Связь старших и младших поколений в обществе и семье как механизм психологического наследования

Карл Густав Юнг одним из первых обратился к идее понимания бессознательной сферы психики человека как жизненно необходимого источника мудро­сти, норм, ценностей, правил. Он рассматривал «коллективное бессознательное» в качестве одной из составляющих структуры человеческой личности. Этот глубокий слой личности представля­ет собой хранилище следов памяти наших исторических предков, причем, может быть, не только людей, но и еще более древних эволюционных предшественников.

«Коллективное бессознатель­ное» наследственно предопределено и одинаково для всего чело­вечества, оно содержит архетипы — первичные модели восприя­тия и поведения. Существование подобных структур подтвержда­ется, по мнению Юнга, поразительным сходством символов в живописных и литературных произведениях разных времен и на подов, сказках, мифах, легендах. Психические образы «коллек­тивного бессознательного» побуждают людей реагировать на от­дельные события сходным образом; они зачастую отражаются в сновидениях.

Хотя идеи Юнга о существовании «коллективного бессозна­тельного» и составляющих его архетипах не поддаются пока эм­пирической проверке, интерес к ним со стороны современных психологов, философов, теологов не ослабевает.

В свою очередь швейцарский психолог А. Зонди говорит о «ро­довом бессознательном» как форме психической наследственно­сти. Человек в жизни стремится реализовать притязания своих пред­ков — родителей, дедов, прадедов. Особенно ярко их влияние об­наруживается, как считает автор, в важные моменты жизни, имеющие судьбоносный характер: когда человек совершает свой профессиональный выбор или ищет место работы, спутника жиз­ни. Таким образом, решая важнейшие вопросы самоопределения, он не является совершенно «свободным», поскольку в своем лице представляет род, своих прародителей, делегировавших ему «по­ручения». Однако это не означает, что судьба человека жестко за­программирована и остается лишь следовать неким инстинктив­ным побуждениям. Человек может преодолеть навязанные тенден­ции, опереться на собственные внутренние резервы и построить свою судьбу осознанно.

Близкие идеи о роли «родительского программирования» в судь­бе человека развивает американский психотерапевт Э. Берн.

Опи­сывая различные варианты воздействия семьи, отдельных ее чле­нов на личность ребенка, он использует понятие-метафору «сцена­рий»: «Сценарий — это постепенно развертывающийся жизненный план, который формируется... еще в раннем детстве в основном под влиянием родителей. Этот психический импульс с большой силой толкает человека вперед, навстречу его судьбе, и очень часто не­зависимо от его сопротивления или свободного выбора»¹ (курсив наш. — Е. С).

Это своего рода бессознательное принятие ребенком предписывающего «образа» будущей взрослой жизни — судьбы «по­бедителя» или «побежденного», «неудачника». Истоки многих жиз­ненных сценариев, по Берну, лежат даже не в родительской семье, а в более ранних поколения. Автору удалось проследить трансляцию сценария на протяжении пяти поколений (речь идет о сценарии «победитель» в конкретном варианте «Мой сын будет врачом»).

Очень важно, считает Берн, что именно знает человек о своих прародителях и прапрародителях, какие испытывает чувства по отношению к ним.

Уже незамысловатая реплика или рассказ о предках могут свидетельствовать о характере «сценарных предписаний», которым следует человек. «Мои предки были ирландскими королями» — эта фраза может быть произнесена торжественно ицеремонно, а может с иронией («Я такой же пьяница, как один из них»); и за каждым суждением при анализе вскрывается некое истолкование значимого прошлого.

Чувства по отношению к предкам варьируют:

• гордость за выдающихся предков без какой-либо надежды на то, чтобы превзойти их достижения;

• идеализация (романтическая или парадоксальная, ориенти­рующаяся на одну, своеобразно выхваченную, черту — «бодрая старушка»);

• соперничество.

В целом к прародителям испытывают более интенсивные чув­ства, чем к родителям: «к прародителям относятся с благоговени­ем или ужасом, тогда как родители вызывают восхищение или страх»¹.

Не останавливаясь на деталях механизма раннего программи­рования жизненного сценария, подчеркнем, что при исследова­нии проблемы семейного воспитания должны учитываться не толь­ко непосредственные воздействия на ребенка, но и более общие представления его самого о своих близких и родных.

Н. Пезешкиан, основоположник позитивной психотерапии, уве­рен в важности психологического «наследия» человека и небезраз­личности происхождения как фактора идентичности. Он исполь­зует понятие «семейные концепции», которые определяют правила отношений к людям и вещам: от одного поколения к другому передаются не столько материальные блага, сколько стратегии переработки конфликтов и формирования симптомов, структуры мировоззрения и структуры отношения, которые переходят от ро­дителей к детям.

Концепции берут начало в критических пережи­ваниях одного из членов семьи, в религиозных и философских идеях, укореняются, усваиваются детьми и снова передаются сле­дующему поколению детей.

Примеры семейных концепций: «Что скажут люди», или «Аккуратность — половина жизни», «Ничего не дается легко», «Верность до смерти», «Достижения, честность, бережливость» и т.п. Частично они осознаются и формулируются носителем в сжатой форме в виде любимых поговорок, наказов детям, комментариев к ситуациям: «Будь верным и честным, но покажи, на что ты способен» или «У нас все должно быть, как в лучших домах». Большей же частью они остаются неосознанны­ми, воздействуют не явно.

Исследование истории семейных концепций соотносится с понятиями «историческое сознание», «укорененность», «отсут­ствие корней», «коллективное прошлое». Желания, требования, обиды, поступки, которые выглядят сегодня немотивированиыми обретают смысл в контексте простирающихся в прошлое семейных концепций. Когда социальная и семейная ситуация в корне изменяется, старая программа перестает отвечать актуаль­ным потребностям. У членов семьи накапливаются проблемы, задачи, страхи, навязчивые ритуалы и зависимости, до тех пор пока один из них не разрывает порочный круг активным вмеша­тельством.

Поэтому один из важнейших принципов позитивной семейной психотерапии Н.Пезешкиана — принцип установления связи между семейной традицией, идентичностью и проблемами человека.

Построение «концептуального семейного древа» рассмат­ривается как эффективное средство выявления значимых тем и постановки задач в терапии, в которую вовлекаются несколько поколений (родители, бабушки, дедушки, а иногда и прабабуш­ки, прадедушки).

В отечественной психологии Э.Г.Эйдемиллер и В.В.Юстиц-кис рассматривают патологизирующее семейное наследование, ха­рактерное для дисфункциональных семей как формирование, фик­сацию и передачу эмоционально-поведенческого реагирования от прародителей к родителям, от родителей к детям, внукам и т.д. Ригидные, иррациональные, жестко связанные между собой убеж­дения, заимствованные у представителей старшего поколения, формируют личность, малоспособную к адаптации, страдающую пограничными нервно-психическими расстройствами.

Можно с сожалением отметить, что пока большее внимание специалистов привлекают именно явления искажающего влияния неосознаваемых детерминант на поведение молодого человека, явления «негативного» психологического наследования. Возмож­но, это происходит из-за того, что в поле интереса психологов и психотерапевтов попадают прежде всего люди, не разрешившие своих внутренних конфликтов, находящиеся в состоянии кризиса. В качестве иллюстрации другого, позитивного понимания семей­ных «корней» приведем отрывок из романа популярного совре­менного американского писателя.

«Именно в этом доме в тринадцать лет Элизабет обнаружила истоки своей семьи и впервые в жизни почувствовала, что разрушилась степа одиночества, что она частица большого целого.

Все началось в тот день, когда она нашла Книгу. <...> И словно отвори­ла дверь в другой мир. Это была биография ее прапрадедушки Сэмюэля Роффа, изданная на английском языке и отпечатанная частным образом ^а пергаменте... Главным было содержание, история, дававшая жизнь Портретам, висевшим на стене внизу....Незнакомцы, которые ничего не Значили для Элизабет.

И вот теперь в башенной комнате, когда Элизабет открыла Книгу и Начала читать, Сэмюэль и Терсния ожили. Она почувствовала, как время вдруг потекло вспять.<...> Элизабет отложила Книгу и, закрыв глаза, ясно представила себе иодиночество Сэмюэля, и его восторг, и его разочарование.

Вот тогда-то к ней и пришло ощущение сопричастности, она почув­ствовала себя частицей Сэмюэля, а он был частицей ее. В се жилах текла его кровь. От счастья и переполнившего ее восторга у нее кружилась голова...

Чудесным, неожиданным образом именно старый Сэмюэль вселил в нее мужество и поддержал ее в самые трудные для нее минуты. Элизабет казалось, что судьбы их очень схожи. Как и она, он был одинок, и ему не с кем было поделиться своими мыслями. И так как они были одного возраста — хотя их и разделяло целое столетие, — она полностью отож­дествляла себя с ним»¹.

Мы видим, как девочка, с рождения лишенная материнской любви, со стороны отца находившая лишь формальную заботу о ее благополучии, обретает устойчивость личности, ее «укорененность», разделенность чувств и переживаний при знакомстве с образами предков, что становится поворотным моментом ее жизни.