Штрихи к портрету на фоне эпохи 6 страница

Реакция на дело А.Синявского – Ю.Даниэля (один из тестов «левых» на благонадёжность) у А.Твардовского была вполне советской – «достойны презрения» (запись от 15.2.1966 // «Знамя», 2002, № 4), или, как сказано в письме в Секретариат Союза писателей от 1 марта 1966 года, «трусливые двурушники», печатающие «тайком за границей свою в сущности антисоветскую и антихудожественную стряпню» («Знамя», 2002, № 4). У А.Твардовского вызывает протест лишь мера наказания этих, по его выражению, «двух мазуриков»: в сроках (5 и 7 лет) поэт видит тенденцию возврата к сталинизму, что дискредитирует Советский Союз в глазах мировой общественности. Избранная мера наказания политически невыгодна, поэтому А.Твардовский предлагает в указанном письме тюремные сроки заменить общественным порицанием, «лишением их советского гражданства и выдворением за пределы СССР».

Испытание другим демократическим тестом – отношение к чехословацким событиям 1968 года – А.Твардовский также не проходит. И в этом случае советское начало является определяющим в мироотношении поэта. 16 июля 1968 года он записывает в рабочую тетрадь: «Я член КПСС и гражданин СССР и <…> не могу демонстрировать радость по поводу конфуза наших лидеров» («Знамя», 2003, № 10).

В приведённых и не приведённых эпизодах из жизни А.Твардовского не стоит преувеличивать, сущностно переиначивать его оппозиционность. Оппозиционность той или иной политической установке, лидеру – это одно, оппозиционность системе – принципиально иное. И А.Твардовскому, примерному сыну своего времени, системная оппозиция не была присуща, как не была она присуща его журналу. Более того, М.Лобанов ещё в 1966 году в статье «Внутренний и внешний человек» («Молодая гвардия», 1966, № 4) высказал справедливую мысль о внутренней общности «Нового мира» и его вроде бы идейного противника «Октября». Их роднит бездуховность в традиционном православном понимании.

Роднило, связывало и нечто другое – семейно-родственные, кровно-национальные отношения, о чём, не знаю, догадывался в то время Михаил Лобанов или нет. В мемуарах Ст.Рассадина «Книга прощаний» есть эпизод, раскрывающий секрет непоследовательности некоторых партийных функционеров от литературы, проявленной именно и только к «шестидесятникам», «новомировцам». Так, Виталий Озеров, главный редактор «Вопросов литературы», пригласил Станислава Рассадина к себе домой, где ознакомил его с рукописью своей статьи, в которой речь шла и об известной публикации гостя. После этого хозяин дома поинтересовался: не будет ли замечаний? В итоге Озеров изъял из статьи кусок, забракованный молодым либералом.

Неожиданное поведение главного редактора журнала Ст.Рассадин объясняет так: «Виталий Михайлович был любящим мужем милой Мэри Лазаревны, крёстной мамы знаменитой тогда прозы журнала «Юность» (Аксёнов, Гладилин, Балтер…), и, очень возможно, семейственность смягчила на этот раз партийного ортодокса».

Трудно сегодня без удивления и улыбки читать подобное: «Новый мир» стал тогда центром притяжения независимой гражданской мысли, органом складывающейся сознательной оппозиции тоталитарному строю». Это не просто высказывания Ю.Буртина из «Исповеди шестидесятника» (М., 2003), это очень настойчиво утверждаемый на протяжении не одного десятилетия миф, который транслируют И.Дементьева, В.Лакшин, В.Твардовская, В.Воздвиженский и другие авторы.

В отличие от Михаила Лобанова, в 60-е годы главный редактор «Нового мира» оставался атеистом. Он не приемлет, в том числе, «молодогвардейское» «заклинание духов» (так называлась статья Вл.Воронова, направленная против М.Лобанова и линии журнала и опубликованная во втором номере «Юности» в 1968 году)… И всё же у Твардовского хотя бы периодически появляется понимание (конечно, с атеистическими наростами) места Церкви, веры в судьбе русского народа, государства, понимание сути той политики, которая проводилась советской властью. Так, 27 февраля 1966 года он делает следующую запись: «Мы не просто не верим в бога, но мы «продались сатане», – в угоду ему оскорбляем религиозные чувства людей, не довольствуемся всемирным процессом отхода от религии в связи с приобщением к культуре <…>. Мы насильственно, как только делает вера завоевателей в отношении веры завоёванных, лишили жизни людей нашей страны благообразия и поэзии неизменных и вечных её рубежей – рождение, венчание, похороны и т.п.» («Знамя», 2002, № 4).

Такой подход принципиально отличает А.Твардовского от А.Дементьева, В.Лакшина и всех – в узком и широком смыслах – «новомировцев» и сближает его с М.Лобановым, «молодогвардейцами», «правыми». Конечно, до системных обобщений мысль Александра Трифоновича не поднимается, иначе он неизбежно пришёл бы к идее, которую в 1968 году озвучил М.Любомудров. Он, по свидетельству С.Семанова, на одном из заседаний «Русского клуба» заявил: «…Мы уже полвека в оккупированной стране» (Семанов С. «Русский клуб» // Семанов С. Русско-еврейские разборки. – М., 2003). И это действительно так, только теперь нужно добавить: мы до сих пор, почти 90 лет, живём в оккупированной стране.

Ещё одна составляющая личности А.Твардовского, которая должна, по идее, роднить его с М.Лобановым, – это «крестьянство» главного редактора «Нового мира». В.Кожинов в статье «Самая большая опасность…» приводит запись Твардовского из рабочей тетради 1929 года: «Я должен поехать на родину, в Загорье, чтобы рассчитаться с ним навсегда. Я борюсь с природой, делая это сознательно, как необходимое дело в плане моего самоусовершенствования. Я должен увидеть Загорье, чтобы охладеть к нему, а не то ещё долго мне будут мерещиться и заполнять меня всякие впечатления детства: берёзки, жёлтый песочек, мама и т.д.» («Наш современник», 1989, № 1). И далее критик утверждает, что Твардовскому удалось «достигнуть» высшего «идеала».

И всё же вытравить до конца крестьянское «я» главный редактор «Нового мира» не сумел, оно постоянно проявляется на человеческом и творчески-редакторском уровнях. Одни из самых проникновенных и поэтичных отрывков в рабочих тетрадях 60-х годов – это записи о природе и «хозяйственных» работах.

Опуская сами зарисовки, замечу: чувство природы, земли и через них Родины отличало А.Твардовского от «новомировцев» и сближало с М.Лобановым и большинством «молодогвардейцев». В.Лакшин, «идеолог» «Нового мира», 4 мая 1969 года признаётся: «Я впервые испытал такое резкое, подлинное чувство любви к нашей природе, к полям этим и берёзовым рощицам, к каждому сарайчику, крытому почерневшей от дождей щепой» («Дружба народов», 2003, № 4). И сие показательно: в частности, отсюда такой «недобор» в понимании России и русской литературы, А.Н.Островского в том числе. Островского, над книгой о котором В.Лакшин работал сколь долго, столь и неудачно. Островского, столь разительно отличающегося от Островского в «исполнении» М.Лобанова, лучшем «исполнении» ХХ века (Лобанов М. Островский. – М., 1979).

Из свидетельств А.Твардовского от 6 июня 1966 года («Знамя», 2002, № 4), 23 апреля и 3 июня 1967 года («Знамя», 2002, № 9) и других следует, что пересадка черёмухи, подъём ёлки при помощи ваги, уборка навоза, полив яблонь и подобные занятия доставляют ему особое наслаждение. Естественно, что своё восприятие этих работ А.Твардовский сравнивает с восприятием окружающих, которым, как в случае с черёмухой, не понятны смысл пересадки и достижения поэта. Так, В.Жданов «не знает даже, что это за дерево и называет то, что мы делаем, выкорчёвкой». Уточню: В.Жданов – участник погрома «ЖЗЛ» в 1980 году, критиковавший М.Лобанова, автора «Островского», за полемику со взглядами Н.Добролюбова на Катерину, Кабанову, «тёмное царство», за «идиллические картины жизни старого Замоскворечья» и т.д. (Жданов В. А как же быть с исторической правдой? // «Вопросы литературы», 1980, № 7).

Отсюда – от «мужика хуторской школы» – интерес у Твардовского к творчеству авторов «деревенской прозы», публикация их в журнале. Та линия, которая не встретила одобрения у части «новомировцев», вызвала критику со стороны официальных и либеральных авторов. Известная негативная реакция Ю.Трифонова показательна в этом смысле (См: Трифонов Ю. Записки соседа // «Дружба народов», 1989, № 10). Однако сие не основание для того, чтобы называть А.Твардовского союзником «правых», как периодически происходит сегодня.

При всём своём крестьянстве Александр Трифонович был практически лишён национального чутья, чувства, сознания. И с этой стороны он – почти манкурт. Не случайно в его объёмных рабочих тетрадях практически отсутствуют слова «Россия», «русский», отсутствуют боль и переживания за судьбу русского народа. Отсюда и, мягко говоря, прохладное отношение к С.Есенину (запись от 8 апреля 1967 года // «Знамя», 2002, № 5), и солидарность с Горнфельдом в оценке В.Розанова (записи от 18 и 20 сентября 1969 года // «Знамя», 2004, № 10), и многое другое. И это, может быть, самое принципиальное отличие Твардовского и всех «новомировцев» от Лобанова.

В борьбе с «левыми» – либеральными и коммунистическими – интернационалистами, космополитами и прочими шабесгоями из «Нового мира», «Юности», «Октября» правда была на стороне «правых», на стороне Михаила Петровича Лобанова.

 

***

Уже давно «левые» авторы обвиняют Михаила Лобанова, Вадима Кожинова, Станислава Куняева и других «правых» в антисемитизме, что звучит нелепо и опровергается фактами разного уровня.

Впервые еврейский вопрос встал перед будущими лидерами «русской партии», когда они были далеко не юношами: Михаилу Лобанову – под сорок, Станиславу Куняеву – под тридцать, Вадиму Кожинову – за тридцать лет. При этом сей вопрос был привнесён, стимулирован извне: самими евреями, литературой, жизнью.

Вопреки навязываемому мифу о гонениях на «несчастных» евреев, их было действительно много во всех ключевых сферах советской жизни (за исключением материального производства), о чём неоднократно писали не только «правые», но и некоторые евреи. Но, понятно, ещё важнее «количества» вопрос «качества»: что несло это «множество» отечественной литературе, культуре, жизни.

Разные авторы на протяжении ХХ века высказывали оптимистическую мысль о побеждающем женском начале русской культуры и русского народа в «инородческом» море. Это отмечали и Василий Розанов с Михаилом Гершензоном в своей переписке («Новый мир», 1991, № 3). Однако оба мыслителя допускали такую ситуацию, когда народно-культурный организм будет не в силах переварить чужеродные начала, и возможность «ожидовления» – именно этого боялся Розанов – тогда реальна.

«Ожидовление» – это утрата национального «я», а не приобщение к еврейско-иудейской культуре, которая так характеризуется Михаилом Лобановым в сравнении с русской в статье «И вздрогнут наши недруги!»: «Вы назовите мне в иудейской культуре хотя бы одного деятеля – не еврея, которого бы покорила, «обаяла» эта культура и который стал бы её украшением? Эта «не та почва», не то, что русская культура, притягивающая к себе, как магнитом, людей неоднородной национальности, которые становятся её кровными сынами» («Молодая гвардия», 1997, № 9). К идее притягательности русской культуры Михаил Петрович обращается неоднократно. Так, в статье «Тысячелетнее слово» он подтверждает её судьбами Г.Державина и А.Болотова, потомков татарских родов, которые стали гордостью русской литературы, культуры («Наш современник», 2000, № 9).

Закономерно, что национальное «я» определяется Лобановым в русле «правой» традиции. Ещё в 1989 году в полемике с Анатолием Бочаровым на страницах «Литературной газеты» критик утверждает, что нация и русская литература – понятия духовные, а не биологически-кровные. И естественный лейтмотив многих статей, интервью Михаила Лобанова таков – русский значит православный («Литературная газета», 1989, № 39).

Однако не одно десятилетие «левые» обвиняют критика и «правых» вообще в том, что они определяют национальность писателя и своё отношение к нему через выяснение состава крови. Это звучит странно и неубедительно ещё и потому, что именно «левые» ставят «пятый пункт» во главу угла, как в случае с Рассадиным. Показательно и другое: сам Станислав Рассадин в качестве доказательства собственной русскости, которая вызвала сомнение у Самуила Маршака, Александра Раскина, Сильвы Капутикян, приводит свою рязанскую – широкоскулую – физиономию (Рассадин Ст. Книга прощаний. – М., 2004).

Критерий «морды» непродуктивен по разным причинам, в том числе и потому, что при таком подходе к национальному Ст.Рассадин должен стоять в одном ряду с Б.Сарновым, Н.Коржавиным, Ю.Семеновым, А.Германом и им подобными – широкоскулыми – «рязанскими» евреями.

«Ожидовление» как реальная опасность впервые осознаётся Михаилом Лобановым во второй половине 60-х годов. С тех пор критик уделяет большое внимание тем силам и тем идеям которыми разрушается национально-православное сознание. Например, в статьях «Тысячелетнее слово» («Наш современник», 2000, № 9), «Церковь – это все мы» («Молодая гвардия», 1995, № 11) говорится о «ереси жидовствующих». Эта смертельно опасная болезнь, занесённая в XV веке на Русь евреем Схарием (Захарием), характеризуется Лобановым следующим образом: «Жидовством соблазнялись попы, дьяконы, простой люд, приверженцами его были митрополит, окружение великого князя Ивана III, и сам он первое время испытывал влияние еретиков. Что они проповедовали? Христос для них был не Богочеловек, а пророк, как Моисей; они отвергали Троицу, церковные таинства, поклонение иконам и святым, не признавали церковной иерархии, монашества <…> Всё это вело к разрушению Церкви, к гибели православной России, к её закабалению иудейством наподобие Хазарии».

У «ереси жидовствующих» в ХХ веке много имён, и утверждалась она разными способами. На один из них указывает Михаил Лобанов в духовной автобиографии. Говоря о причинах своего обращения к «народности» и «народному характеру», он называет в первую очередь господство в прессе и литературе «еврейского «мелкого духа», который, добавлю от себя, транслировался и утверждался в том числе через оценки «левых» авторов современной литературы.

В 60-е годы и в дальнейшем под разными «соусами» дискредитировалась «деревенская проза» с её традиционно-православными ценностями, идеалом самопожертвования, прежде всего. Вполне прогнозируемо прокомментировал этот идеал в книге «Требовательная любовь» (М., 1977) Анатолий Бочаров, постоянный оппонент Михаила Лобанова. В самопожертвовании он увидел «оборотную сторону фрейдистского взгляда», «диктатуру народа над личностью», поставил это понятие в один ряд с безволием и уступчивостью.

За год до перестройки Алла Марченко высказалась на страницах «Литературной газеты» откровеннее своих «левых» соратников. Она назвала героев «деревенской прозы» «подкидышами современности», «временно исполняющими обязанности положительного героя», и собственные надежды на будущее она связала с детьми, внуками «напористых махинаторов», «рыцарей частной наживы».

И очень скоро это время наступило. Тотальная диктатура «мелкого духа» в средствах массовой информации и русскоязычной литературе привела к тому, что за последние 15 лет к душам многих россиян привит «дичок обрезания» (В.Розанов): идеалы стяжательства, сребролюбия, философия потребителя, двуногого животного, нравственный релятивизм, равнодушие или ненависть к России и т.д. В результате миллионы русских перестали быть русскими, а евреи – остались евреями. И господствуют, и разрушают, и торжествуют, и злобствуют, – и смеются, смеются…

Через духовную автобиографию, статьи и интервью Михаила Лобанова последних 15 лет лейтмотивом проходит мысль о «еврейском иге» и нашем порабощении. Еврейский вопрос, с точки зрения критика, самой жизнью поставлен во главу угла, и понимание его – «показатель степени развитости каждого из нас, развитости духовной, культурной, национальной» («Завтра», 2002, № 37).

О степени понимания Михаилом Лобановым еврейского вопроса свидетельствуют его многочисленные работы. Так, в статье «Тысячелетнее слово» («Наш современник», 2000, № 9) критик, в отличие от многих простецов и хитрецов, объясняющих выбор князем Владимиром Православия «веселием пити», вслед за автором «Слова о Законе и Благодати» говорит о национальном эгоцентризме Закона (Ветхого Завета) и вытекающих отсюда последствиях: отверженность Богом, рассеянность по чужим землям. Думаем, мысль о. Дмитрия Дудко, приводимая в другой статье, «Церковь – это все мы», созвучна критику: «Распять Христа мог любой народ, но всё-таки не случайно евреи это сделали первыми» («Молодая гвардия», 1995, №11).

Ещё на одно качество иудейского закона, не известное князю Владимиру, обращает внимание Михаил Лобанов – «немыслимая жестокость в отношении к другим народам» («Наш современник», 2000, № 9). Примеры опустим, ибо они хорошо известны. Договорим за критика то, что справедливо отмечалось Ф.Достоевским, В.Розановым, В.Шульгиным, М.Назаровым и другими авторами: эта жестокость, эти зверства возводились и возводятся в ранг добродетели, идеала, ибо они направлены против гоев, неевреев.

Подобная философия выражена и в словах Голды Меир, и в высказывании американского сенатора Хелмса, приводимых Лобановым в статье «И вздрогнут наши недруги!» («Молодая гвардия», 1997, № 9) и интервью «Светоносец или лжепророк?» («Советская Россия», 1998, 24 декабря): «Речь идёт не о том, чтобы выкинуть их (палестинцев. – Ю.П.) за двери и отнять у них их Родину. Их не существует»; «Россия и северные державы в продолжение долгого времени были гонителями рассеянного Израиля. После их попыток истребить остаток Израиля в Иерусалиме уничтожение их вполне отвечает и Божественному правосудию, и его заветам одновременно».

Подобной философией руководствуются и нынешние завоеватели России. И помогли им в достижении цели те писатели, критики, литературоведы, которые через расхристианивание сознания, через утверждение философии «мелкого духа» морально уготовляли порабощение страны. Заслуживает внимания то, как по-разному и всегда тактически и технически грамотно они действовали по отношению к своим противникам, к представителям «русской партии». Пример Михаила Лобанова показателен в этом смысле.

В духовной автобиографии критик говорит о добром отношении к нему в первое десятилетие его творческой деятельности со стороны З.Кедриной, Д.Старикова, Л.Шинделя, Я.Эльсберга, В.Камянова. Думаю, что такое отношение было вызвано по меньшей мере двумя причинами. Первые работы Лобанова принципиально не противоречили духу марксизма-ленинизма – «ереси жидовствующих» XIX-XX веков, что, конечно, устраивало названных и неназванных потомков Схария. Во-вторых, они рассчитывали использовать его как шабесгоя, как русского критика, который должен был создавать видимость неуправляемости происходящего в литературном мире, объективности оценок, даваемых «интернационалистам-космополитам».

Например, Александр Дымшиц попросил Лобанова написать статью о Константине Симонове: «Очень важно, чтобы написали именно вы». Михаил Петрович вежливо отказал, ибо, как фронтовик, не верил Симонову с его «псевдорусским героизмом солдат, которые умирают в бою, «по-русски рубаху рванув на груди».

С 60-х годов Лобанов начинает проявлять свое русское «я», и, вполне естественно, он попадает в список славянофилов, националистов, шовинистов и т.п. В травле критика приняли участие А.Бочаров, П.Николаев, В.Оскоцкий, В.Жданов, А.Анастасьев, И.Дзеверин, А.Дементьев, А.Яковлев и многие другие. Откровеннее всех была Жак, которая предложила исправительно-трудовую колонию как средство перевоспитания критика-«мракобеса».

Неоднократно проявлялась и коллективная, кагальная воля противников Михаила Лобанова, как в частности, на собрании объединения критиков и литературоведов 19 марта 1980 года. Результаты выборов по кандидатуре Лобанова в бюро этого объединения следующие: 270 человек – против, около 60 – за. Таково было национальное соотношение среди московских критиков и литературоведов.

Несомненно, что противники Лобанова, «правых» объединялись прежде всего по национальному происхождению. Для евреев «восторг крови» (название одного из эссе критика) оказывался преимущественно сильнее идейных и прочих разногласий, обид, человеческих привязанностей.

По свидетельству Лобанова в статье «Российско-кёльнские абсурды», еврейство автора было уже условием при приёме в Союз писателей. И, как правило, речь не шла о таланте, но «если у кого был какой-то намёк на дарование – такого на руках вносили в русскую литературу» («Наш современник», 1997, № 3).

Конечно, оппоненты Лобанова, «правых» – это не только евреи. Несомненно и другое: среди «левых» евреи составляли и составляют подавляющее большинство. Симптоматична в этом смысле реакция Сильвы Капутикян на признание Ст.Рассадина в своей русскости: «А я думала <…>, что в Москве все левые – евреи» (См.: Рассадин Ст. Книга прощаний. – М., 2004). И суть не в том, что, по версии Ст.Рассадина, его собеседница – «простодушная армянка». К подобным выводам на материале не только русской истории приходит и непростодушный Ю.Слёзкин, профессор Калифорнийского университета в Беркли, книгу которого высоко оценил американец из Одессы Е.Добренко. Юдофил Ю.Слёзкин, в частности, утверждает: «Между евреями и Новым временем существует какая-то особая связь и что в каком-то великом смысле евреи и были Новым временем»; «университеты, «свободные» профессии, салоны, кафе, концертные залы и художественные галереи Берлина, Вены, Будапешта стали настолько еврейскими, что либерализм и еврейство стали почти неразличимы»; «Современная эпоха – это еврейская эпоха, и ХХ век, в частности, – это еврейский век» («Новое литературное обозрение», 2005, № 2).

Это понимал и понимает Михаил Лобанов, только он прямо с противоположных позиций оценивает «цивилизаторскую» роль евреев. Критик еще в «Островском» с иронией писал о чернявых негоциантах, что вызвало бурю «благородного» гнева у «левых»…

Естественно, что Лобанов не зацикливается на вине и ответственности только евреев – разрушителей традиционных ценностей, культуры, Православия, государственности. В статье «И вздрогнут наши недруги!» он говорит о не меньшей вине тех русских, которые в этом процессе участвовали или участвуют либо, как пассивное большинство сегодня, закрепляют «зло в обществе, оставляя рабское наследие своим детям и внукам». И, конечно, прав В.Бондаренко, собеседник М.Лобанова, который в этой связи замечает: «Все утверждения об исключительности евреев мало чего стоили бы, если бы наш русский народ твёрдо хранил своё достоинство и честь и в делах своих опирался бы на защиту русских национальных интересов» («Завтра», 2002, № 37).

Этой большой темы, требующей отдельного разговора, коснусь только на уровне мифа, который имеет прямое отношение к Михаилу Лобанову.

«Левые» и некоторые «правые» твердят сегодня о «русском ордене» в ЦК КПСС в 60-80-е годы ХХ века, называют конкретных сторонников, покровителей «русской партии» в руководстве страны. Однако против такой трактовки событий вопиют реальные судьбы по-разному пострадавших в эти «благополучные» годы И.Огурцова, Л.Бородина, В.Осипова, М.Лобанова, Ю.Селезнёва, С.Семанова и других русских патриотов. Данная версия опровергается и свидетельствами самих участников русского сопротивления об их якобы кураторах из ЦК.

В духовной автобиографии Лобанова о них говорится следующее: «Наши встречи с партийным и комсомольским начальством ничего, разумеется, не дали»; «Надеялись мы на поддержку Кириленко <…>, но он недовольно проворчал явно не в нашу пользу: «Русофилы»; «А мы, русские, «почвенники» <…>, – мы не только не встречали понимания в ЦК, нас считали главными и, пожалуй, единственными нарушителями «партийности».

Поддержки не было и быть не могло. Сергей Павлов и ему подобные последовательно-непоследовательные русские – исключение из правил – картины не меняют, ибо они рано или поздно оказывались не ко двору и антирусские силы всегда побеждали. Неизменной оставалась и официальная идеология с её пролетарским интернационализмом, что, по словам Михаила Лобанова, оборачивалось космополитизмом, «потворством русофобии во всех её видах под маской борьбы с «русским шовинизмом».

Позиция тех русских патриотов, которые верили или верят в «советскую власть <…> с патриотическими поправками» (С.Семанов), сродни позиции казаков, которые в годы гражданской войны выступали за «советскую власть без жидов и коммунистов». Пора наконец-то понять, что советская власть – это и есть антирусская власть «жидов и коммунистов», космополитов и националистов всех мастей. И мифы об обрусении власти, русском ордене в ЦК КПСС и т.д. – только на руку антирусским силам, они загоняют национальную мысль в тупик.

Разговор о русско-еврейском вопросе напрямую связан с проблемой русской и русскоязычной литературы. Ещё в советский период понятие «русская литература» было сильно размыто и деформировано. В последние 20 лет наблюдается активный процесс смешения понятий «русская», «российская» и «русскоязычная литература», вытеснение русских гениев на обочину истории отечественной словесности ХХ века, возведение русскоязычных авторов в ранг русских классиков.

В размышлениях М.Лобанова на эту тему градация «русская и русскоязычная литература» присутствует на уровне и констатации факта, и сути понимания проблемы, как в случае с Иосифом Бродским и Осипом Мандельштамом.

Критик в статье «Российско-кёльнские абсурды» приводит уничижительные высказывания Нобелевского лауреата о России, признания в своей чужеродности ей и русской культуре. Михаил Лобанов справедливо утверждает, что не надо «стопроцентного еврея», коим называет себя Бродский, насильственно прописывать в ненавистной ему русской культуре. И единственно верное решение проблемы критик формулирует в виде риторического вопроса: «Не затяжное ли это недоразумение – называть русскоязычную литературу русской?» («Наш современник», 1997, № 3).

Не знаю, целенаправленно или нет Лобанов полемизирует с расхожим мнением о Мандельштаме как о русском поэте. Мнением популярным не только у «левых», но и некоторых «правых». Критик справедливо замечает: «Можно, конечно, искренне говорить, что «Осипа мы евреям не отдадим», а в ответ на это нам могут ответить: «Осип Мандельштам утверждал, что одна капля еврейской крови определяет личность человека – подобно тому, как капля мускуса наполняет ароматом большую комнату» (Лобанов М. Моя позиция // Лобанов М. В сражении и любви. – М., 2003). Действительно, желание – одно, а поэтическая реальность – совершенно другое, и она не даёт оснований относить Осипа Мандельштама к русским поэтам…

Правда, Михаил Лобанов лишил бы «левых» возможности спекуляций-провокаций, если бы в числе русскоязычных авторов назвал и русских по рождению писателей. А их сотни – от В.Маяковского до В.Кочетова.

Последнего настойчиво и без всяких оснований «левые» (С.Чупринин, например) привязывают к Лобанову и «русской партии». Михаил же Петрович в духовной автобиографии относит Кочетова, как и Твардовского, к «номенклатурной элите»: он, как главный редактор «Октября» и писатель, проводил партийную линию.

С не меньшей настойчивостью зачисляют в ряды «русской партии», в соратники Михаила Лобанова Евгения Осетрова. Так, в примечаниях к рабочим тетрадям Твардовского его дочь приводит авторитетную для неё оценку Н.Митрохина: «Евг.Осетров был одним из немногих русских националистов, кто позиционировал себя в этом качестве чётко и открыто». Лобанов же в мемуарах относит Осетрова к тем представителям «безопасного русизма», у которых познание России дальше книголюбия не простирается. Такая позиция позволяла Осетрову успешно делать карьеру, комфортно прозябать под «антирусским ярмом» в «Литературной газете», «Правде», «Вопросах литературы».

Об уровне и качестве «русскости» Осетрова свидетельствуют и некоторые примеры, приводимые Михаилом Лобановым. Церковь у Евгения Ивановича кощунственно сопрягается со словом «прелесть», а купол костромского храма восхищает размерами. И закономерно, что внешняя «эстетическая русскость» Осетрова соответственно характеризуется Лобановым: «Для такого взгляда храм представляется частью ипподрома, художественного музея (фрески), пейзажа, чего угодно, только не тем, что он по сути есть: он не только часть Вселенной, но и сама Вселенная, малая часть Бога, ибо в нём, в храме, в Евхаристии человек сообщается с Богом. Постижение этого и есть духовность».

В целом же в полемике «левых», русскоязычных авторов с Михаилом Лобановым и «правыми» преобладает метода, показательно и концентрированно выраженная в статье С.Чупринина времён перестройки «Из смуты. Взгляд на ситуацию в литературной критике наших дней». После приведённых взаимоисключающих списков ведущих критиков и публицистов, предложенных Е.Сидоровым и М.Лобановым, С.Чупринин задаётся общим вопросом: «Может быть, и в самом деле в каждой нации есть две нации, а в каждой культуре две культуры?» И далее, реконструируя ценностную шкалу «правых», критик прибегает к сознательной лжи: «Одни говорят о традициях В.Кочетова, Вас.Фёдорова, Ю.Селезнёва. Называют А.Сафронова и Ю.Кузнецова поэтами, а В.Распутина и Ан.Иванова выдающимися прозаиками, в мыслителях держат Ап.Кузьмина и В.Кожинова».

«Куча мала» устраивается С.Чуприниным не случайно: он помещает поэтов, прозаиков, критиков разных, взаимоисключающих направлений в один ряд, в одну идейно-эстетическую систему координат с единственной целью: дискредитировать «правых» (Ю.Селезнёва, В.Кожинова, Ю.Кузнецова, В.Распутина) советским – в разной степени – официозом. И, конечно, никакого авторы, типа Николая Федя, к «русской партии» не имеют.

Полемика русскоязычных, «левых» с Лобановым, Кожиновым и другими «правыми» изобилует подменой понятий, подтасовкой и искажением фактов. Так, С.Чупринин обвиняет «правых» в том, что они навязывают читателю ситуацию ложного выбора: «Если тебе дорог Есенин, то ты должен – в компании с Ю.Прокушевым – ненавидеть не только Бухарина, автора «Злых заметок», развенчивающих «есенинщину» как социально-психологический феномен середины 20-х годов, но и, допустим, Мандельштама, вся вина которого лишь в том, что он почти ничего не написал о берёзках».