепринятую трактовку сновидения и привычный для большинства взгляд на сновидение как на нечто происходящее во время сна и запоминаемое или не запоминаемое по пробуж­дении. Он утверждал, что то, что обычно обозначается словом «сновидение», вовсе не «происходит с нами во сне». Вместо этого доказывалось, что в привычном значении слова под «снови­дением» понимаются курьезные истории, рассказываемые по пробуждении. А если вы захотите узнать, как же все-таки назы­вать происходящее с нами во сне, то получите от Малкольма ответ: никак, и глупостью было бы как-нибудь это называть. Почему? Да потому, что, как он утверждает, в том состоянии, которое называется «сном», с нами не может ничего проис­ходить. Что ж, философ в пору расцвета психофизиологии сна отринул как «неуместные» открытия целой области!

И наконец, как следствие утверждения, что спать значит не испытывать никаких переживаний, Малкольм заключает, что выражение «я сплю» бессмысленно. Более того, он доказывает (к своему глубокому удовлетворению), что «... сама идея того, что кто-то может размышлять, сопоставлять, воображать, по­лучать впечатления, быть охваченным иллюзиями, галлюци­нировать в спящем состоянии, бессмысленна»(12). Доказав невоз­можность мышления во сне, он привел идею осознанного сно­видения к абсурду: «Если заключение «я вижу сон» может быть результатом размышления, то выводом, который оно за собой влечет, будет «я сплю», что абсурдно; из абсурдности следствия вытекает абсурдность посылки». Таким образом, «гипотетичес­кое заключение о том, что вы спите» есть «невнятное» и «в основе своей абсурдное сочетание слов»(13).

Это занятное умозаключение служит прекрасной иллюст­рацией к тому, как убедительная аргументация приводит к не­лепым выводам, когда отправные посылки неверны. В случае Малкольма ошибка была допущена дважды. Во-первых, он не­верно понимает слово «сновидение» в его повседневном упот­реблении. Мы пользуемся им не только для того, чтобы как-то называть истории, которые помним, пробуждаясь ото сна, но и для обозначения переживаемого нами во сне, о чем и рассказы­ваем впоследствии. Во-вторых, состояние сна гораздо разнооб­разнее гипотетического состояния полного отсутствия пере­живаний. Сами по себе сновидения являются наглядным тому доказательством, а ведь помимо них есть еще лунатизм и «пре­рывистый» сон. Я понимаю, что с точки зрения Малкольма приведенные мною аргументы могут выглядеть неубедитель­ными, но есть простой способ опровергнуть все его выкладки: достаточно пережить одно осознанное сновидение.

Вполне возможно, что здравый смысл уже говорит: «Хва­тит! Давайте оставим в покое философию и примемся наконец за сны!» Нет. Потому что позиция «никакой философии» тоже является философской позицией, причем исходящей из на­ивной философии, подобной зажмуриванию глаз детьми. У ученых вообще и у исследователей сна и сновидений в частности есть тенденция относиться к себе как к людям «свободным от философии», но вовсе не обязательно, что это и на самом деле так. Более того, непроверенные философские заключения пре­пятствовали изучению и научному принятию идеи осознанного сновидения вплоть до недавнего времени. Только в последние несколько лет большинство экспертов в области сна наконец перестали считать осознанное сновидение невозможным по той лишь причине, что это выглядело невозможным в рамках при­нятого ими философского контекста («осознанность во сне невозможна, потому что во сне невозможно осознавать»). Тра­диционное отношение к осознанным сновидениям 15— 20 лет назад было все тем же, что и декларируемое сто лет назад Альфредом Маури: «Эти сны не могут быть снами».

В среде исследователей сна (в противоположность исследователям сновидений), чьи эксперименты были исключительно физиологического толка, об осознанных сновидениях никто ничего не мог сказать, кроме того, что это, должно быть, другой тип мыслительной активности. Со стороны же исследователей, применявших психофизиологические методы и рассматрива­вших субъективные отчеты наряду с показаниями приборов, сообщения об осознанных сновидениях либо совершенно игнорировались, либо запоминались и забывались, как любые другие курьезные истории, не заслуживающие серьезного рассмотрения.

В чем же причина столь странного невнимания? Я полагаю, что существовало, как минимум, два фактора, способствовав­ших этому в той или иной степени. Один из них (на мой взгляд, самый существенный) уже упоминался: это философский кон­текст того времени, когда идея осознанного сновидения выгля­дела нелепой из-за существовавших теоретических предполо­жений относительно природы состояния под названием «сон». В ходу также была фрейдистская концепция сна как бурлящего котла иррационального и темных инстинктов. Трудно было ожидать открытого и в то же время разумного подхода от психологии, в которой уже в течение 50— 60 лет безраздельно царил догматический бихевиоризм. Таким образом, сквозь при­зму общепринятых теорий осознанное сновидение виделось как отклонение, как призрак или выдумка. Осознанность была при­зраком во сне!

Второй фактор определился в результате потакания древ­ней как мир привычке перекладывать ответственность на кого-нибудь другого. «Это не мое дело», «я тут не при чем» — обиход­ные выражения; «моя хата с краю», «своя рубашка ближе к телу» — это уже народная мудрость... И если сообщение об осознан­ных сновидениях можно отнести к разряду «фантазий на све­жую голову», значит, исследователи могут спокойно заявить: «Это не наше дело» и продолжать изучение того, что кем-то уже было доказано. А что касается осознанных сновидений, то их существование пусть доказывает кто-нибудь другой.

Примеров подобной зашоренности долго искать не при­ходится. Эрнст Хартман из Тафтского университета назвал осоз­нанные сновидения случайным исключением в обычном вос­приятии спящим всего того эксцентричного и невозможного, что происходит во сне, и даже позволил себе заявить, что «по­добные события не имеют отношения непосредственно ко сну, а являются скорее примерами кратковременного частичного пробуждения»(14). Пробуждение, не важно «частичное» оно или «кратковременное», — это бодрствование, а раз так, то исследо­ватели сна могли спокойно умыть руки, предоставив заниматься этим кому-нибудь еще. По другую сторону океана Ральф Берген из Калифорнийского университета в Санта-Круз высказался об этом следующим образом: «Конечно, бывали случаи, когда по пробуждении рассказывали об «осознании» себя спящим. Но не было проведено еще ни одного эксперимента, удостоверившего, что это «осознание» не сопровождается пробуждением».(15) При­ведем еще одно мнение о том, что осознанные сновидения — это аномалия в состоянии бодрствования, а не сна.

В 1978 году известный исследователь сна и сновидений Алан Рехтсхаффен (Чикагский университет) опубликовал доклад, оказавший большое влияние на общественное мнение и назы­вавшийся «Целенаправленность и разобщенность снов».(16) Этот труд, по словам самого Рехтсхаффена, «повлиял, может быть, слишком сильно» на отношение к безмыслию как к постоянному атрибуту снов. Согласно трактовке автора, осознанное сно­видение было тем самым единственным, присущим нашему времени и культуре, исключением, которое своей исключитель­ностью подтверждало закон «безмыслия во сне». Д-р Рехтсхаффен даже высказал готовность признать осознанные снови­дения законным феноменом, пригласив двух имевших такой опыт субъектов провести ночь в его лаборатории. К сожалению, в эту ночь у его подопытных не было осознанных сновидений, так что на этом его эксперименты и закончились.

Но далеко не все исследователи относились к осознанному сновидению так же скептически или безразлично. В 1975 году, рассматривая «причудливые загадки реальности снов», д-р Уильям Демент из Стэнфордского университета выразил свое отношение к осознанному сновидению как к «интригующей, но малореальной» возможности. Размышляя об этом, Демент так­же задавался вопросом: «Может ли человек с соответствующей подготовкой или специально проинструктированный войти в сон, зная, что это сон и что его задача — подтвердить это».(17) Он получил ответ на свой вопрос пять лет спустя, и, как читатель вскоре увидит, ответ был утвердительный.

Картина, складывающаяся по прочтении нескольких пос­ледних абзацев, показывает, что еще в не столь далеком 1978 году большинство психофизиологов, знакомых с отчетами или хотя бы со слухами об осознанном сновидении, не принимали его всерьез как законный феномен сна. При попытке объяснить, как же все-таки это получалось, как правило, цитировался фран­цузский доклад Шварца и Лефевра (1973), в котором были пред­ставлены результаты наблюдений за пациентами, страдающим и расстройствами сна(18). У них было обнаружено неожиданно вы­сокое число пробуждений и частичного бодрствования в БДГ-периоды. Шварц и Лефевр предположили, что это частичное бодрствование (названное ими «микропробуждение») и могло лечь в основу рассказов об осознанных сновидениях. Несмотря на критику доклада (из-за того, что фактов в поддержку выска­занной гипотезы было недостаточно, и из-за того, что выводы были сделаны на основе наблюдений за ненормальным тече­нием сна у отдельных субъектов), это предположение считалось достаточным вплоть до недавнего времени — до 1981 года, когда наконец теория «микропробуждений» была успешно опровер­гнута, а осознанное сновидение было принято большинством членов Ассоциации психофизиологических исследований сна (АПИС) как реально существующий феномен парадоксального сна.

В большинстве отраслей науки существуют профессиона­льные организации, поддерживающие исследователей, кото­рые, в свою очередь, представляют им результаты своих изыс­каний для рассмотрения и критики. В области сна и сновидений такой организацией стал международный форум АПИС, осно­ванный в 1960 году.(19) Почти каждый исследователь сна и сно­видений в западном мире является его членом. Члены АПИС отчитываются о результатах своей деятельности на ежегодных симпозиумах, где предметные коллегии подвергают открытия критическому анализу, играющему решающую роль в научном прогрессе.

Когда на XV ежегодном симпозиуме АПИС в 1975 году д-р Патриция Гарфилд воодушевленно описала возможности осознанного сновидения, реакция была неоднозначной. Некоторые из исследователей были заинтригованы и воодушевлены ее сообщениями об успехах в отдельных областях, в особенности рассказом о ее собственном прогрессе. Но большинство участ­ников были настроены скептически. В то время как сновидцы-любители на корню скупали ее книгу «Творческое сновидение», профессионалы воздерживались от проявлений энтузиазма — во всяком случае, с принятием идеи осознанности и контроля над сновидениями они не торопились.

У ученых сильна была тенденция следовать «правилу пра­вой руки» (эмпирическому определению), сформулированному в XVIII веке французским математиком и астрономом Лапла­сом. Он придерживался следующего принципа в области научных рассуждений: «Весомость доказательств должна быть пропорциональна необычности факта». Иными словами, он соглашался считать достаточными сравнительно «легкие» доказательства истинности гипотезы, если она была выстроена на уже проверенных фактах. Если же какое-нибудь утверждение не вписывалось в рамки общепринятых воззрений, он готов был признать его научным открытием, но только после приведения весомых аргументов и скрупулезной проверки.

В 1975 г. возможность осознанного сновидения выглядела для большинства исследователей настолько странной, что едва ли заслуживала проверки. Ведь исходя из принципа Лапласа, столь необычный факт требовал очень и очень веских доказа­тельств. Но, кроме голословных утверждений некоторых людей, будто они осознают себя во сне, ничего другого не было. А занятные истории в мире науки имеют очень малый вес.

Ко всем этим отрицательным факторам следует прибавить еще и результат эксперимента, доложенный Дэвидом Фоулкесом на следующем съезде АПИС. Он попытался продемон­стрировать возможность видеть сны на заданную тему. В опыте участвовали учащиеся колледжа. К сожалению, у всех студентов, которые, кстати сказать, серьезно интересовались описанным в книге Патриции Гарфилд управлением сновидениями, попытка видеть устойчивые сны на заданную тему завершилась прова­лом(20).

Как и следовало ожидать, эти эксперименты поубавили и без того не слишком пылкий энтузиазм, вызванный было Пат­рицией Гарфилд с ее «Творческим сновидением». Так как осознанность во сне не удавалось проверить ни в одном из опытов, достоверность этой гипотезы в глазах ученых серьезно пострадала — может быть, по вине Ассоциации, а может, в результате потери доверия к Гарфилд.

Рассмотрение этой темы было возобновлено на XVIII симпозиуме АПИС в 1978 году, проводившемся в Пало Альто группой исследователей из Канады, сообщивших о достижении определенного успеха в «охоте за осознанными сновидениями»(21).

Двое добровольцев пережили в лабораторных условиях один и два сна, в которых осознали себя спящими, о чем и сообщили после пробуждения из БДГ-сна. К сожалению, нельзя было удостовериться, что их осознанные сны произошли именно в БДГ-период, предшествовавший пробуждению и отчету. Следова­тельно, невозможно было доказать, что они имели место в БДГ-фазе или до нее, а не во время или после пробуждения. Сами добровольцы не смогли точно определить, когда именно пе­режили осознанный сон. Они могли сказать только, что, судя по «ощущению», их осознанные сны происходили прямо перед пробуждением. Но «ощущение» — слабый довод даже для не слишком скептически настроенного человека.

Доверие к канадским опытам было довольно неустойчи­вым и ввиду того, что выводы были сделаны всего лишь на основе трех случаев осознанного сновидения у двух субъектов. Члены АПИС не были впечатлены достаточно для того, чтобы отреагировать с какой-то степенью определенности. «Весо­мость доказательств» еще не имела должного соотношения с «необычностью факта». Одним из показателей этого была пуб­ликация в том же году ранее упоминавшейся статьи Рехстхаффена. В этой широко цитировавшейся и влиятельной работе, опубликованной в первом выпуске журнала АПИС «Сон», была сделана попытка подвести теоретическую базу под идею нере­альности осознанного сновидения. В завершение краткого до­казательства (а ля Норманн Малкольм) невозможности осозна­вать себя во сне, Рехтсхаффен предположил, что они могут быть продуктом личностных отклонений.

К моменту моего появления на сцене все это уже про­изошло. Но прежде чем я начну описывать свои научные взаи­моотношения с АПИС, мне, дабы вписаться со своими изыс­каниями в контекст, прежде всего придется объяснить, как полу­чилось, что меня увлекла идея осознанного сновидения. Случаи осознанного сновидения бывали у меня с пятилетнего возраста, и за долгие годы сформировался достаточно устойчивый инте­рес к предмету. В конце 1976 года, во время очередной вылазки в общественную библиотеку в Пало Альто, я наткнулся на книгу Селии Грин. На тот момент я был знаком лишь с трудами Фредерика ван Эдена и тибетской йогой. Открытие, что ван Эден был не единственным осознанно сновидящим в западной ис­тории, меня буквально потрясло. Еще более потрясающим стало понимание того, что раз кому-то удалось научиться осознанно­му восприятию сна, то ничто не мешает мне сделать то же самое. Благодаря чтению соответствующей литературы у меня уже было несколько осознанных снов, и в феврале 1977 года я начал свое обучение, заведя дневник, в котором через семь лет было уже 900 отчетов о такого рода снах.

С самого начала меня заинтересовала впервые рассмотрен­ная Чарльзом Тартом возможность коммуникации между пре­бывающим в осознанном сновидении и внешним миром.(22) Проблема заключалась в физиологически обусловленной неподвижности в БДГ-периоды сна, так что непонятно было, каким образом спящий может подать сигнал о своем состоянии. Что может быть сделано спящим такого, что будут в состоянии фиксировать ученые? План возник у меня сам собой. Среди общей неподвижности тела было одно, бросающееся в глаза, исключение: в период БДГ-сна не было никаких физиологи­ческих ограничений в движениях глаз. В конце концов именно из-за движений глаз эта фаза и была так названа!

Некоторые опыты показали, что временами существовала довольно четкая связь между направлением взгляда во сне и регистрируемыми движениями глазных яблок спящего.(23) В од­ном примечательном примере испытуемый, проснувшись после того, как в течение БДГ-периода сделал около пары дюжин горизонтальных движений глазами, рассказал, что наблюдал за игрой в пинг-понг и что как раз перед пробуждением была захватывающая серия пасов, за которой он увлеченно следил.

По собственному опыту я знал, что в осознанном сно­видении можно свободно, по своему выбору, смотреть в любом направлении. Это натолкнуло меня на мысль о том, что, меняя направление взгляда во сне в заранее оговоренном порядке, я могу сообщить наблюдающему, что у меня осознанное сновидение. Я попытался сделать это в первом же таком сне: я перемещал взгляд снизу вверх и обратно пять раз. Насколько мне известно, это был первый сигнал из мира снов в мир реаль­ный. Единственная проблема состояла в том, что зарегистри­ровать этот сигнал было некому!

Мне необходимо было попасть в лабораторию сна, и я знал, что в Стэнфордском университете существует отличная лабо­ратория, которой тогда руководил один из первопроходцев в области исследования сна и сновидений доктор Уильям Демент. Летом 1977 года я нашел в Стэнфордском центре исследования сна д-ра Линна Нэйджсла, который очень заинтересовался пер­спективой лабораторного изучения осознанного сновидения.

В сентябре того же года я обратился в Стэнфордский уни­верситет с предложением изучать осознанные сновидения в качестве докторской диссертации по психофизиологии. Мое предложение было принято, и в конце 1977 года я начал свою работу. На факультете был следукиций профессорский состав: Карл Прибрам и Роджер Шепард — психологи; Джулиан Дэвидсон — физиолог; Винсент Царконе-младший и Уильям Демент — психиатры. Так как Линн Нэйджел не преподавал в Стэифорде на кафедре, где я обучался, наши отношения были неофициальными. Тем не менее de facto Линн был моим основ­ным консультантом и помощником в работе над диссертацией.

Попав в лабораторию, мы с Линном не стали тратить время зря. В первую же ночь мы (к несчастью) решили посмотреть, будет ли какая-нибудь польза, если будить меня в начале каж­дого БДГ-периода и напоминать о необходимости сохранения осознанности во сне. Оглядываясь назад, можно с полной уве­ренностью сказать, что это была не самая хорошая идея, так как ее реализация привела к тому, что БДГ-период получался очень коротким. Не принесли пользы и напоминания об осознанности во сне, не давшие мне спать вовсе!

Но хуже всего то, что все это произошло во время моего первого сна. В Стэнфордской лаборатории окна тщательно за­темнены, чтобы проводить опыты в полной изоляции. Из-за этого я испытал легкую клаустрофобию и, в качестве компен­сации, увидел соответствующий сон. Мне снилось, что прос­нувшись на заре (в этой же комнате), я оказался свидетелем потрясающего рассвета, который был мне виден в окно, нахо­дившееся рядом с кроватью. Но прежде чем я успел пережить что-нибудь кроме удивления, меня разбудил голос Линна, на­поминавший, что я должен осознавать себя во сне...

В следующий раз мы решили все-таки дать мне возмож­ность выспаться. Эксперимент должен был состояться через месяц, в ближайшее доступное время, и получилось так, что он пришелся в ночь на пятницу, тринадцатое, 1978 года. В каждом осознанном сне, имевшем место в ожидании сей знаменатель­ной даты, я уговаривал себя, что просто обязан буду повторить его в лаборатории. Наконец, долгожданная ночь наступила. Линн пригласил меня в лабораторию и сел наблюдать за при­борами, пока я спал. Я надеялся, что пятница, 13-е, станет моим счастливым днем, и, похоже, так оно и вышло.

Спалось мне сладко, и через семь с половиной часов, проведенных в постели, у меня произошло первое осознанное сновидение в лабораторных условиях. Мгновение перед тем я про­сто спал и вдруг понял, что сплю, потому что ничего не видел, не слышал и не ощущал. Я с наслаждением вспомнил, что сплю в лаборатории. Проплыл неясный образ чего-то похожего на инструкцию по эксплуатации пылесоса. Я почувствовал толчок, как если бы в потоке моего сознания плавали обломки кораблекрушения, но когда я, сосредоточившись, постарался прочесть, что же там написано, картинка стабилизировалась, и у меня появилось ощущение, что я открыл глаза внутри сна. Затем во сне проявились мои руки и все остальное тело, и я принялся, лежа в кровати, рассматривать буклет. Комната во сне была определенно неплохой копией той, в которой я заснул. И так как теперь во сне у меня уже было тело, я решил проделать движения глазами, принятые нами за условный сигнал. Я стал двигать пальцем перед лицом вверх-вниз и следить за ним. От сознания того, что все это я могу делать во сне, я пришел в восторг, поток мыслей захлестнул меня, и через несколько секунд сон разве­ялся.

Теперь мы вдосталь могли любоваться зафиксированной траекторией двух размашистых движений глаз как раз перед моим пробуждением от 13-минутного БДГ-периода. Так нако­нец было получено объективное доказательство того, что по крайней мере одно осознанное сновидение произошло в период БДГ-сна. На следующем симпозиуме АПИС (Токио, 1979) я отправил доклад, перечислив этот и другие примеры, свидетель­ствовавшие о связи между осознанностью и БДГ-сном. Конеч­но, я не питал наивных надежд изменить общественное мнение с помощью нескольких слов, написанных на листке бумаги. Но я хотел, чтобы достигнутые нами результаты стали известны другим исследователям как можно скорее.

Повторить наш успех оказалось не так-то просто. Следу­ющие шесть ночей, проведенных мною в лаборатории, были безрезультатны, ни один осознанный сон меня не посетил. МВОС (мнемоническое вхождение в ОС) — метод, позволив­ший мне вызывать осознанные сны по желанию, — еще не был разработан мною (этот метод описывается в главе 6). Но когда я его освоил, мы попробовали снова, и в сентябре 1979 года в Стэнфордской лаборатории я пережил еще два осознанных сно­видения. Правда, дома их у меня было гораздо больше, что, по всей видимости, было обусловлено более расслабленным состо­янием. Поэтому мы решили на 6 недель установить приборы дома. Я благополучно поймал еще с десяток осознанных снов, и снова сигналы глаз показали, что это происходило во время БДГ-сна.

К 1980 году о наших опытах стали говорить, и еще несколь­ко сновидцев пожелали просигнализировать об осознанных снах в лаборатории. Первым, кто добился успеха, был психиатр Рой Смит, и его осознанный сон тоже имел место в БДГ-фазе. Кроме него, нашу группу пополнили две женщины — Беверли Кедзиерски, специалист по компьютерам, и танцовщица Лори Кук. Мы назвали себя онейронавтами (слово греческого происхождсния, означающее исследователей мира сновидений из­нутри). Результаты этих опытов и составили большую часть моей докторской диссертации, озаглавленной «Осознанное сно­видение: экспериментальное изучение сознания во время сна».

Теперь мы можем вернуться к АПИС и к усилиям, затра­ченным на опубликование нового метода связи спящего с внеш­ним миром и доказательств того, что осознанное сновидение имеет место во время самого настоящего сна.

Представлять наши с Линном Нэйджелом материалы на симпозиум АПИС 1980 года было уже поздно. Вместо этого мы подготовили к публикации небольшую статью о наших текущих достижениях и решили послать ее в мартовский номер журнала «Science» под названием: «Свободная коммуникация во время БДГ-сна подтверждает реальность осознанного сновидения». Мы были взволнованы нашим открытием и с нетерпением жда­ли ответа.

Спустя два месяца из редакции «Science» пришел отзыв. Издатели научного журнала вынесли свой вердикт, опираясь на мнение анонимных рецензентов, специализировавшихся в соответствующей области. Один из двух наших рецензентов пи­сал: «Прекрасное известие! Открываются новые возможности изучения осознанного сновидения в лабораторных условиях, значимость которых трудно переоценить. Следствием этого может стать открытие целой новой области исследовании. Статья написана ясно и выразительно, и я от всей души рекомендую ее к публикации».

Отзыв второго рецензента был прямо противоположен от­зыву первого. Рассматривая нашу статью сквозь призму фило­софии Рехтсхаффена, рецензент счел все описанное в ней абсо­лютно невозможным: «... трудно вообразить субъекта, одновре­менно видящего сны и сообщающего о них окружающим», — так был прокомментирован рассказ об одном из экспериментов. Было похоже, что при имеющейся у нашего рецензента фило­софской базе он просто не в состоянии был допустить возмож­ности получения наших результатов. В конце концов он ухитрился обнаружить некоторое количество «проблем интерпре­тации», которыми и объяснялось то, каким образом мы пришли к столь ошибочным заключениям. Ну, в общем, он не рекомен­довал печатать статью, и издатель согласился с его суждением.

В сентябре 1980 года мы послали в «Science» новый вариант статьи, дополнив перечень проведенных экспериментов, так как число онейронавтов, участвовавших в них, возросло вдвое, как и число наблюдений; неувязки же первого варианта были устра­нены. Однако статью вновь возвратили — по существу, из-за той же философской позиции. Похоже, наши рецензенты (ско­рее всего, ими были члены АПИС) просто не могли поверить в возможность существования осознанного сновидения.

В надежде на непредвзятое мнение, мы послали статью в «Nature», британский аналог «Science». Нам вернули ее без ре­цензии. По мнению издателей журнала, тема была «не настолько интересной», чтобы удостоиться рассмотрения. Короче, лишь после шести месяцев бесплодных усилий мы наконец напеча­тали статью в психологическом журнале «Perceptual and motor skils» («Чувственные и моторные навыки»).

Рассказывая о некоторых трудностях, которые нам при­шлось преодолевать, я хотел бы (для полноты картины) за­метить, что еще в 1980 году исследователи сна вообще и члены АПИС в частности практически единодушно отказывались при­нимать осознанное сновидение как закономерную особенность состояния сна — БДГ или любого другого. Осознанные сны по-прежнему рассматривались как химера, как продукт откло­нения, вроде «снов наяву», возникших в результате прерывания сна, но только не как нечто заслуживающее внимания.

Рассказывая о некоторых трудностях, которые нам при­шлось преодолевать, я хотел бы (для полноты картины) за­метить, что еще в 1980 году исследователи сна вообще и члены АПИС в частности практически единодушно отказывались при­нимать осознанное сновидение как закономерную особенность состояния сна — БДГ или любого другого. Осознанные сны по-прежнему рассматривались как химера, как продукт откло­нения, вроде «снов наяву», возникших в результате прерывания сна, по только не как нечто заслуживающее внимания.

В июле 1981, в том же месяце, когда вышла наша статья, я представил доклад об осознанном сновидении на XXI ежегод­ном симпозиуме АПИС (Хианнис-Порт, Массачусетс). К этому моменту наши данные были уже достаточно основательными, чтобы даже при самом придирчивом отношении явиться вес­ким доказательством того, что осознанное сновидение является закономерным феноменом нормального БДГ-сна. Наконец-то убедительность доказательств пришла в должное соответствие с необычностью факта.

После всего того неприятия, которое мне пришлось прео­долеть, я был поначалу удивлен, а потом испытал чувство глу­бокой благодарности, получая положительные отзывы о пред­ставленном мною докладе. Некоторые ученые в частных беседах говорили мне, что до ознакомления с результатами наших эк­спериментов были абсолютно уверены в невозможности осоз­нанного сновидения, но теперь их мнение в корне изменилось. Были среди них и те, кто обнародовал свою позицию в печати. Я был тронут и воодушевлен, видя эти свидетельства искреннего признания и открытости новым идеям, и проникся уважением к этим людям. К сожалению, подобная открытость не так уж часто встречается в науке (не чаще, чем в любой другой сфере человеческой деятельности).

Но это позволяет составить представление о том, что такое наука, когда она работает как следует. «Наука» — это деятель­ность сообщества ученых, твердо придерживающихся прин­ципа единого стандарта в признании истинности гипотез. Из-за этого в ней всегда присутствует излишний консерватизм — чересчур упорное сопротивление новому и слишком тенден­циозная приверженность принятым взглядам. Философ Томас Кун высказал мнение, что новые научные теории встают на место старых только после того, как сторонники старых умрут! Я, признаться, боялся, что нечто подобное случится и с при­нятием осознанного сновидения АПИС, и был приятно удивлен, что ошибался.

Итак, осознанные сновидения перестали ассоциироваться с оккультизмом и парапсихологией и, заняв свое место в традиционной научной системе, были признаны темой для исследований. Был сделан важный шаг в направлении широких исследований и развития науки о них.

Роберт К. Мертон из Колумбийского университета, один из ведущих научных теоретиков, показал, что все основополага­ющие научные идеи не раз возникали одновременно у рабо­тавших независимо исследователей. Так происходит потому, что ученые работают в рамках одинаковых парадигм и стоят, пользуясь ньютоновским афоризмом, на плечах одних и тех же гигантов. Исходя же из одинаковых посылок, вполне естествен­но прийти к одинаковым выводам.

Вот один из самых замечательных примеров независимых научных открытий. Когда после двадцати лет работы Чарльз Дарвин закончил подготовку к изданию своей эпохальной кни­ги «Происхождение видов», он получил письмо от неизвестного биолога Альфреда Рассела Уоллеса. Вообразите себе удивление Дарвина, когда он прочел это послание. Дело в том, что парал­лельно с поисками средства от малярии в Малайе, Уоллес, неза­висимо от Дарвина, работал над теорией естественного отбора, в форме, практически идентичной дарвиновской, что и подт­верждалось приложенной к письму рукописью. Так что Дарвин не был первооткрывателем теории эволюции. У Уоллеса был безусловный приоритет. Но, как мы видим, приоритет — это не самое главное. В работе Дарвина были учтены мельчайшие де­тали, необходимые для того, чтобы убедить научное сообщест­во. Как писал Уоллес в своем письме к Дарвину, его «... изыс­кания никогда бы никого не убедили, никто никогда не отнесся бы к ним иначе как к искусной подтасовке фактов», в то время как книга Дарвина «перевернула все устои естествознания и вдохновила лучшие умы эпохи». И Уоллес писал все это не просто из скромности. Время показало, что его работа дейст­вительно не сыграла сколько-нибудь существенной роли в научном принятии теории эволюции и что только труду Дарвина мы обязаны изменением парадигмы.

Рассказывая эту историю, я не был бы столь многословен, если бы не уверенность, что процесс принятия научной общес­твенностью столетие спустя теории осознанного сновидения имеет определенное сходство с ней — в каких-то деталях боль­ше, в каких то меньше. История повторяется, меняется только масштаб события. В этом смысле мы работаем, бесспорно, в меньшем масштабе, случай же Дарвина и Уоллеса придает кар­тине, как бы это точнее сказать, перспективу. Когда в конце 1980 года мое внимание привлекла статья «Взгляд внутрь осознанных сновидений», я был удивлен, наверное, не меньше, чем Дарвин, впервые прочитавший работу Уоллеса. В статье, напечатанной в малоизвестном британском журнале «Зеркало медицины», описывалась работа, удивительно напоминавшая то, чем зани­мался я. Автор, талантливый английский парапсихолог Кейт Хирн, приводит краткий обзор своих исследований, проведен­ных в процессе работы над докторской диссертацией в уни­верситетах Халла и Ливерпуля при участии опытного осознанно сновидящего. Впоследствии я узнал, что этим помощником Хирна был особо одаренный исследователь Алан Уорсли. В те­чение года Уорсли провел 45 ночей в лаборатории сна, когда Хирн вел над ним наблюдения. За это время у испытуемого было 80 снов, в каждом из которых на ЭОГ остались отметки о движениях глаз, которые он делал, когда осознавал, что спит.

Сначала сходство между нашей работой в Стэнфорде и их в Ливерпуле показалось мне сверхъестественным. Но, пораз­мыслив, я пришел к выводу, что идея идентификации состояния осознанности во сне посредством движений глазами была оче­видной для каждого, кто сколько-нибудь профессионально за­нимался психофизиологией сна и исследовал возможность об­ретения в них осознанности. Рассмотренные под таким углом независимые открытия переставали выглядеть не только сверхестественными, но даже и неожиданными.

Единственное несовпадение состояло в том, что Хирн за­вершил работу над диссертацией за два года до меня. Но дело здесь в том, что хотя я и старался быть в курсе всех англоязычных публикаций, имеющих отношение к моей теме, мне ни разу, вплоть до момента завершения работы над диссертацией в 1980 году, не приходилось слышать ничего интересного кроме, мо­жет быть, невнятных слухов о Хирне и Уорсли. Возможно, кто-то подумает, что Хирн стремился поделиться своим от­крытием с научной общественностью. Ничуть не бывало. Из рассказов Уорсли я понял, что Хирн «хотел сначала еще кое в чем разобраться», а потом уж публиковать свои материалы(25). В общем, до момента появления статьи никто, кроме нескольких специалистов, ничего о его работе не знал. Каковы бы ни были причины этого, но даже через шесть лет после завершения своей диссертации Хирн не обнародовал результаты своих опытов ни в одном широкодоступном издании.

Из-за скрытности Хирна, или, может, просто по стечению обстоятельств, мы в Стэнфорде вплоть до конца 1980 года ни­чего об английских изысканиях не знали. А к концу этого года мы уже самостоятельно достигли того, о чем писал в своей диссертации Хирн, и даже пошли дальше, так что ничего нового для себя в его труде не обнаружили. Если бы результаты опытов этого ученого были доступны для нас несколькими годами рань­ше, то это сэкономило бы нам массу времени и сил и сделало бы вклад Хирна в науку поистине огромным. Но этого не про­изошло. В результате в научном принятии осознанного сно­видения опыты Хирна сыграли лишь незначительную роль. Сказав это, я хочу добавить, что у меня есть некоторые сомнения в том, что Кейт Хирн является тем новатором и энергичным исследователем, от которого стоит ждать новых открытий. Что касается Алана Уорсли, то он продолжает сотрудничать с дру­гими исследовательскими группами в Англии, проводя интерес­ные эксперименты как в лаборатории, так и дома.(26) И что бы он ни делал впоследствии, он навсегда останется тем, кому впервые удалось отправить послание из мира сновидений в мир реаль­ный.

Мы рассмотрели историю исследования осознанного сно­видения в лабораторных условиях вплоть до момента призна­ния его научным миром. С тех пор общественный и научный интерес к нему продолжает расти. За последние несколько лет на эту тему были написаны десятки статей. Все это вызывает ощущение появления новой, крайне интересной области иссле­довании — мира осознанных сновидений.

Глава 4

Исследование мира сновидений:

Осознанное сновидение в лаборатории

Картография мира сновидений

 

Возможная связь между миром физическим и миром сновидений всегда волновала человечество. Об этом свидетельствует история, насчитывающая не одно тысячелетие. Однако проблеме сновидческой реальности, как и вопросам «Почему небо синее?» или «Что находится на обратной стороне Луны?», вплоть до недавнего прошлого пришлось ждать техно­логического развития, делающего возможным ее разрешение. Некоторый прогресс был достигнут и в психофизиологическом исследовании снов, но, как и в случае обычных сновидцев, этот метод имеет заметные ограничения.

Если исследователей интересовало, например, сопровожда­лось ли сообщаемое сновидцем перемещение взгляда соответ­ствующим физическим движением глаз, то они сталкивались с множеством проблем. Во-первых, необходимо было заметить движение глаз сновидца, что теперь достаточно просто сделать с помощью ЭОГ (электроокулограммы). Затем нужно было пронаблюдать за глазами сновидца на протяжении всего БДГ-периода, ожидая (и в этом основная сложность) пока он случайно не совершит четкую последовательность движений глазами. Такая последовательность очень редко носила необычный ха­рактер, как, например, в случае сновидения о пинг-понге (глава 3), и впоследствии она могла быть определенно идентифицирована сновидцем и связана со сновидением. Среди многих тысяч попыток, имевших место в течение последних десяти­летий исследования сна и сновидений, такие случаи можно пере­считать по пальцам. Если смысл опыта сводится к ожиданию подобных результатов, то экспериментатору потребуется масса времени, прежде чем испытуемый случайно сделает то, чего от него ожидают.

Рассмотрим еще один пример, подтверждающий, что успех таких исследований ограничивается не только внимательнос­тью экспериментатора. Предположим, что нашего исследовате­ля интересует, проявляет ли мозг повышенную активность (измеренную с помощью ЭЭГ— электроэнцефалограммы) в связи с поставленной умственной задачей, например, пением или сче­том. В бодрствующем состоянии у большинства правшей во время пения активизируется правое полушарие мозга, а во вре­мя счета — левое. Сможет ли исследователь дождаться случая, когда испытуемый запоет и начнет считать в одном и том же неосознанном сновидении? И как он сможет определить, что испытуемый делает в данный момент?

Основная проблема такого психофизиологического отно­шения к исследованию сновидений состоит в том, что в случае неосознанно-сновидящего у исследователя нет способа удосто­вериться в соответствии содержания сна целям конкретного эксперимента. Это не намного легче, чем охотиться в темноте. Вполне понятным кажется снижение интереса к подобным ис­следованиям после целого ряда лет, потраченных впустую, и бесконечных миль бумажной ленты, безрезультатно прокручен­ной полиграфом. В итоге некоторые ученые совсем отказались от психофизиологического подхода и занялись чисто психо­логическими исследованиями. Дэвид Фоулкес, известный иссле­дователь в области сновидений, писал: «...сейчас стало очевид­ным, что психофизиологические исследования не оправдывают затраченных средств, поэтому для тех, кто занимается психо­логией сновидений, было бы не слишком мудро продолжать тратить на них ограниченные ресурсы». Это заключение несо­мненно справедливо, но лишь в том случае, когда касается традиционных психофизиологических методов, использующих обычных сновидцев. Использование же осознанно-сновидящих устраняет основные недостатки старого подхода и позволя­ет исследователям успешно проводить эксперименты. Это мо­жет послужить возрождению психофизиологического метода.

Тот факт, что осознанно-сновидящий понимает, что спит, способен помнить о заранее оговоренных действиях и подавать сигналы в бодрствующий мир, открывает возможности для новых подходов к исследованию сновидений. Специально под­готовленные онейронавты могут выполнять разнообразные за­дачи и действовать во сне и в качестве испытуемого, и в качестве исследователя. В первую очередь, спящий может сигнализи­ровать о точном времени конкретного события во сне, что позволяет убедиться в правильности предположений, которые не могут быть проверены другим способом. Исследователь мо­жет попросить сновидца выполнить во сне определенные дей­ствия, и тот может исполнить их в точности. Сигнализирование позволяет также построить карту взаимодействия тела и ума.

Наши исследования в Стэнфорде проводились во многих направлениях и показали связь между изменениями в орга­низме осознанно сновидящего и разнообразными действиями, выполняемыми им во сне. Наша работа была посвящена ши­рокому кругу связей: между относительным временем снови­дения и временем реальным; между действиями в сновидении (движение глаз, речь и дыхание) и ответными мускульными реакциями; между пением и счетом во сне и соответствующей активацией левого и правого полушарий мозга; между сексуаль­ной активностью во сне и изменением разнообразных генитальных и негенитальпых физиологических параметров.

Время во сне

 

Как быстро способны мы войти в сновидение и как долю оно длится? Эти вопросы интересовали человечество на протя­жении многих веков. Традиционный ответ состоит в том, что сновидение длится совсем недолго. В качестве примера можно привести историю о Ночном Путешествии Мохаммеда. Непос­редственно перед отправлением (на летающем коне) в путе­шествие по семи небесам, где он должен был повстречать семе­рых пророков, множество ангелов и самого Бога, Пророк опро­кинул кувшин с водой. Когда же, насладившись всеми прелес­тями рая, Мохаммед вернулся, то обнаружил, что вода еще не успела вылиться из перевернутого кувшина.

Пионер исследования сновидений Альфред Маури на зака­те своей жизни вспоминал каким-то образом связанный с Фран­цузской Революцией сон, который он видел много лет назад. После наблюдения нескольких сцен убийства он сам предстал перед революционным трибуналом. После долгих разбирате­льств, с участием Марата, Робеспьера и других героев рево­люции, Маури был приговорен к смерти, и его повели к месту казни под улюлюканье глумящейся толпы. Ожидая своей оче­реди среди остальных осужденных, он наблюдал за быстрой и страшной работой гильотины. Вскоре подошел его черед, и он поднялся па эшафот. Палач привязал Маури к плахе. Лезвие упало... и в этот критический момент Маури в ужасе проснулся и к своему неописуемому восторгу обнаружил, что голова все еще держится на плечах. Почти сразу он понял, что произошло: спинка кровати упала ему на шею. Маури заключил, что его длинное сновидение было вызвано ее ударом, а потому должно было длиться всего лишь какой-то миг! (Если вы считаете, что такое мнение могло существовать только в прошлом, то могу сказать, что недавно, в 1981 году, один уважаемый исследователь сновидений опубликовал статью, в которой поддержал гипоте­зу, утверждающую, что сновидения происходят в течение ко­роткого времени перед самым пробуждением.(1)

Несмотря на то, что подобные сновидения действительно иногда случаются, существуют доказательства, согласно кото­рым время действия во сне примерно совпадает со временем, необходимым на то же действие в реальной жизни. Демент и Клейтман будили испытуемых через каждые пять или пятнад­цать минут после начала БДГ-периода и спрашивали, сколько, по их мнению, длилось сновидение. Четверо из пяти были способны назвать правильное время. Это же исследование показа­ло, что сновидения, о которых испытуемые сообщали после пятнадцати минут БДГ-периода, были заметно длиннее, чем те, что длились пять минут. Эти данные опровергают мнение омгновенных сновидениях. Однако они не доказывают, что вре­мя во сне полностью совпадает с реальным, а говорят только обобщей пропорциональности между ними.

Субъективная длительность сновидения может быть пря­мо и просто измерена при содействии осознанно-сновидящих. Онейронавты могут подать один сигнал, как только поймут, что видят сновидение, а затем, просчитав, например, до десяти, измерить интервал времени, равный десяти секундам. По окон­чании этого интервала они могут подать повторный сигнал, который может быть зафиксирован с помощью полиграфа.

В наших экспериментах(2) было обнаружено, что измерен­ный таким образом отрезок в десять секунд в среднем был равен тринадцати секундам реального времени, тем же тринадцати секундам равнялось и субъективное восприятие испытуемыми десятисекундного интервала во время бодрствования. Одна из наших испытуемых — Беверли — провела подобный экспе­римент для телевизионной передачи Би-би-си. Вот как она опи­сывает это событие:

 

В этот раз, поздним утром, я очень хотела пережить осознанное сновидение. Перед съемочной группой, ожидавшей от меня успеха, я ощущала чрезвычайно сильную мотивацию. Поэтому, почувствовав, что нахо­жусь в точке перехода между бодрствованием и сном, я «помогла» этому переходу произойти. Мое тело сновидения повисло в воздухе над кроватью, очень похожей на ту, в которой уснуло мое физическое тело. Я подождала некоторое время, чтобы удостовериться, что действительно сплю. И тут я вдруг ощутила, что нечто мешает мне воспарить еще выше. Это были элек­троды. Однако, поняв, что это всего лишь электроды из сновидения, я решила не позволять сновидению уп­равлять «мною»! В этот момент я отлетела от кровати, нимало не заботясь об электродах, которые для меня больше не существовали. Пролетев через комнату, я стала сигнализировать — «левый-правый-левый-пра­вый» — о том, что обрела осознанность. Все это длилось несколько секунд. Я начала отмерять десять се­кунд, считая «тысяча один, тысяча два...», и тем време­нем, пролетев сквозь стену, попала в комнату отдыха. Все казалось очень темным, и я думала, что не очень крепко сплю, пока не увидела в зеркале свое слабое отражение. Я смотрела на него, а комната становилась все светлее и естественнее. Продолжая считать, я решила совершить несколько действий, о которых могла бы рассказать в отчете. Я схватила стул и играючи подбросила его в воздух, наблюдая, как он взлетел и поплыл. Окончив считать до десяти, я снова подала сигнал. После этого я решила засечь десять се­кунд, не используя счет. Мне показалось очень интерес­ным оказаться в комнате, в которой был расположен полиграф, и самой понаблюдать, как записываются подаваемые мною сигналы. Мне нужно было успеть за десять секунд, поэтому я полетела прямо сквозь примыкающие комнаты, заваленные коробками и стульями. Мне пришлось даже подняться выше, чтобы ничего не задеть. Я хотела успеть к полиграфу до того, как придет время подавать следующий сигнал. Откуда-то издалека до меня доносился голос, похожий на мой, который продолжал считать, несмотря на мое решение не делать этого. Это меня немного озадачило и очень заинтриговало. Точно в срок я оказалась возле полиграфа и увидела нескольких людей, собравшихся вокруг. Я крикнула: «Эй, я делаю это "живьем"!», просигналила в третий раз и увидела, как дико взметну­лось перо полиграфа.

 

Этот эксперимент показывает, что время во сне примерно равно времени, измеренному часами, по крайней мере, во время осознанных сновидений.

Многие читатели, возможно, возразят мне: «Но мне не­сколько раз приходилось видеть сновидения, события в кото­рых, казалось, длились многие годы». Такое случалось с каждым, однако этот феномен можно объяснить по аналогии с фильмами и театральными постановками. Если в фильме мы видим, что герой гасит свет в полночь, а через несколько минут просыпается на рассвете, то с легкостью верим, что прошло семь-восемь часов, хотя знаем, что это обман. Я думаю, что тот же механизм помогает сновидению создать иллюзию длинного промежутка времени. Я не вижу в этом никакого противоречия с предложенной концепцией равенства времени во сне и вре­мени реального. Результаты наших экспериментов со временем показывают, что и в сновидении, и в реальной жизни схожие действия требуют примерно одинаковых временных затрат.

Такие результаты не должны никого удивлять. В конце концов, существует психофизиологическое ограничение на скорость обработки информации мозгом. Если я спрошу вас, умеет ли петь канарейка, вам потребуется несколько секунд, чтобы ответить, а ответ на вопрос, может ли канарейка летать, потре­бовал бы даже чуть больше времени. Почему же на такие прос­тые вопросы мы не можем отвечать мгновенно? Да потому, что нашему мозгу требуется определенное время, чтобы среди мил­лиардов воспоминаний отыскать тот ответ, который действи­тельно является верным. Поэтому в сновидениях мы не можем ничего делать мгновенно: мозгу необходимо время, чтобы сге­нерировать такое сновидение.

Мы предприняли эксперимент с целью проследить парал­лели между дыханием во сне и изменением обычного дыхания у спящего человека. Очевидно, что тело сновидения не нужда­ется в дыхании, ведь оно является лишь умственным образом физического тела сновидца. То, что во время бодрствования мы ни на секунду не перестаем дышать, обусловлено в основном подсознанием. Обычно мы осознаем этот процесс, когда что-то привлекает к нему наше внимание: если нам, например, не хватает воздуха или по каким-то причинам нам нужно задер­жать дыхание.

Из-за того, что мы не слишком часто осознаем, что дышим во время бодрствования, мы редко обращаем на это внимание и во сне. Впервые проблема такого рода заинтересовала меня в возрасте пяти лет. Тогда для меня было привычным «делом» на протяжении нескольких ночей смотреть похожие сны. В одном из таких сериалов я был подводным пиратом и однажды очень разволновался из-за того, что слишком долго находился под водой, гораздо дольше, чем обычно мог задерживать дыхание. Но затем с огромным облегчением я вспомнил, что в «этом сне» могу дышать под водой. Означало ли это, что мне не нужно было дышать в сновидении? Я не считал так, и на протяжении после­дующих тридцати лет больше не волновался по этому поводу.

Мы заинтересовались, задерживается ли физически ды­хание сновидца во время подобного действия во сне. Получить ответ на этот вопрос было бы очень сложно, используй мы старую методологию исследования сновидений, но помощь осознанно-сновидящих облегчила нашу задачу. Трое онейронавтов согласились присоединиться ко мне в этом экспери­менте. Мы пытались совершить во сне предварительно огово­ренную последовательность вдохов и выдохов — после того как поймем, что спим. С помощью сигналов глазами мы отмечали начало и конец пятисекундного промежутка времени, в течение которого должны были участить или задержать дыхание. Каж­дому из нас пришлось провести по две-три ночи в лаборатории сна, где контролировалось наше дыхание и проводились обыч­ные физиологические измерения для определения стадий сна.

В общей сложности мы получили отчеты о двенадцати осознанных сновидениях, в которых поставленная задача была выполнена. Записи полиграфа были отданы независимым исследователям для достоверного выявления случаев задержки или учащения дыхания. Исследователи могли точно иденти­фицировать такие случаи. Вероятность случайных совпадений равнялась 1/4096. Поэтому мы можем с уверенностью сказать, что волевое управление дыханием умственного образа приводит к соответствующим изменениям реального дыхания.

Однако это вовсе не означает, что любое изменение ды­хания во время БДГ-сна связано с содержанием сновидения. Например, отмеченная полисомнографом задержка дыхания не обязательно свидетельствует о задержке дыхания во сне. Но если такая задержка была, то она будет отмечена прибором. Многие факторы разных уровней психофизиологической организации человека оказывают свое влияние на дыхание как во время бодрствования, так и во время сна. Некоторые из этих факторов являются физиологическими, другие — психологическими. Вместе они формируют сознательно переживаемое содержание сновидения.

Как показали наши исследования, изменение дыхания во сне влияет на действительное дыхание спящего. Этот результат перестанет казаться удивительным, если взглянуть на него в нужном свете. Похожую связь можно обнаружить и в бодрст­вовании, в разговоре или другом виде активности, если отвлечь­ся от того, что во время БДГ-сна большинство мышц отключе­но. Подавляя мышечную активность во время БДГ-сна, система ствола головного мозга уберегает нас от непроизвольного вскакивания посреди ночи и бегания с закрытыми глазами — за­нятий, опасных для нас в той же мере, в какой они были опасны для наших предков, обитавших в джунглях. Однако во время БДГ-сна не все группы мышц одинаково бездействуют. Вряд ли мы смогли бы причинить себе какой-либо вред, двигая глазами, поэтому во время сна экстраокулярные мышцы сохраняют ак­тивность. Более того, именно этот факт и определил обще­принятое название активной стадии сна. В БДГ-фазе не пара­лизуются и дыхательные мышцы, которые остаются активными по вполне понятной причине.

 

Пение и счет

 

Человеческий мозг разделен на два полушария. У боль­шинства людей левое полушарие проявляет повышенную ак­тивность во время речи и аналитического мышления, тогда как правое активно при выполнении задач, связанных с пространственным и абстрактным мышлением. Несмотря на то что сте­пень такой специализации полушарий мозга сильно преуве­личена в популярной прессе, многочисленные научные разра­ботки доказывают справедливость различия в активности пра­вого и левого полушария. Кроме того, эти различия в каждый отдельно взятый момент в значительной мере зависят от рода умственной деятельности человека.

Все эти исследования проводились, разумеется, с бодрствующими испытуемыми. Поэтому возникает вопрос, сохраняются ли подобные различия во время БДГ-сна. И вновь на это могут ответить только осознанно-сновидящие. Мы решили сравнить счет и пение во сне — два вида активности, в которых проявля­ется деятельность соответственно левого и правого полушария.(4) Почему именно эти два вида деятельности? Выбор определила практическая сторона вопроса. В отличие от других задач счет и пение не требуют от тела сновидения никакой другой деятель­ности, кроме как движения языком — привычного занятия для онейронавтов!

Я был первым, кто попытался поставить подобный эк­сперимент. В самом начале одной из ночей, проводимых в ла­боратории, я проснулся и решил воспользоваться своим мне­моническим методом вхождения в осознанное сновидение (МВОС). Через некоторое время я вновь проснулся из неосоз­нанного сновидения и опять решил попробовать МВОС. Резуль­тат был разочаровывающим. Казалось, что и третья попытка провалилась. Я лежал в постели, проснувшись уже в четвертый раз за ночь, и с беспокойством думал о том, что со мной про­изошло: неужели я утратил способность после стольких лет? И вдруг я обнаружил, что летаю высоко над лугом. С огромным облегчением я мгновенно осознал, что это тот осознанный сон, которого я ждал! Я подал сигнал глазами и начал петь:

 

Плывет, плывет, плывет твоя лодка

Медленно вниз по течению.

Весело, весело, весело, весело,

Жизнь — это лишь сновидение.

 

Продолжая летать над лугом, я подал второй сигнал глазами и стал медленно считать до десяти. Окончив счет, я подал третий сигнал, отметив окончание выполнения экспериментальном за­дачи. Я был крайне обрадован своим успехом и стал кувыркаться в воздухе. Через несколько секунд сон растаял.

Мы записали мозговые волны обоих моих полушарий, для того чтобы размер альфа-активности во время выполнения каждой из задач могло быть подсчитано на компьютере. Рит­мические альфа-волны обычно свидетельствуют о покое и не­возбужденности мозга. Поэтому если во время выполнения задания одно из полушарий больше занято р