Русский витязь на Третьей мировой 6 страница

Александр Казинцев обращает внимание на то, как Соловьёва и Шестова публикаторы, комментаторы пытаются подстричь под излюбленные либеральные идеи. Критик убедительно полемизирует с доктором философии Н. Мотрошиловой, автором биографического отзыва о Шестове. На её версию происхождения псевдонима Льва Шварцмана Казинцев отреагировал так: «Насчёт противостояния национализму еврейскому – верно. Шестов никогда не ощущал себя еврейским философом. Ему были дороги русские писатели <…>, ему были близки традиции русской мысли, не терпящей философски абстрактных умствований <…>. Что же до борьбы с шовинистическим антисемитизмом, то надо обладать изощрённой в схоластических словопрениях логикой, чтобы увидеть в выборе русского имени «мотив борьбы» с антисемитизмом».

Суждения же критика о Владимире Соловьёве, его публикаторах, Сергее Аверинцеве, авторе эссе «К характеристике русского ума», вызвали возмущённый отклик Владимира Бибихина «Свои и чужие». Суть его сводится к тому, что Казинцев попытался «учредить опеку над Соловьёвым» («Литературное обозрение», 1989, № 12). Думается, речь в статье «Новая мифология» идёт о другом. Соловьёв как мыслитель был очень широк, а публикаторы «Нового мира» его кастрируют. Они знакомят читателя с теми работами, где содержится несправедливая критика русского народа, государства, Церкви, знакомят по фрагментам, а все «лишнее», не соответствующее их взглядам, вырезают. Казинцев считает, что на страницах журнала должны были присутствовать и работы иной направленности. В целом же критик не скрывает своего несогласия с Владимиром Соловьёвым по многим вопросам, часть из которых называет.

Вообще-то Александру Казинцеву повезло, ибо его суждения о философе заметили. В последующие годы ситуация принципиально изменилась: возник культ Соловьёва со всеми вытекающими отсюда последствиями. Одно из них – игнорирование «левыми» критики в адрес философа его и наших современников (Б. Чичерина, Н. Страхова, П. Астафьева, В. Несмелова, Н. Ильина, Н. Калягина и других). Так, Николай Ильин в своём серьёзнейшем исследовании «Трагедия русской философии» (Санкт-Петербург, 2003) утверждает и доказывает, что именно с Владимира Соловьёва начинается деградация русской теоретической философии.

Я, конечно, понимаю, что в восприятии многих В. Соловьёв – это Ленин сегодня, но на мысли, подобные ильинским, придётся когда-то всерьёз реагировать. И чем раньше, тем лучше…

В разное время независимо друг от друга Владимир Бондаренко, Вячеслав Огрызко и автор этих строк с сожалением писали, что Александр Казинцев ушёл из критики в публицистику. Сей факт, конечно, ничего не меняет в нашем представлении о критике 80-90-х годов ХХ века. Она без Александра Казинцева немыслима, ибо он – один из самых ярких и талантливых «зоилов» этого времени, практически сразу овладевший «искусством понимания».

P.S. Я, как человек наивный, всё же надеюсь, что Александр Казинцев ещё вернётся в критику...

 

ЕДИНОЖДЫ ПРИСЯГНУВШИЙ,

ИЛИ ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ

СЕРГЕЯ КУНЯЕВА

 

Статья Сергея Куняева «Трагедия стихии и стихия трагедии» («Литературная учёба», 1982, № 1) о поэме С. Есенина «Пугачёв» – первая серьёзная публикация литературоведа. Помню своё тогдашнее восприятие её: мой одногодок, а пишет так хорошо, гораздо лучше меня. Пройдёт время, и я принципиально иначе, нежели Куняев в названной статье и в книге «Сергей Есенин», оценю данное произведение русского гения («Литературная Россия», 2007, № 22)…

Итак, закономерно, что именно «Трагедия стихии и стихия трагедии» открывает книгу критика «Жертвенная чаша» (М., 2007), куда вошли его избранные работы, написанные на протяжении двадцати пяти лет. Данная статья Куняева – своеобразная завязка в его творческой судьбе, в которой тема Есенина станет сквозной, главной.

В одном из интервью Сергей Куняев назвал себя «многолетней «архивной крысой» («День литературы», 2007, № 5) и уточнил, что впервые есенинские подлинники взял в руки в двадцатилетнем возрасте, то есть в 1977 году. Затем последовали многолетняя работа с архивами А. Блока, С. Есенина, Н. Клюева, встречи с оставшимися в живых их современниками: Сергеем Марковым, Анатолием Яр-Кравченко и т.д. Прорывным же для Куняева, думаю, стал период лето – начало осени 1991 года, когда он трудился в архивах КГБ. Здесь критику через «дела» Сергея Есенина и так называемых новокрестьянских поэтов открылось то, о чём он догадывался или не подозревал вообще.

И этими своими открытиями – «делами» С. Есенина, Н. Клюева, А. Ганина, П. Васильева, В. Наседкина, И. Приблудного и т.д., статьями и художественными произведениями уничтоженных русских писателей – Сергей Куняев вместе с отцом спешат поделиться с читателями. Публикуется целая серия сенсационных статей, часть из которых я назову: «Растерзанные тени» («Наш современник», 1992, № 1), «Дело» Ивана Приблудного» («Наш современник», 1992, № 3), «Пасынок России» («Наш современник», 1992, № 4), «Мы, русские, потеряли Родину и отечество» («Наш современник», 1992, № 10), «Ты, жгучий отпрыск Аввакума…» («Наш современник», 1993, № 1).

При чтении современных вузовских учебников, книг, статей о поэзии 20-30-х годов ХХ века создаётся впечатление, что известные авторы либо не знают названных публикаций Куняевых, либо сознательно их игнорируют. Например, в «Истории русской литературы ХХ века» (М., 2003) В. Баевского имена Павла Васильева, Алексея Ганина, Сергея Клычкова, Петра Орешина, Пимена Карпова, Василия Наседкина и т.д. даже не называются. Николай Клюев дважды лишь упоминается, характеристика же поэзии Сергея Есенина – без его главных произведений – вызывает шок своим непрофессионализмом, произволом, тенденциозностью, многие высказывания Вадима Соломоновича просятся в рубрику «нарочно не придумаешь».

Через архивы КГБ Сергею Куняеву по-иному открылись судьбы многих писателей, история литературы и время вообще. В этот период завязываются новые и туже затягиваются старые узлы творческих интересов Куняева. Например, публикация «Ты, жгучий отпрыск Аввакума…» выросла в книгу о Николае Клюеве с таким же названием, публикуемую в этом году в «Нашем современнике», начиная с первого номера. Дело «сибирской бригады» и статья Сергея Куняева «Уроки одной судьбы» («Москва», 1991, № 3) вылились в документальное повествование о Павле Васильеве «Русский беркут» («Наш современник», 2000, № 4-10, 12). Интересно сравнить, как по-разному представили это «дело» Куняев-старший и Куняев-младший, первый – на страницах «Нашего современника» (1992, № 7), второй – на страницах «Дня» (1992, № 13).

Не менее интересно наблюдать, как творческие импульсы Станислава Куняева передаются Сергею Куняеву и наоборот. Так, в 1984 году Куняев-младший обнаружил в ЦГАЛИ уникальное стихотворение Пимена Карпова «История дурака», датированное 1925 годом. Это произведение рушило старые советские и новые либеральные представления о смелости, прозорливости, правдивости в отечественной поэзии 20-х годов. В нём, напомню, есть такие строки:

Ты страшен. В пику всем Европам

Став людоедом, эфиопом, –

На царство впёр ты сгоряча

Над палачами палача.

Глупцы с тобой «ура» орали,

Чекисты с русских скальпы драли,

Из скальпов завели «экспорт» –

Того не разберёт сам чёрт!

В кровавом раже идиотском

Ты куролесил с Лейбой Троцким…

<…>

С чекистами устроив давку

И сто очков вперёд им дав,

Кавказский вынырнул удав –

Наркомубийца Джугашвили!

Это стихотворение со своим предисловием и послесловием опубликовал Станислав Куняев («Литературная Россия», 1989, № 17). Отрывок из постскриптума, имеющий прямое отношение к нашей теме, процитирую: «Я предложил «Дню поэзии» 1989 года опубликовать это стихотворение П. Карпова. В ответ получил отказ с резолюциями Т. Жирмунской («Я против»), Т. Бек («Я против»), Д. Сухарева («Я против, т.к. в этой вещи общая трагедия народов страны изображена как исключительно русская трагедия, что несправедливо»)».

Сергей Куняев иначе, чем Дмитрий Сухарев и другие либеральные авторы, издатели, понимает справедливость, поэтому стремится вернуть в лоно отечественной словесности «ненужных» русских писателей, Пимена Карпова, в частности. Так, после публикации «Истории дурака» в «Литературной России» выходит «Последний Лель» (М., 1989), книга прозы Н. Клюева, П. Карпова, С. Клычкова, А. Ганина, С. Есенина. А через два года в серии «Забытая книга» издаётся отдельный том Карпова, куда вошли романы «Пламень», книга стихов «Русский ковчег», отрывки из воспоминаний «Из глубины». В обоих случаях Куняев выступает как составитель, комментатор, автор предисловия. И наконец, через 16 лет Сергей Куняев публикует никогда не издававшийся роман Пимена Карпова «Кожаное небо» («Наш современник», 2007, № 2).

Во вступительной статье к нему «Глухой, заколдованный плач…» приводится немало фактов, дающих богатую пищу для размышлений, для уточнений наших представлений о 20-х годах ХХ века. Например, в современных учебниках по истории литературы ничего не говорится об антиленинской, антибольшевистской направленности мировоззрения части «писателей из народа», и понятно, почему. В первую очередь, потому, что в невыгодном свете будут выглядеть сегодняшние кумиры. Например, Борис Пастернак с его «905 годом», «Лейтенантом Шмидтом», «Высокой болезнью» и другими типично соцреалистическими произведениями. В отличие от таких, многих и многих, современников, П. Карпов ещё в 1922 году писал: «Николай Кровавый – мальчишка и щенок перед Владимиром Кровавым. Чуть кто заикнётся о гнёте – «бандит», и к ногтю»; «Борьбу с крестьянами они называют «борьбой с эпидемией рогатого скота». Крестьяне для них – не больше, чем рогатые скоты. Отряды ЧК так и называются – «отрядами по борьбе с чумой рогатого скота»; «Что такое РСФСР? Тот же великий мастер Адонирама <…> в котором могут выступать за свою настоящую идею представители… народа – только не русского. Русским даже говорить о русской нации запрещено»; «Что такое ВЦИК Советов? Корпорация половых, обслуживающих трактир «Совнаркома». Вместо всеобщего, прямого, равного и тайного голосования всеобщее воровство…».

Оценки П. Карпова – не исключение, не единичное явление, они совпадают, рифмуются с тезисами «Мир и свободный труд – народам» А. Ганина, с пафосом «Страны негодяев» и «Россиян» С. Есенина, с позицией Н. Клюева, автора «Каина» и «Погорельщины», с мировоззрением и творчеством членов «сибирской бригады»… Вновь напомню, что тезисы «Мир и свободный труд – народам» Алексея Ганина, написанные в 1924 году (их в 1990-м году обнаружил всё тот же Сергей Куняев), стали для ЧК, Агранова, Славатинского и компании одним из главных обвинений в деле «ордена русских фашистов». Как известно, по этому делу было расстреляно шесть человек, А. Ганин в том числе, и ещё пятеро были отправлены на Соловки.

На протяжении последних десятилетий либеральные авторы твердят о себе и о своих учителях, единомышленниках: искренне верили…, не знали…, заблуждались и т.д. Но почему «заблуждавшиеся» в 20-30-е годы пастернаки, воспевавшие преступления и отдельных личностей, и власти, говорившие неправду о времени, процветавшие, вдруг стали жертвами «тоталитарного режима», героями сопротивления, правдовещателями, провидцами… Жертвы и герои – совсем другие люди, другие писатели, и Алексей Ганин в их числе.

Его тезисы «Мир и свободный труд – народам» – это, как справедливо утверждает Станислав Куняев, «великий документ русского народного сопротивления ленинско-троцкистско-коммунистической банде, плод н а р о д н о г о н и з о в о го сопротивления» («Наш современник», 1992, № 1). И те, добавлю от себя, кто транслирует мерзкие мифы о русском народе как опоре преступного режима, кто не замечает его (режима) главной жертвы – русских, могут и дальше делать вид, что документов, подобных ганинскому, не существует. Мы же эти источники, найденные и опубликованные Куняевым (и не только, конечно, эти), будем стремиться донести до читателя, будем цитировать, как следующий отрывок из тезисов Ганина: «…В лице ныне господствующей в России РКП мы имеем не столько политическую партию, сколько воинствующую секту изуверов-человеконенавистников, напоминающую если не по форме своих ритуалов, то по сути своей этики и губительной деятельности средневековые секты сатанистов и дьяволопоклонников. За всеми словами о коммунизме, о свободе, о равенстве и братстве народов таится смерть и разрушения, разрушения и смерть. Достаточно вспомнить те события, от которых всё ещё не высохла кровь многострадального русского народа, когда по приказу этих сектантов-комиссаров оголтелые, вооружённые с ног до головы, воодушевляемые еврейскими выродками банды латышей беспощадно терроризировали беззащитное сельское население, всех, кто здоров, угоняли на братоубийственную бойню, когда при малейшем намёке на отказ всякий убивался на месте, а у осиротевшей семьи отбиралось положительно всё <…> когда за отказ от погромничества поместий и городов выжигались целые сёла, вырезались целые семьи» («Наш современник», 1992, № 1).

Все публикации Куняевых первой половины 90-х годов о репрессированных русских писателях были изданы одной книгой «Растерзанные тени», которая вышла в один год, 1995-ый, с их «Сергеем Есениным», ранее опубликованным в «Нашем современнике» под названием «Божья дудка». «Растерзанные тени» стали воздухом «Сергея Есенина», воздухом исторического и литературного времени, воздухом судьбы главного героя книги. Она, выдержавшая пять изданий, – лучшее на сегодняшний день не только жизнеописание Сергея Есенина, но и исследование его творчества.

Эта книга создавалась Станиславом и Сергеем Куняевыми с «разных сторон» по взаимной договорённости, то есть заранее было определено, кто над какой частью работает. Из пяти глав, написанных Куняевым-младшим, я остановлюсь на двух – «Последние дни», «Роковой вопрос». Эти главы дают наилучшее представление о Куняеве-исследователе литературы, и в них наглядно видно, как развенчиваются Сергеем Станиславовичем старые и новые мифы о Есенине. При этом я буду наступать «на горло собственной песне» в той степени, в какой уже высказался о современном есениноведении («Родная Кубань», 2004, № 2).

Вполне естественно, что центральная тема главы «Последние дни» – гибель Сергея Есенина. Для многих авторов (в подавляющем большинстве «левых», либеральных) она – не проблема для обсуждения, тем более дискуссии. Уже само сомнение в самоубийстве Есенина, по мнению Валерия Шубинского («Новое литературное обозрение», 2008, № 1), свидетельствует о неадекватности исследователя. А Павел Басинский в рецензии на книгу Аллы Марченко «Сергей Есенин» (М., 2005) назвал её версию смерти поэта «любопытной» («Новый мир», 2006, № 10).

Трудно понять, что в данной версии любопытного, ибо она в изложении рецензента выглядит вполне тривиально: «Так сложилось. Временное одиночество, пустота вокруг, денег нет, друзья не поспешили». И далее Басинский заключает: «На самом деле, скорее всего, так и было. Во всяком случае, это объяснение более р а з у м н о (здесь и далее в цитате разрядка моя. – Ю.П.), чем б е з у м и е версии с убийством, где ни концов, ни начал».

Показательно, что все противники версии убийства Есенина не «опускаются» до аргументированной полемики с её сторонниками, ограничиваясь оценками типа «безумие»… Сергей Куняев в главе «Последние дни» приводит многочисленные факты, доказательства (отмечу по ходу его удивительную эрудицию и глубокие знания), свидетельствующие об убийстве поэта. Я, по понятным причинам, озвучу только некоторые из них и в кратком изложении.

Сергей Куняев называет «странности», не вписывающиеся в версию самоубийства Есенина. Так, поэт, не планировавший вообще селиться в гостинице, оказался в режимном «Англетере», «ведомственной гостинице для ответственных работников». К тому же в списке жильцов за декабрь 1925 года имя Сергея Есенина не значится… Очень сильно расходится время смерти поэта, указанное в первом некрологе (23 часа 27 декабря) и принятое официально (5 часов 28 декабря). К тому же Куняев приводит свидетельство жены управляющего гостиницей, подтверждающее справедливость версии первого некролога.

Не менее странными выглядят другие факты, называемые исследователем. Исчезнувшие пиджак, револьвер, рукописи двух поэм и повести Есенина; не зафиксированное время смерти в акте судебно-медицинской экспертизы; в высшей степени непрофессионально составленный протокол; отсутствие подписи санитара Дубровского на всех документах; фотографии, сделанные не фотографом-криминалистом, а фотохудожником; свидетели, среди которых было немало агентов ОГПУ, масса противоречий и откровенной лжи в их показаниях; петля, на которой нельзя было повеситься; сгустки крови на полу, разгром в номере, клочья рукописей, следы борьбы и явного обыска; «свежая рана на правом предплечье, синяк под глазом и большая рана на переносице…» и т.д.

Приведённые факты уже, думаю, дают основание согласиться с одним из выводов Сергея Куняева: «В нашу эпоху всеобщего копания в кровавых сгустках прошлых десятилетий абсолютное доверие многих к официальной версии гибели Есенина просто смехотворно. Косвенных данных, свидетельствующих о том, что поэт не по своей воле ушёл из жизни, куда больше, чем тех же данных, говорящих об убийстве Соломона Михоэлса. И однако, Михоэлс считается убитым злодейской волей Сталина без единого документального тому подтверждения».

 

Авторы разных направлений и до выхода, и после выхода книги Куняевых утверждали и утверждают, что у власти не было причин убивать поэта, тем более что многие из её видных представителей относились к Есенину заинтересованно-внимательно либо по-доброму. «Письмо наркому (Есенин и Дзержинский)» Юрия Юшкина – одна из последних публикаций подобной направленности, появившаяся через десять лет после выхода первого издания книги Куняевых. В данной публикации сообщается: «По-новому на всё это (отношения Есенина и наркома. – Ю.П.) позволяет взглянуть письмо к Ф.Э. Дзержинскому, которое мне удалось найти недавно в Российском государственном архиве социальной политики и истории». Речь у Юшкина идёт о письме Христиана Раковского к Дзержинскому от 25 октября 1925 года, при этом автор публикации утверждает, что «имя Х.К. Раковского в связи с именем поэта упоминается впервые» («Литературная учёба», 2005, № 2).

Если бы сие написал, например, Дмитрий Быков, я бы не удивился. Но когда подобное выходит из-под пера Юрия Юшкина, серьёзного исследователя и знатока творчества Есенина, то это выглядит, по меньшей мере, странно. В главе «Последние дни» Сергей Куняев вышеупомянутое письмо Раковского и реакцию на него Дзержинского приводит, полностью публикует эти документы, и оценивает их куда более убедительно, чем Юшкин. Так, по мнению последнего, «можно ей (дочери А. Воронского. – Ю.П.) верить, что п о - д о- б р о м у (разрядка моя. – Ю.П.) за поступками и стихами Есенина пристально следили члены правительства…» И далее Юшкин заключает: «Свидетельство тому – письмо Х.Г. Раковского к Ф.Э. Дзержинскому».

Сергей Куняев так комментирует письмо Раковского и резолюцию Дзержинского: «Поистине замечательное письмо! Каждая строчка на вес золота!

Во-первых, как хорошо видно, к изоляции Есенина подключился и Воронский. Всё это, естественно, из самых лучших побуждений – заставить лечиться талантливого поэта.

Во-вторых, никакого туберкулёза у Есенина не было. Он простудился на Кавказе и заработал катар правого лёгкого, который там же и вылечили в больнице водников. Про чахотку, а потом и про туберкулёз болтал сам поэт. Так что предлог нашёлся великолепный.

В-третьих, при чём тут Дзержинский? Какое ему дело до поэта? Мало ли других ответственных лиц, знакомых с Есениным?

И наконец, великолепна просьба отправить Есенина в санаторий в сопровождении «товарища из ГПУ». Якобы с целью удержать поэта от пьянства».

В контексте разговора «поэт и власть», как правило, появляется имя Льва Троцкого. В книге же Куняевых наибольшее внимание теме «Есенин – Троцкий» уделяется в главе «Роковой вопрос», написанной Сергеем Куняевым. Валерий Шубинский так оценил страницы, посвящённые данной, по его выражению, «болезненной теме»: «…Куняевы (отдадим им должное) не скрывают и не отрицают симпатии Есенина к тому, кто, по их доктрине, должен был бы быть его злейшим врагом и губителем» («Новое литературное обозрение», 2008, № 1). О «доктрине» скажем позже, сейчас же рассмотрим версию Сергея Куняева об отношении «первого» поэта страны к её «первому» политику.

Позиция критика передана Шубинским явно неточно. Куняев показывает и доказывает, что оценки и чувства Троцкий вызывал у Есенина противоречивые, они менялись не раз на протяжении относительно небольшого промежутка времени. Крайние точки проявления этого отношения – следующие берлинское и московское высказывания поэта: «Не поеду в Москву… Не поеду, пока Россией правит Лейба Бронштейн…»; «Мне нравится гений этого человека, но видите ли? Видите ли?..»

Конечно, в такой кажущейся изменчивости взглядов Есенина можно увидеть желание приспособиться к ситуации, проявление политической конъюнктуры. Сергей Куняев «прочитывает» данную ситуацию иначе, единственно правильно: он рассматривает второе высказывание – цитату из «Железного Миргорода» – в контексте различных событий, в контексте времени (а этот контекст критик знает всегда досконально-точно).

Сергей Куняев, в частности, обращает внимание на то, что статья писалась в «один присест» вскоре после возвращения из-за границы. К тому же он комментирует вышеприведённые строчки из «Железного Миргорода» не столь однозначно, как это делают многие авторы. Оценка Куняева, думаю, более адекватна тексту поэта и ситуации: «Так он начал писать статью об Америке <…>, лукавя, иронизируя, как бы проявляя уважение к партийному деятелю и в то же время не соглашаясь с ним».

А ещё через месяц отношение Есенина к Троцкому сильно изменилось. К этому, по Куняеву, привели разные субъективно-объективные причины, в частности, следующая. После публикации «Железного Миргорода» выходит статья Троцкого «Искусство революции и социалистическое искусство», пафос которой – «исправление природы» и человеческого рода – вызывает неприятие поэта. То есть, как справедливо утверждает Сергей Куняев, конфликт поэта с политиком «был неизбежен. Он объективно следовал из всего происходящего, с какой бы ласковой улыбкой нарком не приглядывался к Есенину и какие бы похвалы ни расточал поэт Троцкому в устных разговорах». При этом чувство, которое критик определяет как «влечение по контрасту», у Есенина не исчезает, периодически проявляется, о чём Куняев и повествует: «Подчас поэт не мог не испытать странного ощущения смеси восторга с ужасом и отвращения при мысли о наркомвоенморе – символе и олицетворении революции».

«Перебивка» темы Троцкого темой Родины, России представляется удачным, оправданным сюжетным ходом данной главы, позволяющим найти ответы на главные вопросы. И вполне естественно, что Сергей Куняев приводит два самых известных, характерных высказывания Есенина на эту тему: «Чувство Родины – основное в моём творчестве»; «Основная тема моей поэзии – Россия! Без этой темы я не был бы поэтом. Мои стихи национальны».

Но именно чувство России и любовь к Родине поэта ставятся под сомнение – здесь я позволю себе небольшое отступление – многими авторами. Ещё в 1926 году Вл. Ходасевич в «Есенине» писал, что ключ к судьбе поэта – это отсутствие у него чувства России. «…Он воспевал и бревенчатую Русь, и мужицкую Руссию, и социалистическую Инонию, и азиатскую Расею, пытался принять даже СССР – одно лишь верное имя не пришло ему на уста: Россия. В том и было его главное заблуждение, не злая воля, а горькая ошибка. Тут и завязка, и развязка его трагедии» (Ходасевич Вл. Перед зеркалом. – М., 2002).

С точки зрения формально-лексической Владислав Ходасевич явно неправ. Слово «Россия», «российский», по подсчётам В. Николаева, употребляется в творчестве С. Есенина чаще, чем у А. Пушкина, Н. Некрасова, А. Кольцова, А. Блока (Николаев В. Великий ученик великих учителей: опыт математического исследования поэтической лексики С.А. Есенина // Творчество С.А. Есенина: Вопросы изучения и преподавания. – Рязань, 2003). Однако главное, конечно, не в этом. При таком математическом подходе, на него, по сути, сбивается и Ходасевич, игнорируется основополагающее начало в мире Есенина – по-разному выраженное духовное, онтологическое, сакральное чувство, пространство России.

Этого не могут понять – вслед за Вл. Ходасевичем, В. Шершеневичем, А. Мариенгофом и т.д. – современные «отлучатели» Есенина от России и народа: А. Марченко, К. Азадовский, И. Макарова, М. Пьяных, О. Лекманов, М. Свердлов и многие другие. Технологию «отлучения» я показал («Кубань», 1990, № 10) на примере новомировской статьи Аллы Марченко, которая затем вошла в её книгу о Есенине, неоднократно переиздававшуюся.

В отличие от таких есениноедов, Сергей Куняев видит и подчёркивает в личности и творчестве поэта всеопределяющую национальную составляющую: «Есенин, выйдя за рамки каких бы то ни было конкретных школ, течений и направлений, осознав себя в родстве с классиками, берёг, лелеял и нёс в себе то исконное русское начало, без которого его стихи просто не могли бы существовать».

Ещё и поэтому конфликт Есенина с Троцким и советской властью вообще был неизбежен и, более того, неразрешим, ибо это был конфликт русского человека, поэта с антирусской властью. И в лучшем случае наивно выглядит Константин Азадовский, исследователь-антипод Сергея Куняева, когда утверждает: «Ведь Есенин ни в малейшей мере не был политической фигурой – кому же могло понадобиться убивать поэта, да ещё столь замысловатым образом» («Звезда», 1995, № 9).

Действительно, Есенин не был политической фигурой, к тому же, как справедливо пишет Куняев, «любая политика неизбежно сопрягалась в его сознании с вопросом: «А что будет с Россией?» И русский поэт в его представлении не мог не разделить с Россией её судьбы, какой бы горькой она ни была». И добавлю, Сергей Есенин эту горькую судьбу с Россией и своим народом разделил: с ним произошло то, что рано или поздно должно было произойти. Антирусская, сатанинская власть убила Есенина потому, что он, как русский человек и поэт, представлял для неё опасность. А была ли ещё дополнительная причина убийства – телеграмма Каменева, о которой подробно говорит Куняев в последней главе книги – это, думаю, вторично…

В разговоре о Троцком, советской власти и Есенине не миновать, естественно, «еврейского вопроса». Не миновать по разным причинам, и их Сергей Куняев называет, подробно характеризует. Не знаю, что даёт основание либеральным авторам прямо или косвенно обвинять Куняева-младшего, как и Куняева-старшего, в антисемитизме. «Доктрина», о которой говорит В. Шубинский, – это миф, порождённый необъективными, злонамеренными толкователями взглядов Куняевых.

Если мы обратимся к главе, символично названной «Роковой вопрос», где данная тема наиболее часто – в книге – возникает, то роковым окажется не столько еврейский, сколько «русский вопрос», который, как уже говорилось, и стал главной причиной гибели Есенина.

Еврейский же вопрос поднимается Сергеем Куняевым на разном уровне: декрета об антисемитизме, государственной политики, «дела четырёх поэтов», отношений Есенина с различными писателями, возлюбленными и «подругами» поэта и т.д. Во всех случаях Куняев, на мой взгляд, корректен, объективен, в оценке событий и человеческих судеб исходит из того, что руководители страны, среди которых было много евреев-выродков, хотя и наносили главный карательный удар по имперскому, великодержавному русскому народу, досталось и остальным… И главным «антисемитом» в данной главе является не Есенин или Куняев, а Бикерман, которому принадлежат наиболее резкие высказывания по данной теме, такое, например: «Теперь еврей – во всех углах и на всех ступенях власти. Русский человек видит его и во главе первопрестольной Москвы, и во главе Невской столицы, и во главе Красной Армии <…> Русский человек видит теперь еврея и судьёй и палачом <…> Неудивительно, что русский человек, сравнивая прошлое с настоящим, утверждается в мысли, что нынешняя власть – еврейская, и что потому именно она такая осатанелая. Что она для евреев и существует, что она делает еврейское дело, в этом укрепляет его сама власть».

А вообще, господа В. Шубинский, Д. Быков, К. Азадовский и многие другие, надоели вы с искусственной проблемой антисемитизма и «еврейским вопросом»…

Тема Есенина не отпускает Сергея Куняева и после выхода книги «Сергей Есенин». Критик периодически обращается к данной теме по разным поводам. В уже упоминавшийся сборник избранных статей «Жертвенная чаша», в его есенинский раздел, состоящий из четырёх работ, вошли две, написанные уже после «Сергея Есенина». Это «Сто лет и вечность» и «Страна негодяев. Год 2005-й».

Последняя статья – реакция Куняева на фильм «Есенин» с Безруковым в главной роли. У нас немало учёных-есениноведов, но подавляющая часть их на сей фильм никак не откликнулась, видимо, считая, что «не барское это дело». Сергей Куняев, конечно же, не смог стерпеть это надругательство над поэтом и отечественной историей… И в данной статье его творческая личность проявилась довольно выпукло, проявилось, прежде всего, горячее сердце русского патриота и высочайший профессионализм. Я, не любитель цитат, в данном случае не могу отказать себе в удовольствии и приведу следующее высказывание Сергея Куняева, в котором весь он: «Исторических нелепостей в фильме с перебором – начиная с чтения Есениным стихов в Царском Селе. Пирожные в виде яиц Фаберже на столе – это из области представлений нынешних новых русских о тогдашней красивой жизни. Есенин, сначала робеющий, как мальчик, а через несколько секунд самолично предлагающий прочитать стихи, стоя к императрице спиной, – из области дурного анекдота. Пребывание Есенина в клинике Ганнушкина снято в стиле некоего фильма ужасов. Особенно запоминаются порошки и уколы современными шприцами, после чего Есенин впадает в галлюциногенный транс и пишет «Чёрного человека» (?). Надо ли специально говорить, что ничего подобного не было в реальности, как и выступления Троцкого над гробом Есенина в присутствии членов правительства, которые стоят на кладбище вперемежку с поэтами.