П 685 Традиционные христианские ценности и современный мир 8 страница

Помимо разного рода «потешных» предметов в царском быту высоко ценились книги. У каждого члена царской семьи в комнате стояла книгохранительница с запасом избранных или наиболее необходимых настольных книг для душевного спасения [7. С. 282]. Прежде всего это были церковные поучения или церковно-исторические сказания, жития, но могли встретиться и светские книги. У царевича Алексея в возрасте 11–12 лет уже была маленькая библиотека, основу которой составили напечатанные специально для него по заказу дедушки Филарета Никитича «Азбука», «Апостол печатный…», «Апостол письменный…»; подаренные окольничим князем А.М. Львовым «Грамматика литовская печать в осмушку», литовский «Лексикон» и учителем царевича В.С.Прокофьевым «Псалтырь» [8. С. 109; 6. С. 226–228].

Кроме того, царевич Алексей получил от А.М. Львова предназначенную для письма книжку, которая привлекала особое внимание: «…листье каменное, доски серебряны камфарены; по доскам на сторонах стоят немки; застежки серебряны ж, на переплетке четыре репейка на щурупах. Книжка каменная ж, доски серебряные резные, по зеленой земле». К этому подарку от А.М. Львова прилагалось «перо писчее с финифтом, у него черен королек, на верху изумрудец. Перо серебряно с карандашом» [7. С. 284]. Не менее красивой была каменная книжка царевича Ивана Михайловича: «…оправлена золотом и осыпана дорогими каменьями, яхонтами, изумрудами, алмазами. Верхняя ее доска украшена запоною с литым двоеглавым орлом, а нижняя литым же изображением человека на коне с палашом, под конем змея крылата. На золотой цепочке висит золотая спица, или перо…». У царевича Ивана также имелась «готовальня серебряна четвероугольна резная, а в ней чернилица меденая да песочница серебрена», и другая «готовальня оболочена кожею красною, по ней басмены травы золотом и серебром сусальным…» [7. С. 284].

На выбор педагогических средств для царевичей оказывали влияние сами воспитатели. По замечанию В.О. Ключевского, главный воспитатель царевича Алексея Б.И. Морозов был одним из первых среди русских бояр, кто пристрастился к западноевропейскому. В комнате будущего государя можно было увидеть коня немецкой работы и немецкие «карты», купленные в Овощном ряду, а также детские латы, сделанные для мальчика немецким мастером Петром Шальтом. Кроме того, Б.И. Морозов ввел в учебную программу Алексея Михайловича прием наглядного обучения, знакомил его с предметами окружающего мира посредством немецких гравированных картинок [8. С. 109]. И.Е. Забелин эти картинки именует эстампами, гравированными на меди и на дереве, и относит их появление в царском быту к началу XVII века под общим названием потешных немецких печатных листов [7. С. 263–264]. А.П. Богданов, напротив, самое раннее упоминание о покупке эстампов для царских детей относит к 1632 г. Так, для пятилетней царевны Ирины Михайловны купили для потехи в упоминаемом Овощном ряду, на Красной площади, сначала 20 «листов», а чуть позже 30 «листов», о которых говорилось, что они «бумаги немецкой писаной, т.е. раскрашенной акварелью. Кстати, появление иностранных акварелей в России А.П. Богданов также относит к 1632 г. 16 июня 1634 г. купили от 40 до 60 печатных листов для пятилетнего царевича Алексея Михайловича и его сестер-царевен: семилетней Ирины и четырехлетней Анны. 9 января 1635 г. «в хоромы царевича Алексея, которому исполнилось 5 лет и 10 месяцев, были взяты еще 32 «листа писаных немецких и русских» [6. С. 249]. Эстампы использовались в царской семье и для наклеивания на ларцы, коробьи, сундуки. К примеру, купленный 8 июля 1644 г. для четырнадцатилетней Анны Михайловны «немецкий лист» «предназначался в наклейку на ее коробочку» [6. С. 232].

Таким образом, эти живописные картинки покупали для малолетних царевичей и царевен, с одной стороны, для забавы, увеселения, с другой, для знакомства их со многими предметами повседневной жизни, то есть с полезными знаниями селянина, ремесленника, промышленника, а также со знаниями по естественной истории, географии, всеобщей истории [6. С. 234; 7. С. 264].

Не менее значимым в деле образования царских детей являлся вопрос о том, кто будет их обучать и воспитывать. По словам подьячего Посольского приказа Г.К. Котошихина, оставившего свое сочинение о Российском государстве XVII века, для царевича и царевны выбирали «всяких чинов из жен жену добрую и чистую, и млеком сладостну, и здорову… Да у того же царевича или царевны бывают приставлена для досмотра мамка, боярыня честная, вдова старая, да нянька и иные послужницы» [9. С. 38]. Из этого же сочинения узнаем, что в возрасте пяти лет к царскому сыну приставляли боярина «честью великого, тиха и разумна». Такие качества были замечены в боярине Б.И. Морозове в процессе выбора главного воспитателя для царевича Алексея. Помимо главного воспитателя Г.К. Котошихин упоминает «учительных людей», приставленных к детям для обучения грамоте. Они должны были быть «тихие и не бражники», то есть спокойные, скромные, непьющие люди [9. С. 38–39].

Эстетической составляющей процесса воспитания детей царя Михаила Федоровича являлись «верховые сады» (от слова «Верх», т.е. Дворец), находящиеся при комнатах государя, царевичей и царевен [7. С. 140]. Все сады располагались на каменных сводах, над палатами и погребами. Отсюда еще одно их название – висячие сады. Они были разбиты на несколько цветников и гряд, между которыми шли дорожки для прогулок, обложенные досками, так что цветники и гряды находились собственно в ящиках. Из цветов здесь росли пионы, тюльпаны, белые и желтые лилии, алые розы, орлик, душистая и репейчатая гвоздика, девичья красота, рута, лазоревые и желтые фиалки, пижма, иссоп и многие другие. В летнее время во всех верховых садах висели клетки с канарейками, рокетками, соловьями и даже попугаями. Но самой любимой птицей русских царей была перепелка. Так, например, в 1667 г. в комнатном саду тогда уже царя Алексея Михайловича висело несколько клеток с перепелками [7. С. 144].

И хотя И.Е. Забелин указывает на скудость сведений о верховых садах, из Расходной книги Казенного приказа № 766 ему удается выяснить, что в 1635 г. садовниками Иваном Телятевским и Титом Андреевым для царевича Алексея Михайловича был разведен сад подле построенного незадолго до этого также для него Каменного Терема [7. С. 141–142]. В Расходной книге Казенного приказа содержится интересное сведение о том, что в том же 1635 г. садовник Никита Родионов поднес царю Михаилу и сыну его Алексею в их сады яблони и груши [7. С. 141].

Таким образом, обучение детей первого царя из династии Романовых, прежде всего, наследника российского престола, было не только дворцовым делом, принадлежащим царской семье, но и делом государственным, от которого зависело будущее страны и ее народа. Царский двор в заботе о воспитании царевичей и царевен способствовал и изменениям в обществе, в частности, в сфере образования, что выражалось в массовом издании на территории России учебных пособий, изначально предназначенных для царских детей; в распространении немецких гравированных картинок (эстампов), применении метода наглядного обучения, увлечении «потешными» предметами, куклами, многофигурными игрушками. Можно говорить о том, что начиная с правления Михаила Федоровича Романова, Государев двор, высшей точкой которого являлась царская семья, постепенно становился для своих подданных источником всенародного просвещения.

Литература

1. Каррер д’Анкос Э. Незавершенная Россия / пер. с фр. – М., – 2005. – 192 с.

2. Морозова Л. Михаил Федорович // Вопросы истории. – 1992. – № 1. – С. 32–47.

3. Лебедев В.П. Первый из Дома Романовых. – СПб., 1913. – 32 с.

4. Костомаров Н.И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. – М., – 1991. – Кн. 2. Вып. 4–5. – 538 с.

5. Рогов А.И. Школа и просвещение // Очерки русской культуры XVII века. – М., – 1979. – Ч. 2. – С. 142–154.

6. Богданов А.П. Учеба царских детей XVII века и издания государевых типографий // Федоровские чтения. – М., – 2003. – С. 224–256.

7. Забелин И.Е. Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетиях: в 3 кн. Кн. 1. Государев двор, или дворец. – М., – 1990. – 416 с.

8. Ключевский В.О. Исторические портреты. Деятели исторической мысли. – М., – 1990. – 624 с.

9. Котошихин Г.К. О России в царствование Алексея Михайловича. – М., – 2000. – 272 с.

 

ХРИСТИАНСТВО И РУССКАЯ КУЛЬТУРА:

ТРАДИЦИОННЫЕ ПРАВОСЛАВНЫЕ ЦЕННОСТИ В ПОСТСОВЕТСКОМ ПРОСТРАНСТВЕ

 

Глобализация, Китай, православие и вопросы национального воспитания

Остапенко А.А., Хагуров Т.А

Кубанский государственный университет, г. Краснодар, Россия

 

Казалось, что совсем недавно, мы высказывались [1, 2; 3] о том, как после известных событий на Манежной Владимир Владимирович и Дмитрий Анатольевич дискутировали по поводу стратегических путей национального воспитания в нашем Отечестве. Напомним, что Путин тогда ратовал за «общероссийский патриотизм» и приводил в пример советскую ситуацию межэтнического согласия и мира, основанную, между прочим, на идее интернациональной дружбы. Медведев, не соглашаясь, говорил о том, что «нам не нужно стесняться учиться» толерантности у американцев. Мы тогда сокрушались по поводу ситуации, в которой оказываются замы по воспитательной работе в условиях, когда первые лица государства не могут договориться по ключевому стратегическому вопросу национального воспитания.

С тех прошло два года. Принципиально изменился мир. Произошла рокировка тандема. А бедные замы по воспитательной работе всё так же находятся на мировоззренческом распутье: то ли межэтническую толерантность воспитывать, то ли интернациональную дружбу возрождать? То ли дальше насаждать «общечеловеческие ценности», то ли возвращаться к «общероссийскому патриотизму»? А тут ещё в мировоззренческую дискуссию о ценностях воспитания начал вмешиваться… Китай. Да, да, Китай! А не считаться сегодня со стремительно растущим Китаем, мягко говоря, неразумно. Завтра Китай объявит (а точнее, уже объявил) то ли реглобализацию, то ли глобализацию по-китайски и с этим придётся считаться всем. Если ещё год назад Китай не претендовал на то, чтобы продвигать свои ценности в остальной мир, то сегодня такая претензия громко заявлена.

11 января главная китайская газета «Жэньминь жибао» публикует на первой странице программную статью доцента Центра американских исследований Фуданьского университета Ван Ивэя под названием «Китайская модель разрушает гегемонию «общечеловеческих ценностей»» [4], которая начинается так: « Исторически мечтой западной цивилизации было торжество общечеловеческих ценностей в их западном понимании, мечтой китайской цивилизации — «великое единение» Да Тун. В нашу эпоху мир нуждается в китайских ценностях, потому что именно в них общечеловеческие ценности нашли свое полное выражение». Далее Ван Ивэй пишет: «Современная глобализация — это, по сути, распространение на весь мир западного строя, западной духовной и материальной культуры. А нам нужна глобализация иного порядка, глобализация системы ценностей, которая будет в рамках всего мира равно уважать и выражать все существующие культуры, подходы и модели развития, полностью отражать все многообразие и богатство различных цивилизаций». И называет глобализацию по-китайски реглобализацией.

Одновременно со статьёй Ван Ивэя 14 января в газете «Хуаньцю шибао», которая подчиняется редакции газеты «Жэньминь жибао» и имеет с 2006 года английскую версию «Глобал таймс», выходит статья сотрудника Китайского института современных международных отношений Сунь Жу «Китай берёт курс на «новый интернационализм» [5]. Она начинается так: «В прошлом знамя интернационализма было высоко поднято во внешней политике Нового Китая. Однако в ходе тридцати с лишним лет с начала проведения политики реформ и открытости идеологическая составляющая внешней политики ушла на второй план. Во главе угла оказались непосредственно государственные интересы и знамя интернационализма поникло. Но сейчас пришло время взять в узду погоню за прибылью и выровнять баланс между материальными и духовными нуждами. Объявление курса на «новый интернационализм» во внешней политике явно свидетельствует о том, что наступает расцвет системы китайских ценностей». Новую стратегию автор понимает так: «Суть «нового интернационализма» в том, что Китаю надо брать на себя бóльшую международную ответственность, по мере сил предоставлять ещё бóльшую помощь развивающимся странам, прикладывать ещё больше усилий для сохранения стабильного мирового правопорядка, исполнять еще больше обязательств и стремиться направить развитие международного порядка в справедливое и рациональное русло. В то же время переход к политике «нового интернационализма» значит, что ради защиты общих интересов всего человечества китайский народ готов пойти и на возможные жертвы».

Китай заговорил о жертвенности. Как только страна говорит о жертвенности и она становится сутью всей воспитательной стратегии, народ этой страны становится непобедимым. Если страна заявляет о своей собственной мировоззренческой стратегии и претендует на то, что эта стратегия будет всемирно значимой, эта страна может быстро войти в мировой авангард. Если руководство страны проповедует подражательную тактику, она неизбежно будет на вторых ролях.

Если мы будем продолжать начатую в 2010 году лидерами страны дискуссию о воспитательной стратегии в том же старом виде, стоя на распутье (или, скорее, в раскоряку) между толерантностью и интернационализмом, то надо признать, что мы опоздали. Обе эти мировоззренческие ниши заняты стареющей Америкой и взрослеющим Китаем. Если же мы будем продолжать настаивать на «общероссийском патриотизме», то надо признать, что эта идея всё же все российская, а не все мирная. А значит местечковая. И тогда она вторична в сравнении с американской и китайской.

Надо помнить, что Россия всегда была интересна миру только тогда, когда она предлагала своё непохожее вселенское, всеединое, соборное, общее Дело и мировоззрение, на которых и выстраивала свою воспитательную стратегию, основанную на мессианстве, жертвенности и справедливости. А затем предлагала её миру. Тогда она была мировым лидером. Как только она занимала подражательную позицию, она становилась скучным аутсайдером.

Тогда в чём вообще особость России и русского[25] пути вообще и какова стратегия национального воспитания в частности? Разумеется, в короткой статье ответить на него сколько-нибудь полно невозможно, но несколько принципиальных замечаний высказать стоит.

Начнем с того, что преувеличивать и драматизировать нашу особость не стоит. Россию иногда называют Евразийской цивилизацией, подчеркивая, что она особым образом соединила в себе Европу и Азию. Это верно, но лишь отчасти. В собственно культурном плане, т.е. в том, что касается внутреннего содержания жизни (смыслов, ценностей и идеалов) Россия относится к восточной (византийской) ветви Средиземноморской цивилизации, построенной на соединении греко-римской Античности и христианства. Православие, воспринятое Россией у Византии и положенное в основание российской государственности в виде формулы «Москва – Третий Рим», во многом иначе, чем католицизм или протестантизм трактует вопросы духовной жизни. Но и то, и другое, и третье – христианство. Другими словами, Россия и Запад имеют общий культурный корень: эстетические, интеллектуальные и духовные ценности, преломляемые и понимаемые, разумеется, зачастую по-разному. Другое дело Азия. Нас с ней роднит многое, но не самое сущностное. От Азии Россия переняла многие политические и социальные формы, закрепившиеся в период монгольского владычества, но в ценностном и смысловом плане мы отличаемся от Азии гораздо сильнее, чем от Европы. И ещё одно важное отличие России и от Европы, и от Азии. Будучи православной по духу культуры и политики, Россия сумела чудесным образом соединить в себе симфонию народов и религий. Русский ислам и русский буддизм вносили свои непохожие лепестки в российское соцветие народов и вер. Такого не знала Европа, рожавшая свой Модерн в пламени кровавых религиозных войн. Не знала и Азия, равнодушно взирающая на бесконечное множество любых богов.

Своеобразие российской духовной культуры и той вести, которую несла миру Россия, связано с Православием. Однако, вот парадокс, наиболее сильным наше влияние на мировую политику и культуру было в XIX–XX вв. – времени, казалось бы, «упадка» православной культуры. В XIX веке Россию настигает то, с чем Европа столкнулась одним-двумя столетиями раньше – секуляризация, обмирщение государственной и общественной жизни. А как же «Православие, самодержавие, народность»? Давайте почитаем, что пишут о состоянии православной жизни величайшие русские святые XIX века – Святители Игнатий Брянчанинов и Феофан Затворник. Оба единодушно говорят о кризисе подлинной религиозности, вырождающейся в обрядоверие, когда культ (внешняя форма) подменяет собой суть (состояние души). Об этом же писали многие русские классики, тот же Н.С. Лесков в «Соборянах».

Но у российской секуляризации есть принципиальное отличие от западной. Отличие, в котором в новейшее время и проявилась та особость нашего пути, которая позволяет России до сих пор и в нынешнем крайне тяжелом положении сохранять потенциал возрождения и глубокого влияния на судьбы мира. Когда в Европе, говоря словами Ф. Ницше, «Бог умер», то в качестве главного регулятора жизни на смену заповедям Божьим пришёл Закон. А на смену ценностям Царства Небесного – ценности комфорта и счастья. А главным условием достижения счастья и следования Закону стал Разум. Это – Европейский Модерн, дитя Возрождения и Просвещения, Реформации и борьбы за религиозную свободу, подчинившийся в итоге Его Величеству Рынку. Рыночные ценности комфорта и благополучия, успеха и богатства стали источником величия и слабости Запада. Запад в XIX веке стал стремительно терять метафизику – потребность сопричастности высшему, горнему миру.

Иное дело Россия. Когда живой голос Православия почти затих в мертвенной пышности формализованного культа, ни Закон, ни Разум, ни Комфорт не стали для России путеводной звездой. «И в этом все её беды», – восклицали наши западники и тогда, и сейчас. Не торопитесь, всё гораздо глубже. Народ, воспитанный Православием, хорошо понимал всю ограниченность этих новых блестящих западных богов: несовершенство и человекоугодливость Закона[26], суету и бессилие Разума перед конечными вопросами бытия[27] и, наконец, всю тщету Комфорта, который не мог спасти от Скуки и Тоски Смерти[28] безутешного одинокого человека. Ведущим регулятором жизни в России стала культура. Наш XIX век – век всемирного торжества величественной русской культуры во всех её сферах – музыке, балете, театре, живописи. А во главе всего этого великая русская классическая литература как авангард духовного и культурного развития страны. XIX век был веком Литературы. При этом литературу ни сами авторы, ни читатели не рассматривали как развлечение. Она была учебником жизни, а русские писатели – её учителями. В то время как в Европе бурно развивались социология и психология, в России их развитие было весьма скромным. И это неудивительно, наша литература сумела соединить невозможное – художественные средства познания человеческой души с вполне научной глубиной и тщательностью этого познания. Пушкина, Достоевского, Тургенева, Толстого и других наших классиков изучают во всём мире, ибо трудно найти что-то более самобытное и не похожее на западные модели в мире культуры, чем наши классики.

Итак, в XIX веке русскую весть миру несла наша литература. Что это была за весть? Это был обмирщённый вариант Православия. Кто-то метко назвал русскую литературу религией второй заповеди – любви к ближнему. Когда мы вслед за Европейцами потеряли Бога, у нас осталась любовь к ближнему (а не к себе любимому) и тоска по Богу. Эти два мотива – сострадание к человеку и тоска по высшему смыслу стали центральными для ВСЕХ наших классиков, исключая, может быть, М.Ю. Лермонтова, которого не случайно называли русским Байроном.

Не может человек жить ради своего комфорта, когда ближнему плохо, а ближний – это всякий человек, ибо все мы люди – одна семья. Эту простую и великую мысль раз за разом, на разные лады повторяли все русские классики во всех сюжетах своих произведений. Именно этот колокол «разбудил Россию». С теми же вопросами, с какими русская интеллигенция читала «Бедных людей» и «Униженных и оскорбленных» Достоевского, она и перешла к Марксу. И поняла его весьма по-своему, в духе Достоевского. Русский коммунизм – это потрясающий сплав православных корней, литературного содержания и воспитанных на этом народных чаяний, выраженный на марксистском языке. И русский коммунизм стал вслед за литературой русской вестью миру. И ведь мир слышал эту весть. Сейчас, когда революция 1917 года становится объектом ожесточенных идеологических атак, интересно посмотреть, какой её видела русская литература. Есть два полярных литературных «зеркала» русской революции. Одно из них – булгаковское «Собачье сердце», так полюбившееся нашей интеллигенции. М.А. Булгаков увидел в революции бунт быдла (Шариков, Швондер и иже) против культуры (профессор Преображенский). Что ж, подобное есть в любой революции, ибо она неизбежно поднимает со дна социальную муть. Скажем лишь, что Филипп Филиппыч Преображенский – это отнюдь не дитя русской культуры. Профессор – типичный западник, человек любящий Комфорт, зарабатывающий большие деньги косметическими операциями и абортами (да, да, перечитайте, если не верите) и отказывающий отдать одну комнату из семи для «уплотнения». Словно не зная, что в эти «уплотненные» комнаты людей переселяли из подвалов и бараков – вспомнил бы «Детей подземелья» Короленко или «Мальчика у Христа на елке» Достоевского. Для него этих детей подвалов просто не было. Ну, да Бог с ним, профессором. Всё-таки любимый герой многих.

Но есть у русской революции и другое «зеркало» – «Как закалялась сталь» Н.А. Островского. Павка Корчагин, вполне по-евангельски готовый в любой момент «положить душу свою» – это тот герой, которому народ поверил и пошёл за советской властью. Павка – человек мечты, русский человек, переставший быть лишним и радостно сгорающий в служении той мечте. О чём была эта мечта? Мечта, которую миру в политике рассказали Ленин и Сталин, а в литературе М.А. Шолохов и А.П. Гайдар, А.Р. Беляев и И.А. Ефремов. Мечта, в стремлении к которой вчерашние беспризорники колонии А.С. Макаренко, читая романы Горького, становились врачами и инженерами. Мечта, в схватке за которую мы жертвенно остановили фашизм. Эта была мечта все о том же смысле и милосердии, о том, что можно построить такое общество, где люди будут любить и уважать друг друга и жить не ради чрева, а ради Духа. Общество, где свободное развитие каждого станет условием свободного развития всех. Как затаскали потом эту глубокую идею. Общество, где люди будут жить в скромных квартирах и ездить на общественном транспорте, но у них будут прекрасные школы, музеи и библиотеки и они будут там часто бывать. Общество, где уважают любой честный труд, и есть знатные крестьяне и рабочие, которые могут отдыхать на одних курортах с академиками и генералами. И такое общество было. Оно было очень несовершенным и имело множество недостатков. Но в нём знали, что человека надо уважать за его моральные и трудовые заслуги, а не за деньги. В этом обществе впервые человек поднялся в космос. В нём дети не боялись гулять вечером во дворе дома и мечтали стать космонавтами и учёными, а не фотомоделями и олигархами [6]. Это общество в какой-то момент утратило свою мечту. Эта произошло не просто и не сразу, но произошло. Отчасти в этом виноваты его враги, отчасти оно само. Но этого общества больше нет.

А в мире всё острее встаёт вопрос о ресурсах. Западное общество потребления пожирает планету стремительно, мировые державы готовы на всё, чтобы сохранить статус-кво «богатого Севера» и «бедного Юга». Даже к новой мировой войне. Преувеличиваем? А что тогда происходит в Африке и на Ближнем Востоке? И вот Китай…

Будущее у России и мира есть только том случае, если мир прислушается к русской вести о смысле и милосердии. А чтобы это произошло нам нужно вновь открыть эту весть миру. И заявить о ней очень громко. Это непросто, почти невозможно в нынешних политических и культурных обстоятельствах. Для этого нужен новый огонь, новый язык, новая жертвенность Корчагиных, а не скепсис Преображенских. Для этого нужно чтобы русское Православие и русский коммунизм примирились и их голоса зазвучали в унисон. Для этого нужно нам всем вспомнить о своих культурных корнях, вспомнить, что не «хлебом единым», перестать копировать бледненькое блеянье education management, обнуляющее подлинное образование… Для этого необходимо перед нашими детьми рядом поставить христианские и советские образцы и примеры: образы стойкости и мужественности святого Георгия Победоносца и Алексея Маресьева, образы жертвенности и мученичества святого Димитрия Солунского и генерала Карбышева, святых Веры, Надежды, Любови и Зои Космодемьянской, образы служения Отечеству благоверного князя Александра Невского и маршала Г.К. Жукова, благоверного великого князя Димитрия Донского и Павки Корчагина, образы самоотдачи и милосердия великой княгини Елизаветы Фёдоровны, святителя Луки (Войно-Ясенецкого) и медицинских сестёр Великой Отечественной, образы тех, кто достиг высот в просвещении, равноапостольного Николая Японского и А.С. Макаренко, чей 125-летний юбилей так позорно замолчали...

Для этого нужно очень многое, чего сегодня нет. Сумеем ли мы все сообща это создать и возвестить эту новую русскую весть? Вот тот вопрос, который определит то, кем будут наши дети и внуки: подёнными рабочими на американских или китайских заводах (если повезёт) и обитателями социального дна (если не очень повезёт) или свободными учёными, инженерами и поэтами свободной и великой страны. Выбор за нами.

Литература

1. Остапенко А. Тупики национального воспитания. Как их преодолеть? // Народное образование. – 2011. № 1. – С. 34–38.

2. Остапенко А.Будем ли дальше воспитывать «окамененное нечувствие»? // Воспитательная работа в школе. – 2011. № 1. – С. 5–10.

3. Остапенко А. О путях и тупиках воспитания // Переправа. Журнал о душе и для души. – 2011. № 2. – С. 42–45.

4. 王义桅. 中国模式 正在打破“普世价值”霸权 (Ван Ивэй. Китайская модель разрушает гегемонию «общечеловеческих ценностей») //人民日(Жэньминь жибао). 2013. 11 янв. (перевод Фёдора Кокорева на сайте inoСМИ.ru http://www.inosmi.ru/world/20130114/204595110.html).

5. 孙茹. 推进“王道”外交正当其时 (Сунь Жу. Китай берёт курс на «новый интернационализм») // 环球时报 (Хуаньцю шибао). 2013. 14 янв. (перевод Фёдора Кокорева на сайте inoСМИ.ru http://www.inosmi.ru/world/20130115/204641939.html).

6. Сверчков А., Крижанская Ю. Размышляя над детскими рисунками // Суть времени. Общероссийская политическая газета. – 2012. № 2–4. – С. 8–9.

 

 

«Я ищу святынь…»: Ф.М. Достоевский в ситуации ценностного диалога с читателем

Кошечко А.Н.

Томский государственный педагогический университет,

Национальный исследовательский Томский государственный университет

Ф.М. Достоевский в «Дневнике писателя» дает следующую характеристику своей аксиологической позиции: «Я неисправимый идеалист; я ищу святынь, я люблю их, мое сердце их жаждет, потому что я так создан, что не могу жить без святынь…».

Культурный и духовный опыт каждой нации влияет на осмысление и изображение окружающей действительности. Имея в своем основании архетипические черты, созданные Достоевским образы оказываются не только органичными для русской ментальности, но и получают особую символическую наполненность, ассоциативную многоплановость, своего рода эстетический код, прочтение которого требует свободного владения понятийными и образными компонентами православной культуры: «Всякое подлинное искусство символично – оно есть мост между двумя мирами, оно ознаменовывает более глубокую деятельность, которая и есть подлинная реальность»[29].

Совпадая или не совпадая с текстом Достоевского через словесно-образные ряды, мы оказываемся способными видеть его ценностно-смысловое содержание, через которое нам открывается не только «пореформенная» эпоха, но и наша собственная, наше собственное сознание, которое не просто «диалогизирует с…», а «самоопределяется относительно…». И самоопределение это многопланово: оно затрагивает и уровень повседневно-экзистенциального сознания личности, и ее духовно-нравственный опыт, и ее творческий потенциал к самосозиданию.

Главная установка, которая всегда абсолютно точно считывает сознанием в текстах Достоевского, – это то, что текст никогда не переживается как «свой» опыт, читатель постоянно ощущает экспериментальный характер бытия, зафиксированного в одной из своих потенциально возможных ипостасей. Слово у Достоевского становится лицом (отсюда его формула – «лицо идеи»), которое выступает прямым собеседником или оппонентом и автора, и читателя. В определенной степени такой характер слова позволяет преодолеть рамки конечной земной жизни, является универсальным способом сохранения сознания, фиксацией самим Достоевским и его читателями определенного момента собственной экзистенции.

Способы онтологизации слова в текстах Достоевского направлены на освоение сознанием читателя структуры ценности, личностное «проживание» логики развертывания ценностного содержания: