Инициатива против чувства вины

Вкаждом ребенке на каждой стадии развития совершается чудо мощного развертывания всякий раз нового качества, которое дает новую надежду и устанавливает новую ответственность для всех. Таким новым качеством, существующим как в форме чувства, так и в форме широко распространенной особенности поведения, является инициатива. Критерии для распознавания всех этих новых чувств и качеств одни и те же: кризис, в той или иной степени подавлявший активность ребенка его неумелыми действиями и страхом, разрешается в том смысле, что кажется, будто ребенок сразу «повзрослел и душой, и телом». Теперь он выглядит «в большей степени самим собой», кажется более любящим, ненапряженным и живым в суждениях, более активным и активизирующим. Он свободен распоряжаться излишками энергии, что позволяет ему быстро забывать неудачи и приближаться к желаемому (даже если оно кажется сомнительным и, более того, опасным) неунизительным и более точным путем. Инициатива добавляет к автономии предприимчивость, планирование и стремление «атаковать» задачу ради того, чтобы быть активным, находиться в движении, тогда как раньше своеволие почти всегда подталкивало ребенка к открытому неповиновению или, во всяком случае, к вызывавшей протест независимости.

Я знаю, что само слово «инициатива» для многих имеет американский и предпринимательский оттенок. И все-таки, инициатива - это необходимая часть всякого дела; человеку необходимо чувство инициативы независимо от того, что он делает и чему учится - от собирания плодов до системы свободного предпринимательства.

Ходячая стадия и стадия инфантильной генитальности добавляют к инвентарю основных социальных модальностей модальность «делания» («making»), преимущественно в смысле «быть занятым чем-то исключительно в корыстных (личных) целях». [Эриксон употребляет здесь двусмысленное выражение «being on the make» (1. развиваться, делать карьеру; 2. искать и добиваться сексуальной близости), чтобы подчеркнуть связь инициативы с локомоторной и фаллической стадиями развития. - Прим. пер. ] Нет более простого и более сильного слова для обозначения этой модальности, чем «make»; оно предполагает получение удовольствия от того, что человек что-то предпринимает (или что-то / кого-то атакует) и достигает цели (побеждает). У мальчиков акцент сохраняется на фаллически-интрузивных модусах; у девочек акцент переносится на модусы «захватывания» («catching»), проявляющиеся в более агрессивных формах как «вырывание» («похищение») или, в смягченной форме, как придание себе привлекательности и внушение любви к себе. Опасность этой стадии заключается в возникновении чувства вины за предполагаемые цели и инициируемые поступки в ходе буйного наслаждения ребенка новым локомоторным и ментальным могуществом, актами агрессивного обращения и принуждения, которые быстро выходят далеко за исполнительные возможности детского организма и ума и, следовательно, требуют энергичного обуздания намеренной инициативы ребенка. В то время как автономия сосредоточивает ребенка на том, чтобы держать в стороне потенциальных соперников, и поэтому может приводить к вспышкам ревнивого гнева, чаще всего направленного против вторжения младших братьев и сестер, инициатива несет с собой предвкушаемое соперничество с теми, кто оказался первым и, следовательно, может благодаря превосходящему оснащению занять то поле деятельности, на которое направляется инициатива данного ребенка. Детская ревность и соперничество, то есть те озлобленные, хотя по существу тщетные попытки разграничить сферу неоспариваемого преимущества, теперь достигают кульминации в финальном состязании за привилегированное положение с матерью; обычное в этом случае поражение ведет к покорности, чувству вины и тревоги. Ребенок позволяет себе удовольствие быть в фантазиях великаном и тигром, но в сновидениях он в ужасе бежит изо всех сил. В таком случае это - стадия «комплекса кастрации», усилившегося страха обнаружить поврежденными свои половые органы (сейчас уже сильно эротизированные) вследствие наказания за фантазии, связываемые с их возбуждением.

Инфантильная сексуальность и табу инцеста, комплекс кастрации и супер-эго - все соединяется здесь, чтобы вызвать тот специфически человеческий кризис, в течение которого ребенок должен повернуть от особой, прегенитальной привязанности к родителям на путь медленного превращения в родителя, носителя традиции. Именно здесь происходит самое важное по последствиям разъединение и трансформация в эмоциональном энергоблоке, разделение между потенциальным триумфом человека и потенциальным тотальным разрушением. И именно здесь ребенок навсегда становится разделившимся внутри себя. Фрагменты инстинкта, которые до этого кризиса усиливали рост его детского тела и разума, теперь оказываются разделенными на детский набор, навсегда сохраняющий изобилие потенциалов роста, и родительский набор, поддерживающий и усиливающий самоконтроль, самоуправление и самонаказание.

Снова совместное регулирование оказывается важной задачей. Там, где ребенок, сейчас столь охочий до строгого управления собой, может постепенно развивать чувство моральной ответственности, там, где он может получить некоторое представление об институтах, функциях и ролях, которые будут благоприятствовать его ответственному участию, - он будет добиваться приятных достижений во владении орудиями и оружием, в умелом обращении со значимыми игрушками и в уходе за младшими детьми.

Конечно, родительский набор является сначала детским по природе: то, что на протяжении всей жизни человека его совесть остается частично детской, составляет самую суть человеческой трагедии. Ибо супер-эго ребенка способно быть грубым, безжалостным и непреклонным, как можно заметить в случаях, когда дети чрезмерно контролируют себя и сжимают свое «Я» до точки самоуничтожения; когда они развивают сверхпослушание, более педантичное, чем то, которого хотели добиться родители; или когда они развивают глубокие регрессии и стойкие обиды, так как сами родители, оказывается, не живут по этой новой совести. Один из глубочайших конфликтов в человеческой жизни - ненависть к тому из родителей, кто служил образцом и исполнителем воли супер-эго, но сам, как выяснилось, пытается выйти сухим из воды в случае тех же прегрешений, которые ребенок больше не мог терпеть у себя. Подозрительность и способность изворачиваться, образуя смесь с таким качеством супер-эго как «все или ничего» (характерным для этого рупора моральной традиции), делает человека морального (в смысле морализирующего) большой потенциальной опасностью для его собственного эго, да и для эго всех его собратьев.

Во взрослой патологии резидуальный конфликт, порожденный чрезмерной инициативой, выражается либо в истерическом отрицании, которое вызывает регрессию желания или аннулирование его исполнительного органа посредством паралича, торможения или импотенции; либо в сверхкомпенсаторной рисовке, когда испуганный индивидуум так страстно желает «увернуться», что вместо этого «высовывается». Погружение в психосоматическую болезнь также становится теперь обычным делом: как если бы культура вынудила человека неуемно рекламировать себя и настолько идентифицироваться со своей собственной рекламой, что только болезнь может принести ему спасение.

И здесь мы снова должны считаться не только с индивидуальной психопатологией, но и с той внутренней энергоустановкой гнева, которая должна быть «затоплена» на этой стадии, так же как подавляются и сдерживаются излишне оптимистичные надежды и дикие фантазии. Результирующая уверенность в своей правоте - часто главная награда за добропорядочность - позднее может быть обращена против других в виде постоянного и совершенно нетерпимого поучающего надзора, так что доминирующим стремлением человека становится запрещение, а не направление инициативы. С другой стороны, даже у нравственного человека инициатива склонна прорывать границы самоограничения, позволяя ему на своей или чужой территории делать другим то, что он никогда бы не сделал или не потерпел бы по отношению к самому себе.

В виду опасных потенций долгого детства человека было бы разумно не забывать об общем плане этапов человеческой жизни и возможностях руководства «племенем младым», пока оно еще действительно младое. И здесь мы видим, что в соответствии с мудростью базального плана ребенок никогда так не склонен учиться быстро и жадно, стремительно взрослеть в смысле разделения обязанностей и дел, как на этой стадии своего развития. Он хочет и может заниматься совместными делами, объединяться с другими детьми для придумывания и планирования таких дел, и он стремится извлекать пользу из своих учителей и подражать идеальным прототипам. Конечно, он остается идентифицированным с родителем своего пола, но теперь уже ищет благоприятные для себя возможности там, где идентификация с делом, вероятно, сулит простор для инициативы без слишком сильного детского конфликта или эдиповой вины и оказывается более реалистической, основанной на духе равенства, постигаемого на личном опыте совместной деятельности. Во всяком случае, «эдипова» стадия имеет результатом не только введение деспотического правления морального чувства, ограничивающего горизонты дозволенного; она также задает направление движения к возможному и реальному, которое позволяет мечты раннего детства связать с целями активной взрослой жизни. Поэтому социальные институты предлагают детям этого возраста экономический этос в образе идеальных взрослых, узнаваемых по своей особой одежде и функциям и достаточно привлекательных, чтобы заменить собой героев книжек с картинками и волшебных сказок.